Текст книги "Лес шуметь не перестал..."
Автор книги: Кузьма Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Глава восьмая
В сосновом лесу, в звенящем лесу,
В звенящем лесу – поляна…
(Из эрзянской народной песни)
1
Около месяца провалялся Кондратий Салдин с ушибленной ногой. Привыкший во все вникать сам, он обычно вставал до солнышка и весь день бывал на ногах, обходя свои предприятия и везде прикладывая хозяйские руки. За время болезни он немного похудел, его круглый живот опустился еще ниже, а спина стала сутулее. Вначале он копался в огороде: полол грядки, окучивал, помогал Елене и матери поливать, потом стал появляться на улице, все еще не расставаясь с клюшкой. Сегодня он решил пройтись до пчельника, где не был давно уже. Хотя он и надеялся на пчеловода, человека опытного, знающего свое дело, но считал, что без хозяйского глаза нельзя. Выходя из калитки, Кондратий встретил Наденьку. Узнав, куда идет отец, девочка стала проситься с ним.
– А не устанешь? – спросил Кондратий.
– Вот и не устану: у меня обе ноги здоровые, и хожу без палки.
Через несколько минут Надя уже бежала рядом с отцом, уцепившись за его руку.
Кондратий пошел полем, чтобы взглянуть на посевы. Он пользовался только своим наделом, не занимаясь земельными махинациями, вроде аренды и закупок у безлошадников, как это делали Дурнов и братья Платоновы. Однако у него были две мельницы и он был заинтересован в хорошем урожае. Они шли по заросшей высоким сочным пыреем полевой дорожке, по обеим сторонам которой тянулись длинные узенькие полоски загонов. Среди пырея было много цветов, и Надя, пока шла с отцом до межи, отделявшей яровое поле от озимого, успела нарвать их целую охапку.
Озимые уже начинали желтеть. Кондратий, довольный, медленно шагал по меже, любуясь приметами будущего урожая. Отдохнувшая за прошлый неурожайный год земля обещала щедро наградить пахарей за их труд. Кондратий любовался полными и тяжелыми колосьями, мягко постукивавшими его по отвислому животу, брал их и пропускал меж пальцев. Скоро они совсем отяжелеют, и тогда каждый колосок будет чувствоваться на ладони, как большая серебряная монета.
Межа вскоре привела их к речке. Здесь они увидели рыболовов. Это были Степан Гарузов со своей женой. Они стояли выше колен в воде и вытряхивали из рваного бредня мелкие речные камешки, гнилые корни водяных трав и почерневшие веточки ракитника. Степан, увидев Кондратия, сорвал с головы помятый, мокрый картуз. Без штанов, на тонких ногах, покрытых реденькими волосиками, он походил на цаплю. Матрена одной рукой придерживала бредень, а другой поспешно старалась опустить полы рубахи, заткнутые за пояс.
– Ловится? – спросил Кондратий.
– Чего уж там ловится, Кондратий Иваныч, так только, душу отводим, – ответил Степан.
У самого берега из кустов выглядывали, две грязные головки – Митьки и Мишки. Перед ними кучей была навалена какая-то съедобная трава, они ели ее, очищая от листочков. Тут же в траве лежал облезлый щенок. Кондратий отвернулся и проворчал себе под нос: «Самим жрать нечего – собаку держат…»
– Митька, смотри, девочка в портках, – удивленно и сдержанно сказал один из мальчиков.
– Тише ты, вишь, какой сердитый отец-то.
Надя, вспомнив побои, нанесенные ей однажды Мишкой, спряталась за отца и оттуда показывала им язык. Мишка погрозил ей грязным, позеленевшим от травы кулаком.
Постояв еще немного, Кондратий пошел вниз по берегу. По слегам, переброшенным через речку, они с Надей перешли на ту сторону. Здесь почти до самого леса простирался болотистый луг. Чтобы Надя не намочила себе ноги, Кондратий хотел взять ее на руки, но она оказалась тяжелой, да и нога давала о себе знать.
– Не надо, тятя, я сама. – И она побежала вперед, легко перепрыгивая с кочки на кочку.
Лес их встретил глухим шумом и прохладой. Кондратий расстегнул рубашку, чтобы освежить вспотевшее тело. Они шли по узенькой тропинке, которая вилась между деревьями и кустами орешника, огибая лесистую гору. Потом они оказались на большой, залитой солнцем поляне. Надя вскрикнула от радости и хотела побежать вперед, но отец удержал ее за руку.
– Погоди, не бегай и не маши руками, а то на тебя нападут пчелы, – сказал он.
– А где же они? – спрашивала Надя, оглядываясь по сторонам.
Она увидела впереди изгородь, за которой стояли ровными рядами красные ульи. Залаяла собака, и к ним навстречу вышел дед Гостянтин, высокий и бородатый. Надя его не раз видела и прозвала лесным дедом.
– Пошла отсюда! – прикрикнул дед на собаку, которая с рычанием обнюхивала пришедших.
Это был Петькин Волкодав.
– Сторожит, говоришь? – сказал Кондратий, кивнув на собаку.
– Сторожит от хозяина, – отозвался дед Гостянтин.
Кондратий прилег отдохнуть на охапку свежего сена, скошенного между ульями, и тут же задремал под монотонное жужжание пчел. Покрутившись немного около деда и заглянув в его избушку, Надя вышла широкой дорожкой на противоположную сторону поляны. Здесь от пчельника шла проезжая дорога, по обеим сторонам которой росла высокая трава вперемежку со множеством лесных цветов, куда красивее тех, что она собирала в поле. Увлеченная цветами, Надя и не заметила, как отошла довольно далеко, села в траву и стала плести венок. Время шло, и она не замечала его.
Петька еще утром пришел к деду и, оставив на пчельнике Волкодава, пошел на Вишкалей ловить рыбу. Речка здесь под горой близко подходила к пчельнику. Поляна выходила прямо к речке, кончаясь высоким обрывом у берега. На этом месте когда-то был пруд для мочки липовых лубков на мочало. Остатки пруда сохранились и до сего времени. В прибрежных кустах была спрятана маленькая долбленая лодочка деда Гостянтина. Петька целое утро сидел в этой лодочке, подплыв к самому обрыву. С утра дело шло неважно, он поймал всего лишь несколько мелких красноперок и пару пескарей, но ближе к обеду стало клевать по-настоящему. Однако тут у него случилось несчастье: зацепил крючком за какую-то подводную корягу и сорвал леску. Сколько ни нырял, ни лазил – крючка не нашел. И что всего обиднее – крючок был единственным. А он еще утром похвалился отцу, что к вечеру принесет на уху целый картуз рыбы. Пришлось ни с чем возвращаться на пчельник. Он, недовольный, шел по поляне, на ходу сшибая длинным ивовым прутом головки цветов, пока не увидел Надю. Петька с удивлением остановился перед ней. Она вздрогнула и подняла голову.
Он заметил ее испуг и старался вести себя как можно дружелюбнее. Опустился в траву и сел немного поодаль.
– Как тебя зовут? – спросил он.
– Надей, – тихо ответила она.
– Какой красивый у тебя венок, – сказал Петька немного погодя, чтобы не молчать.
– Хочешь, я подарю тебе? – живо ответила она и протянула лежавший у нее на коленях венок. Петька хотел взять его, но, увидев свои грязные руки, поспешно отдернул их назад. Надя быстро вскочила на ноги и надела ему на голову венок. Они смелее стали разглядывать друг друга. Петька больше не знал, о чем с ней говорить. Он ее видел в первый раз, но догадался, что она дочь дедушкиного хозяина. Иначе откуда бы ей тут взяться?
– Почему у тебя рубашка такая мокрая? – спросила Надя.
– Рыбу ловил.
– Я никогда не ловила рыбу и не знаю, как ее ловят, – с досадой сказала Надя.
– Я бы показал тебе, только крючок потерял. Была бы хоть булавка, из булавки можно сделать крючок.
– А вот эта не годится? – Надя быстро отстегнула от платьица светлую большую бабочку.
Петька внимательно осмотрел красивую с серебристыми крылышками железную бабочку и подумал, что, пожалуй, из ее застежки можно согнуть крючок, но как бы Надю не заругали дома, если он сломает брошку.
– Не годится, – сказал он, возвращая ей бабочку.
– Почему? Смотри, как она крепко закрывается. Я хочу, чтобы ты из нее сделал крючок и научил меня ловить рыбу, – упрямо сказала она и снова протянула ему брошку.
Петьке понравилась ее решительность. Он, довольный, посмотрел на нее и для успокоения совести сказал:
– Потребуется только застежка, а все остальное принесу тебе обратно. Подожди меня здесь, я сейчас вернусь.
Петька с брошкой побежал на пчельник и вскоре вернулся обратно. Вместе с ним прибежал и Волкодав. Они направились к реке. Волкодав бежал впереди, хорошо зная, куда направляется его хозяин. Вскоре они дошли до обрыва, обошли его и спустились к реке. Петька вытащил из кустов ракитника лодку, усадил в нее Надю и погнал лодку к омуту под обрывом. Они тихо сидели, прижавшись друг к другу, внимательно следя за поплавком.
Время перевалило за полдень. Становилось жарко и душно. Со стороны поля к речке спустилось стадо. Из-за леса медленно надвигалась темная туча. Но Петька и Надя, увлеченные своим делом, не замечали ни жары, ни приближающейся грозы. Правда, рыба ловилась плохо, как это бывает в середине дня, да еще перед дождем, все же у них на дне лодки подпрыгивало несколько гольцов и пескарей. Надя с любопытством разглядывала их, пробовала брать в руки, но гольцы ловко и неожиданно проскальзывали у нее между пальцами. Она весело смеялась и с каждой новой добычей радостно вскрикивала. Петьке несколько раз приходилось останавливать ее, чтобы не пугала рыбу, но она вскоре забывалась, и ее звонкий голосок опять раздавался над тихой речной гладью. Над ними, на самой вершине обрыва, свесив голову вниз, в тени орешника лежал Волкодав. Время от времени он поднимал большую мохнатую голову и постукивал хвостом по траве, заслышав голос хозяина. Дождь пошел как-то неожиданно, сразу. Тихая гладь речки потемнела и покрылась рябью. Маленький поплавок Петькиной удочки беспокойно запрыгал на воде, словно его задергала какая-то озорная рыбка. Сверкнула молния, и раздался раскатистый гром. Петька второпях стал наматывать длинную лесу на удилище, с беспокойством оглядываясь на бледную и присмиревшую Надю. Но когда гром грянул вторично, она в страхе кинулась к Петьке, обхватила его шею, мешая ему работать веслом. И как Петька ее ни успокаивал, она заплакала во весь голос. Дождь лил как из ведра. С каждой вспышкой молнии, с новым раскатом грома Надя в ужасе закрывала глаза и все плотнее прижималась к Петьке. Ему пришлось отставить весло, все равно они нисколько не двигались к берегу, а только кружились на одном месте. Петька обхватил свою маленькую подругу, стараясь заслонить ее своим телом от дождя. Она несколько успокоилась, продолжая шмыгать носом и вздрагивать.
Наконец туча уплыла, открывая за собой ясную синеву неба. Снова засияло солнце, и опять стало тепло. В кустах защебетали умолкнувшие во время дождя птицы, над обрывом весело залаял Волкодав. Надя снова села на свое место, благодарно поглядывая на смелого друга.
– Знаешь, как я боюсь грома, – сказала она, расправляя мокрое платьице. – А ты совсем не боишься?
– А чего его бояться? Прогремел, и все тут.
Он подогнал лодку к берегу. В это время на дороге, идущей от пчельника, показался Кондратий. Он сразу же заметил ребят и большими шагами, насколько позволяла ему больная нога, направился к ним.
– Ты, шайтанская душа, куда увел ребенка? – набросился он на Петьку и ударил его по голове.
Петька отскочил в сторону и, не удержавшись на ногах, повалился на мокрую траву. Надя громко вскрикнула, словно удар пришелся по ней. Но тут произошло неожиданное. Волкодав, который опять было улегся на обрыве, с громким лаем сорвался с места. Кондратий и опомниться не успел, как собака кинулась ему на грудь и повалила его на землю. К счастью, всю эту сцену с самого начала видели Пахом и Иван, находившиеся со своим стадом поблизости. Пахом побежал к ним, когда Кондратий замахнулся на его племянника. Но теперь пришлось выручать уже Кондратия. Они с Петькой почти одновременно подскочили к Волкодаву и оттянули его за ошейник от растрепанного и окровавленного Кондратия. Тот встал, тяжело охая и с испугом поглядывая на Пахома.
– Будешь еще драться? – звонко и не по летам серьезно сказал Петька, придерживая рвущегося Волкодава.
– Больно он тебя ударил? – спросил Пахом.
– Нет, не больно, – ответил Петька.
– И к Стропилкину его не води – драться больше не будет, – сказал подошедший Иван. – Здорово же она его разлохматила! Вот это собака!
Пахом взглянул на Кондратия и не удержался от смеха, за ним засмеялись Иван и Петька. Они хохотали, взявшись за животы: такой жалкий и растрепанный вид был у наказанного обидчика.
– Чего скалите зубы-то? – проговорил Кондратий, исподлобья поглядывая на смеющихся.
– Что ж теперь плакать, коли поделом досталось тебе, – ответил Пахом и, возвышая голос, добавил: – Спасибо скажи, что я еще тебе не прибавил за племянника.
У Кондратия задрожали колени. Он взял за руку испуганную дочь и поторопился уйти.
– Вот это собака! – опять воскликнул Иван. – Настоящий Волкодав. А ну, попробуй пусти: она опять повалит его.
Петька собрал в картуз пойманную рыбу, спрятал в кустах лодку и, не заходя к деду, отправился домой. Волкодав бежал рядом, преданно поглядывая на своего хозяина.
2
Домой Кондратий вернулся под вечер. Надя устала, проголодалась и всю дорогу хныкала. У Кондратия снова разболелась нога, да так сильно, что хоть опять ложись в постель. Он был очень не в духе, даже не обращал внимания на капризы Нади. Рубашка на нем была порвана, а на плече торчал довольно большой клок, и выглядывала подкладка пиджака. Искусанное плечо ныло.
– Что с тобой, старик? – спросила его Елена. – Ты общипан, как петух после драки. Кто это так тебя?
Но Кондратий только махнул рукой и заторопился в избу.
– Приложи-ка что-нибудь к плечу, а то меня собака искусала, – сказал он матери.
– Где?! Как?! Чья собака? – забеспокоилась старуха и заметалась по избе. – Не бешеная ли?
– Нет, – успокоил ее Кондратий. – А ты не бегай, прикладывай скорее, что там у тебя есть для этого.
Старуха стала врачевать Кондратия. А Елена остановила во дворе Надю, чтобы узнать о случившемся. Но девочка больше рассказывала о том, как они с мальчиком ловили рыбу и как хорошо им было на речке.
– Мальчика этого зовут Петькой, он такой смелый, даже грома не боится, – говорила девочка. – Он и отца от собаки отнял, а то она бы загрызла его. Только отец его ударил.
– За что он его ударил? – спросила Елена, не совсем понимая смысл рассказанного.
– А я не знаю, взял да ударил. Мама, ты меня пустишь к нему? Он знаешь какой хороший: лучше всех мальчиков.
Елена отослала девочку домой, сама задержалась во дворе. Захар, кончив отбивать косу, собирался куда-то уходить. После злополучной поездки к матери она больше не делала попыток сблизиться с Захаром, но мысль эта не давала ей покоя. На днях она слышала от соседок, что Захар частенько ночует у Самойловны, да и сама раза два замечала, как он на зорьке приходил не с улицы, а через сад. Это ранило ее самолюбие: ей предпочли какую-то сопливую девчонку.
Она искала предлог, чтобы поговорить с ним.
– Захар, ты не поможешь мне? – сказала Елена, подходя к колодцу. – Я буду поливать, а ты таскай мне воду.
– Чего поливать? – удивился Захар.
– Помидоры, лук, морковь – все польем.
Захар пристально посмотрел на хозяйку. Ей стало не по себе от его взгляда, но она не опустила глаза. Захар слегка улыбнулся и, поправляя локтем накинутый на плечи легкий пиджачок, сказал:
– Да ведь дождь был, зачем же поливать?
– Ах да, я совсем забыла, – спохватилась она, выпуская из рук бадью.
Захар двинулся к калитке.
– К Дуньке небось? – насмешливо спросила она.
– Хотя бы и к Дуньке, а тебе что? – рассердился Захар, а про себя подумал: «Заело бабу…»
– Я ведь знаю: ты все равно на этой девчонке не женишься, только ходишь, а зачем ходить, когда… – Она не договорила, спохватившись, что зашла слишком далеко.
– Откуда тебе известно, что я не женюсь на ней? – спросил Захар, немного удивленный, и, не дожидаясь ответа, пошел к калитке.
На улице он встретил Ваську Черного. «Вот бы с кем ее свести, – подумал Захар. – Этот ни от какой бабы не откажется».
– Ты куда, меньшой Гаруз? – спросил Васька, подавая ему смуглую ладонь.
– Да вот пойдем хоть с тобой.
– Ты чего-то не в духе. Брось, брат, голову вешать. Все в море будет! Однако тебе со мной не по пути.
– Отчего же не по пути? – сказал Захар, шагая рядом с ним.
Они остановились недалеко от лавчонки Лаврентия Кыртыма. Двери лавки были открыты, и Лаврентий сразу же увидел их.
– Мне, понимаешь, сейчас нужны деньги. Целый капитал – пятьдесят рублей. Где я их могу найти, как не у будущего тестя. Он давно все норовит поймать меня, но я, брат, не лесной кречет, пока сам в силки не полезу – не поймаешь. Сегодня я решил отдать себя в его руки, по-моему, другого выхода нет.
– Зачем тебе так много денег? – спросил Захар.
– Вчера меня явлейские хлюсты всего общипали, добро хоть поверили на слово. Сегодня с ними надо рассчитаться, – проговорил он и тут же заметил: – Вот он уже закрывает свой сундук, сейчас будет здесь. Ты сразу не отходи от меня, а потом уйди. У нас с ним сейчас сделка начнется, торговаться, брат, будем.
Не успел Васька Черный произнести последние слова, как Лаврентий поспешно сбежал с крыльца и направился прямо к ним. Наконец-то ему удалось настигнуть Ваську; но он сначала и виду не показал, что хочет с ним поговорить. Подошел, поздоровался и, вынув взятую из лавки специально для этого случая пачку папирос, стал угощать молодых людей.
– Курите, курите, у меня они не купленные, – говорил он при этом.
Васька выхватил из пачки сразу штуки четыре и подмигнул Захару. Захар понял, что ему пора отойти от них, и, попрощавшись, пошел дальше по улице.
– Что ты теперь думаешь? – спросил Лаврентий, когда они остались одни.
– Насчет чего? – как бы не понимая, переспросил Васька.
– Уж будто не знаешь, – немного раздраженно произнес Лаврентий.
– Ей-богу, не знаю, Лаврентий Захарыч, о чем вы меня спрашиваете.
– Жениться тебе придется на Орьке-то, – сказал Лаврентий, опуская вниз глаза.
– Что ж, это можно. На покров пришлю сватов.
– Смеешься надо мной, прохвост ты эдакий? Да ведь до покрова она родит! – вспыхнул Лаврентий, но тут же спохватился и, прикрывая ладонью рот, оглянулся по сторонам.
– Не бойся, что услышат, все равно все уже знают, – спокойно сказал Васька. – Только об этом лучше бы поговорить дома, за самоварчиком аль за чарочкой. Есть, что ли, у тебя?
– Ты давай о деле. Время подойдет, и водка на столе будет. Откладывать здесь нечего. Потихоньку, сыграем свадьбу, да и ко мне переходи жить.
– Значит, на даровые харчи? Это мне нравится. Ну что ж, я согласен. Только с одним уговором – дай мне сейчас пятьдесят рублей. Надо невесте подарков накупить.
– Где же это видано, чтобы будущий тесть жениху денег на подарки давал?
– Ты, Лаврентий Захарыч, забываешь, какую я ее беру. Попробуй выдай теперь ее за другого.
– Так ведь не кобель салдинский виноват – сам же, проклятый!
– Кто же его знает, свидетелей не было.
– Хватит тебе ломаться. Пойдем чай пить, – сказал Лаврентий.
– А деньги? – настаивал Васька.
– Дочь тебе, такому беспутному вору, отдаю, так пожалею ли я полсотни.
– Ну, воровали-то, допустим, мы с тобой вместе…
– Молчи, молчи! – обрезал его Лаврентий. – Сказано тебе: деньги будут!
– Так давно бы и надо. Только я не хочу обманывать: эти пятьдесят рублей я прошу у тебя не на подарки – проигрался в карты.
– Начинается, – недовольно проворчал Лаврентий. – Пусть это будет первый и последний раз, больше я тебе никаких денег давать не буду, ты так и знай.
– Ну, это мы еще посмотрим, – ответил Васька, шагая за ним.
– Нечего смотреть, сказано тебе: никаких денег – и думать об этом не смей.
На крыльце их встретила Анастасия и стала приглашать в избу. В окне мелькнуло и быстро скрылось желтовато-бледное лицо Орины. При виде ее Васька поморщился, но эта гримаса быстро сошла с его лица, и он, довольно улыбаясь, важно поднялся на крыльцо вслед за хозяином. Во дворе гоготали гуси, блеяли ягнята, мычал бычок – ко всему этому он скоро будет иметь какое-то отношение. Это его радовало и немного удивляло. Он привык жить в тихом и пустом дворе бедной старушки, у которой, кроме кошек, сроду не было никакой скотины. А тут тебе все – и лошади, и коровы, и дом пятистенный, и лавка с даровыми папиросами.
С этого вечера Васька Черный стал жить у Лаврентия Захаровича. В ближайшее же воскресенье сыграли свадьбу. Она была немноголюдной, так как положение Орины не допускало этого. Да и время было рабочее, самый сенокос.
3
Отношения, которые складывались между Захаром и Дуняшей, давали повод для всяких разговоров. Некоторые осуждали Самойловну, мол, она поощряет такую связь дочери с неимущим человеком, но те, которые знали истинное намерение вдовы, наоборот, поддерживали ее и считали, что лучшего зятя ей к себе в дом не заманить. Захару теперь частенько приходилось помогать Самойловне по хозяйству. Ему особенно тяжело было во время сенокоса и жатвы. Днем он косил салдинский урожай, а ночью шел косить Самойловне. Правда, ему там и тут помогала Дуняша, но эта помощь мало облегчала его труд.
– Совсем заездили тебя, браток, – говорил ему Пахом. – Ты бы от одних отказался, а то тянешь, как мерин, два тягла.
Но Захара что-то удерживало окончательно примкнуть к Самойловне. Как ни близко он сошелся с Дуняшей, все же в их семье он чувствовал себя чужим, пришлым. «Это для меня плохое место в жизни», – думал он и продолжал оставаться в неопределенном положении. Весь день работал, а ночью иногда шел к Дуняше. Ее постель находилась в сарае, и мать, видимо, знала, что он бывает с ней. Раз он помогал им складывать в сарай сено. Улучив момент, Самойловна, как бы между прочим, заметила, что кровать Дуняши надо поставить в сенях, поближе к своей, а то теперь на девок-то не больно надейся.
– Хорошо, у Лаврентия лавчонка, есть чем заманить к себе зятя, а нам, бедным, случись какой грех, и нечем будет потрафить, – говорила она, поглядывая на Захара.
Дуняша вся стала пунцовая и не знала, как скрыть свое смущение от матери. Захар молча продолжал работать, на Самойловна не унималась:
– И про вас недоброе поговаривают.
Теперь пришлось смутиться и Захару, он поспешил отвернуться от зорких глаз Самойловны. Она все отлично видела, Захар дал себе слово больше не бывать у Дуняши. Будь что будет осенью, а сейчас это дело надо прекратить. Самойловна вопрос о свадьбе дочери с Захаром считала решенным. Да и сам Захар начал привыкать к мысли о неизбежности такого исхода. Слишком далеко зашел он в своих отношениях с Дуняшей, так что отступать было уже поздно. Правда, иногда он чувствовал, что как-то все не так. Обдумывал свои действия, искал других путей, но ни к чему определенному не приходил. В такие минуты он сам себе казался человеком, потерявшим в тумане дорогу.
Раз Захар по настоянию брата вечером зашел в сельский Совет, где по воскресеньям собиралась недавно организованная комсомольская ячейка. Здесь были и Николай Пиляев, и Елизавета – дочь Сергея Андреевича, и Иван Воробей. Девушек было немного, и они держались несколько в стороне. Только смелая Елизавета вела себя непринужденно. В этот вечер у комсомольцев было собрание. За столом восседал Николай Пиляев – секретарь ячейки. Захара встретили радушно. Сразу же был поставлен вопрос о принятии его в ячейку. Все до единого высказались «за», и он тут же был принят. Только Николай в конце заметил, что Захар теперь должен порвать всякие отношения с кулацким элементом.
– Это значит, мне надо уходить от Салдина? – спросил Захар.
– Уходить, пожалуй, совсем не надо, – неуверенно проговорил Николай. – В общем, я завтра узнаю в Явлее. Пока живи у него.
Это немного озадачило Захара. «А если в Явлее скажут, что надо уходить от Салдина, куда тогда деваться?»
– Ты знаешь что, – сказал он на следующий день Николаю. – Вычеркни меня из комсомола. Мне сейчас не расчет уходить от Салдина.
– Ну и не уходи, – ответил ему Николай.
– Так ты же говоришь, что комсомолу нельзя иметь дело с кулаком.
– По правилам нельзя, но мы же люди свои и можем позволить тебе находиться у Салдина. Главным образом это от меня зависит как от секретаря ячейки. В Явлее об этом говорить не буду, и все пойдет хорошо…
Он что-то еще хотел добавить, но Захар остановил:
– Ты погоди, секретарь ячейки. Насколько я понял из того, что ты вчера читал на собрании, комсомолец должен быть честным и правдивым, а сам предлагаешь скрыть мою связь с кулаком.
– Так это, дурья башка, тебе же на пользу, а мне что, пожалуйста, уходи от него.
– Нет, ты лучше вычеркни меня, – настаивал Захар.
– Что ж, можно вычеркнуть, нам не нужны такие неустойчивые элементы. То прими его, то обратно вычеркни. Что это тебе, игрушки? Не с Дуняшей в кобылки играешь…
– Но ты смотри Дуняшу не замай, она тут ни при чем, – сказал Захар, повысив голос.
– А чего, все ведь знают, как лазишь к ней в сарай.
– Ты ко многим лазил, и то ничего не говорю.
– Я и не скрываю.
– Ну и хвалиться здесь нечего. А из комсомола вычеркивай…
Однако Захар усомнился в правильности своего поступка и пошел посоветоваться с братом. Григорий был дома, у него сидели его неразлучные друзья – Дракин с собакой и Надежкин. Захар хотел подождать, когда они уйдут, но Григорий сам заговорил об этом.
– Я слышал, вчера тебя приняли в комсомольскую ячейку. Поздравляю, поздравляю, давно бы так надо!
– Значит, нашего полку прибывает, – заметил Дракин, широко улыбаясь.
– Вчера приняли, а сегодня вот вычеркнули, – сказал Захар, виновато опуская глаза.
– Что так? – удивился Григорий.
Захар передал свой разговор с Николаем насчет отношения к кулакам.
– Это он просто чудит, – ответил ему Григорий.
– Я же говорил, что из него не выйдет комсомольский секретарь, – сказал Дракин.
– Некого было больше ставить, – возразил Григорий. – Но мы ему будем помогать. А ты брось насчет выхода из комсомола. За комсомол надо тебе держаться. Иди и сейчас же скажи Николаю, что ты пошутил. Насчет того, что ты работаешь у Салдина, не сомневайся, это комсомолу не помешает.
– Не пойду я к Николаю, – решительно заявил Захар.
– Ладно, я сам с ним поговорю. Видишь, – сказал Григорий, показывая ему согнутую пополам четвертушку довольно толстой и гладкой бумаги с какими-то знаками на ней, – кандидатская карточка Пахома. Наш Пахом теперь состоит в партии, и тебе туда нужно готовиться.
Захар задержался у Григория допоздна. Вечером к ним пришел Пахом. Ему Григорий торжественно вручил кандидатскую карточку. Он взял ее в руки, осторожно погладил, а потом попросил у Григория лоскуток газеты и завернул в него карточку. Он ее не положил в карман, видимо, боялся помять и все время держал в руках. Он даже и курил-то в этот вечер мало, чтобы не выпускать из рук эту драгоценную для него бумагу. Захар видел, что с братом творится что-то необычное. Он вспомнил и свое вчерашнее вступление в комсомол. Никакого волнения, никакого душевного подъема он вчера не почувствовал. А брат, который старше его на несколько лет, свой прием в партию переживает как нечто необычное, не повторяющееся дважды в жизни. И когда Захар поздно шел от Григория, все его мысли были заняты комсомолом. «Неужели это то самое, что в моей жизни будет главным?..» – спрашивал он себя. В этот вечер Захар опять не пошел к Дуняше. Он уже больше недели не был у нее, а она, наверное, ждала. «Ну и пусть ждет», – сказал он почти вслух, но тут же поправил себя: «Надо бы хоть поговорить с ней». Но внутренний голос оправдывал его: «Ведь женюсь же я на ней осенью…»
4
Приближалась осень. Кончили жатву, убрали яровые, во всех хозяйствах готовились к молотьбе. С уборкой Захар на время оторвался от комсомола, не бывал он и у Дуняши. Однако на сердце у него было неспокойно, мучила мысль: «Как быть? Как быть со свадьбой?» Ведь через месяц все должно решиться, а он еще совсем не готов к этому. Раз как-то встретился с Николаем Пиляевым. Тот заметил ему:
– Ты что же, братец, не приходишь в ячейку? Мы там новых комсомольцев приняли, И твоя Дуняша с нами. Впрочем, она теперь уже не твоя.
Захар с удивлением посмотрел на Николая, не совсем понимая смысл последней фразы, но спрашивать не стал.
– Недосуг все, – ответил он. – Вечером зайду.
И когда вечером после работы он зашел в сельский Совет, действительно там была и Дуняша. Она старалась не замечать Захара, все время держалась ближе к Николаю. Это еще больше удивило его, он решил поговорить с ней сегодня же и узнать, в чем дело. Чувства ревности не было, так же как не было к ней чувства любви, но его самолюбие все же было задето. «Что бы это значило?» – думал он, ожидая, когда начнут расходиться.
После собрания он вышел почти первым и стал ждать ее под окнами. Но Дуняша домой пошла не одна, а с Николаем, который вел ее под руку. Захар ничего не понимал. Он быстро зашагал к салдинскому дому, огибая церковную ограду с другой стороны, чтобы не столкнуться с Николаем и Дуняшей. «Все же надо с ней объясниться», – решил он, останавливаясь у крыльца.
У Салдиных еще горел огонь. Захару видно было через окно, что делалось в избе. Кондратий сидел за столом, ужинал. В глубине комнаты, у бокового окна, низко склонилась над чем-то старуха. Захар отвернулся и медленно побрел по дороге. Ему показалось, что прошло достаточно времени и Николай, проводив Дуняшу, должно быть, уже вернулся домой. Захар прошел к проулку, вышел на огороды и стал тихо пробираться по знакомой тропинке, ведущей ко двору Самойловны. Задняя калитка была замкнута, но Захар знал, как ее открывать, – он без труда оказался во дворе. Было тихо. У Захара забилось сердце, когда он остановился перед сплетенной из ивовых прутьев дверью. Вдруг ему показалось, что Дуняша там не одна. Он не ошибся: из-за двери послышался голос Николая. Захар опешил. Послышался и шепот Дуняши. Все стало ясно. Он почему-то облегченно вздохнул и той же тропинкой выбрался к проулку, с улицы вошел во двор Кондратия. Он еще не уяснил себе, конец ли это его отношениям с Дуняшей, но понимал, что повод к такому поведению Дуняши дал сам. И эта мысль не давала ему заснуть. Повертевшись на своей постели, он встал, надел фуфайку и прошел в сад. Августовская прохлада ночи приятно освежала. Из-за дальних дворов верхней улицы показалась луна, точно каравай хлеба, от которого немного отрезали. Ее серебристый свет мягко ложился на темные деревья сада, отягченные плодами. Захар на ходу сорвал яблоко, откусил, но оно оказалось кислым, он швырнул его далеко на огород Артемия. Пробрался к черемухе, где была скамейка. И лишь когда подошёл вплотную, заметил сидящую там Елену.
– Чего так поздно, Елена Петровна? – спросил он.
– Так, не спится что-то, – ответила она грустно и тут же добавила: – А ты сегодня чего-то рано и, кажись, не с той стороны. Присядь, посиди со мной немного.
Захар неохотно опустился рядом. Стал крутить цигарку. Елена подвинулась к нему и, обдавая его горячим дыханием, прошептала:
