Текст книги "60-я параллель(изд.1955)"

Автор книги: Лев Успенский

Соавторы: Георгий Караев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 52 страниц)

Возле дороги, совсем уже близко, у крайних построек Ильжа, двигались рядами женщины; они что-то сажали или пололи на темновлажных бороздах. Из крайнего закопченного зданьица вышел похожий на цыгана чернобородый человек с пронзительными, как каменный уголь, блестящими и черными глазами. На нем был грубый фартук; большими клещами он нес на весу перед собой накаленную тёмнокрасную подкову.

Человек этот, очень зорко оглядев телегу и Микулишну, указал подковой на задние ноги «полошадья»... «Эй, молодежь! – крикнул он, блеснув белейшими зубами. – Расковывать задние пора! Не по-нашенски ездите!» Затем он сунул подкову в ушат с водой, откуда пошел пар. Ася покраснела.

Она хотела было что-то ответить, но Леша уже спрашивал: «Вот это и есть Ильжо?» Да, это оно и было, а двухэтажный красноватый, очень чистенький, хотя уже далеко не новый, домик над самым озером, домик в саду, домик, с примыкающей к нему довольно большой пасекой, был той школой, где учительствовал Родных.

Приехали!

Глава IV. КУКЕРНЕСС

Граф Вильгельм фон дер Варт родился в 1898 году. До начала войны он был довольно известным художником, а с первых ее дней стал лейтенантом пехоты. В кругах немецкой аристократии, сильно поредевших с девятнадцатого года, многие хорошо знали и высоко ценили его.

Граф Варт был красив. Рост – средний, телосложение не слишком крепкое (как и финансовые дела его рода). Покатый лоб слегка лоснился, нос был прям, серые глаза смотрели слегка утомленно, но всё же довольно пристально. Волосы, не очень светлые, скорее русые, чуть вились у графа Варта на висках. Старики, желая польстить ему, уверяли, что он походит на давно усопшего императора России – Николая Первого. А что в этом странного? Николай был чистокровным немцем.

В мирные дни Вильгельм Варт никогда и нигде не служил. Он занимался живописью и хозяйством в двух имениях: в потерявшем прежний блеск восточном родовом и в западном, возле Вупперталя; это было куплено на деньги жены-эльзаски, значит полуфранцуженки.

Штандартфюрер Эрнст Эглофф, наоборот, до войны работал, и довольно усердно. Занимая различные посты в ведомстве господина Гиммлера, он в основном сажал людей в тюрьмы. Впрочем, промежуток с двадцать седьмого по тридцать третий год он сам провел в каторжном корпусе гамбургской тюрьмы, и по заслугам: в ноябре двадцать второго года, в трудные для страны дни, «белый Эрни», еще будучи юношей, произвел «самое кошмарное злодеяние за всё время существования республики», – так писали тогда газеты. Он вырезал в Альтоне целую семью, – от девяностолетней прабабки до правнука, еще качавшегося в колыбели. Это предприятие, по исчислению репортеров, принесло ему «доход в шесть миллиардов тогдашних марок», на которые нельзя было даже нажраться всласть ни в одном кабачке.

За такую глупость сын содержательницы портового кабачка Эглофф был приговорен пятью годами позднее к двадцатилетней каторге. Однако приход Гитлера к власти отверз двери его тюрьмы. Эрнст Эглофф предложил Третьему райху свое сердце (что было признано трогательным) и свои руки (что показалось небезинтересным, имея в виду ближайшие задачи фюрера). Господина Эглоффа охотно зачислили в штаты гестапо.

Что сказать о внешности этого «сверхчеловека»?

Как бы стремясь превзойти самых белокурых бестий из белокурой германской расы, господин Эглофф родился альбиносом. Шевелюра его была мертвенно-белой, как вата. Только на коротких пальцах волосы, росшие вплоть до корня ногтей, отливали мясно-багровым оттенком, словно кровь зарезанных прабабки и правнука всё еще не смылась с его рук.

Лоб его... Ну, лбом штандартфюрер не мог особенно похвастать. По сути дела, он не имел лба. Белый бобрик начинался у него прямо от бровей, а маленькие глазки под этими бровями посверкивали сквозь белесые ресницы яркокрасным огнем, как у белой крысы.

Находились люди, уверявшие, будто особа господина Эглоффа доказывает очень простую истину: не только человек может принять вид гориллы, но и наоборот: горилла при случае способна прикинуться человеком. Впрочем, любопытно было бы видеть смельчака, который рискнул бы высказать такую мысль ему самому в лицо...

Граф Вилли фон дер Варт был по рождению и воспитанию католиком, как и все Варты. Более того, католиком он был и по убеждениям. Правда, оставаясь человеком светским, он мило играл на рояле, славился как великолепный теннисист и отличный наездник. Приятели считали его непревзойденным знатоком хорошего тона и стародворянских традиций. Его постоянно просили быть секундантом при дуэлях (увы, ставших редкими в наши, недворянские времена!). Он никогда не отказывал в этом, хотя сам никогда не имел ни одного серьезного поединка. Больше всего на свете он ненавидел грубость, в чем бы и как бы она ни проявлялась. Больше всего любил (если оставить в стороне сладчайшее сердце Христово, жену и пятилетнего сына) свое возвышенное искусство – живопись: оно позволяло ему забывать грубую действительность жизни.

Впрочем, картины графа – всё спятившие с ума девчонки, заглядывающие в темную воду речных омутов; всё никому не нужные капуцины, распластавшиеся перед нелепыми мадоннами по жаркой итальянской земле, – не пользовались популярностью в современных художественных кругах. Никто не называл эти произведения вредными или опасными, но государственные музеи проходили мимо них; да и люди побогаче, приобретая то или иное полотно для украшения заново купленного замка, предпочитали истощенным Офелиям и фанатическим прелатам какого-нибудь мясистого Арминия в рогатом шлеме или, в крайнем случае, богиню Фрею, жирную, белую, как бы налитую настоящим арийским пивом. Тоже художник! Десятки картин – и ни одной лужи крови, ни единого поверженного врага, ни одной свастики! С каждым годом Вилли Варт понимал всё яснее: ему надо переменить фронт, если он не хочет быть окончательно забытым...

Да, да! В его картинах, как и в поведении, не было ничего явно предосудительного. Вильгельм Варт был, несомненно, хорошим немцем и отличным католиком. Но был ли этот молчаливый человек, к тому же, и хорошим нацистом – это оставалось сомнительным.

«Поменьше веры в господа-бога, побольше доверия фюреру и германской нации, господа нацисты!» – так писал недавно Браун в газете «Дас Шварце Кор». Совершенно неизвестно, что думают, о чем разговаривают между собою эти пропахшие ладаном молодчики, когда собираются в гостиных, увешанных портретами предков. Они, видите ли, не возражают против политики Гитлера! Не возражают! Еще бы, чорт их возьми, а!?

Вот почему, несмотря на то, что кровь графов Варт, безусловно, была едва ли не самой голубой и самой безукоризненно арийской во всей Германии, трудно было рассчитывать, что данному Варту, Вильгельму-Иозефу, удастся сделать в гитлеровской империи значительную карьеру. Это было явно исключено.

Господин Эрнст Эглофф не придерживался никакой определенной религии. Музицировать он если и пытался (правда, без большого успеха!), то только на губной гармонике; к теннисному корту не приближался никогда и на сто метров, предпочитая созерцать боксеров, которые по крайней мере хоть скулы друг другу сворачивают за твои денежки, и разумно полагал дураком каждого, кто пойдет драться с соперником на шпагах, если можно обойтись при помощи воткнутого в бок ножа...

Соседи фрау Эглофф – там, в Гамбурге – в свое время не слишком лестно судили о чистоте его крови и рода. Однако все они соглашались, что нынче, при нацистах, «белый Эрни» может залететь как угодно высоко... «Самое время, герр Пейтче, для таких... Впрочем, псст! Тише!»

Таким образом, на первый, поверхностный взгляд утонченный джентльмен, лейтенант пехоты граф Варт и грубая тварь – белобрысый палач, оберст войск СС Эглофф являли собою полнейшую противоположность во всем.

Однако на деле это было не совсем так. И даже – совсем не так. Между ними имелась только одна черта сходства, зато важнейшая: оба они были слугами Гитлера. А это главное!

ОКВ – высшему командованию германской армии – было великолепно известно: что бы господин Иосиф Геббельс ни кричал в своих газетах о извечном единстве всех немцев мира, немцы бывают разные. Разными бывают даже и немецкие офицеры.

В составе офицерского корпуса было множество молодых служак; их вырастил и воспитал Гитлер. Он их сделал господами из той грязи, которой они были до него. За этих можно было ручаться, поскольку вообще можно поручиться за такую дрянь, как эти люди. С фашизмом они связали всё. До него у них ничего не было. Кроме него, им не на что было надеяться. Но – ОКВ понимало отлично и это! – в военном смысле они представляли собою если не нуль, то нечто близкое к нулю: невежественную самонадеянную банду выскочек.

Рядом с ними существовал другой слой – старые усачи, начавшие службу еще при Гинденбурге и Людендорфе [6]

[Закрыть], присягавшие Гогенцоллерну [7]

[Закрыть]раньше, чем они научились кричать «хайль» Шикльгруберу{7}. До гитлеровской эпохи они составляли «ландвер» [8]

[Закрыть]и долго полагали, что в будущем именно на их долю выпадет вести Германию к отмщению и победе. Жизнь пошла не по их шпаргалке. Они примирились с этим. Но «смириться» еще не значит стать преданным до конца.

Их было, конечно, меньше, чем тех, первых, но также не мало. Они хорошо знали и умели ловко находить друг друга. Они образовали старую, крепко связанную касту; обойтись без этой касты в войне не представлялось возможным. Однако как можно было полагаться на них?

О, да, безусловно, и те и другие ставили перед собой одинаковые цели. И те и другие были немцами и даже «хорошими немцами»! Слово «фатерланд» [9]

[Закрыть]одинаково заставляло налиться кровью глаза и тех и других. Слово «бефейль» [10]

[Закрыть]превращало всех их одинаково в автоматов. Если этот приказ гласил: «убей славянина» или «прикончи выродившегося французика», – они наперегонку бросались выполнять задание. Все они мечтали о победе, о том времени, когда народы мира будут лизать подметку немецкого сапога.

Но беда была в одном: нацисты приказывали, а старики жаждали приказывать сами. Они сомневались, – достаточно ли хорошо приказывают им? Себя, а не своих наследников они считали господами мира. И к «выскочкам» они относились с презрением, подчас даже не до конца скрытым.

Чему тут удивляться? Когда Эрни Эглофф, нынешний оберет, допивал остатки пива из глиняных трудделей, ползая под грязными столами в заведении своей матери, Вильгельм Варт изучал английский язык и кушал жиго [11]

[Закрыть]дикой козочки у себя дома или в Англии, в замке своего кузена Кэдденхэда. Когда Эрни считал засаленные пфенниги, выклянченные у пьяных матросов, чтобы засунуть их в ржавую копилку, Вилли знакомился с состоянием своих финансовых дел, какими они окажутся после ожидаемой скорой кончины старого Варта-отца; его осведомляли об этом специально приглашенные юристы. Удивляться, чорт возьми, разнице их взглядов нечего. Но считаться с нею необходимо!

Обойтись в современной политике без таких людей, как граф Варт, опираясь на одних только Эглоффов, было – увы – невозможно. Фельдмаршал Браухич до самого последнего времени казался человеком, полностью преданным фюреру; а вот, однакоже, теперь в его верности возникли сомнения; он слишком хорошо помнил Гинденбурга! Фельдмаршал Рейхенау доныне ничем не опорочен; однако гестапо внимательно следит за ним; и кто его знает, чем кончится его карьера? А сколько их, таких Браухичей и Рейхенау меньшего размаха скрывается в низших слоях армии? Что думают они про себя? О чем мечтают? Германия, может быть, и не имеет основания не доверять им; но Германия – это Германия, а нацизм – это нацизм! За такими людьми надо зорко наблюдать. Их надо использовать, но не давать им воли и власти. Их нельзя выпускать из-под надзора. Ни одного, – от самых великих до самых малых!

Исходя из таких, не лишенных последовательности, рассуждений, высшие власти, перебирая человека за человеком, наткнулись весной сорок первого года на фамилию фон дер Варт.

Граф Варт, в скромной должности переводчика, служил в эти дни в оккупационном корпусе во Франции. Основания? Граф великолепно знает Францию; он сам женат на полуфранцуженке-эльзаске. Графа помнят и даже ценят в кругах французской интеллигенции и, может быть, в кругах тамошнего духовенства. Это хорошо, очень хорошо... Но, не слишком ли хорошо, однако, всё это?

Вопрос о Вильгельме Варте подвергся обсуждению. Да, он безусловно патриот. Да, никаких неблагонадежных поступков за ним не числится. К политике он никогда не питал склонности. О настоящем и будущем современной Германии и ее власти не высказывался... Но... Aber!..

Так или иначе, – в одной из воинских канцелярий был составлен, подписан и отослан по назначению приказ: лейтенант граф Варт откомандировывался из Франции, слишком близко ему знакомой, на Восток, которого он совершенно не знал, – офицеру не мешает постигать новое! Граф назначался в распоряжение господина оберста Э. Эглоффа, командира зондеркоманды СС «Полярштерн» – «Полярная Звезда»; имелись основания думать, как это ни неожиданно звучит, что оберсту Эглоффу понадобятся в недалеком будущем услуги опытного и образованного искусствоведа, знатока живописи... К тому же, работая у Эглоффа, господин граф, безусловно, получит немало острых впечатлений, необходимых живописцу... Говорят, будто он обладает несколько меланхолическим характером? Ничего! Господин Эглофф меланхолией никогда не страдал... Таким образом, обоим им это сотрудничество будет на руку.

Надлежащая канцелярия отдала надлежащий приказ. Но в германской армии и в полицейской службе действовало в те времена великое множество различных канцелярий. Какая-то другая инстанция в то же самое время распорядилась по-своему: зондеркоманда «Полярштерн» была придана в те дни знаменитой тридцатой авиадесантной дивизии, особо отмеченной самим маршалом Герингом, его любимице; дивизии этой предназначалась сверхпочетная роль на северо-востоке. А маршалу Герингу – так часто случается в жизни! – в те же недели понадобилось произвести еще одну перестановку в подчиненных ему частях: старый начальник тридцатой, Арвед фон Герике, генерал заслуженный, но несколько нерешительный и осторожный, был им с должности снят. На его место был назначен другой командир, более волевой, более склонный к риску...

Если бы всё это стало своевременно известным Гиммлеру, Вильгельм Варт, возможно, получил бы совершенно иное назначение.

Но, как сказано, канцелярий в фашистской Германии было много; уведомлять друг друга о своих распоряжениях они не всегда были обязаны. И в назначенное время лейтенант Варт с подобающей немецкому офицеру точностью прибыл в городишко Кукернесс, расположенный на берегу моря в Восточной Пруссии, почти у самой границы.

Когда в тот же день он явился представиться своему новому начальству, оба они, начальник и подчиненный, с недоумением уставились друг на друга.

«Великий бог! Да ведь это питекантроп [12]

[Закрыть]а не человек! – ужаснулся Вильгельм Варт. – Впрочем... Командованию лучше известно: может быть, тут он как раз на месте...»

«Это что еще мне за сопляка прислали? Зачем? – подозрительно прищурился Эглофф. – Хотя... Какое мне дело? Начальство знает, что ему нужно!»

И, протянув вновь прибывшему короткую, как бы обрубленную лапу свою, он некоторое время сопел ему в лицо, навалившись жирной грудью на стол.

– Так вот как, лейтенант... – заговорил он вслед за тем, и Варт вздрогнул, – так неожиданно писклив, высок и пронзителен был голосок, исходивший из этой горы мяса, – так вот... Служить? Ну, будем служить! Видно, вы – хороший гвоздь, раз вас прислали ко мне... Белоручки у меня не заживаются! Дело, которое мы с вами будем делать... оно довольно просто. Мы будем убивать. Töten! Понятно? О, нет! Воевать будут другие; мы должны убивать. Кого? О, по строгому выбору, хе-хе! Во-первых, – того, кто заслуживает быть убитым. Во-вторых, – того, кого нам придет в голову отправить на тот свет. В-третьих, – тех, которые рискнут нам не понравиться. Ну, и, наконец, – остальных, по усмотрению... Чем больше, тем лучше; такова воля фюрера... Хайль Гитле-э-э!..

Что? Как это делается? Предоставлено всецело вашей фантазии, лейтенант! Одно скажу: не всегда стоит тратить дорогие пули. Существуют способы, несравненно более... Ну, скажем, более живописные, господин художник. Понятно?

Несколько секунд он молчал, пристально, без всякого выражения смотря кроличьими глазами в лицо Варта, потом вдруг так прищурился, что у лейтенанта неприятно отяжелели ноги.

– И еще одно, лейтенант... Я люблю говорить с моими молодцами начистоту. Если дело начнется, я намерен – там! – грабить. Грабить и жрать! Может быть, вы не склонны к этому, дело ваше! У каждого свой вкус. Но я-то склонен. Это будет разрешено также каждому моему подчиненному. Не моя печаль, как поведете себя вы; однако никому я не посоветую мешать мне в этом. Вы меня слышали? Вы свободны. И будь я евреем, если я знаю, на кой шут вас прислали сюда ко мне, господин граф! Хайль Гитле-э-э!

Следует отметить для точности, что Вилли Варт вышел из кабинета начальника чрезвычайно подавленным.

Слов нет: война – это война. В войне должны победить немцы. Чтобы так случилось, должно совершать жестокости, причинять страдания, убивать, да... Он сознавал, что это неизбежно. Он почти готов был согласиться, что ему, художнику, даже небесполезно посмотреть, как льется кровь, как умирают в мучениях люди. Он должен уметь рисовать и это... Но – самому терзать других?..

Одно дело кушать сотэ из курочки в ресторане, и совершенно другое – самому резать ее на пороге ржавым ножом... Нет, нет! Откуда у него могли появиться наклонности палача? Это ужасно!

Он задумчиво шел по песчаным улицам городка, направляясь к морю, и настроение его с минуты на минуту становилось всё более отвратительным. Служба армейского лейтенанта в германской армии вообще не радость, будь этот лейтенант хоть вторым Рафаэлем... А здесь... Да и вообще, война, победа!.. Война – реальная вещь. А победа?.. Кто ее знает, придет ли она? И когда? Что еще может случиться до этого с его женой Мушилайн и с маленьким Буби? Нужна ли ему эта победа без них?

Он хотел было свернуть за угол, и вдруг...

Случилось чудо. Большая штабная машина, английская, из дюнкерковских трофеев, слегка взвизгнув тормозами, остановилась у самого тротуара, прямо против него. Ее полированные фары сияли; серебряная «Микки-маус» на пробке радиатора смотрела на лейтенанта красными, как у Эглоффа, глазками; мотор ворковал. А сквозь стекло...

Нет, он не ошибся! Сквозь ветровое стекло, поднеся не уверенным еще движением пальцы к огромному козырьку, вопросительно вглядывался в него Кристоф-Карл Дона-Шлодиен, тоже католик и тоже граф. Но не лейтенант, а генерал-лейтенант. Разница!

– Кристи! Великий боже!

– Варт, милый! Какими судьбами ты здесь?

В следующие за этим десять минут служебное положение Вильгельма Варта решительно и счастливо изменилось.

– Нет, зачем же? Официально ты останешься в списочном составе «Полярштерн»; так будет удобнее. Но на деле – я беру тебя в мое личное распоряжение. Как?! Неужели тебе даже не сказали, зачем тебя командировали сюда? Какой идиотизм! Всё проще простого!..

...Второго августа на рассвете мы с тобой вступим в Ленинград; да! через его южные предместья. Дорогой мой, успокойся: всё рассчитано до минуты! Увидишь сам: здесь будет не война, а нечто, доныне небывалое. Мы пройдем сквозь эту страну-недоразумение, как горячий нож проходит сквозь масло. Отчего же? Мы заработали право на эту уверенность. У нас есть опыт Польши, Норвегии, Франции, Греции.

Ну, так вот! Советский Ленинград, волей фюрера, обречен на гибель. С ним будет поступлено, как когда-то с Карфагеном: город большевиков будет стерт с лица земли; трава вырастет там, где он теперь стоит... Пусть это безумие, но это здорово! И почему не побеситься на чужой счет? Как тебе нравится такой размах, Варт?

Это так. Однако у большевиков есть музеи, а в них – накопленные веками сокровища. Господин рейхсмаршал Геринг любит искусство; он приказал: ни одна ценная картина, ни один черепок редкого фарфора не должны исчезнуть. Всё должно быть привезено и передано ему... О, ты просто отстал от жизни, дружище: мы теперь стали такими ценителями живописи!.. Ты не узнаешь нас!..

Ну, вот! Кстати, ты уже представился Эглоффу? Так знай: сбор, оценка и охрана всех тамошних богатств возложена на него. А? Каково? Эрнст Эглофф – и итальянские мастера! Что ты скажешь на это, Вилли? Эглофф – примерный служака; он – отличный парень в своем роде; но он же прикажет содрать с подрамника любую мадонну и разрежет ее на стельки в сапоги своим эсэсовцам. Ты поможешь ему избежать такого конфуза. Ты будешь экспертом при нем... там, в России! Вот и всё, что от тебя потребуется. Не стрельба направо-налево – отнюдь! О, нет – ты будешь не совсем один. Эглофф уже с месяц таскает с собой некоего, молью траченного старика, русского эмигранта, полковника царской армии по фамилии Трейфельд. Там, около Ленинграда, на каком-то холме есть известная обсерватория; отец этого Трейфельда работал в ней столетие назад; да, астрономом! Приказано подобрать в руинах всё, до последнего винтика, до последнего листа бумаги, и вывезти сюда. Зачем русским подзорные трубы, на самом деле? Им не придется больше заниматься наукой.

Видишь, как всё обдумано на этот раз. Предусмотрены такие ничтожные детали... Хочешь, мои квартирьеры завтра же скажут тебе, на какой улице Петербурга ты будешь жить в середине августа, пока город еще нужен нам? Вот тебе там и придется поработать с твоим альбиносом. А до того...

Не забывай, Вилли, мы – друзья детства. Человек вроде тебя мне всегда пригодится. Кстати, в субботу я собираю у себя моих штаб-офицеров на совещание. После него мы, возможно, поднимем бокалы за... Нет, я не скажу тебе – за что! Ты догадываешься сам? Прошу, набросай то, что ты увидишь. Как никак, – в ближайшие дни мы с тобой еще раз заглянем в глаза истории.

Эглофф? А как он может возражать? Начальник здесь – я; он только оберст-лейтенант. Кончено. Точка!

Да!.. Скажите, пожалуйста: Кристи Дона!

В детских играх, там, над Мюглицем, лет тридцать назад он, Варт, всегда играл роль Атоса. Портосом был толстяк Руди Остен-Францен. Дона с самого раннего возраста числился Арамисом. Дона был иезуитом уже тогда. Надо сегодня же обо всем этом написать Мушилайн!

К себе, на отведенную ему квартиру, Вильгельм Варт вернулся совершенно успокоенным.

Совещание началось и закончилось точно в назначенные сроки. Тотчас затем генерал граф Дона-Шлодиен пригласил своих подчиненных и гостей – полковника Онезорге, полковника Орлай де Карва, оберста Рёдигера – выпить по бокалу вина перед грядущими событиями.

Приближение их ощущалось во всем. Все последние ночи танки шли непрерывной лавиной через городок, темные в серебристом воздухе лета. Телефоны всю неделю звенели, ныли, верезжали; казалось, не выдержат провода. Но с сегодняшнего вечера их звонки прекратились полностью; это довольно верный признак, чорт возьми!

Да и во всем чувствовалось томительное напряжение, как перед первым раскатом грома. Лица офицеров приняли таинственное выражение осведомленности и скромной решимости. Это раздражало Варта.

Никогда, к досаде Мушилайн, жены, он не был оптимистом; грядущее вечно рисовалось ему в тревожном свете. Мушилайн, наполовину француженка, эльзаска, постоянно трунила над его «карканьем». А что поделать, он не был человеком азарта!

Да, может быть, Германию ждет невиданное торжество. Да, допустимо, что через два-три года слово «немец» и слово «всемогущий бог» во всем мире будут равносильны. Но этого надо ждать; ждать и не сомневаться. А не сомневаться он как раз не умел.

Остальные, до Кристи Дона включительно, были, очевидно, азартными игроками. Все разные, все не похожие друг на друга, они переживали ожидание с одинаковым удовольствием: шумели, возбужденные близостью последнего срока, поднимали бокалы – бокалы звенели тонко и чисто, – чокались, восхваляли гениальность верховной власти... «Нож» готов был врезаться в «масло». Многие надеялись, что частицы масла кое-где прилипнут к ножу. И им очень хотелось этого.

И всё же за столом оберcт Редигер, человек более пожилой и менее горячий, чем остальные, затронул вопрос несколько скользкий.

– Надо признать, господа, – потирая руки, сказал он, – что мы идем сейчас на довольно рискованный опыт. Мы сознательно разнуздываем самые низкие побуждения людей: жестокость, жадность, ярость, коварство.

Не спорю, – иногда это разумно. Армия, которой разрешено всё, становится вдесятеро сильнее в бою, во сто раз страшнее. Но вот через полгода-год, когда она уже утомится, а надо будет продолжать кампанию...

Сейчас же маленький смуглый Орлай повернулся к нему, как на иголках.

– Редигер, вы – безумец! Да неужели же не ясно, что эта война – наша война! – не может длиться ни год, ни полгода? Она может быть, должна и будет только молниеносной... Воздушный флот, танковые корпуса – всё это вернет нас ко временам рыцарства. Это не война четырнадцатого года; это война средних веков! Неотразимый удар; противник, парализованный ужасом, полный распад его армий и его государства – вот что нам нужно. Мы проиграли прошлую войну: мы затянули дело, как идиоты... Шесть недель – вот всё, что мы можем отвести на Россию. Через два месяца – игра сыграна! А раз так, – не всё ли мне равно, кого я поведу в бой – воинов без страха и упрека, или стадо грязных и хищных свиней? Прозит, [13]

[Закрыть]господа! За шесть молниеносных недель! За вдохновенный бросок!

Все дружно выпили: «Мойн!» [14]

[Закрыть]

– Расчеты ваши, может статься, и отличны, де Карва... – начал было Редигер, но ему не дали говорить.

– Молчите, оберст!.. Насколько я разбираюсь в высокой политике, наша задача состоит в том, чтобы... В мире живет на круглый миллиард больше людишек, чем нам хотелось бы видеть их тут. Этот миллиард надо убрать прочь. Пью за то, чтобы убранными оказались не немцы, и да здравствует Эрни Эглофф!

Полковник Онезорге, вероятно, до войны преподавал где-то и что-то; он поднял вверх длинный костлявый палец.

– Прошу прощения... Мне кажется ошибкой... э-э-э... несколько высокомерное отношение наше к молодчикам Эглоффа. Вы думаете, господа, что мы будем воевать, в то время как они – убивать? Я представляю себе дело несколько иначе... Неимоверной силы удар. Полный паралич в лагере противника. Да, паралич... э-э-э... Столбняк! Всякое сопротивление сломлено. И с этой минуты нам всем придется делать одно дело. Малоприятное, но необходимое. Уничтожать! Ликвидировать расу, которая... э-э-э... недостойна жить. И мы ее... уничтожим полностью...

Когда они остались одни, Дона несколько минут ходил взад-вперед по комнате. Потом, подойдя по ковру к двери, он резко распахнул и сейчас же снова захлопнул ее. Нет, за дверью никого не было! Тогда он опять вернулся к креслу Варта, пододвинул легкий стульчик, сел, взял его узкой рукой за колено.

– Я хотел бы, граф Вильгельм фон дер Варт, – вдруг совершенно другим тоном, душевно заговорил он, и Вилли невольно поднял на него глаза. – Я очень хотел бы, чтобы ты с совершенным вниманием выслушал то, что я тебе сейчас скажу. Выслушал бы и понял: я буду говорить не очень много и не очень ясно. Но ведь ты – не оберcт Эглофф... Ты поймешь!

...Вот первое, Варт. Некий человек, по имени Адольф, думает, что Германия и немецкий народ – просто дубина, которую он держит в своих руках. Хорошо! Пусть думает. Так и нужно... пока! Но приходило ли тебе в голову, что на самом деле – наоборот: этот человек – орудие в руках сил, которые им распоряжаются и его направляют? Именно он – дубина. До сих пор она разила превосходно. Ну, а если она перестанет разить? Тогда ее выбросят на свалку, заменят другой... Кто? Подумай сам об этом, Вилли. Это одно.

Теперь второе, дружище. Второе я сформулировал бы так, – он совсем понизил голос и придвинулся к Варту вплотную. – Нам нужна победа! Да; но чья? Удовлетворит ли тебя, Вильгельм, если ты, я и Эглофф, совокупно и на равных правах, победим каких-то русских мужиков или английских йоменов? Меня это не устроит!

Разве ты – только немец, Варт? Не спорь со мной; сейчас ты меня поймешь. Мы с тобой – космополиты; настоящие, мудрые, высоко стоящие над нелепым предрассудком наций, космополиты. Твоя сестра замужем за Кэдденхэдом, там, в Англии... Так разве Джон Кэдденхэд тебе не ближе, чем какой-либо Иозеф или Конрад, роющие канавы перед твоим балконом? Конечно, да.

Ты знаешь, что я женат на Вайолт Дюрталь, на дочери «Дюрталь Кэмикэл энд Поудер Корпорэйшн», заводы в Фарго, Бисмарке и Эбердине, Норт-Дакота... Ты думаешь, это не влияет на мою дружбу и на мои симпатии? Будь спокоен, влияет...

Да, я ненавижу коммунистов, – и русских и наших, немецких, – больше всего на свете; гораздо сильнее, пожалуй, даже, чем их ненавидит этот припадочный с его путаной головой.

Но коммунисты правы в одном: есть узы классового братства; они соединяют людей крепче и ближе, чем что-либо. Идиоты повсюду твердят теперь: мы, немцы, – раса господ! Какая чушь! Не раса господ, а сословие господ, хозяев мира, вот кто ведет сейчас бой с толпами рабов. И в этой борьбе китайский мандарин, малайский туан, бразильский плантатор мне ближе, чем баварский мужик, будь он трижды арийцем, с его кровяной колбасой и пивным дыханием!

Черчилль! Это для них Черчилль что-то невиданное и неслыханное, злой волшебник, обитающий в горных сферах и вершащий судьбы людей... А мне хорошо известно: Уинстон Черчилль – акционер таких-то и таких-то компаний, в том числе и той, с которой связан я сам через Гарримана. Так неужели я и мне подобные, мы не сумеем, когда надо будет, договориться с Черчиллем. Безусловно, сумеем, Вилли... У нас немало споров между собой, но все они – ничто перед чумой, идущей с Востока. Нам придется забыть наши домашние распри, если мы хотим спасти свой мир. Да, да! Я знаю: нам сейчас нужна победа немцев, чтобы она спасла честь хозяев всего мира, а не дело болтливых эпилептиков и наркоманов. Так неужели ты можешь думать всерьез, что я забочусь о победе ради Зефхен и Аннерль, собирающих гнилой картофель на моих бороздах?

Ну, вот... Ты понял меня? Очень хорошо. Ты согласен со мною? Тем лучше. Потому что после этой немецкой победы нам придется еще вырывать из когтей у победителя нашу победу. Надо быть готовыми к борьбе за нее. Дубина, которой мы бьем врагов, не имеет права превратиться в сказочную дубинку-самобойку, нападающую на своего хозяина... А у нее, Вилли, такая тенденция есть...

Вилли Варт долго, задумавшись смотрел на генерала. Потом он молча протянул ему руку.