Текст книги "Лес шуметь не перестал..."
Автор книги: Кузьма Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)
Глава вторая
Вчера взятая невеста,
Недавно взятая девушка…
(Из эрзянской народной песни)
1
На одном из ближайших собраний ячейка решила рекомендовать правлению кооператива построить общественную мельницу и просить волисполком взять пустующий дом Артемия Осиповича под клуб для найманской молодежи.
Решение о постройке общественной мельницы пайщики кооператива встретили с радостью. Выбор места для мельницы и строительство поручили Лабырю.
Многих смутило это назначение. Кто не знал пустомелю Лабыря! Но он показал себя настоящим организатором, собрал артель плотников. А это было нелегкое дело, так как работать предстояло бесплатно. Кооператив еще только-только становился на ноги, и свободных средств не было.
Весть о строительстве мельницы стала известна и Кондратию Салдину. «Теперь это уж под меня яму копают», – думал он. Вначале кооперация его не очень встревожила. Но теперь Кондратий начал понимать, что она представляет собой и чем она угрожает ему в будущем.
– Хватит! – однажды сказал он куму Лаврентию. – У пташки надо подрезать крылья, уж больно высоко стала летать.
– А-а, понял, кум. Помнишь, что ты мне говорил? А теперь и сам к тому пришел. Давно бы надо подрезать.
– И теперь не опоздали. Коли мы его на свою сторону не сумели склонить – словом сломаем…
– Э-эх, кум, только говорим, дела же никакого нет. Видишь, как растет эта кипирация. До сего дня помню слова бачки: громом поразить надо!
– Погоди, время подойдет – и дело будет, – успокаивал Кондратий.
Привлечь на свою сторону Канаева уже пробовали не раз. Подсылали к нему верных людей, придумывали разные причины, чтобы сблизиться с ним. Не однажды Кондратий и сам встречался с Канаевым. Но все это ни к чему не привело. Последний разговор с Канаевым окончательно убедил Кондратия, что все его попытки – пустое занятие.
Как-то раз Кондратий зашел в Совет уплатить налог. Канаев был один. Редко так бывало в сельсовете. Кондратий решил этим воспользоваться.
– Пуре[17]17
Медовый квас.
[Закрыть] у меня удалось, Константиныч, зашел бы как-нибудь проведать. Или, может, не смеешь? Лишних людей у меня в доме не бывает, все свои…
Канаев усмехнулся в ответ.
– Или, может, меня не считаешь найманским! Ко всем мужикам запросто заходишь, только меня почему-то минуешь.
– Как не считать тебя найманским жителем, коли в Наймане живешь? – отозвался Канаев. – И зайти к тебе можно. Обязательно как-нибудь зайду.
Кондратий переступил с ноги на ногу и, положив на живот руки, крепко сжал пальцы.
– И я так думаю. Отчего бы тебе не зайти, что в этом плохого? Да коли уж на то пошло – мы с тобой немного даже родня…
– Родня, говоришь?
– Моя первая жена была взята из вашего рода.
– Это та, которую ты мельничным жерновом придавил?
– Бог с тобой, Григорий Константиныч, как это я ее придавил? Все село знает: своей смертью умерла…
– Вот что, – сдвинув брови, оборвал его Канаев. – Оставим этот разговор. Никакая я тебе не родня. Вот зайти к тебе обязательно зайду, дело есть…
Улыбка на губах Кондратия сразу же стерлась.
– Надо посмотреть, как там у тебя живет твой работник Егор Петухов, – продолжал Канаев. – Сколько ты ему платишь за работу? До сих пор у тебя с ним нет договора. И в ческе человека держишь. Или у тебя там уже не ческа теперь, а мельница? Но это все равно…
Кондратия словно по лбу стукнули. Он силился что-то сказать, растерянно моргал веками и все пятился назад. В Совет пришли посетители, и Канаев отвернулся от него. Кондратий отошел к самой двери. Кривая бесцветная улыбка появилась на его тонких губах. Чтобы скрыть ее, он провел ладонью по бороде и осторожно, словно тайком, вышел в сени. «Нет, с ним пива не сваришь», – думал Кондратий, торопясь домой.
Упоминание о работниках никак не выходило из его головы. Как только пришел домой, Кондратий позвал Егора.
– Копаешься все?
– Приходится; Кондратий Иваныч. Двор у тебя большой, две лошади, коровы, овцы, только успевай за ними догладывать. – Егор, немного потоптавшись на месте, добавил: – Прибавил бы еще с полпудика…
– С полпудика, говоришь? – перебил его Кондратий. – Сдается, и пуда многовато. Захар Гарузов жил за пуд и все хорошо справлял…
Кондратий, заложив руки за спину, прошелся по избе, обдумывая, как выпроводить работника.
– Вот что я тебе скажу, – заговорил он наконец, остановившись перед Егором. – Работал ты неплохо, и сделанное тобой не забуду, за последний месяц вместо пуда я тебе два отвешу.
– Почему за последний? – удивился Егор. – Или думаешь вместо меня другого взять?
– Зачем другого? Сам буду справлять дела по двору. Теперь видишь, какие времена пошли, и добро злом оборачивается. Если тебя кто-нибудь будет спрашивать, сколько я тебе заплатил, скажи, что даже лишний пуд отвесил.
– Выходит, теперь мне домой уходить? – дрогнул Егор. – Оставил бы ты меня до весны, а то хлеба у нас не хватит до нового урожая…
– Помогу тебе, помогу, – заторопился Кондратий. – Потом как-нибудь зайдешь, я тебе отвешу два пуда, не бойся, за мной не пропадет.
А вечером он жаловался куму Лаврентию:
– Конец приходит, кум. Теперь все самому приходится делать, работников держать нельзя. А как же при моем хозяйстве без работников?
Он взглянул на мать.
– Ты бы подала нам закусить что-нибудь да сама бы убралась отсюда. Чего торчишь?
Старуха Салдина обиделась:
– Мешаю тебе, сынок? Вот скоро умру, тогда уж вам с женой вольно будет.
– Это с чего ты? – спросил Кондратий. – Мы, может, с кумом поговорить о чем-нибудь хотим.
– Все с того же. Постарела, теперь не нужна. Ты, сынок, не матери бойся, а жены своей, змеи, бойся. Знаю, о чем у вас будет разговор, хоть ты и скрываешь от меня.
– Какой разговор? – сердито оборвал ее Кондратий. – Чего ты мелешь? Говорят тебе: подай на стол что-нибудь.
Кондратий кряхтя встал, из посудного шкафчика достал начатую поллитровку водки, стакан и опять направился к столу.
– Не часто ли прикладываешься, кум, к этому зелью? – сказал Лаврентий. – Смотри, кабы по дорожке Артемия Осипыча не пойти.
– Нет, это я ногу натирал, помогает. Давай выпьем до стаканчику.
Лаврентий не отказался. Выпив по стопочке, они стали откровеннее. Каждый исподволь выкладывал, что таил в душе.
– Догадываюсь, кум, что и ты вынашиваешь одну неотвязную мысль, которая и мне покою не дает, – заговорил Кондратий, наливая по второй.
– О Канаеве? – пискнул Лаврентий.
– О ком же еще?
Кондратий, помолчав, сказал:
– Может, нам как-нибудь вместе собраться поговорить об этом? Дурнова пригласить, Платоновых? Все нашего поля ягоды…
– С кем другим, только не с Платоновыми, – отмахнулся Лаврентий.
– Ты все из-за этих стульев на них сердишься? Пора уже забыть.
– Не только в стульях дело. Архип кооперацию строит! Теперь он с Лабырем пошел лес рубить, мельницу будет строить. Нет, от таких людей надо подальше держаться, этот человек не наш.
– Как же ты еще зелен, кум. Знаешь ли ты, зачем вошел в эту кипирацию Платонов? Не знаешь? Я тебе скажу: чтобы ее поджечь изнутри. Ты пробовал снаружи…
– Типун тебе на язык, кум! Ничего я не пробовал… – испуганно отозвался Лаврентий.
– Иди, кум, кому-нибудь другому рассказывай.
Они посмотрели друг на друга: один – насмешливо, другой – немного растерянно.
– Про Канаева вон не боишься говорить со мной, а тут скрываешь, – сказал Кондратий, и Лаврентий вздохнул с облегчением.
– Думаешь, заподозрят явлейских лавочников? Ну, хватит об этом. Спалишь одно – построят другое. Давай о деле говорить… Время подошло, кум! Больше ждать нечего.
Он говорил шепотом, склоняясь к самому лицу Лаврентия. Тот смотрел на блюдце с солеными грибами и чертил вилкой по краю блюдца.
– Я вчера с Васькой говорил, – помолчав, сказал Лаврентий.
– Васька тут при чем? – удивился Кондратий.
– Он нам поможет в этом.
– Поможет тебе этот хлюст в тюрьму сесть. Нет, нет уж, кум, от Васьки подальше держи эти мысли.
– Ты его не знаешь: за деньги он на все готов, отца родного не пожалеет. Сунем ему с тыщу, не только Канаева – всех перестукает.
Кондратий молча что-то обдумывал. Затем вдруг встал из-за стола и, протягивая куму руку, живо заговорил:
– Вот тебе, кум, моя рука, вот другая. Я с тобой ни о чем не говорил. Коли ты открылся Ваське Черному, с ним и действуй заодно, меня же в это дело не путай.
Лаврентий от удивления вытаращил глаза.
– Что с тобой, кум?
– Ничего. Об этом мы с тобой не говорили.
– Погоди, погоди, сначала хотел тому, другому сказать, теперь же боишься одного Васьки.
– Дурнов Иван не Васька Черный.
– Но Васька в моих руках: куда хочу, туда и поверну его.
– Ну и верти им на доброе здоровье.
Кончился у них разговор небольшой размолвкой. Лаврентий ушел, Кондратий еще некоторое время оставался сидеть у стола, зажав в кулак свою жидкую бороденку. «Дела и без меня ладом идут», – подумал он и оглядел стол. Вылил из стакана Лаврентия недопитую водку обратно в бутылку, спрятал бутылку в шкафчик и пошел за голландку. Через минуту оттуда донесся его громкий храп.
2
Спустя неделю после размолвки между кумовьями Лаврентий ездил в город за товаром для своей лавчонки. С собой он взял и Ваську. Обратно в Найман возвращались поздно. Явлей проехали, когда уже совсем стемнело. Пара лошадей весело бежала домой, таща громоздкие розвальни. Васька правил, а Лаврентий, в теплом тулупе, сидел к нему спиной. Всю дорогу он подбивал его на задуманное им дело, однако прямо не говорил. Васька ему также отвечал намеками. В перерывы разговора каждый соображал, как вести себя дальше. Откинув высокий воротник тулупа и садясь вполоборота, Лаврентий заговорил, прощупывая собеседника:
– Крутишь все вокруг кумы-то?
Васька, насупив густые брови и облокотясь на передок розвальней, не отрываясь, смотрел на темную, бегущую вдоль полозьев дорогу.
– Кондратий не мешает? – продолжал вкрадчиво Лаврентий. – А ведь ничего баба-то? Да, есть хорошие бабы. В городе они лучше. Вот я в позапрошлом году в Москву ездил – вот где бабы так бабы! Только на картинках таких рисуют. Губы у них красные, щеки в помадах, а уж все остальное – прямо загляденье.
– Чего ты понимаешь в бабах? – с нетерпением прервал его Васька.
– А что я, не мужик?
– Мало для этого быть мужиком…
– Ты постой, не обо мне здесь речь. Дашь такой бабе целковый аль, скажем, трешницу, и вся она твоя. С деньгами в городе хорошо: вина сколько хочешь, гуляй…
– Да не у всех они есть.
– Только захоти – сами в карман тебе полезут.
– Не ты ли их мне сунешь? – хитро улыбнулся Васька.
– Могу и я, только…
Он не договорил и в темноте уставился на собеседника, словно ожидая от него, чтобы тот сам досказал его мысль.
– Ты опять на то же поворачиваешь, – недовольно отозвался Васька.
Он сел поудобнее и ждал, что еще скажет Лаврентий. По обеим сторонам дороги плыли занесенные снегом поля. Полозья саней с визгом скользили по укатанной промерзшей дороге. Васька теперь смотрел в мутную даль ночи на еле различимую светлую кромку неба, где она сходилась с такими же мутными, заснеженными полями. Смотрел он и словно видел там тот загадочный город, о котором говорил ему Лаврентий, где можно хорошо пожить с деньгами, где женщины красивы и доступны. В его глазах была тоска. Но Лаврентию в темноте казалось, что они блестят несказанно жадным блеском.
– Убьешь Канаева – у тебя будут деньги, много будет денег, – проговорил Лаврентий резким шепотом.
У Васьки, видимо, уже созрел какой-то отчаянный план, и он хрипло спросил: – Сколько?
– Тыща!
Ваське давно уже надоела найманская жизнь, надоел сам Найман, который ему никогда не был ни родиной, ни теплым местом родной избы. Цыганская кровь всегда манила его куда-то вдаль, где больше воли, где он встретит новых людей, иные порядки.
– Уж больно дешево хочешь продать такого человека, как Канаев, – не сразу ответил Васька.
– А сколько же, по-твоему? – обрадовался Лаврентий, что Васька стал торговаться.
– Две, три тысячи.
– Разорить меня думаешь!
– Твоя мошна не разорится от этого, еще накопишь.
– Сердца у тебя нет, Васька. Сколько я тебя кормил, одевал, вместо отца тебе был…
– И воровать вместо отца научил?
– Мало ли на тебя я истратил, – продолжал Лаврентий, не отвечая на его замечание. – Кем бы ты был без меня?!
– Человеком!
Немного помолчали. Но Лаврентию не хотелось на этом прекращать почти законченное дело, и, возвращаясь к прерванному разговору, он повторил несколько раз:
– Пусть будет по-твоему, пусть будет по-твоему. Убьешь из моего обреза…
– Подвези-и-и-и-те! – вдруг раздалось у самых саней. Лаврентий так и застыл с разинутым ртом. Путник не стал ожидать приглашения, сам прыгнул в сани.
– Это ты, Лабыренок?! – воскликнул Васька, узнав Николая Пиляева. – Чего тебя ночью таскает?
– Поезд поздно пришел: не на станции же ночевать.
– А, понимаю, к жене торопишься.
Васька был спокоен, как будто до этого у него с Лаврентием шел самый обычный разговор. Его, видимо, совсем не беспокоило, слышал или не слышал Николай их последние слова. Но Лаврентий до сего времени не мог прийти в себя и в душе ругал неожиданного попутчика. «Чтоб тебя сто морозов обморозили где-нибудь в пустом поле», – шептал он себе под нос.
– Ты теперь совсем или только на побывку? – спросил Васька.
– Там видно будет, пока на каникулы отпустили, – ответил Николай.
– Что же Гарузов не едет с тобой?
– Чего Гарузову езжать сюда, у него в городе теща, чуть чего – туда бежит. Тяжеловато, брат, в городе учиться, кормежка плохая, да и вообще я тебе скажу: пустое это дело – учеба… Дома куда лучше.
Долго еще распространялся Николай о бесполезности учения и о преимуществах найманской сытой жизни перед городской. Но его собеседник, Васька, под конец перестал ему отвечать, погрузившись в собственные мысли. Он думал о далеком, красивом и большом городе, где можно с деньгами хорошо пожить. А Лаврентий все мучился: слышал или не слышал этот несносный болтун их слова о покушении на Канаева?
3
В избе у Лабыря стояло пять прялок. От расчесывания кудели пыль поднималась до самого потолка. Сквозь нее огонь висячей лампы тускло желтел. За тремя прялками сидели подруги Агаши, за четвертой – сама Агаша, пятая же стояла без хозяйки – Лизина. Пелагея сидела под самой лампой и чинила рубаху мужа. Она то и дело поглядывала в сторону пустующей прялки и тяжело вздыхала. Время уже было позднее, а Лизы все не было.
После отъезда мужа в город Лиза недолго выслушивала наставления сердитой свекрови. Ее потянуло к людям. Только теперь Лиза почувствовала всю тяжесть женской доли. В девушках она и представления не имела о том, что творится в некоторых семьях. В доме у отца не было резкого разделения на старших и подчиненных, а у Лабыря это встало перед ней в самом безобразном виде. Выйти куда-нибудь – надо спросить, как шагнуть, что сделать, опасайся: может, не понравится. Но Лиза не могла смириться с такими порядками. Началась упорная борьба.
Раз Лиза, выйдя после обеда из-за стола, не перекрестилась. Пелагея заметила ей это.
– Я комсомолка и молиться не стану, – ответила Лиза.
– Такой ты была в девушках, до замужества.
– А теперь что мешает?
– То, что ты жена и моя сноха! У меня в семье еще не было этого, чтобы из-за стола вставали, не перекрестив лоб!..
Пелагея прочитала целое наставление. Лиза смолчала. Но на другой день повторилось то же самое. Разразился целый скандал. Лиза даже ушла из дому, но не сдалась. Несколько дней продолжалось так, пока Пелагея не утихомирилась. Лиза радовалась первой победе, но отношения со свекровью были испорчены. Пелагея теперь обращалась к ней только через третьих лиц. Лиза не остановилась на этом. Ей приходилось бывать в клубе, а Пелагея разрешала отлучаться в сумерки только на час. Лиза каждый день этот час все удлиняла, пока наконец не стала пропадать целыми вечерами. Снова началась война. Пелагея всякий раз встречала ее руганью. Лиза не отвечала и молча продолжала делать свое дело. Иногда за Лизу заступался Лабырь, но это бывало весьма редко, Пелагея и ему не давала раскрыть рта. Лиза только теперь увидела, что этот на людях веселый балагур дома целиком находился в руках жены. Агаша тоже была на стороне Лизы, но чем она могла помочь ей, если и сама как огня боялась матери.
– Делай ты при ней, как велит, а за глаза плюй на нее, – учила ее Агаша.
– Не умею я, Агаша, врать, не люблю неправды.
– Никакой неправды здесь нет. Надо же как-нибудь угодить ей, коли она на все село одна такая. Ведь житья тебе не даст.
– Ничего, у меня хватит сил против нее, не дам себя в обиду.
Пелагея и сама понимала, что со снохой ей, пожалуй, не сладить. Раза два набрасывалась она на нее с кулаками, но Лиза не далась. Несколько раз вечерами до ее возвращения из клуба выкидывала прямо на улицу ее постель. Тогда Лиза заявила, что если та сделает это еще раз, – уйдет к отцу и жить у них не будет. Это подействовало. Пелагея стала осмотрительней в своих поступках. Всем соседям она давно прожужжала уши, что сноха не ко двору, что сноху испортили, что с ней нет сладу. Николаю она посылала письмо за письмом и звала его домой.
Тяжело было Лизе. Но она не жаловалась ни отцу, ни матери. Ведь она сама необдуманно обрекла себя на это мучение. И только иногда была откровенна с Таней, советуя ей никогда не выходить замуж. А однажды, как бы шутя, спросила:
– Вот выйдешь замуж, как ты поступишь, если тебя муж побьет?
– Меня?! Я этого не могу представить.
– А все-таки? Ведь есть же мужья, которые бьют своих жен. У нас в Наймане такие сплошь и рядом.
– Этого со мной никогда не случится. Как это меня будет бить человек, который меня любит и которого я люблю?
– Но ведь мужья бьют жен!
– Это не мужья, с таким я ни одного дня не осталась бы под одной крышей.
– А меня побил Николай, – тихо сказала Лиза.
– И ты стерпела?
– Да, стерпела. Но теперь, мне кажется, больше этого никогда не стерплю.
– Эх, Лиза, Лиза, – вздохнула Таня. – Ты на меня не сердись, но твой Николай нехороший человек, на всякую пакость способен. Ты знаешь, что рассказывала мать, когда приезжала ко мне: он под именем Захара несколько раз бывал у наших.
– Как бывал? – не поняла Лиза.
– Очень просто, приходил и называл себя моим женихом, занимал у них деньги. Я об этом написала Захару, он мне ответил, что хотел поколотить его, но тот заранее пошел на него жаловаться. Вот он какой у тебя…
– У меня… мой… – тихо отозвалась Лиза, и слезы навернулись у нее на глазах.
Всеми силами желала помочь ей Таня, даже советовала ей вернуться в дом отца. Пелагее не нравилась дружба ее снохи с Таней. Раза два прямо в доме Сергея Андреевича она затевала ссору, обвиняя Таню в том, что Лиза совсем отбилась от рук, пропадает целыми вечерами, не признает ни власти бога, ни свекрови.
4
Возвращение Николая для всех, кроме Пелагеи, явилось неожиданностью. Лабырь от удивления даже раскрыл рот, когда в дверях появился сын. Он сидел на краю печи и, посасывая трубку, отогревался после целого дня работы в лесу. Некоторое время он молча смотрел на сына, потом спросил:
– Ты почему это?
Мать бросилась ему навстречу. Прялки девушек затихли. Николай сбросил пиджак и-обвел избу взглядом.
– Лиза где? – спросил он, заметив пустующую прялку.
Ему никто не ответил. Прялки зашумели снова, как бы старались заполнить тишину.
– Ты почему это? – повторил свой вопрос Лабырь.
– Проведать вас приехал, каникулы у нас начались.
– Да ведь ты же писал, что у вас их не будет.
– Ну, мало ли чего я писал, – отговорился Николай и спросил более настойчиво: – Где же Лиза?
– В клуб, поди, пошла, у нас теперь клуб открыли в доме Артемия, – ответил Лабырь.
Пелагею словно подтолкнули.
– Тебе бы еще надо пойти с ней! Не знаю, отчего отстал он нее. Очень хорошо было бы вам вдвоем: один небылицы рассказывал бы, а другая… тьфу – стыдно сказать!..
– Вот докурю трубку, и я пойду, – невозмутимо ответил Лабырь.
Его спокойствие взорвало Пелагею. Вспыхнула ссора.
– Всю жизнь с тобой, дурак Лабырь, потеряла! – кричала Пелагея. – Знаешь только пьянствовать да языком болтать! Знать, не видишь, что вошло в твою избу?!
– Николай вошел, от учебы сбежал, – поддразнил Лабырь.
Пелагея бросилась на середину избы и пошла честить мужа.
– Провались ты в преисподнюю сквозь печь, сквозь кирпичи! – неистовствовала она. – Ты нашел со своей козлиной бородой эту сноху и привел ко мне в дом! Ты выкопал где-то эту лесную змею и обвил ею всех нас!.. Ты!.. Ты!..
Из-за семейного скандала подруги Агаши свернули свои мочки и собрались по домам. Их никто не удерживал. Вскоре в избе осталась только семья Лабыря. Ссора продолжалась недолго. Лабырь перестал отвечать, и Пелагея остыла. Поскучав немного, Николай стал одеваться.
– Ты куда? – спросила мать.
– Схожу за Лизой.
– Ты знаешь, где она?! Она тебе сказала, куда пошла?! Твоя жена всем так и докладывает, куда ходит. Не смей ходить за ней! Придет небось, если вспомнит про мужа, а не вспомнит – так провалиться бы ей, такой жене!
Пелагея вырвала из рук сына пиджак, усадила его на лавку, стала собирать ужин.
– Я сбегаю за ней, – отозвалась Агаша.
– Тебя, ведьмовку, не спрашивают: сиди, где сидишь!
Лиза прямо из клуба пошла с Таней к своим и там осталась ночевать. О приезде Николая она узнала только утром, когда за ней прибежала Агаша. Встреча с мужем была не из радостных.
– Зачем не вовремя приехал? – спросила Лиза насупившегося Николая.
– Помешал тебе своим приездом? Могу и обратно уехать.
– Зачем помешал! Хорошо сделал, что приехал, ученый человек из тебя все равно не выйдет. Будешь жить дома, может, и мне легче будет, а то от твоей матери житья нет, день и ночь поедом ест…
– Оттого и дома не ночуешь?
Лиза промолчала. Николай насмешливо сказал:
– Откуда ты знаешь, что я дома буду жить? Я только приехал посмотреть, как ты здесь без меня.
– Увидел?
– Очень даже хорошо!
Пока они так разговаривали, все домашние ушли, оставив их в избе одних. Николай вскоре переменил тон и стал ласковее. Не было особых причин быть холодной и Лизе. Она молча разглядывала осунувшееся от городской жизни лицо мужа и тоскливо думала, что он вряд ли будет ей защитой перед свекровью. А вечером, когда она стала собираться в клуб, Николай схватил ее за полу шубы и спросил, куда она идет.
– Мне на собрание ячейки надо, проводи меня.
– Что это у вас каждый день собрания: вчера собрание, сегодня опять?
– Вчера репетиция была и сегодня будет.
– Никуда ты не пойдешь! – сказал Николай, повышая голос, и стянул с нее шубу. – Сказано – не пойдешь, и не пойдешь!
Конечно, Лиза могла не пойти. Она так и сделала бы, скажи Николай об этом просто. Но грубый окрик словно подхлестнул ее. Она решила и на этот раз настоять на своем, выдернула из рук мужа шубу и быстро оделась.
– Ты что?! Самовольничать! Кто я тебе?!
С дрожащими губами и перекошенным лицом Николай сунулся к ней с кулаками.
Лиза быстро схватила с коника валек и угрожающе подняла его.
– Посмей только тронуть меня!
– Батюшки светы! – завопила, входя, Пелагея. – На мужа поднимает руку!
– А он какое имеет право меня бить?
Николай отшатнулся от Лизы и стоял весь красный, не зная, что ему делать.
– У меня нет причины не пойти на собрание, – спокойно сказала Лиза, опуская валек.
– Я приехал – вот причина, – глухо отозвался Николай, поглядывая на валек.
Лизе вдруг стала противна его трусость. Ведь он явно испугался. Она со злостью швырнула валек в сторону.
– Ты не приехал, ты удрал, удрал, словно дезертир! – сказала она и быстро вышла из избы. Вместо клуба она пошла к своим и весь вечер проплакала, жалуясь матери.
– Такую жену, сынок, не так держать надо, – сказала Пелагея после ухода Лизы. – Ты возьми плеть и секи ее до тех пор, пока она перед тобой на коленях не будет ползать…
Она жалела сына, которого обидели, словно он и не мужчина. Не по себе было и Николаю. Он со вздохом опустился на лавку. Ему было стыдно перед матерью, что не сумел справиться с женой.
5
С приездом мужа жизнь Лизы стала совсем невыносимой. Если раньше только свекровь не давала ей покоя, то теперь они вместе с сыном изводили ее всеми способами. Бить ее Николай больше не рисковал. Он был трусоват. Решительность Лизы пугала его. Но он делал много мелких пакостей, на которые обычно бывают способны слабые люди. Он прятал ее одежду, ночью сгонял с постели, щипался… Лизе иногда казалось, что она не выдержит такой жизни. В ячейке она появлялась редко, ей просто было не до этого. Часто бывала у своих и всегда со слезами. Мать звала ее совсем вернуться домой, но Сергей Андреевич был против этого. Раз Таня не выдержала, напустилась на него: не жалко ему родной дочери! Сергей Андреевич спокойно возразил:
– Замуж выходят не для того, чтобы потом уходить от мужей. Я ее за Николая не отдавал, сама пошла, пусть теперь и живет. Я не хочу на себя брать позора, не хочу, чтобы на мой дом пальцем показывали.
– Но ведь ей житья нет! – протестовала Таня.
– Это не наше с тобой дело. Пусть ведет себя получше да поменьше с тобой по клубам таскается.
Тане пришлось прикусить язык. Этот степенный, передовой хлебороб в делах семейных мало чем отличался от Пелагеи. Что же оставалось делать Лизе? Смириться со своим положением и терпеливо сносить все это? Может быть, так оно и было бы, не вмешайся Таня. Она обо всем написала Захару, просила у него совета, как действовать. Здесь ей мало кто мог помочь. Даже Канаев, которому она не раз говорила о положении Лизы, однажды ответил ей, что изменить что-либо сразу нельзя, что Лизе надо постепенно действовать, что свекровь скоро постареет и Лиза сама будет хозяйка в доме.
– В крайнем случае ей надо просто уйти от них, а это не так просто, – говорил Канаев. – Наше время все перемелет, Татьяна Михайловна. Мы меняем условия жизни, а условия меняют людей.
«Жди, когда изменится Пелагея, а жизнь Лизы будет исковеркана», – думала Таня.
Захар не заставил ждать ответа. Он писал:
«Добрый день, Танюша!
Сегодня утром получил твое письмо. Мы с тобой уже не раз говорили об этой несчастной свадьбе. Не буду повторять, что Николай Пиляев вообще подлый человек. Это нам с тобой хорошо известно. Но думаю, что мы, комсомольцы, в этом деле тоже не без греха. Мы ничего не предприняли, чтобы расстроить эту свадьбу, а могли бы повлиять на Лизу. Ты пишешь, что самое лучшее для Лизы – это уйти от Николая. У нас здесь открылась подготовительная группа, куда из основного курса перевели всех малоподготовленных. Хорошо бы устроить туда и Лизу. Она подойдет, здесь таких, как она, много. Пусть она возьмет необходимые документы и едет прямо сюда. Я тем временем договорюсь с дирекцией. Неплохо будет, если она возьмет из волости направление. Это ей здесь очень поможет. Уговори ее поступить так, иначе мы ей помочь никак не можем. О себе писать нечего, учусь, аж кожа трещит. В прошлом письме я тебе обещался достать пьесы для вашего драмкружка, кое-что достал, не знаю, подойдут ли они для вас. Ты просишь прислать гриму, но где он продается, не видел.
Увижу – куплю и все пришлю вместе. Бывай здорова.
З. Гарузов».
Таня встретилась с Лизой, рассказала ей о письме Захара, думая, что та с радостью схватится за это предложение. Но Лиза отнеслась к нему иначе.
– Как же я уйду? Это небывалое дело! – отвечала она на уговоры подруги.
– Ну, тогда и не жалуйся больше! – вспылила Таня, но быстро успокоилась. Ей стало жаль Лизу: она так похудела за последнее время, а глаза, черные, с длинными ресницами, ушли далеко под лоб и смотрели, словно у испуганной девочки.
– Послушай, Лиза, поезжай учиться. Поезжай хоть на время, а потом, если уж ты не хочешь от него совсем уходить, вернешься опять. И он, может быть, поймет и не будет больше так относиться к тебе.
– Я не из-за него, он никогда не изменится. Горбатого только могила исправит. Я о себе говорю. Как можно сделать такое дело? Что скажут об этом люди?
– Что тебе люди?
Как она ни уговаривала Лизу, та не согласилась поехать учиться. Но вот вскоре случилось такое, что Лиза, прибежав раз ночью к своим, больше не вернулась к Николаю. Это и решило ее судьбу по-иному.
6
Дома Лиза старалась держаться независимо. Она равнодушно относилась к тому, что Пелагея с утра до вечера натравливала Николая на нее. Она теперь хорошо его знала и не боялась. Но Пелагея не оставляла надежды сломить ее упорство.
Раз как-то вечером, когда уже легли спать, Лиза и Николай разругались в постели, что с ними бывало часто. Агаша была на улице, где-то у соседей был и Лабырь. Пелагея долго слушала перебранку сына и снохи, слышала, как Николай раза два накидывался драться, но Лиза всякий раз давала ему отпор, пока наконец в одну из таких стычек Лиза не столкнула мужа с постели и тот с грохотом не свалился на пол. Пелагея слезла с печи и накинулась на сноху. Лиза не ожидала такого нападения. Мигом ее голова была закутана в одеяло, и всей своей тяжестью свекровь навалилась на нее, крича Николаю:
– Полено, полено возьми! Возьми полено, пока у тебя руки целы! Пока она тебя еще совсем не искалечила.
Ободренный помощью матери, Николай бросился бить жену.
– Полено, полено возьми! – неистово кричала Пелагея.
Лиза чувствовала, что он бил ее чем-то тяжелым. Частые удары сквозь одеяло сыпались по ногам, по спине, по рукам, которыми она пыталась защищаться. Она не кричала, да и бесполезно было звать на помощь. Кто мог услышать ее голос, да еще из-под одеяла! Вскоре она перестала даже защищаться. Пелагее показалось, что одеяло смягчает удары. Она оголила ее тело, села верхом на шею и схватила ее руки. Удары посыпались с удвоенной силой. «Они меня, пожалуй, так изувечат», – промелькнуло у нее в голове, и, собрав все свои силы, она резко выпрямилась. Пелагея съехала с нее и свалилась на пол. Лиза скатилась на нее, они забарахтались на полу. Николай, тяжело переводя дыхание, стоял над ними и ждал, когда опять можно будет продолжать избиение. Измученная Лиза не успела сразу подняться на ноги, свекровь опередила сноху, и опять удары посыпались на нее. Что-то соленое потекло по губам Лизы. Она, прикрыв голову руками, полезла под коник, где у них была постель. Половина ее тела оказалась снаружи. А Николай все бил и бил.
Лиза и не слышала, когда в избу вошел Лабырь. Удары прекратились. Когда она открыла глаза, в избе было светло. Лабырь зажег лампу. Со стоном она вылезла из-под коника и села на полу, даже не прикрыв рубахой обнаженные ноги, которые все были в синяках и кровоподтеках. Глухие рыдания сотрясали ее сжавшееся в комок тело. Николай, тяжело дыша, опустился на лавку. Он пугливо посматривал то на отца, то на избитую жену. Пелагея быстро юркнула на печь и оттуда кричала:
– Так ее надо, так ее надо учить! Дома небось не учили!
Лабырь тяжелым взглядом посмотрел на Пелагею и шагнул к сыну. Тот весь съежился, выпустив из рук колодку. Лабырь схватил эту колодку и наотмашь ударил ею сына по голове. Николай, словно сноп с воза, свалился с лавки и растянулся на полу. Лиза бессознательно отодвинулась от него, продолжая рыдать.
