Текст книги "Лес шуметь не перестал..."

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)

4

Наконец наступил день, когда найманские жители шумной толпой собрались у школы, чтобы избрать нового председателя сельского Совета. День выдался ясный и не по-осеннему теплый. Самый большой класс Найманской школы не мог вместить собравшихся, и было решено провести собрание на улице. Поп Гавриил и обедню не успел закончить, как весь народ вывалил из церкви. Собрание открыл Чиндянов. Пока шумела толпа, он стоял на ступеньках широкого крыльца и, сняв синий картуз, долго разглаживал свои густые сероватые волосы.

– Давай начинай, чего гриву маслишь! – крикнул кто-то из толпы.

Чиндянов крикнул и негромким, дрожащим голосом обратился к собранию. Избрали президиум. За большим столом, принесенным из сельского Совета, на широкой площадке школьного крыльца расселись Григорий Канаев, Надежкин, Сергей Андреевич Болдырев, еще несколько человек из найманской бедноты и середняков. Среди них был и председатель волисполкома Дубков. Председательствовал Григорий. Дали слово Дубкову. Он говорил глуховатым голосом, по-русски. Многие не понимали его, но главное в его речи – каких людей надо выбрать в Совет – дошло до каждого. Он советовал не торопиться а этим делом, каждому хорошенько подумать, кого он будет выдвигать и за кого будет голосовать. Особенно он предостерегал от уговоров кулаков, которые непременно постараются протащить в Совет своего человека.

Многие из присутствующих были навеселе, уже успев где-то угоститься. Под хмельком был и Степан Гарузов. Он вразвалку переходил с места на место, стараясь протиснуться в самую гущу.

– Ты что, Степан, вихляешься, словно тебя ветром покачивает? – заметил ему один мужик.

– Добрые люди, наверно, опять угостили, – сказал другой.

Вокруг посмеивались:

– Посмотрим, за кого будет голосовать.

– Ты смотри, Степан, обе руки не поднимай.

– Пусть хоть все три поднимет…

Степану было не по себе. И на этот раз его угостил Лаврентий Кошманов. Вот уже целую неделю, когда Степану случалось проходить мимо его лавчонки, Лаврентий зазывал его к себе и угощал самогоном из большого глиняного жбана, стоявшего у него под прилавком. Степан знал, что не один он прикладывается к этому жбану. Каждый раз, угощая, Лаврентий Захарович приговаривал: «Скоро пойдем выбирать нового председателя в Совет. Новый-то он всегда новый, да кто его знает, какой будет; лучше Чиндянова нам все равно не сыскать…» Степан, правда, и не задумывался, есть ли кто-нибудь в председатели лучше Чиндянова, но в душе недолюбливал его. Теперь он старался затеряться между людьми, чтобы его не заметили острые глаза лавочника, которые, как ему казалось, только и следили за ним.

Григорий Канаев объявил, что поступило предложение от бедняцкой части села о недопущении к выборам Кондратия Салдина, Лаврентия Кошманова и Ивана Дурнова. Дубков хотел было взять слово, поддержать это предложение, но промолчал: пусть выскажутся сами найманские мужики.

Поднялся шум. Все кричали, перебивая друг друга:

– Гони их!

– Это что за новые порядки? Что они, мешают вам?!

– Пусть отойдут в сторону!

– Поворачивай с нашей улицы!

– Ничего не поворачивай! Выбираем всем миром!

– Нет такого закона гнать их отсюда!

– Так, так, показывай им, Филипп Алексеич, дорогу!

– Го, го! Забыли, с какой стороны пришли!

– Пусть все выбирают, и они наши, найманские!

– Наши, да не товарищи! И Платоновых за ними. Всех гоните!

– А что с попом делать?! Вот он сзади примостился, подговаривает за Чиндянова поднимать руки…

– Гоните и его! С того же куста гнилой орех!

– Не трогайте бачку, а то и мы уйдем!

– Скатертью дорога! Все одно за Чиндянова руки будете тянуть.

– Го-о-они!..

Как ни шумели сторонники Чиндянова, но Салдину, Кыртыму и Дурнову пришлось уйти со сходки. Они остановились у церковной ограды и издали наблюдали за собранием. Вскоре к ним присоединился и поп Гавриил.

– Дожили, кум, – мрачно сказал Кондратий, облокотясь на церковную ограду.

– И не говори, – ответил ему Лаврентий.

От волнения его голосок упал еще больше. Он тяжело дышал, словно его целую версту гнали бегом. Дурнов молчал, насупив густые брови над налитыми кровью глазами.

– Как же теперь быть? – пропищал Лаврентий немного погодя.

– Подождем, что будет далее, – пробасил Гавриил, вытирая пот с высокого лба.

Собрание между тем шло своим чередом. Степан обрадовался: теперь его надзиратель не увидит, за кого он будет голосовать. Толпа вновь зашумела, с разных концов посыпались фамилии:

– Сергея Андреевича Болдырева!

– Канаева Григория! – прогремел голос лесника Дракина, покрывая остальные голоса.

– Надежкина!

– Чиндянова!

– Ты чего в рукав орешь! – заметили мужику, который выкрикнул Чиндянова.

– Это он в рот каши набрал!

– Лабыря пиши! – донеслось откуда-то сбоку.

– Не надо Лабыря, давай Чиндянова!

– Лабырь хорошо говорить умеет!

– Хватит!

– Не хватит, давай еще! Записывай! Дракина!

– Говорят вам, пишите Чиндянова! Чего не записываете его?!

– Лабыря! Лабыря! Побаски хорошо рассказывает.

Раздался взрыв смеха. Лабырь не вытерпел и попросил слова. Когда собрание немного успокоилось, он сказал:

– Это, едят вас, не шуточное дело, а председателя выбираем.

Его прервали.

– Давай, Егорыч! Расскажи что-нибудь, дуй побаску!

– Это, едят вас, не шуточки собрались шутить сюда, говорю вам! – крикнул он, задирая всклоченную бороденку и показывая огромный кадык. – Сидя в Совете, не станешь побаски рассказывать, довольно нам их порассказал Чиндянов. За эти годы, пока мы его выбирали, он нам много кое-чего порассказал…

Собрание сразу смолкло, словно люди слушали не балагура Лабыря, а другого, степенного мужика.

– Правильно, Гостянтин Егорыч! – крикнул кто-то с задних рядов.

– Меня слушайтесь, старики, – продолжал Лабырь. – В Совет нам надо посадить такого человека, который бы держал сторону бедняков, а нас, бедняков, больше половины села…

– Правильно! – опять поддержали его.

– Гришу Канаева надо посадить в Совет, вот кого! Он свой человек! – закончил Лабырь.

– Конечно, свой, зять он тебе!

Лабырь махнул рукой и с досадой проговорил:

– Вот уж и совсем не потому, дураки эрзяне, что он мой зять, я же для общего дела…

Потом говорили еще, одни хвалили Чиндянова, другие выступали за Канаева. Наконец слово попросил Дракин. За хозяином по ступенькам на крыльцо поднялась было и его собака, но ее кто-то оттащил за хвост.

– Правильно говорил Гостянтин Егорыч, – начал Дракин, оглядывая собрание. От непривычки произносить речи он смутился, – Григорий Канаев добровольно сражался за нашу власть, за что имеет он на груди красный орден. Он свой человек, нашенский…

Дракин еще что-то хотел сказать, но не нашелся и добавил:

– Выбирай, братва, Канаева, и больше никаких яких! Поднимай руки!

– Погоди, погоди, не торопись, – остановил его Сергей Андреевич, сидящий за столом рядом с Канаевым. – Нешто так выбирают?

Несколько рук было взметнулись вверх, но тут же опустились. Выбрали счетную комиссию и приступили к голосованию. За столом место Канаева занял Сергей Андреевич. Он негромко, но так, чтобы слышно было всем, объявил первого кандидата – Чиндянова, умышленно пропуская себя.

– У меня пятьдесят! – крикнул один из считающих.

– У меня сто!

– Двести!

– Братцы, здесь по две руки поднимали! – крикнули с задних рядов.

– Не верьте криворотому шайтану, он неправильно подсчитал. Я за ним нарочно считал и насчитал всего лишь сто пятьдесят, а не двести.

– Надо бы счетчиков выбрать понадежнее, – сказал Дубков Канаеву, а в толпе нарастал шум.

– Так не пойдет!

– Снова давай!

– Снова-а-а!

– Не снова, а других поставить считать!

Выбрали другую счетную комиссию: Дракина, Цетора и Филиппа Алексеевича. Дальше подсчет пошел правильно. Когда голосование закончилось, Сергей Андреевич объявил, что большинством голосов председателем Найманского сельсовета избран Григорий Канаев.

Были избраны также четырнадцать членов сельского Совета.

– Вот это по-нашему! – гаркнул Дракин, протиснувшись к Григорию, чтобы пожать ему руку.

Собрание закончилось.

– Айда, Гриша! – раздались голоса.

– Так их, в рот им дышло!

– Где вы, чиндяновцы?!

Но сторонники Чиндянова молчали и мрачные расходились по домам.

5

В конце собрания к Захару Гарузову подошел Николай Пиляев. Он, как всегда, был развязный. Фуражка набекрень, на лбу и на висках лохматились белые, как лен, кудри. Ворот розовой сатиновой косоворотки был расстегнут, под ним виднелась белая, как у девушки, шея.

– Здоров, меньшой Гаруз, – произнес он, хлопнув Захара по плечу, и, засмеявшись, добавил: – Видал, брат, как наша взяла! Ты за кого, за брата поднимал руку?

Захар молча отвел от своего плеча руку Николая и недовольно взглянул в его прищуренные масленые глазки.

– Ты все еще сердишься? – спросил Николай. – Ладно, брат, забудем, дело-то того не стоит, чтобы из-за этого между друзьями был разлад.

– Ты это считаешь нестоящим делом? – понижая голос и подходя к нему, проговорил Захар. – Обмануть девушку и бросить!

– Ну это еще неизвестно, кто из нас обманул и бросил. Не ты ли первый?

Захар вспыхнул и слегка отстранился.

– Я же тебе рассказывал, как было дело, – сказал он, не глядя на Николая.

– Хватит об этом, а то ты опять развезешь… Глянь-ка сюда, видишь?

– Чего? – не понял Захар.

– Видишь деваху? Да не туда смотришь: вон у крыльца стоит, с длинными косами. – Новую учительницу?

– Эх, и девка, брат, я тебе скажу. По уши втрескался в нее.

Слова Николая нехорошо отозвались в душе Захара, Он дернул плечами, словно поправляя пиджак, и, кашлянув, отвернулся в сторону. Ему не хотелось говорить с Николаем об этой еще незнакомой городской девушке. Здесь, на собрании, он ее увидел впервые, часто поглядывал на нее и мысленно сравнивал с найманскими девушками. Она казалось ему совсем не похожей на них, словно была из другого мира. Узенькая, в мелкую клетку, немного ниже колен юбка плотно облегала ее. Это здесь было в диковинку. По ее адресу делались не совсем скромные замечания, и Захар, сам не понимая почему, краснел за нее. Две русые толстые косы спускались на грудь. Белый кружевной воротничок облегал шею, оттеняя загар кожи. И вся она казалась Захару какой-то легкой и прозрачной. Взгляд ее синих глаз, напоминающих июльские васильки, быстро скользил по незнакомым бородатым лицам, ни на ком не задерживаясь. Захар и на себе не раз чувствовал этот взгляд.

– О, брат, ты тоже загляделся на нее? Что, хороша? А ты мне про Дуняшку толкуешь. Здесь, брат, вот какая мамзель появилась. Только чур: глядеть гляди, но на нее не рассчитывай, потому что она мне предназначена.

– И дурак же ты, Николай, – не вытерпел Захар.

– Ладно, не сердись, пойдем вместе, – сказал Николай, но вдруг остановился: – Хотя погоди, может, мне удастся к ней сейчас подкатиться, проводить ее до дому? Знаешь, где она живет? У Сергея Андреича.

Захар, не обращая на него внимания, зашагал быстрее. Собрание расходилось, и гомон мужицких голосов расплывался по улицам. Захар шел, перед ним возникал образ городской девушки с васильковыми глазами, а мысли вязались сами собой. «Какая она молоденькая и уже учительница», – думал он, поглядывая на свои ноги, обутые в большие лапти Пахома. Он вдруг подумал о своей неграмотности и с болью в сердце почувствовал, какая пропасть отделяет его от этой девушки. Кто он в сравнении с ней? Темный деревенский парень. Дуняшка и та променяла его на этого пустоголового болтуна. Вот эта, новенькая, она, наверно, всерьез полюбила бы, только нет в Наймане равных ей. Зачем она сюда приехала, в эту глушь? Теперь будет крутиться вокруг нее этот шалопай…

Подходя к пустырю, Захар услышал за собой быстрые шаги. Не оборачиваясь, он узнал поступь Пахома. Вскоре раздался и его голос:

– Ты чего ползешь, как стельная корова? – сказал Пахом, поравнявшись с ним. – Вон еще откуда увидел тебя. Табак у тебя есть? Я свой на собрании весь выкурил.

Захар молча протянул ему кисет.

– Видал, сегодня как ловко получилось! – с воодушевлением говорил Пахом. – Молодец наш Гришка-то, не то что мы с тобой. А Степан-то опять пьяный был…

– Ну больше не будет. Выборы кончились. Теперь Кыртыму незачем его угощать, – равнодушно ответил Захар.

– Ты как думаешь? Плохо разбираешься в политике. Лаврентию завсегда будут нужны люди. Надо Степана отчитать как следует, чтобы он знал, с кем водиться.

– Ты не пойдешь, что ли, к стаду? – спросил Захар, когда они подходили к избе.

– Пообедаю сначала, там видно будет, – ответил Пахом, поглядывая на солнце.

Степан уже был дома. Он сидел у стола и, размахивая руками, рассказывал домашним, как проходили выборы. Когда в дверях показались братья, он запнулся и смолк, виновато поглядывая на них. Матрена стала собирать обед.

– Что же смолк? Рассказывай дальше, – сказал Пахом, присаживаясь против него.

– Я вот насчет голосования. Да уж все. Больше нечего рассказывать. Гришка наш теперь будет сидеть в Совете.

– Сидел бы, если бы все такие, как ты, выбирали, – сказал Пахом.

– А я что?

– Продажная ты душа, Степан.

– Это ты насчет самогонки?

– Насчет всего.

– Отчего не выпить, если угощают? Жди, когда своя будет. А все одно по-ихнему не вышло.

– А если бы вышло, тогда что, много бы ты выгадал?

– Для меня все одно, кто будет сидеть в Совете.

– Совсем по-дурацки рассуждаешь. Вот то-то и беда, что ты несознательный. Своего интереса понять не можешь, продаешься за стакан самогонки. Мало вашего брата гнули.

– Гнули, да не сломали.

– Ладно вам за столом пререкаться, – вмешалась Матрена, подавая на стол еду.

Обед Гарузовых состоял из картофельного супа и из картофеля с огурцами. Добро хоть на этот раз хлеб чистый, без примеси. По расчетам Степана, хлеба хватит до Нового года, а там Пахом получит за выпас, так что до следующего урожая если и не дотянут, то самую малость.

Глава вторая

Увидел Танино красивое лицо:

Ой, красное яблоко – Танино лицо…

(Из эрзянской народной песни)

1

Кондратия Салдина с утра вызвали в Совет. Он копался во дворе и недовольно ворчал на своего нового работника Егора Петуха.

– Не знаешь, зачем это я им понадобился? – спросил он седобородого исполнителя, отряхивая с коротенькой шубенки приставшие соломинки.

– Не знаю, Кондратий Иваныч, сам председатель послал. Сказывают, у них вчера в Совете собрание было какого-то актива, про тебя говорили, – ответил исполнитель.

– Про меня? А что говорили? – насторожился Кондратий, и его маленькие глазки остановились на спокойном, бесстрастном лице мужика.

– Не знаю, сам я не был на собрании. Лабырь Гостя сказывал, – проговорил тот, постукивая палкой по своим грязным лаптям. – Так ты поскорее, велели сейчас же приходить.

Кондратий вошел в избу помыть руки. В передней избе между Еленой и свекровью шла перебранка, начавшаяся еще с раннего утра. Кондратий с сердцем плюнул и поторопился уйти из избы.

В Совете было людно и шумно. Эта резкая перемена сразу же бросилась в глаза Кондратию. Прошли, видно, те чиндяновские времена, когда здесь суетился один дядя Игнатий и по вечерам в углах скреблись голодные мыши. Кондратия обдало едким махорочным дымом, он закашлялся. Откашливаясь, вглядывался в лица присутствующих.

– Сюда, сюда подойди, гражданин Салдин, – позвали его к столу.

Он стал пробираться между вытянутыми ногами сидящих на скамейках и прямо на полу.

Кондратия резануло слово «гражданин». «Как на суде, – подумал он. – Всех называют «товарищ», а я, видишь ли, «гражданин».

– Вот здесь небольшую поправку надо сделать, – сказал ему Григорий Канаев, когда Кондратий остановился у стола. – Дело в том, что при распределении сельхозналога Чиндянов упустил из виду твою ческу и движок, и под обложение попал один только ветряк. Сам должен понимать, что этого так оставить нельзя.

– Но ведь движок не работает, да и ческа почти без дела стоит, – возразил Кондратий, поеживаясь и оглядываясь по сторонам, словно призывая всех в свидетели.

– Ну ческа, допустим, у тебя работает, Да и движок кое-когда пыхтит. Доход все же имеешь от них, а коль есть доход, стало быть, надо платить налог.

– Разорить вздумали меня, – сказал Кондратий, пряча глаза.

– Ну, положим, тебя этим не разоришь, – вмешался тут же сидящий Дракин, расправляя широкие плечи.

Кондратий спиной чувствовал бесцеремонные взгляды присутствующих. Ему стало не по себе. Он переступал с ноги на ногу, скрестив на животе руки, не зная, что ему делать, уходить или оставаться, сутулился еще больше, время от времени пугливо поглядывая на Григория Канаева. А тот, казалось, давно уже забыл про него и занимался своим делом, перелистывая толстую книгу посемейных списков жителей Наймана. С ледяным холодом в груди почувствовал Кондратий, что он совсем чужой среди этих людей, которые теперь разглядывают его, посмеиваются между собой.

Секретарь протянул ему две бумажки, вторую велел передать Кошманову. Кондратий машинально сунул их в карман и направился к двери. Выходя, он казался еще сутулее, словно эти две бумажки придавили его к земле. Однако выражение лица и глаз совсем не соответствовало согнутой спине. Его маленькие серые глазки сверкали из-под седых и лохматых бровей, словно зловещие искорки из сухого взъерошенного мха, готовые в любую минуту вспыхнуть бурным пламенем. Широкий рот был искривлен в холодную улыбку, бросавшую тень на сморщенные желтоватые щеки. «Начинают подтягивать супонь», – проговорил он и выругался, споткнувшись о порог. Кондратий пересек небольшую площадь позади церкви и прошел мимо своего движка, хмуро поглядывая на посеревшие тесовые стены. Почти у самого дома вспомнил, что надо было зайти к куму и отдать одну из бумажек.

В доме все еще шла перебранка между Еленой и ее свекровью.

– Да перестанете вы добром или нет?! – крикнул на них Кондратий, входя в переднюю избу.

Обе женщины сразу умолкли. Кондратий дома почти никогда не повышал голоса, его окрик сразу прекратил ссору.

– Ай что случилось? – спросила старуха.

– Случилось, старая карга! – опять крикнул он, метнув на мать сердитый взгляд.

– Господи, боже мой, что с тобой?! – закрестилась старуха, шагнув к нему, но сразу же остановилась.

Кондратий схватил с лавки тяжелую каталку для белья и запустил ею в мать. Та охнула и выскочила в заднюю избу. Елена отвернулась, сдерживая смех. Однако это не ускользнуло от Кондратия.

– Ты еще смеешься, паскуда! – крикнул он и, сжав кулаки, направился к жене.

– С ума спятил! – удивилась Елена, быстро поворачиваясь к нему.

Кондратий молча, с пеной на искривленных губах, лез драться. Елена схватила его за руки, заломила их назад и с силой оттолкнула от себя. Кондратий потерял равновесие и, как куль с овсом, тяжело рухнул на пол, стукнувшись затылком об угол голландки. Он лежал неподвижно, с посеревшим лицом и раскинутыми по сторонам руками. Картуз его отлетел в сторону, из-под растрепанных седых волос на полу показалась кровь. Елена быстро опустилась перед ним на колени и стала тормошить его за полы коротенькой шубенки.

– Кондраша! Кондраша! – шептала она дрожащими от испуга губами.

Услышав шум, старуха заглянула и тут вбежала в комнату. Бросилась к сыну. Увидев кровь, завопила истошным голосом:

– Караул! Убила!..

Кондратий заворочался, повернулся на бок.

– Чего орешь, безумная? – хрипло сказал он.

– Иди принеси из погреба лед, – торопливо сказала Елена свекрови, снимая с головы белый ситцевый платок и разрывая его надвое.

Кондратий осторожно встал и молча направился к столу. Не торопясь сел, как бы пробуя прочность и устойчивость сиденья. Потом он мельком взглянул на жену и отвернулся, однако нельзя было понять, сердится он или нет. Елена вертелась возле, виновато заглядывая ему в глаза.

– Больно? – спрашивала она.

– Завяжи, – не глядя на нее, сказал он.

– Сейчас лед приложим, да ты шубу-то сними, она у тебя вся в навозе.

Елена помогла ему снять шубу, потом подобрала валяющийся картуз и тряпочкой стерла пятно крови на полу. Вскоре вернулась и старуха со льдом в чашке. Елена перевязала Кондратию голову. Когда она прикладывала ему на затылок лед, обхватив руками его голову, он морщинистым лбом прижался к ее мягкой груди, некоторое время оставаясь в таком положении. Старуха, искоса посмотрев на них, плюнула и торопливо выплыла из передней. «Воистину, муж и жена – одна сатана», – подумала она.

2

Близко познакомился Захар с новой учительницей вечером в школе, когда открывали ликбез. Он сидел в самом дальнем углу большой классной комнаты и внимательно слушал ее торопливую речь. Говорила она, как горох сыпала. Здесь присутствовала, кроме неграмотных пожилых и молодых, вроде Захара, вся комсомольская ячейка с ее секретарем Николаем Пиляевым. Правда, Таня потом попросила всех уйти, кому не надо, но Николай все же остался. Он сел за переднюю парту и не сводил глаз с новой учительницы.

– Зачем вы так на меня смотрите? – наконец сказала она ему, смущаясь и краснея.

Николай улыбался и продолжал смотреть, размашисто откидывая со лба белые курчавые пряди волос. Он иногда поворачивался назад, чтобы видеть, какое впечатление производит на присутствующих своей «безусловной победой», как он сам думал.

– Ну вот испугалась совсем, – остановилась вдруг Таня у доски, объясняя начертание заглавных букв алфавита. – Да не смотрите вы ради бога на меня! Вам здесь совсем нечего делать, только мешаете другим, – сказала она Николаю более решительно.

Захару понравилась в ней эта смелость. Ни одна найманская девушка не посмела бы так оборвать первого парня на селе, скорее обрадовалась бы, что он на нее заглядывается.

С этого вечера Захар, не пропуская ни одного дня, ходил учиться в ликбез. Сюда же регулярно приходил и Николай, занимая свое место за передней партой. Татьяна его совсем перестала замечать и не обращала внимания на его пристальные взгляды и подмигивания.

Захар всегда садился на самую последнюю парту и сидел один. Он старательно выводил голубеньким карандашом по линейкам тетради буквы, которые Таня писала на доске.

Тонкий карандаш в неуклюжих и толстых пальцах слушался плохо, буквы выходили кривыми, несуразными, а строчка упрямо лезла вверх через линейку.

Сегодня у него особенно плохо выходили буквы, больше всего не давалась заглавная «Д». На лбу у него выступил пот, спина взмокла, словно он без отдыха вспахал десятину целины. Пришлось скинуть пиджак и расстегнуть ворот рубашки. Бросая мимолетные взгляды в сторону Захара, Таня украдкой улыбалась его старательности и подбадривала словами, обращенными ко всем. Потом она прошлась по рядам учащихся, просматривая тетради. Очередь дошла и до Захара. Она похвалила его за первые успехи.

– У меня вот «Д» никак не выходит, – сказал Захар, не поднимая головы.

Он стеснялся взглянуть на нее, а она как ни в чем не бывало подошла к нему вплотную, взяла тонкими белыми пальцами его темную руку с карандашом и стала помогать выводить непослушную букву. Что-то горячее шевельнулось внутри Захара, заставляя усиленно биться сердце. От ее руки и толстых кос, концы которых легли к нему на стол, исходил тонкий запах незнакомых ему цветов.

Ему стало вдвойне жарко, и пот еще обильнее выступил на его лице. Но вот букву наконец вывели, и Таня пошла к доске.

– А сейчас попробуем читать, – сказала она, открывая книгу.

Захар все еще чувствовал на своей руке прикосновение ее тонких пальцев, а на бумаге остался тот легкий запах незнакомых цветов.

После занятий в попутчики ему навязался Николай, Захар шел молча, не отвечая на его глупую болтовню.

– Видал, брат, как это делается: раз, два – и ваших нет, – хвастался Николай, шагая с ним рядом. – Я в своих глазах большую силу имею и если уж на какую посмотрю, то сразу скажи – моя. А хорошая, брат, деваха, правда ведь? Закручу с ней, непременно закручу… Ты как думаешь, сколько вечеров, мне еще придется провозиться с ней, чтобы, значит, полную победу над ней иметь?.. В три вечера обделаю?

– Уйди от меня, а то сейчас пришибу! – неожиданно гаркнул Захар да так, что тот сразу отскочил в сторону.

– Ты что, бирюк эдакий! – опешил Николай. – Молчишь, молчишь, да вдруг и рявкнешь что-нибудь.

– Уйди, тебе говорят, пока цел! – тем же тоном произнес Захар и быстро зашагал прочь, словно не надеясь на себя.

Николай остался стоять на месте. Когда шаги Захара затихли, он разразился бранью. Немного успокоившись, сказал: «С чего это он вдруг на меня накинулся? Опять, наверно, из-за Дуньки. Вот далась ему эта Дунька, да она давно уже скинула…»

Из темноты выплыла фигура.

– Кто это?! – испуганно крикнул Николай, готовый броситься в бегство. Ему показалось, что это вернулся Захар.

– Ты чего здесь один разговариваешь? – раздался голос Васьки Черного.

– А, это ты, – успокоился Николай.

– А ты думал кто? Кого ты здесь ждешь? – спрашивал Васька, подходя ближе.

– Никого не жду. Понимаешь, этот черт Гарузов меньшой сейчас чуть не избил меня. Как бешеный накинулся, но я и сам ему сдачи дал, так что теперь до самой своей Камчатки бежать будет.

– Ай опять кого не поделили? Пойдем со мной. Напьемся где-нибудь, а то до смерти скучно. Не хочешь? Один пойду, пойду к Самойловне, у нее всегда в запасе бывает. Кстати, и Дуняшу навещу. Ходишь, что ли, к ней?

– Нет, – с неохотой ответил Николай.

– Все равно пойду напьюсь…

И он быстро, как и появился, исчез в темноте.

Потоптавшись на месте, Николай бесцельно зашагал по улице. Ноги его привели к дому Сергея Андреевича. Из шести окон болдыревского дома светилось только одно, выходившее на огород, в небольшой комнатушке постоялицы. Николай осторожно перелез через забор и взобрался на высокую завалинку. Занавески на окне доходили только до половины, и Николаю хорошо была видна большая часть комнатки с узенькой чистой постелью и столиком у самого подоконника. На столике лежала раскрытая книга. Таня, полураздетая, сидела на постели и, видимо, готовилась лечь. Она распускала косу, уставившись взглядом в пространство. Ей показалось, что под окном что-то зашуршало, и она быстро потушила лампу. Николай спрыгнул с завалинки. Он был очень доволен, что ему удалось увидеть девушку без кофточки.

Насвистывая мотив уличной песенки, Николай отправился домой, весело поглядывая на темные, спящие дома.

3

Второй месяц пошел, как Захар Гарузов посещает вечернюю школу, организованную Татьяной Михайловной. Из всего состава неграмотных и мало-мальски знающих буквы вскоре выделилась группа более успевающих, в числе которых оказался и Захар. За это время он научился читать, чем немало удивил молодую учительницу. Букварь был уже исчерпан. Захар однажды вечером робко попросил Таню дать ему почитать какую-нибудь другую книжку. Та охотно согласилась и принесла ему детскую книгу для чтения. Захар ее прочитал и дня через четыре вернул, не высказав особого восторга. Он ожидал что-нибудь особенное, а тут оказались простенькие сказки и рассказы из детской жизни.

– Неужели уже прочитали? – удивилась она, слегка приподнимая темные линии бровей. – Чего же вам еще дать, у меня здесь ничего такого для вас нет.

– А ты мне дай то, что сама читаешь, – вдруг сказал он, взглянув ей в глаза, и тут же спохватился, что, пожалуй, хватил через край. «Как бы она про меня чего плохого не подумала. Не хвалюсь ли я прежде времени?» Таню действительно немного смутила его просьба. У нее уже сложилось приятное впечатление об этом плечистом парне с бронзовым загаром на лице, в широкой ладони которого тонкий карандаш казался иголкой. Надо сказать, что и для Тани время, пока она живет в Наймане, не прошло даром. Она уже немного научилась говорить по-эрзянски, а понимала почти все.

– Хорошо, я вам принесу то, что сама читаю, – улыбнулась она. – А теперь перепишите в тетрадь вот этот кусочек из книги, проставляя пропущенные буквы. Только не торопитесь, пишите правильно да не заходите через линейки.

Захар снял пиджак, расстегнул пояс, ворот рубахи и приготовился к самому трудному. Чтение ему далось легко, но письмо было сущим мучением. Его подготовка к письму не ускользнула от Тани, она невольно рассмеялась, подумав, что он словно собирается корчевать пни.

В следующий раз Таня принесла ему стихи Пушкина. Эти стихи он читал довольно долго, некоторые из них даже наизусть выучил.

– Ну как? – спросила она, когда Захар вернул ей книгу.

– Песни, конечно, хорошие, но многое в них мне непонятно, – ответил он. – Вот если бы по-эрзянски были написаны.

– Не песни, а стихи, – поправила Таня.

– Ну стихи. Там есть такие слова, которых я и у явлейских русских не слышал.

– Значит, не понравилась вам и эта книга? Какой вы все-таки, на вас трудно угодить, – слегка обиделась она.

– Что ты, Татьяна Михайловна, твоя книга мне очень понравилась. Я даже некоторые песни на память знаю. Хочешь, прочитаю?

– Ну, – промолвила она, опуская глаза.

Ее немного смутило, что этот здоровый парень, по сравнению с которым она кажется маленькой и беспомощной, называет ее Татьяной Михайловной и, разговаривая с ней, робеет и теряется, как ученик младшего класса.

 
Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты… —
 

начал было Захар и сразу же осекся.

– Что же вы перестали? – спросила Таня и с удивлением подняла на него взгляд.

– Не буду больше, – буркнул Захар.

Он был чем-то смущен и некоторое время не знал, что делать, потом, словно спохватившись, опять взял карандаш и склонился над своим письмом. Неопределенная догадка мелькнула у Тани, она испытующе посмотрела на него. Он сидел, согнувшись над партой, старательно исправляя неудачно написанную букву. В классе они были почти одни. Две пожилые женщины, оставшиеся на дополнительный урок, были заняты своим делом. Таня медленно отошла от Захара.

Наудачу взятое стихотворение Пушкина выражало чувство Захара к Тане, тщательно им скрываемое. Он не стал читать дальше, боясь, что она догадается. Одна эта мысль приводила его в смятение. Для него Таня была недосягаемой.

За последнее время Захар стал замечать, что Таня как-то отличает его от других, охотнее разговаривает с ним, чем, например, с Николаем. Между прочим, Николай должен был признать свое поражение. Однажды Таня просто выгнала его из класса, куда он продолжал ходить каждый вечер. В другой раз выступила на комсомольском собрании и открыто сказала, что он плохой секретарь и неспособен руководить комсомольской ячейкой. Николая это особенно обидело. Он счел, что ее выступление подрывает авторитет секретаря. Вообще работа в ячейке после приезда Тани заметно оживилась. Вечерами там читали книги, а не балагурили, как это было раньше. А совсем недавно комсомольцы стали готовить антирелигиозную пьесу, сумели привлечь в качестве суфлера даже старую учительницу Пелагею Ивановну. Захар от роли отказался, сославшись на свою неспособность. Чтение теперь было самым любимым его занятием, и он читал все, что ему ни попадалось под руки. Спустя некоторое время он опять попросил томик стихов Пушкина. Еще раз перечитывал все стихотворения, и они наконец увлекли его своей стройностью, красотой языка.