Текст книги "Перехватчики"
Автор книги: Лев Экономов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
СЕРДЦУ НЕ ПРИКАЖЕШЬ
Прошло пять дней, а мы еще не были на аэродроме. Днями занимались в классах с преподавателями, вечерами – в общежитии. Штурмовали инструкцию по эксплуатации и технике пилотирования самолета.
Разговоры постоянно велись на темы, связанные с предстоящими полетами на новой машине.
У нас уже определились отличники. По теории лучше всех успевал Михаил Шатунов. Перед этим приземистым белобрысым парнем с хмурым лобастым лицом нелегко открылись врата авиации. Сын летчика-бомбардировщика, погибшего в Отечественную войну под Ленинградом, он тоже решил стать летчиком. Но медицинская комиссия забраковала парня по росту. Тогда он поступил на отделение механиков, а по окончании курса остался здесь работать. Иногда ему выпадало счастье, и он поднимался в воздух с курсантами, которым нужен был пассажир.
– Отпусти ручку, – просил он курсанта, – я поведу сам. Если что – поправишь.
Курсант отдавал управление самолетом механику и, «если что», поправлял его.
Через полгода Шатунов мог уже сделать в воздухе любую фигуру на учебном самолете.
Однажды во время посещения аэроклуба высоким начальством Шатунов самовольно поднял в воздух самолет и на глазах у всех с блеском продемонстрировал свое летное мастерство.
Его тотчас же вызвали в кабинет начальника аэроклуба. О чем там шел разговор, осталось неизвестно – Шатунов не любил рассказывать о себе, но только после этого его посадили на гауптвахту, а потом пересели в группу летчиков.
Была в характере Шатунова завидная черта – упорство. И там, где другие брали способностью (например, Лобанов), он достигал настойчивостью.
И все он умел делать без шума, без выпячивания своего «я». Мы теперь то и дело обращались друг к другу с какими-нибудь вопросами, но чаще всего полный и исчерпывающий ответ можно было получить только от Шатунова.
– Ты как электронная машина, – говорил другу Лобанов. – Нажал кнопку – и получай ответ.
Но меня Шатунов поразил не этим и не сейчас, а раньше, значительно раньше, когда мы еще были курсантами летного училища.
Он пришел как-то в библиотеку и попросил Библию.
– У нас религиозных книг нет, – улыбнулась библиотекарша.
Все удивленно подняли глаза на этого чудака, а он вздохнул и ушел.
«Зачем ему понадобилась такая книга? – подумал я. – Ведь не думает же он изучать библейские мифы?» Этот вопрос я задавал себе каждый раз, когда встречался с Шатуновым в столовой, на аэродроме, в классах самоподготовки (мы учились в разных группах). А потом терпению моему пришел конец, и я, выбрав удобный момент, спросил курсанта, удалось ли ему достать Библию.
Он внимательно посмотрел мне в глаза, видимо думая, что я подсмеиваюсь над ним, но я и не думал смеяться, и Шатунов это понял.
– Удалось, – сказал он. – Сегодня уношу обратно.
– А зачем она была нужна?
– Ты знаешь версию о Тунгусском метеорите? – спросил он, вместо того чтобы ответить.
– Знаю. Некоторые ученые предполагают, что на нашу землю упал космический корабль. Может быть, он пытался сесть к нам, но у космонавтов что-то не получилось, и они взорвались.
– Ну так вот, – сказал Шатунов, – другие ученые предполагают, что были и более удачные попытки. На нашей земле имеется немало следов, которые дают право предполагать, что к нам действительно прилетали жители других миров и улетали обратно.
Меня это очень заинтересовало. Я глубоко верил, что во вселенной существуют другие обитаемые миры, и в детстве мечтал попасть на один из них.
– Но при чем тут Библия?
А Шатунов опять оставил мой вопрос без внимания и стал рассказывать о колоссальной Беальбекской веранде, сооруженной в горах Антиливана чудесными зодчими глубокой древности, о необычных стекловидных образованиях в Ливийской пустыне, так называемых тектитах, в которых обнаружены радиоактивные изотопы алюминия и бериллия и которые, как и Беальбекская веранда, могли появиться на земле в те необычайно далекие времена только при условии высокоразвитой науки, техники и культуры. У земных жителей миллионы лет тому назад ничего этого не имелось.
– Не была ли веранда стартовой площадкой для космонавтов, которые прилетали к нам на землю? – сказал Шатунов. – Не являлись ли эти стекловидные образования, родившиеся при очень высокой температуре и мощных радиоактивных излучениях, своеобразным шлаком того топлива, которое использовали межзвездные путешественники? Заметь: горы Антиливана и Ливийская пустыня находятся сравнительно недалеко друг от друга.
– Все это интересно, но при чем же тут Библия? – снова спросил я, пораженный рассказом курсанта.
– Библия состоит из мифов, преданий и легенд, записанных древнееврейскими жрецами. А мифы рождались в народе, легенды создавал тоже народ на основе действительных и вымышленных фактов… Ты слышал что-нибудь о Содоме и Гоморре? – перебил себя Шатунов и, не дожидаясь от меня ответа, сказал – Это мифические города в древней Палестине, которые якобы были разрушены за грехи их жителей. Потому-то сейчас иногда и связывают с именами этих городов беспорядок и суматоху… Но не это главное. Я дам тебе прочитать то место из Библии, где говорится о разрушении этих городов.
Мы пришли в казарму, и он открыл тумбочку. Она была сплошь набита книгами.
«Когда же он успевает их читать?» – подумал я. Он достал из-под низу здоровенный фолиант с бумажной закладкой.
– Вот, прочти девятнадцатую главу до двадцать девятого абзаца, у меня там отмечено.
Я стал читать. В главе рассказывалось, как к жителю Содома Лоту пришли два ангела переночевать, как о пришельцах узнали все жители города и окружили дом Лота.
– Где люди, пришедшие к тебе на ночь? Выведи их к нам, мы познаем их, – сказали жители.
Лот стал защищать пришельцев, и тогда горожане решили выломать дверь. Но пришельцы ввели Лота в дом, а людей, бывших при входе, поразили слепотою…
Потом они велели Лоту вывести из города родных, потому что решили истребить это место.
Когда Лот с женой и дочерьми вышли, то один из пришельцев сказал:
– Спасай душу свою; не оглядывайся назад и нигде не останавливайся в окрестности сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть.
А дальше, через несколько абзацев, было написано: «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь… И ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и произрастения земли. Жена же Лотов а оглянулась позади его и стала соляным столпом».
– Ну что ты на это скажешь? – спросил Шатунов, когда я кончил читать. – Если, конечно, отбросить всю эту чепуху о карах господа бога.
«Похоже, что этими ангелами (тогдашние темные земные жители в них и видели ангелов) и были космонавты, – подумал я. – Их прилет, конечно, заметили жители города и хотели посмотреть на посланцев космоса. Космонавты могли подумать, что на них совершается покушение и с помощью неизвестного оружия ослепили их.
Возможно также, что перед отлетом они велели уйти жителям из местности, где стоял космический корабль, потому что этот отлет сопровождался взрывом ядерного горючего и сильным излучением».
Много мыслей пронеслось у меня, пока Шатунов убирал книгу.
– Это еще один след возможного посещения нашей земли, – сказал Шатунов. – А раз к нам прилетали, значит, и мы можем, – Шатунов не договорил и смутился.
«Вот если бы подружиться с ним!» – почему-то подумал я в ту минуту.
Но друзьями мы так и не стали.
Он был замкнут и, вероятно, поделился своими мыслями только потому, что они распирали его голову, как, впрочем, и я в тот же день рассказал товарищам по курсу все, что узнал от Шатун он а.
Но какое-то хорошее чувство к этому неуклюжему и невзрачному на вид парню со светлыми глазами у меня зародилось. И это чувство теплилось во мне все годы.
Иногда я спрашивал себя: «Что же роднит Шатуиова с Лобановым, этим взбалмошным и самовлюбленным парнем, «сынком директора» (как мы иногда его называли)?»
Их дружбе-можно было только завидовать, хотя вся она состояла из споров и препирательств. «Этим парням вместе тесно, а врозь скучно», – говорили про них.
«Но ведь дружил же я когда-то со своим одноклассником Володькой Бариновым, с которым мы были тоже совершенно разные люди», – отвечал я себе.
Все эти пять дней в учебном центре мы думали о новых самолетах, только разве, ложась спать, кто-нибудь из женатиков бросал реплику:
– Эх, жизнь холостяцкая…
И разговоры начинали крутиться о доме, о женах, о детях.
Молодежь обычно устраивалась на кровати Лобанова, и кто-нибудь потихоньку рассказывал о своих похождениях. Правды в них было немного – и это все знали, но, что придумывалось, звучало очень правдоподобно и занимательно.
О том, что в этом городе живет Люся, никто не знал. Ребятам было известно лишь, что у меня с ней дружба не ладилась и она куда-то уехала, но за это они осуждали уже не меня, а ее.
Лобанов мне сказал:
– Подумаешь, цаца. Что тебя в ней привлекло? Встретил ты ее случайно. Ну хорошо, она врач, но этого же мало. Какой у нее внутренний мир, что ей нравится в людях, как она смотрит на жизнь – это уловить невозможно.
Мне нравилось, как этот красавец с кокетливыми полубачками и длинной, гибкой, как у девушки, талией говорил в запальчивости. Он не то чтобы заикался, а так, нет-нет да и сделает неожиданную остановку на первом слоге. Если это было недостатком речи, то приятным. Но то, что сейчас Лобанов говорил, мне не нравилось. Я молчал, глядя куда-то в сторону, и это еще больше распаляло его.
Он даже встал со стула и, щеголевато оправив чуть зауженные брюки, прошелся по комнате, чистенький, стройный, самоуверенный.
– Ага, молчишь! А потому, что ты сам знаешь о ней весьма мало. Лишь то, что она работает и что у нее был далеко зашедший роман с майором Сливко. Ну в самом деле, чего ты сохнешь по ней? Ведь она не стоит этого. Да и внешне сухопарая какая-то, словно тесина.
– Да замолчи ты наконец! – не выдержал я. – Разве можно оказать, за что любишь? Ведь любят же и злых, и ветреных, и колючих.
– Вот-вот. И слепых, и горбатых… Тебе просто хочется кого-то любить. Так устроен человек. А любить некого. Совсем некого.
Неожиданно за меня заступился Шатунов.
– Брось, Коля, философствовать. Тебе это не идет, – он вразвалочку подошел к нам и сел на кровать, спокойный, рассудительный. – Сердцу не прикажешь, говорят в народе.
Все знали, что сам Шатунов (как, впрочем, и многие другие) был влюблен безнадежной любовью в нашего полкового врача Верочку Стрункину.
У Верочки была героическая биография с грустным концом. Во время войны она была воздушным стрелком у командира эскадрильи Высокоса, того самого Высокоса, который сел однажды на вынужденную в расположении врага и которого забрал вместе с фотоаппаратом майор Сливко.
Стрелок женщина! Это уж не так-то часто встречалось в штурмовой авиации. А потом Верочка стала женой катштана Высокоса.
Супруги сделали больше ста боевых вылетов и дошли с войной до Кенигсберга. А потом Верочка забеременела. Высокое отправил ее к своим родителям и при первом же вылете без нее погиб. (Это было за несколько дней до капитуляции Германии.) Нацеливая горящий самолет на колонну танков, Высокое успел передать Сливко, с которым работал над целью:
– Позаботьтесь о Верочке!
Последнее желание героя для всех в полку было священным. У Верочки было среднее образование. Все знали, что она мечтала после войны выучиться на врача.
Но известие о смерти мужа сильно пошатнуло Верочкино здоровье. Она родила раньше времени – мертвого. Долго болела и поправлялась медленно и трудно.
Когда же Стрункина встала на ноги, товарищи помогли ей устроиться в медицинский институт (там с ней Люся и познакомилась), аккуратно высылали денежные переводы. Добились, чтобы Верочку направили после окончания института в родной полк.
Здесь, в полку, спустя несколько лет у нее возникло новое чувство – к другу мужа, майору Сливко.
А он вон как поступил. Он хотел иметь сына (и формально его ни в чем нельзя было обвинить), а она не могла ему подарить ни сына, ни дочери. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Когда Сливко оставил Сгрункину, Михаил сказал:
– Оскорбить такую женщину! Троглодит!
Он ходил к Стрункиной извиняться за этого «троглодита», но она, кажется, так и не поняла чувств, которые двигали молодым летчиком.
Шатунов узнал и другое: она продолжала любить Сливко.
В разговор о любви постепенно втянулись и другие летчики. Обо мне забыли. И за это я был благодарен Шатунову. Чтобы вновь не обращать на себя внимания, я тихо разделся и лег.
Мне было о чем подумать. В воскресенье я собирался привести в исполнение свой генеральный план и очень переживал.
Припомнились слова Люсиной мамы, с которой я познакомился за день до отъезда в Н-ск.
Это знакомство состоялось в той же комнате, в которой я когда-то разговаривал с отцом Люси, Николаем Константиновичем. Я, собственно, и шел домой к Люсе в надежде на встречу с этим тихим, обаятельным человеком, а вот дома оказалась Полина Тимофеевна.
К моему удивлению, она приняла меня очень любезно – так, пожалуй, принимают только близких родственников.
Через десять минут на столе в окружении чашек и ваз с конфетами и домашним печеньем добродушно пофыркивал маленький электрический самоварчик.
Несмотря на свои годы и полноту, Полина Тимофеевна оказалась довольно подвижной и эксцентричной женщиной. Обильная косметика придавала ее большому круглому лицу с маленьким носиком несколько кукольное выражение, но это ей даже как-то шло.
«Наверно, она была красивой в молодости», – подумал я.
– Вы и представить себе не можете, как я довольна, что познакомилась с вами. – она подала мне розетку с вишневым вареньем. – Это, между прочим, варила Люся.
– Я еду в Н-ск и хотел бы узнать Люсин адрес, – напомнил я.
– Всё, всё узнаете…
Я сидел, пил чай с вишневым вареньем, которое, «между прочим», варила Люся, а в голове у меня зрел отчаянный план. Он захватил меня всего, и я уже не слышал, что говорила Полина Тимофеевна.
Она скоро поняла, что я ее не слушаю, и замолчала.
– Простите, я вам налью еще чашечку. – Полина Тимофеевна коснулась меня рукой.
– Нет, нет, спасибо. Мне нужно идти. – Я достал блокнот, чтобы записать адрес.
ВСТРЕЧА С БУДУЩИМ
В этот день нас подняли рано.
– Быстренько завтракайте – и в автобус, – говорил дежурный по части. – К семи вы должны быть на аэродроме.
Наконец-то!
Полные любопытства и нетерпения, мы ехали на аэродром. Лобанов то и дело отворачивал рукав кожанки, смотрел на часы.
– Успеем, шофер?
Выйдя из автобуса, мы остановились пораженные. Перед нами, вытянувшись в бесконечно длинную линию, стояли самолеты с круглыми, закрытыми красными заглушками отверстиями вместо винтов. Маленькие, сильно скошенные назад крылья были слегка опущены, а хвосты задраны так высоко, что под ними можно было свободно пройти. Подвесные баки с горючим выставлялись своими острыми концами далеко вперед и напоминали торпеды.
Так вот они какие, эти реактивные самолеты! Мы восхищенно смотрели на истребители, не смея приблизиться к ним.
– Ну, ну, смелее, – полковник в легкой меховой куртке не спеша и как-то уж очень просто, как будто подходил к чему-то совершенно обычному, приблизился к самолетам, у которых возились техники. Машины были расчехлены от носа до хвоста и напоминали серебристых рыб. Высокие кили истребителей блестели в лучах солнца, как выставленные в ряд зеркала.
Наши старые «илы» были выкрашены снизу голубом краской, а сверху – зеленой или в несколько цветов – для камуфлирования. Там, где имелись ряды заклепок или шурупов, с помощью которых держались бронеплиты на моторе, краска отскакивала раньше, и боевые машины казались издалека как будто прошитыми вдоль и поперек пулеметными очередями.
На реактивных самолетах краску заменил прочный бесцветный лак. Ведь на скоростях, которые были подвластны этим до блеска отполированным стрелам, вряд ли какая краска выстояла бы. Ее слизало бы встречным потоком воздуха, как мокрая тряпка слизывает пыль.
Издалека машины казались сделанными из одного куска металла, на них не было ручек, как на «илах», за которые можно ухватиться и залезть на плоскость, не было выступов и неровностей.
Только вглядевшись, я увидел на обшивке тонкие полосы на стыках листов металла, а также в местах, где фонарь кабины соединялся с фюзеляжем.
«Какой же высокой должна быть техническая культура у авиаторов, чтобы обслуживать этих красавцев!» – подумал я, не в силах оторвать взгляда от выстроенных в линию самолетов.
– А, новичок, здорово! – крикнул мне из открытой кабины незнакомый курносый парень в чистенькой технической куртке. Он уперся руками в борта и, подтянувшись на руках, выбрался наружу – на приставленную с левой стороны фюзеляжа лесенку. Спустившись на землю, техник бесцеремонно осмотрел меня с ног до головы.
– Вытри подошвы и забирайся на мое место, покажу, что к чему.
Второй раз мне не нужно было говорить об этом. Я огляделся и, не найдя тряпки, стал действовать носовым платком.
– Так твоя хозяйка и платков не напасется, – усмехнулся офицер и показал на стремянку, нижняя ступенька которой была обмотана сеткой, а следующая за ней – суконной тряпкой.
В кабине было тесно и сумрачно. Боковые панели с незнакомыми приборами, вентилями, переключателями, рычагами, сигнальными электролампочками подступали под локти, и я невольно прижал их к туловищу, боясь задеть за что-нибудь. Ручка управления самолетом оказалась очень маленькой. Трудно было свыкнуться с мыслью, что ей подчиняется такая большая и сильная машина.
Впрочем, на новых скоростных самолетах ручка управления была всего лишь символом. Ее поставили в кабине по традиции, потому что летчики привыкли к ручке. Для того чтобы «обман» был полным, чтобы летчики, двигая ручкой, прикладывали какое-то усилие, конструкторы даже поставили на самолете специальный загрузочный механизм.
А все управление рулями осуществлялось с помощью сжатого воздуха, гидравлики и электричества. На больших скоростях у летчика не хватило бы силы даже с места сдвинуть ручку. Со временем, может быть, ее совсем снимут, а управлять самолетом станут с помощью кнопок и тумблеров.
О многих приборах, глядевших на меня своими широко раскрытыми, будто удивленными, черными глазами, я знал только по книгам и инструкциям, которые вот уже несколько дней не выпускал из рук.
Потом я посмотрел на землю. Самолет был ниже штурмовика, но мне казалось, что я сижу где-то на верхотуре (как петух на насесте). Это потому, что здесь между кабиной и землей не было крыла. Чтобы увидеть его, нужно оглянуться через плечо.
– Ну как, все уразумел? – Это поднялся на стремянке тот же парень в куртке, просунул голову в кабину.
– Надо посидеть, попривыкнуть. – Я потрогал круглый довольно внушительный рычаг управления двигателем.
Летчик стал рассказывать мне о назначении всевозможных рукояток, тумблеров и сигнальных лампочек.
– Как видишь, все очень просто. Здесь пилотажно-навигационные приборы, здесь приборы для наблюдения за работой двигателя. А это махметр, – он щелкнул по стеклу стоявшего с правой стороны прибора. – Показывает скорость в сравнение со скоростью звука.
К самолету подошел парень со шлемофоном в руках, – видимо, летчик, но похожий больше на завзятого кавалериста – слегка кривоногий, с длинными сильными руками, в которых было бы очень удобно держать саблю.
– Ну, как, Митрич, готов? – спросил он у техника, дававшего мне пояснения.
– Полный порядок, – техник посмотрел на часы. – Через полчасика будем пробовать. Ты погуляй пока туда-сюда, покури, я послал механика за КЗ. Как заправимся керосинчиком, позову. Или вот что, подожди-ка чуток, – он извинился передо мной и стал спускаться со стремянки.
Они о чем-то тихонько поговорили между собой, весело посматривая в мою сторону. Мне показалось, что парня со шлемофоном я где-то видел.
– Хочешь подышать кислородом? – это летчик уже обращался ко мне. – Прочистить легкие?..
– Если можно.
– Отчего же, пожалуйста!
На наших «илах» не имелось кислородного оборудования. Оно было не нужно для тех мизерных высот, на которых мы летали. И я еще не надевал кислородной маски. Это было очень любопытно.
Летчик поднялся по лесенке и протянул мне свой шлемофон. На затылочной части его была прикреплена небольшая подушечка.
– Надевай. Будет, пожалуй, в самый раз.
Я потрогал подушечку рукой, чувствуя внутри ее какую-то резиновую камеру.
– Что это?
– Компенсатор натяга. К нему крепится маска. С этим ты в свое время познакомишься.
Когда шлемофон был надет, летчик потянул за тесемки, и маска, болтавшаяся у меня на груди, вплотную подошла к лицу, обжав скулы и переносье.
– Не очень жмет? – голос летчика теперь звучал глуше, казалось, между нами поставили невидимую прозрачную стену.
Я отрицательно замотал головой.
Летчик подключил свисавшие с маски шланги к бортовой кислородной системе и открыл вентиль – теперь я дышал чистым кислородом.
– С похмелья хорошо помогает, – улыбнулся он. Но я ничего не ответил. Я был весь во власти нового ощущения. Мне было так легко и приятно, что, казалось, я никогда не снял бы с себя кислородной маски. И я был благодарен летчику за то, что он дал мне возможность уже сегодня чуть-чуть приобщиться к делу, которое меня ждало впереди.
– Теперь ты представь, что летишь в стратосфере, – летчик больше открыл вентиль. Кислород под повышенным давлением ринулся в мои легкие и в подушечку на затылке. Она мгновенно раздалась, как опухоль, с силой прижав к моим скулам кислородную маску. Голова невольно дернулась назад и так осталась.
Я не успел и глазом моргнуть, и при этом не сделал никакого усилия, а мои легкие уже почти до отказа заполнились кислородом. Я стал выдыхать его, но он не выдыхался. С каждым мгновением все новые и новые порции кислорода поступали в мою грудную клетку. Диафрагма, отделявшая грудную полость от брюшной, опустилась, придавив книзу желудок и кишечник. Это было похоже на пытку, когда в рот вставляют шланг с водой и открывают кран.
Я покосился на стоявшего сбоку летчика. «Закройте вентиль», – эти слова я хотел сказать ему, но тотчас же подавился кислородом, который продолжал поступать мне в легкие. Даже слабого звука не сумел издать.
«Еще секунда, и я потеряю сознание, – мелькнуло в голове, – или лопну, как воздушный шар».
Я схватился за трубку, чтобы сорвать с лица кислородную маску, но она крепко была пристегнута к шлемофону. Я замахал рукой, требуя, чтобы летчик немедленно закрыл вентиль. Но он и не шевельнулся. Кислород свистел сквозь неплотно подогнанную маску, и это, наверно, в какой-то степени спасало меня.
– Выдыхай со всей силой, – донесся до моего слуха будто из-под земли голос летчика.
Я напрягся и выдул какую-то часть кислорода. На мгновение стало легче, но уже в следующий миг легкие снова были до отказа заполнены кислородом.
Я снова напрягся и сделал сильный выдох, а через секунду еще и еще. У меня, кажется, стало получаться. Я только выдыхал и выдыхал, совершенно не заботясь о вдохе. Вдох был пассивным, как при искусственном дыхании, а вот выдох требовал значительного усилия.
– Ну хватит, – сказал летчик и опять повернул кран. Дышать мне стало легче. – Отсоединяю.
Он снял с меня маску и шлемофон.
Я только теперь почувствовал, что вспотел, как мышь, – и все это в течение каких-нибудь трех – пяти минут, находясь в кабине в полном бездействии. Мне было неловко перед летчиком. Хотелось спросить, как же они летают в таких кошмарных условиях, но не спросил.
Летчик спустился на землю, оставив меня в покое. Я вытер платком лицо, шею, надел шапку и стал выбираться из самолета. Руки и ноги слегка дрожали. Мне показалось, что я сейчас изрядно поворочался с тяжестями.
– Впечатление? – серые широко расставленные глаза летчика смеялись. Он взял мою руку и стал считать пульс.
– К этому надо привыкнуть, – я попробовал улыбнуться.
– Придется. Если не захочешь умереть. Дыхание кислородом под повышенным давлением – мы называем его «обратным дыханием» – проблема новая. Она появилась, когда начались полеты в стратосфере. А тренироваться вы будете обязательно. У нас для этого имеется специальная установка в высотном классе. Здесь главное – научиться перестраивать координацию акта дыхания. Правда, ритм и амплитуда дыхания тоже изменятся – несколько уменьшится вентиляция легких. Но это только при первых сеансах. А потом все войдет в норму. Человек приспосабливается. А летчик и подавно, – он улыбнулся заразительной белозубой улыбкой. – Сначала ты научишься только дышать. Потом дышать и говорить. И наконец дышать, говорить и работать с арматурой. А пульс у тебя уже и сейчас вполне приличный. Сто ударов.
Подъехал тягач. Выпрыгнувший из кабины техник стал прицеплять к нему сзади выкрашенное в красный цвет водило, другой конец которого был прикреплен к шасси самолета.
– Куда хотите увозить самолет? – спросил я у летчика, полезшего в кабину.
– На площадку для пробы двигателя. После замены агрегата.
– Мне можно с вами?
Техник бросил стремянку в кузов, потом вскочил туда и подал мне руку.
– Поехали.
«Как все изменилось, – подумал я, глядя на спокойно и довольно ходко катившийся за тягачом самолет. – Давно ли механик во время рулежки бежал впереди и дирижировал руками, показывая летчику, как разворачиваться. Зачастую его действия были похожи на индийский танец – так он, бедняга, кривлялся, перебегал с места на место, стараясь мимикой и жестами передать летчику, какую дать ногу и какую затормозить, когда остановиться. Самолет рычал на всю стоянку, попадая в какую-нибудь ухабину. Скорость руления то и дело менялась в зависимости от темперамента и настроения летчика…» Теперь механик и техник стояли в кузове тягача и с величественной осанкой смотрели вокруг. Все делал водитель тягача. А летчик сидел в кабине, положив руки на борта, и только изредка притормаживал.
Тягач отбуксировал крылатую машину на газовочную площадку и развернул ее так, чтобы выходное сопло находилось перед вкопанным в землю железным щитом.
Работу двигателя пробовал летчик. А техник, открыв на нем лючки, смотрел, как действует смонтированный агрегат. Я стоял сбоку и наблюдал вместе с механиком за самолетом, который с оглушительным свистом изрыгал из сопла целую реку раскаленных газов. За ней все дрожало и переливалось, как в волнах. Газовая струя с силой ударялась о щит-отбойник, поставленный сзади на расстоянии десяти – пятнадцати метров, и устремлялась кверху.
– Раньше не было отбойников. Струя прорывала в земле глубокую канаву, – закричал механик, прижавшись к моему уху, как к телефонной трубке. – А на стоянках ходили с полным ртом песку.
Вдруг из сопла, как из огромной газовой горелки, вырвалось яркое оранжевое пламя.
Я вздрогнул.
– Включил форсаж, – успокоил меня механик. Теперь, когда в двигатель поступило дополнительное горючее, его тяга еще больше возросла. Машина опустила нос, а хвост поднялся кверху. Самолет стал похож на ощетинившегося тигра. Казалось, он сейчас вдавит в бетон железные колодки, поставленные перед колесами, и сделает гигантский прыжок в небо.
«Какая неудержимая мощь в этом реактивном двигателе. А ведь он по весу в несколько раз легче поршневого авиационного мотора», – думал я.
– Примус работает, как часики, – сказал техник летчику, когда двигатель был остановлен.
Надо же! Эту чудесную силовую установку они называли так запросто – примусом.
– Значит, можно договариваться об отлете? – спросил летчик, слезая по стремянке на землю. Он посмотрел на часы. – Надо будет успеть подать заявку.
– Давай, дело за тобой, – техник поставил заглушку во всасывающее сопло.
Я зашел в хвост самолета и потрогал землю – она была горячая и сухая, как под в печной топке. Так, наверно, выглядит и лунная поверхность на солнечной стороне.
Летчик пожал мне руку:
– Ну, бывай здоров. – Он, не снимая шлемофона, заковылял к занесенным снегом ангарам.
– Как фамилия этого летчика? – спросил я у техника. – Хороший парень.
– Капитан Яшкин. А зовем мы его промеж собой Летучим Голландцем. Вообще-то к нашим машинам он не имеет прямого отношения. Это он так, для поддержания летной формы, потому что на его экспериментальном самолете ведутся большие доработки. – И техник через плечо указал в сторону стоявшего на отшибе ангара, около которого толпились наши летчики.
– Что там?
– На перехватчик глазеют, – техник даже не повернулся. Для него, видно, все было привычно.
Я быстро распрощался с ним и поспешил к товарищам.
Летчики не спускали глаз с самолета, как две капли воды похожего на тот, что был нарисован на схеме и висел у нас в классе. Стояли молча, потому что все понимали, слова, высказанные в адрес этого удивительного по формам самолета, не могли бы выразить и сотой доли всех тех достоинств, которыми он обладал.
Я вообще не мог представить, может ли быть когда-либо создана крылатая машина красивее этой. Около раскрытых лючков копались техники. Мне бросилась в глаза необычная приземистость нового самолета, хотя по размерам он был значительно больше тех, которые нам предстояло получить. Что-то сильное и сокрушительное было в его очертаниях, в крупнокалиберных пушках, торчавших из-под обтекателей. Мы так и не тронулись с места, пока чудо-самолет с тонкими острыми крыльями снова не закатили в ангар. И только когда перед нами задвинулись огромные металлические ворота, Лобанов сказал:
– Ради этого стоит послужить в авиации.
И мы все молча согласились с ним.
