Текст книги "Лес шуметь не перестал..."

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

– Как это ихнее дело?!

– Нет, та́к мы не отдадим нашу девушку!

– В церковь, в церковь!

– На все село посмешище не делайте.

Пожилые женщины сгрудились вокруг Лабыря. Он не знал, куда от них деться. Про себя он жалел, что нет здесь с ним Пелагеи, она сумела бы им ответить. К женщинам присоединилась и мать Лизы. Ее голос на минуту заставил замолчать остальных.

– Это как же, сват, ихнее дело? – заговорила она. – Если с этих пор они сами будут распоряжаться, что же тогда будет? Нет! Как я скажу, так и будет! Венчаться в церкви!

Лабырю пришлось дать слово, что без попа свадьбе не бывать.

Чашка с самогоном снова пошла по кругу. Посыпались шутки, смех. Кое-где даже вспыхивали короткие ссоры, но ссорящихся быстро разнимали.

Но вот самогон в лагуне кончился, пироги съедены, вещи Лизы сложены в телегу. Родители Лизы постелили на пол чистое полотенце и велели жениху и невесте встать на него на колени. Началось благословение жениха и невесты. Затем Лизу с Николаем посадили в телегу, и подводы двинулись со двора Сергея Андреевича. По улице ехали с песнями. Из всех голосов выделялся сильный альт свахи Марьи Канаевой.

 
Ие вай ваех, вай Анне!
Ие охо вай ваех, вай Анне!
Как с добром и хорошо мы тронулись,
Так хорошо и с добром возвращаемся!..
 

Перед домом Лабыря получилась заминка. Молодежь хотела повернуть лошадей к воротам, а старики держали прямо в церковь. Николай нерешительно посматривал на невесту.

– Мать велела в церковь, – сказала она. – Я не хочу идти наперекор матери.

Но тут из ворот дома Лабыря появилась грозная Пелагея, и сразу все было решено. Лошади тронулись дальше. Захар положил на колени жениха вожжи и сказал:

– В церковь я не поеду, на – правь сам.

– Захар, будь другом, – взмолился Николай. – Ведь сам видишь, не я это затеял. Куда деваться, если все пристали. Поедем.

– Не поеду, – решительно сказал Захар и выпрыгнул из телеги, оставив жениха и невесту одних.

Николай оглянулся в поисках другого кучера, но из товарищей никого поблизости не оказалось. Он нерешительно взял вожжи. Жеребец сразу же почувствовал другие руки. Его ход изменился. Он стал дергать и взбрыкивать. А пройдя немного, остановился, громко заржал и стал поворачивать к лошадям, идущим сзади, чуть не опрокинув телегу. Николай уперся ногами в передок и что есть мочи тянул и дергал вожжи.

– А ты не дергай, – посоветовала ему Лиза.

Николай совсем отпустил вожжи. Жеребец взбрыкнул и сразу же взял рысью.

– Вот тебе и не дергай, тоже научила, слушай вас, баб, – ворчал Николай, снова натягивая вожжи.

Но уже ничего не помогало. Жеребец громко ржал и все больше и больше увеличивал ход, пока не перешел в галоп.

– Ты держи, держи его, – испуганно повторяла Лиза.

– Держи, попробуй, он совсем взбесился, – дрожащим голосом проговорил Николай.

– Ну, поверни к чьим-нибудь воротам.

– Говорю ж тебе, никуда не поворачивается.

Жеребец действительно как взбесился. Он закусил удила и несся во всю мочь, подбрасывая украшенную лентами дугу и звеня бубенцами и колокольчиками. Телегу бросало из стороны в сторону на комках замерзшей грязи. Ехавшие за ними поезжане с испугом смотрели на них, не зная, чем помочь. Вот они доехали до большого проулка, где дорога сворачивает вниз, к церкви. Под уклон жеребец поскакал еще быстрее. Николай уже и не пробовал сдерживать его. Он ухватился за грядки телеги и с ужасом озирался по сторонам, словно искал, куда ему упасть. И как только жеребец, добежав до выемки перед школой, несколько убавил ход, Николай выскочил из телеги и, раза два перевернувшись в воздухе, растянулся на дороге. Сам потом рассказывал, что вылетел из телеги, но видевшие происшествие говорили, что Николай просто спрыгнул.

Оставшись в телеге одна, Лиза с ужасом видела, как ее нарядный жених кувыркается на дороге, но, поняв свое положение, быстро пришла в себя, схватила вожжи, ускользавшие вслед за возницей, и привстала на колени. Ее малиновая фата, пришпиленная булавками к убранным в две косы волосам, развевалась за плечами. Вся она, раскрасневшаяся от возбуждения, в белоснежной вышитой руце казалась видением, несущимся на сказочной колеснице. И красива же была она в этот страшный для нее миг! Лиза, сдерживая разгоряченного жеребца, направила его прямо в ворота Кондратия Салдина. Уменьшая ход, жеребец концами оглоблей ударил в ворота и остановился. Подоспевший Кондратий бросился к жеребцу. Лизе помогли слезть с телеги. Она теперь была бледная и вся дрожала от пережитого волнения. Девушки взяли ее под руки и повели к жениху, хромавшему навстречу. Понемногу собирался народ. Послышались похвалы смелости невесты и острые шутки по адресу жениха.

– Вот это прокатил!

– Обвенчал, нечего сказать, вишь, как разукрасил себе лицо. Как еще шею не сломал. Дивное дело: на таком скаку прыгать из телеги!

– Ты хоть лицо иди сполосни, а то в таком виде поп Гавриил и в церковь тебя не пустит.

Вскоре прибежал хозяин жеребца, которому уже успели сообщить о происшествии.

– Убили, убили жеребца с ихней свадьбой, – повторял он, тяжело дыша. – Век вам не заплатить его цену, двум домам не заплатить!

– Ничего твоему жеребцу не сделалось, – сказал Николай, уже успевший привести себя в порядок. – Самих нас чуть не перебил.

– Вам и цена-то такая! – сердито бросил Дурнов.

Николай, прижимая к разбитому носу платок, хотел шагнуть к Дурнову. Он куда смелее чувствовал себя сейчас, когда стоял на твердой земле. Но Лиза удержала его.

– Пойдем, Данилыч, не связывайся с ними, – шепнул Кондратий Дурнову. – Заведи жеребца во двор, пусть немного остынет.

– Всегда вот так, Кондратий Иваныч, ты им добро делай, они тебе отплатят злом, – ответил тот, а про себя подумал, что обещанный пуд ржи теперь, наверно, пропадет.

Народ гурьбой тронулся к церкви за женихом и невестой. Лига все еще никак не могла прийти в себя. Колени у нее дрожали, а с лица не сходила бледность. Она неуверенно шла рядом с Николаем, время от времени посматривая на его распухший нос и ободранную щеку. Николай же, словно с ним ничего не произошло, торопился в церковь, где их ожидал поп Гавриил.

4

Оставив свадебный поезд, Захар направился к дому Сергея Андреевича. Ему было не по себе. Он не считал Николая своим другом, но все же тот был комсомольцем. Было обидно, что он поддался уговорам стариков и старух, пошел венчаться в церковь. «Ведь это позор для всей ячейки, – рассуждал Захар. – Что теперь будут говорить в селе… И я тоже хорош, ввязался в это дело…» Захар шел и ругал себя за участие в свадьбе, как будто от него что-либо зависело.

В доме Сергея Андреевича вся его родня готовилась идти в гости к Лабырю. Захар заглянул в комнату Тани, но ее там не было. Однако ее пальто висело на обычном месте – значит, она вышла куда-нибудь недалеко.

– Ты Таню ищешь? – проходя мимо, спросила жена Сергея Андреевича. – Она в саду.

Таня сидела под кустом корявой черемухи. Поверх легкой жакетки на ее плечи был накинут шерстяной платок. На ветках черемухи только кое-где дрожали пожелтевшие листья, да и они, казалось, вот-вот сорвутся и улетят с порывом холодного ветра. Посеревшая лужайка сада была покрыта багровыми листьями яблонь. Оголенный сад казался пустынным и скучным.

– Что же вы ушли со свадьбы? – спросила Таня, когда Захар подошел к ней.

– Надоел мне этот бестолковый шум, – сказал Захар, присаживаясь рядом.

– Почему бестолковый? – не согласилась Таня. – Мне кажется, что в этой свадебной суматохе имеется какая-то строгая определенность. У нас, у русских, свадьбы проходят проще, но у эрзян – куда интереснее. Это какая-то сложная постановка.

– Какая уж там постановка, одна толкотня. Разорится с этой свадьбой Константин Егорыч Пиляев – это точно, – сказал Захар. – Надо же такую ораву накормить.

– Я хотела сходить посмотреть, как это идет в доме жениха, но мать Лизы предупредила меня, что родне девушки сейчас нельзя туда. Видите, и здесь соблюдается некий порядок. С горными, говорит, пойдешь. А что такое горные?

– Не знаю, как вам это объяснить. Горные – это родня девушки, которая идет в гости в дом жениха.

– Ну вот, я и пойду как горная, – сказала Таня, рассмеявшись. – А что вы какой-то грустный, совсем не праздничный?

– Все же комсомолец этот Николай плохой, – не сразу отозвался Захар.

– Это не новость.

Они помолчали. На тропинке, идущей за огородами, показался Иван Воробей. Он шагал не торопясь. Его прямая, стройная фигура как-то непривычно ссутулилась, точно на неокрепшие плечи свалился непомерный груз. Маленький козырек истасканной фуражки был надвинут на самые глаза.

– Позовите его, – сказала Таня.

Захар окликнул Ивана, тот свернул к ним.

– А я тебя ищу, – оживленно сказал он Захару. – Надо поговорить об одном важном деле. Уезжаю, друг…

– Куда? – спросили одновременно Таня и Захар.

– Вот как раз насчет этого я и хотел потолковать. Ты в прошлом году… – начал было Иван, но остановился, взглянув на Таню. – Мне бы, Захар, с одним с тобой…

– Ты что, стесняешься Татьяны Михайловны или у тебя секрет от секретаря ячейки? – спросил Захар.

– Какой там секрет! Думал, что ей просто неинтересно будет.

– Опять неверно говоришь, Иван, как же мне неинтересно? – вмешалась Таня.

– Я насчет места работы хотел спросить. Захар вон зимой работал, говорил, что там хорошо, народ дружный. Так вот я хотел бы поехать туда…

– Зачем тебе уезжать, Ваня? – перебила его Таня.

– Поехать туда, конечно, можно, – сказал Захар. – Не мешает ему немного встряхнуться. Что он здесь хорошего видит, нанимаясь каждое лето в пастухи? Только вот, Иван, руки-то у тебя немного тонковаты для тяжелой тачки, им бы на дудочке играть.

– Дудки теперь нет, разбил я дудку-то. Стукнул об косяк.

Захар и Таня переглянулись.

– Лизку-то дурновский жеребец чуть не убил, – сказал Иван после некоторого молчания.

Его собеседники застыли в немом ожидании.

– Как ты слез с телеги, – рассказывал Иван, – он и понес их. Потом этот вылетел на дорогу, а Лизка одна осталась в телеге… Ничего, все обошлось хорошо… Прокатил он ее как следует!.. Табаку у тебя нет, Захар? Я свой кисет где-то затерял…

Захар никак не мог прийти в себя от удивления. Изумлена была и Таня.

– Как же это? – наконец спросила она.

– Не удержал он жеребца-то, – ответил Иван. – Скотина – она существо умное, сразу почувствует, в каких руках находится.

– Вот уж не думал, что у них этим кончится, – произнес Захар.

– Так ты того, напиши мне письмо или записку своим друзьям, чтобы это, значит, они меня приняли к себе, – сказал Иван, снова возвращаясь к своей просьбе.

Пока Таня ходила за бумагой, друзья закурили.

– Ты, друг, не больно-то из-за нее кручинься, не стоит она тебя, коли на этого шалопая польстилась.

– Теперь уж нечего кручиниться, все они дуры, девки-то…

Захар написал письмо своим товарищам по артели, с которыми работал на строительстве, рассказал Ивану, как туда ехать.

– Это неплохо, что надумал уехать отсюда, – сказал Захар, заканчивая свои объяснения. – Может, вылечишься, а может, и нет, смотря как зацепило. По себе сужу…

Таня закусила нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку. Она-то хорошо знала, от чего хотел излечиться Захар, когда уезжал из Наймана.

Вскоре Иван ушел.

– Ты не замерзла? – спросил Захар, когда они опять остались вдвоем, и взял ее руки в свои ладони. – Дай погрею немного.

Таня придвинулась к Захару и дернула плечом, чтобы поправить сползший платок. Вечерело. Сумерки черными хлопьями опускались на дворы и дома, на оголенные и пустующие сады.

5

Спустя неделю после свадьбы Николая и Лизы комсомольцы на собрании поставили вопрос об их недостойном поступке – венчании в церкви. Собрание было шумным. Большинство комсомольцев согласились с Захаром и Таней, возбудившими этот вопрос, и высказались за исключение Николая из комсомола. Лиза на собрание не пришла. Николай вел себя вызывающе, высокомерно. Он и не старался защищать себя. Когда же решение было принято, Николай демонстративно оставил собрание, заявив, что, коли на то пошло, он и без комсомола обойдется. Однако он вскоре одумался, опасаясь, что исключение помешает его учебе. Чтобы предотвратить нежелательные последствия своего поступка, он пошел посоветоваться к Канаеву.

Тот был согласен с решением собрания.

– Я здесь ничем не могу помочь тебе, – сказал он. – Считаю, что комсомольская ячейка поступила правильно, исключив тебя. Сколько я тебе говорил перед свадьбой: не слушайся ты отсталых старух, живи своим умом. Разве плохо было бы, если бы ты подал пример для найманской молодежи – жениться по-новому, без попа…

Григорий Канаев еще долго говорил в таком же духе.

Николай робко сказал:

– Да ведь Лиза не согласилась.

– А ты где был? Слабый ты человек, Николай.

– Я больше насчет учебы тревожусь… – промолвил Николай.

– Учеба и комсомол – это одно. Учиться мы посылаем комсомольцев.

«А еще родня, – с досадой думал Николай после разговора с Канаевым. – Своему человеку добра не желает». Он очень хотел учиться, вернее, не учиться, а быть на виду.

В доме у Лабыря по-разному встретили весть об исключении Николая из комсомола. За сына Пелагея слегка обиделась. А в отношении Лизы, раскаявшейся перед комсомольцами в своем поступке и получившей строгий выговор, она рассуждала так: «Женщине, ей какие там кынцамольские дела, женщине место за прялкой…». Сам Лабырь после этой вести дня два совсем не разговаривал с сыном. Хмуро поглядывал на него, почесывая жиденькую бороденку. Николай понимал настроение отца и старался как можно реже попадаться ему на глаза. Но, живя в одной семье, куда денешься?

– Теперь, стало быть, ты отстранился от настоящих людей Совета? – заговорил однажды Лабырь, когда они вдвоем с сыном шли на гумно за кормом скотине.

Николай нес на спине большую плетенку из тонких ивовых прутьев, боялся взглянуть на отца. Он давно ждал этого разговора и приготовил ответ.

– Как это отстранился? Не отстранился, – сказал Николай, переваливая плетенку с одного плеча на другое.

– Не ты отстранился, а тебя отстранили, потому что ты не годишься с ними в один ряд, не подходишь, значит, не там подтесали.

Немного пройдя, он опять заговорил:

– Гарузов Захар учиться поедет, человеком станет, а ты теперь с женой за печью в жмурки играть. Работай, Лабырь, – сын прокормит, чтоб по тебе нечистая прошлась! Я в твои годы в самарской степи по пять гривенников в день выгонял, а ты еще дальше гумна нигде сроду не бывал.

Он выбил из трубки золу и набил ее. Это было признаком крайнего раздражения. Николай молчал.

– Хватит мою шею натирать, – продолжал Лабырь. – Не поедешь учиться – поезжай на заработки. Иди и посмотри, каков белый свет.

– Я и сам так думаю, – заторопился Николай, обрадованный, что отец несколько изменил тон.

– Думаешь! Ничего ты не думаешь, – передразнил его Лабырь. – На твоем месте давно бы надо сходить в Явлей и поговорить насчет учения с самым главным волостным начальником. Мужики сказывают, он хороший человек.

Предложение отца запало в душу Николая. Правда, отчего же не сходить к Дубкову и не поговорить с ним насчет учебы? Ведь его документы давно посланы, а решение найманской комсомольской ячейки так и так через него пройдет. «Дубков может помочь», – решил про себя Николай.

Они с отцом дошли до гумна. Николай в плетенку стал насыпать мякину. Лабырь стоял в стороне, недовольно наблюдая за сыном. Наконец он не вытерпел, шагнул к нему и вырвал у него лопату.

– Как ты лопату-то в руках держишь, словно сквозь пальцы насыпаешь. Не знаю, как ты на свете жить будешь!

Николай встал в стороне и смотрел, как отец наполнял плетенку.

Кончив насыпать, Лабырь со злостью замахнулся лопатой на сына. Затем стал набирать вязанку соломы, а Николай взвалил на плечи наполненную мякиной плетенку и пошел обратно той же тропой. Всю дорогу он думал, что завтра же отправится к Дубкову в Явлей.

6

В последних числах ноября из города наконец пришел вызов на имя Захара Гарузова и Николая Пиляева. В письме говорилось, что с первого декабря начинаются занятия во вновь открытой школе и что им к этому времени надо прибыть в город. Николай Пиляев с торжеством носился по селу, рассказывая, что он тоже поедет и что решение комсомольской ячейки для него ничего не значит. Однако он никому не сказал, чего стоил ему этот вызов на учебу. Он тогда был у Дубкова и со слезами на глазах просил не исключать его из списка принятых в школу. В волости вняли его мольбам, поверили, что человек действительно рвется к учебе.

Накануне отъезда Николай зашел к Гарузовым.

– Я с тобой пристроюсь: чего нам до станции две лошади гонять? – сказал он Захару.

– Что ж, места в телеге хватит, – ответил Захар.

Он мастерил себе из тонких тесин дорожный чемодан. Пахом сидел у стола и, как всегда, курил. Подмигнув, он спросил:

– На кого же молодую жену теперь оставишь?

Сам Пахом был не насмешлив, и он не придал значения своим словам, но на беду тут был Дракин, иногда любивший пошутить, особенно над молодоженами. Он подхватил замечание Пахома и, как бы поддакивая ему, сказал:

– Ведь без тебя, чего доброго, она загуляет здесь?

Николай смолчал. Вскоре он ушел.

А дома позвал Лизу во двор и стал говорить, чтобы она в его отсутствие не смела и словом перемолвиться с кем-либо из мужчин.

– А то забью, – сквозь зубы рычал он.

– А я не дамся, – с усмешкой отвечала она, купая свои пальцы в его мягких курчавых волосах.

Ей нравилось, что он так настойчиво требует от нее супружеской верности. Конечно, ни о чем дурном она и не думала, но все же приятно было слышать от него эти наставления. Ей вдруг захотелось немного подразнить его.

– Ну, а если сам найдешь городскую, я тебе тогда отплачу тем же.

– К Черному Ваське, что ли, пойдешь?

– Это уж мое дело, к кому пойду, но в долгу перед тобой не останусь.

– Ты у меня, смотри, и думать об этом не смей! – сказал он и больно ударил ее кулаком в бок.

Обиженная Лиза оттолкнула его от себя и выскочила из конюшни. Он упал на свежий помет и выпачкался. Когда он вышел за ней из конюшни, Лиза не удержалась от смеха.

– Ты еще смеешься, сука! – кинулся он на нее.

Лиза не успела отвести его руку. Удар пришелся по левому глазу. Лиза охнула и наклонилась, чтобы избежать второго удара. Тогда он стал бить ее ногами, приговаривая:

– Это тебе заранее, чтобы знала, чтобы ты знала!..

Однако Лиза схватила его за ногу и опрокинула навзничь. С глазами, полными слез и негодования, она склонилась над ним и сказала:

– Этого я тебе никогда не забуду!.. За что избил?

Николай лежал на спине, пригвожденный угрожающим взглядом. Но Лиза ничего ему не сделала, вошла в избу, накинула на плечи зипун и ушла в дом отца, где и осталась ночевать.

– Что ж тебя так молодая жена провожает? – ворчала за ужином Пелагея, посматривая на сына.

Николай молчал, а позднее, вечером, не дождавшись жены, пошел к тестю.

Отцу и матери Лиза ничего не рассказала, а про синяк под левым глазом она сказала, что в темном чулане наткнулась на конец жерди.

Николай также ночевал у тестя. Им постелили на лавке перед печью, приставив еще скамейку. Долго он шепотом просил у Лизы прощения. Ведь он это сделал любя, она сама вызвала его на это. Потом плакал вместе с ней, пока Лиза наконец не сделалась немного ласковей.

7

Захар Гарузов еще с вечера собрал свой самодельный чемодан и утром, как только рассвело, направился в сельсовет, где условился перед отъездом встретиться с Таней, Таня уже была здесь и ожидала его под окнами. Степан громыхал своей телегой где-то еще на верхней улице, и Захар с Таней решили зайти в здание.

Игнатий Иванович только что вылез из-за голландки, где находилась его постель. Он дергал плечами и ходил по избе, заглядывая во все углы и под столы в поисках затерявшегося кушака. «Это уж, наверно, нечистая их возьми, опять кто-нибудь взял. Четвертый кушак не успеваю свивать», – ворчал он, сердясь. Вошедших встретил удивленно:

– Чего это вас так рано гоняет!

Однако скоро сообразил, что молодые люди ждут не дождутся, пока он уберется из избы, надел коротенькую со сборками шубу, перешитую из старого потертого тулупа, островерхую шапку-ушанку из овчины и вышел, посылая проклятия неизвестному вору, польстившемуся на его мочальный кушак. Захар и Таня наконец остались одни. Они радостно бросились друг к другу, но вдруг на полпути остановились в нерешительности. Таня смущенно опустила глаза. Руки, поднявшиеся сами собой, задержались, тонкие белые пальцы схватились за концы теплого платка на груди, затеребили его. Захар молча смотрел на эти милые знакомые пальцы, которые он не раз держал в своих ладонях.

Постояв немного, Таня нерешительно сказала:

– Вы пишите почаще, Захар, – и мельком взглянула на него.

– За этим дело не станет, успевайте только получать.

– Да у вас там и времени часто писать не будет. – Она опять мельком взглянула на него.

Но Захар успел перехватить глазами ее взгляд и несколько задержать на себе. Они хорошо понимали, что сейчас им хотелось говорить совсем не о письмах. Письма будут писаться сами собой, на них всегда найдется время. Им хотелось говорить о своей любви, высказать в эти последние минуты расставания то, о чем они не успели поговорить в продолжение длинных вечеров, проведенных вместе. Глаза говорили одно, а языки болтали другое. Захар тряхнул головой, поправил шапку и решительно шагнул к Тане.

– Да что мы с вами, Таня? Для этого, что ли, зашли сюда? Об этом мы могли бы поговорить и под окном на улице. Ведь до самой весны расстаюсь с вами, опять целыми ночами буду думать о вас… – Он взял ее за обе руки, притянул к себе. – Слышишь, Таня?

– Слышу, милый…

Она мягко высвободила руки и обхватила его за шею, всем телом прижалась к нему. Их губы как-то сами собой встретились, сначала в неловком и коротком поцелуе, а потом слились.

– Любимый мой, всегда ты у меня будешь в сердце и в мыслях. Думала ли я, что найду свою судьбу здесь, в далеком эрзянском селе?! – говорила Таня и без смущения смотрела на любимого.

На ее глаза неожиданно навернулись две слезинки и задержались на ресницах светлыми капельками.

– Зачем это? Зачем? – говорил Захар, поцелуем, убирая эти капельки. – Я хочу, чтобы ты никогда не плакала, чтобы эти глаза никогда не знали слез, ведь они так дороги мне! Таня, милая Таня!..

Он осыпал ее лицо и глаза поцелуями. Она еле успевала отвечать ему.

– Там брат ждет тебя! – раздался вдруг голос Игнатия Ивановича.

Они, занятые своей любовью, и не заметили, когда он вошел. Старик прошел к голландке, бросил охапку дров, с легкой усмешкой сказал:

– Больше не выйду, хватит! Говорю вам, Степан там давно уже ждет!

Степан ждал, заботливо кормя лошадь клоком сена, который он держал в руках перед самой ее мордой. По большому проулку вниз спускались Николай и Лиза. Захар впервые увидел после свадьбы Лизу. Она заметно похудела. Под левым заплывшим глазом был огромный синяк, глаз окантовал темный ободок.

Степан тщательно собрал с земли растерянное сено, бросил его в телегу и тронул лошадь. Провожающие остались стоять перед сельсоветом.

Молодые люди молчали, погруженные в свои размышления. Степан вполголоса напевал какую-то бесконечную песенку, в которой не было слов и трудно улавливался мотив. Песня была такой же скучной и однообразной, как осенняя печальная дорога. Потеряв из виду Таню, Захар наклонил голову, задумался. Вдруг он среди сухих былинок в телеге разглядел высохший венчик какого-то синего цветка. Он достал его и долго держал в руках… От сена исходил теплый запах, напоминающий об ушедшем лете. А теперь уже был конец осени. В воздухе летали первые снежинки. Одна из них попала на цветок. Захар сдунул ее, а цветок спрятал в нагрудный карман.