Текст книги "Перехватчики"

Автор книги: Лев Экономов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

ЗДРАВСТВУЙ, «ЛЕСНОЙ ГАРНИЗОН»!

Там, в учебном центре, взлетно-посадочная полоса была похожа сверху на боковушку от старого спичечного коробка. Ее всю исчеркали и истерли колеса то и дело приземлявшихся самолетов. А эта была совершенно новенькой и напоминала разглаженный и обрезанный с краев панцирь черепахи.

Притормозив чуть в конце полосы, я круто развернулся и стал сруливать в сторону, освобождать место для других самолетов. Навстречу мне и моим товарищам уже мчались новенькие тягачи, в их кузовах стояли и сидели люди, по десять – пятнадцать человек в каждом. Я прекрасно знал, что всеми этими людьми двигало не только стремление встретить нас, своих однополчан, но и простое любопытство, желание скорее своими собственными глазами увидеть самолеты, которые они пока изучали по макетам и схемам, потрогать их руками. Как мне все было понятно!

Нет, я не обольщался особенно, когда техники предупредительно отсоединили от меня шланги парашютного кислородного прибора, противоперегрузочного костюма, шнур автомата раскрытия парашюта от поручня сиденья; я знал, что это внимание оказывается не мне, а самолету, на котором я прилетел.

И все-таки встречали нас тепло и душевно. Не допекали расспросами – видели, что мы устали.

Я так надышался кислородом, что у меня пересохло во рту, и я, завладев кружкой с водой, долго не выпускал ее из рук. Старые приятели при встрече обнимались, хлопали друг друга по плечу, награждали один другого тумаками.

Вот встретились Истомин и Одинцов. Эти не в пример другим поздоровались сдержанно, почти официально, хотя тоже дружили.

Я только сейчас заметил, что они и внешне были похожи друг на друга, оба собранные, подтянутые, оба с залысинами на лбу, тонконосые и тонкогубые.

Они сейчас же начали деловой разговор, как лучше расставить самолеты, как тщательнее проследить за послеполетной подготовкой. Видно, не случайно об их добросовестности, требовательности, недоверчивости ходили анекдоты.

Товарищи находили у них много общего, но немало у офицеров было и отличительного. Старшего инженера считали до мозга костей интеллигентом. Он никогда не повышал голоса, не выходил из себя. Про таких людей говорят: получил хорошее воспитание. И потом, он был педантом, даже тогда, когда занимался творчеством. Нет, Люся не случайно назвала его в одном из своих писем «сухарем».

А комэск нам казался проще, прямее. При всей своей сдержанности он мог в горячую минуту отругать тебя, высмеять, при этом не заботился о выборе выражений. А иногда в виде исключения подпускал и матюжка.

Переговариваясь, они ушли в другой конец стоянки.

Мне, признаться, повезло. Я напал на человека, умевшего обо всем рассказать с полнотой, которой мог бы позавидовать справочный пункт. Этим человеком, конечно же, был Лерман – мой бывший воздушный стрелок. Он ничуть не изменился за полгода, этот примерный общественник, эта ходячая энциклопедия, только, может быть, еще пополнел, раздался в боках. Новый широкий ремень из кожзаменителя с огромной медной пряжкой плотно обхватывал его короткий круглый торс. Нагрудные карманы, как и раньше, у него были оттопырены, выпирали вперед от записных книжек и блокнотов.

Я отошел с ним в сторону – не хотелось, чтобы нам мешали.

Лерман поздравил с успешным завершением программы переучивания и сказал, что сам он теперь решил стать «пушкарем», сейчас изучает вооружение самолета, конструкцию и взаимодействие частей пушки и пулеметов, которые на нем стоят.

Меня это обрадовало.

– Некоторые стрелки подали рапорта с просьбой перевести их в бомбардировочные части, – продолжал он, – а мне не хочется уезжать, служить осталось немного.

Около самолета крутились незнакомые техники, ставили заглушки на всасывающий и выходной каналы, заправляли горючим баки, зачехляли кабину и двигатель.

– Откуда они? – спросил я у Лермана.

– Из училища недавно. Будут у нас служить. Толковые товарищи, только молодые больно. Почувствовали себя на свободе, куролесят. Двоих уже обсуждали на комсомольском бюро – за выпивки.

– Летчики тоже есть?

– Есть. Считают себя асами и на всех посматривают свысока.

Я улыбнулся, вспомнив, как сам, прибыв из училища, воображал, что принадлежу к категории особых людей.

– Это пройдет.

Среди техников вертелся похожий на маленькую обезьянку Абдурахмандииов, или просто Шплинт, как его все называли – механик из экипажа майора Сливко.

– А-я-яй, какая культура! – восторгался он, читая на лючках самолета четкие лаконичные надписи: – «Осмотр двигателя», «Заливка масла», «Гидрокраны», «Пусковая катушка форсажа», «Термопара», «Качалка управления щитком», «Соединение подвесного бака». – Ему явно доставляло удовольствие произносить написанное как стихи – с выражением, то повышая, то понижая голос: – «Замер напряжения», «Радиооборудование», «Болт стыковки», «Болт шасси».

– Да помолчи ты, – перебил его один из техников. – Мы ведь не слепые.

– Здесь и слепой может работать, – не унимался он. И снова читал вслух надписи на лючках и обтекателях: – «Не браться», «Не становиться»…

Рядом с моей машиной поставили самолет Кобадзе. Выбравшись из кабины, он, как обычно, не снимая подшлемника, обошел вокруг самолета, сделал несколько физических упражнений.

Столпившиеся тут же летчики из числа вновь прибывших недоуменно переглядывались, толкали друг дружку в бока.

– Что, проверяешь, не отломилось ли чего? – спросил остроносый, с круглыми, как у птицы, глазами.

«Ну теперь держись!» – мысленно обратился я к остряку, осмелившемуся смеяться прямо в лицо прославленному летчику, уже летавшему тогда, когда этот желторотик под стол и пешком не ходил. Наш штурман хотя и был необыкновенно тактичным человеком, но не лез за словом в карман и умел указать сверчку на свой шесток.

– Да, укачало малость, – неожиданно признался Кобадзе. – Но, кажется, все на месте, и ничего не отломилось.

Признание обескуражило молодого пилота. Он увидел в этом силу и понял, вероятно, что перед ним стоит большой заслуженный летчик.

– Это я так, пошутил. – Он захлопал глазами, натянуто улыбнулся.

– А я вполне серьезно. Всю жизнь говорил на «о», а теперь вынужден акать. Трудно привыкнуть, – капитан достал трубку и стал набивать табаком от папиросы. Сразу несколько человек полезли за спичками.

У них завязался серьезный разговор. Я вдруг вспомнил свою встречу с Кобадзе в первый день по приезде из училища. Тогда мы тоже хотели казаться бывалыми и говорили с пренебрежением о самолетах, на которых должны были летать. А на самом деле мы просто хотели скрыть свою неуверенность. Так, наверно, и они. Иначе бы не смотрели сейчас на капитана с открытыми ртами.

Самолет Кобадзе тоже облепили техники, но среди них я не увидел старшины сверхсрочной службы Герасимова, бессменного механика всех самолетов, на которых летал Кобадзе. Лерман словно догадался, о чем я подумал, и стал рассказывать, что многие старые, опытные механики, в числе которых был и старшина Герасимов, уехали на курсы усовершенствования. После окончания им будет присвоено офицерское звание.

– Наш Мокрушин не уехал, случайно?

– Нет пока.

– А что же я его не вижу сегодня?

– На командирской машине. Пожалуй, никто так вас не ждал, как он. Можно сказать, дневал и ночевал на аэродроме. По десять раз в день звонил на командный пункт, узнавал, когда прилетите.

– Он всегда с интересом относился к реактивной технике, – сказал я.

– А сейчас он просто на ней помешался, – продолжал Лерман. – Не многие из наших старых специалистов знают лучше его конструкцию реактивного самолета. Если во время самоподготовки возникает неясный вопрос, обращаемся к Мокрушину. Перед вашим прилетом у нас собрание комсомольское проходило с повесткой «Достойно встретим посланцев полка!» Мы решили доверить лучшим из лучших прием на аэродроме первого реактивного самолета. В число их попал и Мокрушин. Теперь его до вечера от машины за уши не оттащишь.

– Это неверно, – мы обернулись на голос и увидели Мокрушина. – Мне сказали, что лейтенант Простин сядет с другой четверкой.

Мокрушин щелкнул каблуками кирзовых до блеска начищенных сапог и вытянулся:

– Здравия желаю, товарищ лейтенант!

– Здравствуй, здравствуй! – Я впервые видел этого неказистого узкоплечего сержанта таким подтянутым и бравым. Новенький синий комбинезон его был тщательно отглажен и не болтался на тонкой длинной шее хомутом. Чубчик аккуратно подобран под пилотку. Темные глубоко посаженные глаза блестели особенно вдохновенно.

Мы поздоровались за руку.

– Ну как машинки? Надеюсь, понравились? – у Лермана вдруг стал такой важный вид, словно он принимал участие в конструировании этих машин.

– Об этом уже много сказано, – ответил Мокрушин серьезно. – Меня поразила чистота. Ведь на наших «илах» каждый день нужно было счищать копоть с боков и масло с пуза, а эти словно зеркала. В белых перчатках можно работать. Когда мы заглянули в лючки двигателя, то подумали, что перед нами кто-то успел его уже промыть.

– Там тоже зеркала? – многозначительно улыбнулся Лерман, довольный оценкой самолета Мокрушиным.

– Этим в первую очередь надо мне восторгаться, – услышали мы еще один голос. К нам подходил ефрейтор Брякин. Он широко размахивал руками и улыбался, поблескивая золотым зубом. – Все-таки мыть-то самолет чаще приходилось несчастному бедному мотористу.

– Брякин! – я совсем забыл о своем мотористе в этой суматохе. – Ну вот, теперь собрался весь старый экипаж.

На рукаве у ефрейтора была красная повязка дежурного по стоянке, а через плечо висела деревянная, выкрашенная красной краской планшетка.

Брякин, не заботясь о субординации, подал мне руку:

– Здравствуйте, товарищ командир!

Я задержал его руку в своей, увидев на тыльной стороне ладони новую наколку – летящий реактивный самолет.

– Уже успел! Эх, Брякин, Брякин! А я думал, что ты больше не станешь заниматься глупостями.

– Не стерпел, товарищ командир. – Он шмыгнул остреньким вздернутым носом и отвел в сторону свои рыжие плутоватые глаза. – Это на память об авиации. Пусть знают на «гражданке», на каких самолетах пришлось поработать.

Мы невольно улыбнулись.

– Я ему уже высказал свое мнение по этому поводу, – нахмурился Лерман. – И могу снова высказать.

– Лучше не надо, – Брякин приложил руку к груди и поклонился Лерману, – сейчас я при исполнении служебных обязанностей. Буду расстраиваться.

– Тебе все кривлянья да шуточки, – не унимался Лерман. Он терпеть не мог, когда с его мнением кто-нибудь не считался.

Я смотрел на своих бывших членов экипажа и думал о том, как дальше сложится служба, будем ли мы снова вместе.

– Тебе бы, Мокрушин, надо с Герасимовым ехать. Глядишь, стал бы техником самолета. А Брякина мы подготовили бы на механика. Вот и не распался бы наш комсомольско-молодежный экипаж.

Мокрушин вздохнул, – видно, я задел больной для него вопрос.

– Туда с большим опытом посылали. А меня к тому времени еще и в комсомоле не восстановили.

– А если приналечь и сдать экстерном?

– Такая возможность есть, – поддержал Лерман. – Сам читал в строевом отделе приказ свыше. Черным по белому написано: механики, имеющие среднее образование, могут быть посланы командованием в военные технические училища для сдачи экзаменов на техника самолета с последующим присвоением офицерского звания.

– Я слышал, – тихо сказал Мокрушин. – Но здесь многое зависит не от меня.

– Думаю, что комсомольская организация поручится, – Лерман важно передернул круглыми плечами.

– А за меня? – Брякин улыбнулся исподтишка и подмигнул Мокрушину.

– А тебе надо меньше болтать языком и больше заниматься делом, – Лерман повернулся ко мне: – Я дал ему рекомендацию для вступления в комсомол. На следующем собрании будем принимать, а он и устава еще не знает. Ну-ка ответь, когда был организован…

– Постой, постой, – перебил Брякин, – я же должен сейчас объявить, – Он поправил планшет и приложил ладони ко рту: – Внимание, товарищи!

И в это время раздался взрыв. От неожиданности все вздрогнули. Какие только мысли не мелькнули у каждого из нас! Я почему-то подумал, что взорвался двигатель на самолете, который сделал посадку.

Но в следующую же секунду все увидели, что на приземлявшемся истребителе всего-навсего лопнула покрышка колеса передней стойки шасси.

Машину сажал Пахоров. Он прибыл в центр одновременно с нами, но сразу же заболел там и переучиваться начал позже. Однако благодаря необычной своей серьезности (мы звали его фанатиком) Пахоров все-таки закончил программу к сроку.

– Шлифуйте, шлифуйте свою технику пилотирования, – говорил на прощание Пахорову Дед Талаш.

И вот Пахоров начал «шлифовать». Он рано опустил самолет на переднее колесо. В результате самолет сразу же осел на нос.

Из-под металлического обода колеса, бежавшего по бетонированной полосе, веером сыпались искры.

Запахло резиной. Покрышка вспыхнула. Косматые языки пламени с черными хвостами дыма лизали брюхо самолета, который все еще катился по полосе.

Брякин в два прыжка оказался у стоявшего около каптерки мотоцикла, надавил стартер. Двигатель запустился сразу же. Моторист включил сцепление и помчался к месту аварии. Проезжая мимо пожарного щита, он почти на ходу схватил висевший огнетушитель.

Из окна СКП выпустили в небо красную ракету. Дальнейшая посадка была запрещена.

Все это произошло так быстро, что мы ничего сообразить не успели и теперь только смотрели на находчивого Брякина, направлявшего белую струю из огнетушителя в огонь.

Через минуту туда подъехал тягач с людьми, и самолет оттащили с полосы.

Летчики стали обсуждать посадку Пахорова.

– Всю обедню испортил, – в сердцах сказал Кобадзе. – Теперь будут думать, что прилетели утюги. А «взрыв» кое-кто истолкует по-своему. Жены летчиков чувствительны к таким явлениям.

Смыв копоть и сажу с лица и рук, Брякин вернулся к исполнению обязанностей. Он ходил по стоянке в чуть обгоревшем комбинезоне, как именинник, командир полка объявил ему благодарность.

– Ты что-то хотел сообщить, – напомнил я мотористу, поздравив его с успехом.

– Совсем забыл! – Брякин опять приложил ладони ко рту: – Внимание, товарищи! – он сделал паузу, словно прислушиваясь, не произойдет ли нового взрыва. – Внимание, товарищи! Это касается прилетевших. Ваши жены и дети подняли бунт. Прошу закругляться и следовать к шлагбауму.

– Наши жены? Они здесь?! – воскликнул Лобанов. Но на его шутку никто не откликнулся.

– Они ждут с утра.

Летчики наскоро давали техникам указания об устранении замеченных в полете неисправностей и уходили.

Я стал прощаться с товарищами.

– Мы забыли поздравить вас… – Лерман улыбнулся.

– Она тоже там, – как о чем-то обычном сказал Брякин.

– И ты молчал! – Я отдал ефрейтору шлемофон, потому что в нем со своим круглым лицом был больше похож на девушку, и попросил фуражку. И сразу три головных убора представили товарищи перед моими глазами: выбирай любой.

– Поправь воротник у куртки! – крикнул мне вдогонку Кобадзе. – И не забудь поцеловаться.

За спиной у меня засмеялись. Но мне было не до смеха. Я волновался.

С МИЛОЙ РАЙ И В ШАЛАШЕ

– А теперь закрой глаза, крепко-крепко, – Люся взяла меня за руку и потянула вперед. Открывались и закрывались двери, щелкали выключатели, скрипели половицы, гремели ведра. Пахло вывешенным для просушки бельем, теплом давно обжитого жилья, жареным картофелем, прохладой, которая бывает в полуподвальных помещениях.

Мы остановились. Люся взволнованно дышала:

– Ну теперь можешь смотреть.

Я открыл глаза. Со всех сторон нас окружали стены. Я мог, пожалуй, если бы расставил руки, дотянуться до них. Я ничего не видел, кроме этих настоящих, оклеенных газетами стен и счастливых сияющих глаз.

– Тебе нравится?

– Очень, – не задумываясь, сказал я, хотя с улицы наш ветхий домишко с нелепо прилепившейся новенькой терраской не вызвал во мне восторженных чувств. – Это наша?

– Наша.

– Только наша с тобой?

– Только!

– Как здорово! – Я притянул Люсю к себе и стал целовать в глаза, в щеки, в нос, в подбородок.

Люся положила тонкие смуглые руки на мои Плечи и, слегка откинув голову и крепко зажмурив глаза, улыбалась тихой счастливой улыбкой.

Потом я стал рассматривать Люсино лицо, милое, свежее, нежное и такое родное.

– Не смотри на меня так, – сказала она, не открывая глаз. – Я, наверно, очень подурнела. Похожа на мулатку.

– Моя мулатка! Я только сейчас заметил веснушки у тебя на носу. Или его забрызгали, когда красили террасу?

– Вот видишь…

– Они едва-едва проступают и очень идут тебе. Они как драгоценное украшение.

Мне нравился ее тонкий овал лица с золотистым пушком на смуглых щеках, нравились яркие и нежные, как у ребенка, губы. Их целовать даже было жалко и вместе с тем хотелось целовать.

Люся открыла глаза и стала поправлять волосы.

– У тебя очень усталое лицо, – она провела ладошкой по моей щеке, словно хотела разгладить ее. – А я держу тебя посреди комнаты одетым. Тебе надо умыться. Сейчас я тебя буду кормить.

Она подошла к стоявшему у стены кухонному столу, на котором красовался огромный букет полевых цветов, и стала извлекать оттуда разнокалиберные тарелки.

Я огляделся и только теперь заметил старую высокую кровать с большими потускневшими никелированными шишками на спинках и книги, лежавшие пачками прямо на полу. Около стола стояли стул с потертой клеенчатой обивкой и табуретка. Других вещей в комнате не было.

– Это тоже наше? – я потрогал кровать. Она сердито загудела пружинами, выпиравшими из матраца.

– Приложение к комнате. И тоже не бесплатное. – Люся достала из-под кровати бутылку цимлянского.

– Плата за музыку по таксе?

Люся стукнула меня по спине и выскользнула из комнаты.

– Иди-ка лучше умойся. А я тем временем поставлю чайник на плитку.

Я вышел, за ней на маленькую, заставленную горшками и кринками кухоньку. Над плитой висела полка, и на ней спали сразу три кошки. В уголке приютился маленький глиняный умывальник.

Умываться было неудобно, я забрызгал пол и, увидев висевшую на ящике тряпку, стал вытирать его. Люся всплеснула руками:

– Вот бы увидела хозяйка, как я встречаю муженька! – Она покосилась на обитую войлоком дверь. – Ну-ка дай сюда и отправляйся в комнату.

Она вернулась с чайником. Я подхватил его у Люси из рук и стал снова целовать ее.

– Мы же ошпаримся, Леша. Ну подожди немножко. Я ждал целых полгода и больше не хотел ждать.

– Ты нетерпеливый, как ребенок. Ведь мы не расстаемся.

Но я уже не мог оторваться от Люси. И она это скоро поняла. Ее руки обхватили меня за шею. Она горячо зашептала мне:

– Я боюсь. Это очень страшно?

– Нет, это совсем не страшно, – говорил я, хотя меня уже всего пронизывала мелкая дрожь.

– Нет, это страшно. Лучше немножко выпьем, – она смущенно улыбнулась и пошла к столу.

– Ну хорошо, – я потерял всю свою смелость и искренне обрадовался ее предложению.

Мы сидели за столом один напротив другого и разговаривали о всяких пустяках.

– Лешка, ты пьешь уже третью рюмку и очень мало ешь, – Люся потянулась за бутылкой. – У тебя покраснели уши, и сейчас, наверно, начнет краснеть кончик носа. Не смей больше. Я тебя сейчас же разлюблю.

Я поймал Люсину руку.

– А у тебя стали блестеть глаза, ты стала еще красивее. Теперь я тебя люблю еще больше. Какие у тебя маленькие пальчики. Зачем ты так коротко стрижешь ногти?

И тут я вспомнил о привезенном подарке и заставил Люсю закрыть глаза.

– Кольцо! – воскликнула она, широко растопырив пальцы. – Обручальное. Это настоящее золото? И проба есть? Милый, как ты догадался? Я так мечтала!

Люся вскочила со стула, поцеловала меня солеными от селедки губами, потом стала вертеться у зеркала, выставляя вперед руку с кольцом.

Я никогда не думал, что такая безделушка сможет вызвать в Люсе столько радости.

– Прочитал твои мысли, отраженные от Спики.

– Значит, ты тоже смотрел на нее? Звезда иногда подмигивала мне то весело, то грустно. По ней я угадывала, какое у тебя настроение.

Люся говорила и все повертывала колечко на пальце.

– Не велико?

– В самый раз. Как ты узнал размер? Тоже но звезде?

– Этого она мне почему-то не сказала, и тогда я пошел к твоей бабушке.

– Ты был у нее?!

– Перед отъездом. Мы вместе выбирали это кольцо. Меряли на ее палец. В магазине, наверно, подумали, что для нее покупал.

Все нам с Люсей казалось очень смешным, и мы без конца хохотали, дурачились. Люся вдруг взяла столовую ложку и, сев ко мне на колени, стала кормить меня, как кормят маленьких. После каждой ложки я целовал ее, говорил, что это «назагладку».

К нам постучали. Люся вихрем вскочила с коленей и посмотрела на меня. Тотчас же дверь открылась и вошла дородная оплывшая женщина с маленьким круглым маслянистым личиком и большой колыхавшейся в такт ее шагам грудью.

– Не очень помешала? – показала в улыбке желтые неровные зубы. – Здравствуйте. Нет ли у вас, Людочка, спичек? – Она оценивающим взглядом окинула меня с ног до головы, задержалась на лице. – Запропастились куда-то свои.

– Найдутся. Присаживайтесь, Наталья Никоновна. Знакомьтесь. Мой муж.

– Рада видеть в своем доме, – она вздохнула. – Вы не будете возражать, если я теперь накину на вас рубликов пятьдесят?

Люся снова посмотрела на меня.

– Мы об этом поговорим потом. Вот вам спички. Может, выпьете чашечку чайку?

– Могу и покрепче что-нибудь.

Наталья Никоновна почла своим долгом преподнести нам урок, как надо жить в мире и согласии, привела несколько примеров из своей жизни, думая, вероятно, что ее жизнь нас в тот вечер интересовала больше, чем наша собственная, допила оставшееся в бутылке вино и ушла, оставив на столе спички.

– Послал бог хозяюшку… – я подошел к дверям и посмотрел, как здесь можно пристроить крючок.

– Не люблю я ее, – нахмурила брови Люся. – Любопытная слишком. Все мои чемоданы уже перерыла.

– Может, нам переехать в другой дом?

– Это не просто. Везде занято. Ну да хватит с нее и того времени, которое она у нас забрала. Поговорим о другом.

Но тотчас же дверь снова приоткрылась, и хозяйка просунула голову:

– Забыла главное-то сказать. Жить у меня можно будет только до ребеночка.

Мне вдруг захотелось прищемить ей шею.

Потом хозяйка куда-то ушла, и мы остались в доме одни.

Я снова держал Люсины руки в своих, рассматривал ее маленькие узкие ладони с твердыми мозолями у пальцев.

– Где это ты натрудила? Когда аэродром строили? Люся кивнула.

– Уже проходят.

В ее голосе я уловил грустные нотки. Люся, видимо, скучала по работе, хотя бы даже по такой. Я сказал ей об этом.

Она посмотрела в мои глаза и поспешно замотала головой.

– Что ты! – Тон, каким это было сказано, убедил меня, что я понял ее правильно. Она успокаивала меня, а вместе со мной и себя.

– Ведь дело не в этом, – ответила каким-то своим мыслям Люся.

– Главное, что мы вместе, – поддержал я ее.

– Я еще не совсем верю этому.

– А сейчас? – я сжал ее руки.

– И сейчас.

Я притянул Люсю к себе и стал целовать в распухшие от прежних поцелуев губы.