Текст книги "Лес шуметь не перестал..."
Автор книги: Кузьма Абрамов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Глава шестая
Не перестанет шуметь лес,
Если повалится одно дерево,
Не спадет в озере вода,
Если иссякнет один ручей…
(Из эрзянской песни)
1
Вечером, после похорон Канаева, Дубков провел в найманской партийной ячейке собрание. Ознакомил коммунистов с решением волостного партийного актива. Избрали нового секретаря – Пахома Гарузова. Он же до осенних выборов должен был исполнять обязанности председателя сельского Совета.
Главным в решении собрания волостного партийного актива был вопрос о создании в волости промысловых артелей. Вот о них-то и затянулся разговор в ячейке допоздна. Создать такую артель в Наймане было вполне возможно. Многие мужики занимались разными промыслами: делали стулья, деревянные ложки, дровни. Было здесь раньше ободное производство Кондратия Салдина. Производство давно прекратило свое существование, но мастера-то живы.
Организацию артели найманские жители встретили с большим интересом. Многие мастеровые мужики охотно изъявили свое желание войти в эту артель. Сосед Лабыря, Филипп Алексеевич, прямо с топором явился в сельский Совет и заявил, что умеет делать дровни. Несуразный Цетор с недоверием улыбнулся в бороду:
– Оно, конечно, Филипп Алексеич видел, как их делают, но однако же…
– Не от соседа своего научился? – спросил его Дракин.
– Дровни делать? – переспросил Филипп Алексеевич, не поняв смысла вопроса.
– Хвалиться! – подсказали ему.
Но Филипп заспорил с шутниками, доказывая, что действительно знает это дело.
Через три дня была организована промысловая, артель. Андрей Сульдин, когда-то работавший в ободной мастерской Салдина, был избран председателем. Всего в артель записали пятьдесят человек. Пока не было общей мастерской, решили работать каждый у себя дома, а сделанный товар сдавать для реализации в правление. Кто-то сказал, что неплохо было бы перехватить у Салдина и Дурнова делянку липы и взять выделку мочала в свои руки. Пахом и Сульдин, не дожидаясь, когда спадет вода, отправились по этому поводу в лесничество. Кстати, нужно было договориться и о другом лесоматериале. После похорон Григория Пахом частенько заходил к Канаевым. Нельзя было оставлять Марью одну в такое тяжелое для нее время. Каждый раз он придумывал для этого какой-нибудь предлог. Сегодня зашел вроде побриться бритвой Григория. Марья сидела у стола и вышивала. «Это хорошо, что она занята делом, – обрадовался Пахом. – Дело поможет рассеять печаль». На этот раз она не спрятала свою вышивку, и Пахом увидел, что Марья вышивала на большом куске льняного полотна чей-то портрет. Вглядевшись, Пахом увидел, что на полотне было запечатлено лицо Ленина.
– Видишь, что я вышивала-то! – тихо сказала Марья, разглаживая складки.
– Да знаешь ли ты, как это хорошо?!
– Вот только усы немного длинные получились, – так же тихо говорила она. – У Ленина усы короткие, придется переделать. Вышиваю, вышиваю да и ошибусь: стоит передо мной лицо Гриши…
Она глубоко вздохнула. Немного помолчав, заговорила опять.
– Ни разу ему не показывала, думала потом обрадовать его. Вот и обрадовала…
Марья скомкала вышивку и закрыла ею лицо. Плечи ее приподнялись и задрожали. С печи донесся тяжелый вздох. Пахом взглянул туда и увидел старого Канаева. Смерть сына совсем доконала старика. Лицо его побелело, как седая борода, глаза потухли.
– Не надо плакать, Марья, не поддавайся малодушию, – сказал Пахом, чтобы как-нибудь успокоить ее. – Слезы ничему не помогут.
– Знаю, не помогут, но разве их удержишь?..
Она расплакалась еще больше и медленно прошла в чулан.
В избу вошла Таня. Она прямо из школы завернула проведать Марью и стала что-то торопливо рассказывать, отвлекая Марью от тяжелых переживаний. Пахом с удовлетворением подумал, что, пожалуй, женщины куда больше пригодны к роли утешительниц. Он попросил бритву, приготовился бриться.
– Пока точишь бритву, сбегаю за водой, – сказала Марья и схватила ведро.
– Ты почаще заходи к ней, – заговорил Пахом, когда Марья вышла. – Не надо ее оставлять одну. Вы, бабы, мастерицы там… поговорить, утешить… Она и забудется.
– Я уж и так и утром и вечером здесь, – отвечала Таня.
Немного погодя она спросила:
– Все-таки, Пахом Василич, кто же на него поднял руку? Что уж эти горе-следователи ничего не могут найти?
– Нельзя обвинять и следователей. Здесь дело очень темное, задумано умело. Я и сам вначале считал, что все обстоит просто. Взять за шкирку Кыртыма, стукнуть его раза два лбом об стол – он и сознается. Ан получается не так. Надо было как следует за братьев Платоновых взяться. Но кто его знает, подозрения – не доказательство. Вот если бы в эту ночь дома был Дурнов, то прямо можно было бы сказать, что это сделал он. Но они с Кондратием Салдиным были в лесничестве…
С возвращением Марьи Пахом смолк. Вскоре в избу вошел Петька. Маленький козырек его фуражки был надвинут на самые глаза. Он молча снял пиджак, сел за стол, как взрослый, положив на него руки. На его лобике залегла темная складка недетского горя.
2
Когда вода в Явлее окончательно спала, Кондратий Салдин и Дурнов вернулись в Найман. О случившемся они узнали еще в лесничестве. А о том, что по этому поводу арестовали Лаврентия и Архипа, услышали, когда въезжали в село.
– Эка, знако́м, – говорил Дурнов. – Только на одну неделю уехали из села, а новостей сколько. Что было бы, если б мы с тобой отсутствовали год?
– Да уж и случилось такое, что, дай бог, пореже… Как вспомню, аж холодом прохватывает.
– Забыл, небось, знако́м, о чем мы с тобой разговаривали? Какие планы строили? Вот и дождались. Радоваться теперь надо. Кто-то выручил нас…
Кондратий вглядывался в его лицо в поисках у него той радости, о которой он говорил. Но кирпичное лицо Дурнова было непроницаемо. Только сейчас, когда Дурнов выехал немного вперед, чтобы свернуть к своему двору, Кондратий заметил, что жеребец его спутника сильно хромает на переднюю ногу. Дурнов, обернувшись, увидел, что за ним наблюдает Кондратий. Он со злостью ударил жеребца и сказал громко: «Ну пошел теперь спотыкаться!»
В доме у Кондратия на первый взгляд ничего не изменилось. В задней избе обедала Надя, только что вернувшаяся из школы. На печи охала и стонала больная старуха. Но когда он в передней увидел нарядную жену, ему подумалось, что тут что-то не так. Обычно небрежная к своему туалету, она теперь выглядела, как недавно взятая сноха. Кондратий покосился на нее.
– И встретить не вышла, – сказал он недовольно.
– А без меня не в те ворота, что ли, въехал? Чего тебя встречать, не с гостинцем небось вернулся, – ответила она, присаживаясь к переднему окну.
– Дай переодеться, не видишь – на мне все грязное?!
Елена молча достала чистую одежду, кинула ему на колени и снова вернулась на свое место. У нее было такое выражение лица, словно она кого-то ожидала.
– Ты, что ли, Кондратий, приехал? – простонала с печи мать, когда он вышел в заднюю избу и подсел к дочери за стол.
– Не мое же приведение.
– Кто его знает, сынок, кто ходит по нашему дому, может, и привидения появляются.
– Ты опять свое начинаешь, – сердито перебил ее Кондратий. – Лежишь на печи днем и ночью – вот тебе и чудится.
– Дай бог, если бы они только чудились, очень уж на живых людей они похожи…
– Замолчи там! А то вот как достану из-за трубы тебя ухватом, сразу прикусишь язык, – крикнула на свекровь Елена, копаясь перед печью, чтобы подать обед.
Кондратий тяжело вздохнул, утверждаясь в своих догадках.
Однако пообедать ему так и не удалось. Только было он взял ложку, как пришел Игнатий Иванович и объявил, что в Совете приказали Кондратию сейчас же ехать в Явлей к следователю. У Кондратия екнуло под ложечкой и сразу же пропал аппетит.
– Меня-то зачем туда? – недовольно спросил он.
– Кто его знает, Кондратий Иваныч. Почитай, половину села опрашивали. Не приведи господь такого дела на нашу голову… Он небось, супостат-то, сидит, поди, теперь как мышь в норе, и головку не кажет. А тут вот людей гоняют. И не придумаешь, Кондратий Иваныч, кто это мог сделать, нет у нас в Наймане таких, которые могли бы убивать людей. Ну, скажем, и раньше убивали: конокрадов аль поджигателей, а тут на тебе – ни в чем невинного человека… Да еще какого!..
Игнатий Иванович долго бы еще высказывал свои соображения, если бы его не прервал Кондратий:
– Скажи, что сейчас соберусь.
– Нет уж, Кондратий Иваныч, ты давай качай сейчас же, никаких сборов, потому так приказано. К Дурнову послали исполнителя, а сюда меня, чтобы, значит, для поспешности.
– Говорят тебе, сейчас соберусь, не могу ж я босиком ехать, – раздраженно отозвался Кондратий, бросая ложку и вылезая из-за стола.
– Ты хоть щей горячих похлебай, – заметила Елена.
– Ладно, сунь что-нибудь в карман, дорогой закушу.
Кондратий хотел ехать верхом, но, когда вывел лошадь за ворота, увидел Дурнова на легкой телеге.
– Давай, знако́м, сюда, на одной лошади поедем! – крикнул он Кондратию, подъезжая к клубу.
Тот отдал повод Елене, вышедшей проводить его, и заковылял к Дурнову.
– По той же дорожке, знако́м, и обратно, – сказал Дурнов Кондратию. – Я думаю, насчет убитого нас требуют в Явлей. Но что мы, знако́м, в этом деле знаем?.. Правда?..
Кондратий, нахмурившись, молчал.
– Мы с тобой вдвоем ночевали в сторожке лесничества, сторож это же скажет, – продолжал Дурнов. – Ну если я ночью выходил проведать лошадей, так об этом, я думаю, и не нужно говорить следователю, а то еще запутают, знако́м…
3
Николай Пиляев собрался было наведаться к Салдиным, но неожиданно приехал хозяин. Николай зашел потолкаться в клуб. Но Кондратию вновь пришлось уехать. Николай, заметив это, направился сразу же к Елене.
– Что же ты днем? – заметила она, встречая его в задней избе.
Она качнула головой в сторону печи и поторопилась провести его в переднюю.
– Иди-ка, Надюшка, побегай немного, видишь, какой теплый день, а ты дома сидишь, – сказала Елена дочери, пристроившейся со своими книгами у стола.
– Чего нам прятаться? – возразил Николай, когда они остались одни. – Его затребовали в Явлей, того и смотри, пойдет следом за Лаврентием.
Он обхватил ее и закружил по избе.
– Пусти, повалишь.
– Так пляшут, сам в городе видел.
Елена не удержалась от улыбки. Она чувствовала себя с ним, как в дни далекой молодости, – беспечно, ребячливо.
– Знаешь ли ты, Елена Петровна, что сегодня я еще ничего не ел, – сказал Николай. – Дома меня не кормят… И все это из-за тебя!.. Мать сказала, чтобы больше я вообще домой не приходил. Удивительно: как они все узнают? Вот, кажется, никто нас не видел, а по селу уже пошли разговоры…
– Ну и пусть их говорят, наплевать… Погоди, и я еще не обедала, сейчас принесу сюда, вместе поедим.
Она юркнула в заднюю избу. Николай засунул руки в карманы брюк и расхаживал по избе. «Что ни говори, – думал он, – а жизнь неплохая штука…»
У Елены он и заночевал, решив, что Кондратия задержали в Явлее.
…Елену даже подбросило на постели, когда сквозь сон она услышала сильный стук в окно. Подтолкнув Николая, который с перепугу чуть не грохнулся на пол, она поспешила к окну. Под окном стоял и ругался Кондратий: «Что тебя никак не добудишься?!» Николай, услыхав его голос, заметался по избе, словно загнанная лиса. Однако Елена быстро пришла в себя, сунула ему в руки одежду:
– Оденься скорее и спрячься под кроватью. Когда он уснет, я тебя выведу.
– Да под кроватью он найдет, – дрожащим голосом отвечал Николай, пытаясь просунуть ноги в рукава рубашки. Елена уже была во дворе. Звякнуло кольцо калитки. Тяжелые сапоги Кондратия загромыхали в сенях. Николай, схватив одежду в охапку и с рубашкой на ногах, бросился к окну. К счастью, вторые рамы уже были сняты. Николай вниз головой вывалился из окна в тот момент, когда Кондратий входил в избу, и шлепнулся в огромную лужу. Вскочив, он побежал к воротам клуба. Но только успел зайти во двор, на него налетел человек огромного роста. «Это привидение Артемия Осипова!» – о леденящим ужасом подумал Николай. Со двора Артемия донеслись крики: «Караул!..» Больше ни о чем не раздумывая, он прижал к груди свою одежду и бросился бежать.
У школы Николай остановился. Освободившись от разорванной рубашки и кое-как одевшись, он с огорчением обнаружил пропажу сапог. «Где их теперь искать? – недоуменно спрашивал он себя. – Или уронил я их, или там остались?..» Пришлось ему шлепать домой босиком по холодным лужам.
4
На другой день, едва рассвело, монашка Аксинья прибежала к Салдиным, чтобы, рассказать о ночном происшествии.
– Выходить стал. Вчера, любезная, сама видела, как он появился: весь белый, и веревка на шее, – затараторила она, поднимаясь на печь к старухе.
– Кто? – не поняла старуха.
Она со стоном перевалилась на другой бок, к собеседнице. Аксинья взглядом окинула ее дряблое, как пустой мешок, тело. «Эх, любезная, ты и сама-то, знать, скоро на том свете будешь», – подумала она. Куда девалась ее полнота? Она словно растаяла за зиму на печи. Только глаза напоминали салдинскую старуху; они глядели тускло, подернутые голубоватой пленкой.
– Кто выходит? – повторила она.
– Артемий. Вчера прямо со стороны кладбища шел. Как увидела его, веришь ли, чуть ума не лишилась.
– Эх, эх, – заохала старуха. – У вас привидения во дворе появляются, а у нас прямо по избе ходят.
– Что ты, Матрена бабай?! – испуганно сказала Аксинья и перекрестилась. – Это у тебя в глазах так.
– Восемьдесят четвертый год доживаю, ни разу в глаза ничего не появлялось…
Из передней стали доноситься громкие голоса Кондратия и Елены. Они, как только проснулись, продолжали вчерашнюю ссору. Вчера Кондратий обратил внимание на открытое окно. Елена заверила его, что в избе жарко, поэтому она и открыла.
– А что же оно было закрыто, когда я под окном стучался?
Перед голландкой он нашел окурок. Елене больше нечем было оправдываться, и она смолкла, забравшись в постель. Легли врозь. На этом, может быть, и закончилась бы ссора, но утром Кондратий неожиданно под кроватью обнаружил чужие стоптанные сапоги.
– А это что? – сквозь зубы процедил он, вытаскивая их и поднося к самому носу жены.
Кровь ударила ему в лицо. Елена, ожидая вспышки гнева, укрылась одеялом. Но Кондратий только замахнулся на нее сапогами, быстро вышел с ними в заднюю избу, взял топор и прямо на пороге изрубил их на куски.
Когда, тяжело дыша, он вернулся в переднюю, Елена уже успела встать и перед зеркалом приводила в порядок волосы. «Сколько ни ругай ее, она все за свое, – подумал он, глядя ей в спину. – Оттаскать бы ее за косы как следует…» Но Кондратий сдержался: в задней избе сидел чужой человек. Тут еще эти душераздирающие стоны матери. Он, присмирев, опустился на переднюю лавку.
– Давай поговорим без шума, – сказал он, поглядывая на жену сбоку. – Ты уже не молода – за сорок перевалило, время остепениться, поумнеть. Зачем тебе связываться с каким-то сопляком? Был Васька, теперь опять кого-то подыскала. Стыд-то в тебе есть или нет?
– Ты во всем, виноват! Иссушил мою жизнь!.. – Ее голос вдруг оборвался. Она бросила заплетать косу и села, закрыв ладонями лицо. Дрожь пробежала по ее телу. – Уйду, уйду отсюда к матери! – уже сквозь слезы выкрикивала она. – Разве я здесь живу?! Разве это жизнь?!
Кондратий, не ожидавший от жены такой вспышки, моргал глазами, тупо уставившись на нее.
– Ну да, у матери тебе свободнее будет, муж не станет мешать.
– Какой ты мне муж?! – крикнула Елена.
Она еще что-то хотела сказать, но в это время в дверях появилась Аксинья.
– Вашей матери нехорошо стало, – сказала она. – Просится, чтобы ее положили на переднюю лавку.
– Чего еще там? – недовольно сказал Кондратий и вышел вслед за Аксиньей.
Старая Матрена лежала на спине и тяжело дышала, Кондратий давно видел, что его матери немного осталось жить, и лишь ждал, когда она испустит дух. Он полез на печь, оглядел мать и подумал, что, пожалуй, этот день не сегодня-завтра наступит.
С помощью Аксиньи он стал снимать больную с печи. Но она все еще была тяжелой, и они не удержали ее, уронили. Надя, на попечении которой в последнее время была бабушка, с плачем кинулась к ней. На стук падения вышла Елена. Втроем, и то почти волоком, они потащили ее к передней лавке, под образа. Елена побежала за попом.
– Помирать, что ли, собралась? – спросил Кондратий мать, когда та немного пришла в себя.
– Не радуйся, сын, моей смерти, я помру – успокоюсь, тебе еще жить надо.
Вскоре пришли поп Гавриил с дьяконом. Пока поп Гавриил читал отходную молитву, дьякон с елеем стоял позади него и беспрестанно икал.
Вскоре они ушли. Возле умирающей опять остались свои, если не считать сидящей в ее ногах Аксиньи. Состояние больной заметно ухудшалось. Вот она открыла глаза и кого-то стала искать. Увидев Надю, ее глаза остановились на ней, Кондратий подтолкнул дочь к умирающей. Как-то непривычно картаво умирающая произнесла, глядя на внучку:
– В саду есть закопанный горшочек с золотыми червонцами… Пусть это будет Наде… Ищите их у крр…
Дальше язык отказался повиноваться ей. В горле у нее еще хрипело, но слов нельзя было разобрать. Кондратий поспешно схватил мать за плечи, тряхнул ее.
– Говори же, где золото?! – сказал он не своим голосом.
Но умирающая молчала и бессмысленно смотрела округлыми глазами на сына.
– Оставь ее, чего кричишь? Не видишь – дух испустила. Иди в сад, – сказала Елена и, стрельнув глазами в сторону Аксиньи, умолкла.
Кондратий торопливо вышел из избы. Вскоре за ним выскользнула и Елена. У изголовья умершей тихо плакала Надя. Аксинья, как только вышли Кондратий и Елена, подошла к окну и стала наблюдать, что делается в саду.
5
Следствие о покушении на Канаева затянулось до самого лета. Против Лаврентия Кошманова были веские улики. Он вместе с Архипом Платоновым находился в уездном городе, в предварительном заключении. Обвинение Лаврентия было сильно подкреплено тем, что из реки во время ловли рыбы Егор Петухов сачками вытащил обрез. В сельсовете обрез опознали. Кузнец Петр подтвердил, что он сам как-то очень давно его делал для Лаврентия, и в доказательство принес конец дула, завалявшийся у него между железками. Это должно было решить судьбу Лаврентия. Однако следователь решил пересмотреть и другие данные. Не удовлетворившись результатами следствия, он искал чего-то нового, и один совсем незначительный факт натолкнул его на интересную мысль. Просматривая протоколы допроса, он в показаниях Кондратия Салдина обратил внимание на мотивы несколько рискованной поездки в лесничество Салдина и Дурнова во время разлива реки. Причина якобы была в опасении, что промысловая артель может перехватить у них делянку. Он немедленно вызвал из Наймана Василия Дракина и узнал, что артель тогда и не думала заниматься выделкой мочала. «А не была ли причиной их поездки в лесничество поездка Канаева в Явлей? – думал следователь. – Ведь тот, другой, Дурнов был очень обижен Канаевым». Следователь решил сам съездить в лесничество и на месте еще раз допросить сторожа. Затем он опять вызвал Салдина и Дурнова. Дополнительные вопросы дали много такого, что близко подводило к подтверждению его смелого предположения. Поделиться своими соображениями следователь зашел к Дубкову, очень интересовавшемуся этим делом.
– Что новенького копнули? – встретил он следователя.
Тот смахнул со лба непослушную прядь волос и заговорил:
– Когда я учился в Казани, один из наших почтенных преподавателей любил говорить, что в судебном деле слишком прямые улики – вещь сомнительная.
– Вы теперь придерживаетесь этого правила? – слегка усмехнулся Дубков. – Но ведь дело почти закончено. Преступник обнаружен. Вина его доказана. Следовательно, надо судить.
– И прокурор так советует, – перебил его следователь. – Виновник, говорит, найден и лишь ожидает должного наказания, а вот я вроде оттягиваю это наказание…
Дубков выжидающе посмотрел на него, кончиком ручки почесывая седой висок.
– Дело вот в чем, – заговорил следователь. – Я еще раз побывал в лесничестве, допросил сторожа. Он признался, что за ту ночь, когда у него ночевали те двое, он не может поручиться, в частности, за то, что кто-нибудь из них не отлучался из лесничества…
– Не понимаю, при чем здесь сторож лесничества?
– Вот при чем, – следователь придвинул свой стул ближе к столу Дубкова. – Теперь мне легче разговаривать с теми двумя. Подумайте, зачем им нужно было на ночь приезжать в лесничество и именно в тот день, когда Канаев выехал в Явлей? У одного лошадь, когда они ехали обратно, сильно хромала. Где она могла повредить ногу? Делянки осматривать они ходили пешком, лошади оставались под навесом у сторожа.
Дальше, что очень важно, из вторичного допроса выявилось, что один из них, Дурнов, ночью выходил проверить лошадей, а другой спал и не знает, сколько тот отсутствовал. Вернулся весь мокрый. Он говорит, что в темноте за домиком сторожа попал в канаву. Но я эту канаву осматривал: она неглубокая, можно было только промочить ноги…
Следователь замолчал и стал шарить по карманам. Дубков протянул ему свою пачку папирос.
– Вы предполагаете, что один из них ночью приехал в Найман, подождал возвращения Канаева и совершил покушение?
– Прискакал верхом в Найман, подкараулил возвращавшегося из Явлея Канаева, убил его и, бросив обрез в реку, ускакал обратно. Задумано не глупо. Он рассчитывал, что Канаев может задержаться, и действовал наверняка.
– Да-а… Что же вы хотите сейчас предпринять?
– Надо немедленно арестовать тех двоих и продолжить следствие. Думаю, что я на правильном пути.
6
Иван Дурнов и Кондратий Салдин совсем не ожидали, что их еще потревожат. Дурнов был в поле на пахоте. Взяли его прямо с поля. Вместе с Дурновым два милиционера заехали за Кондратием. Напуганный их появлением, тот стал торопливо наказывать жене:
– Возьми человека, чтобы закончил пашню, а на пчельник найми Егора Петухова, за ценой не стой: кто знает, когда вернусь…
Милиционеры торопили, и Кондратий не успел как следует собраться, схватил неизменную шубенку и – на телегу к Дурнову.
– Теперь, знать, знако́м, и за нас по-настоящему взялись. А я, признаться, думал, уж все, – заговорил Дурнов, когда они выехали из села. – Запутают они нас теперь… Сердце чует – запутают.
Милиционеры были явлейские, русские, и два арестанта могли свободно говорить, не боясь, что они их поймут.
– Не расчет мне задерживаться в Явлее, время не такое, работа не ждет, – как бы сам себе говорил Кондратий, не поднимая глаз на Дурнова.
– Я тебя не понимаю, знако́м, а мне, думаешь, расчет разъезжать по Явлеям? Еще ладно, если только до Явлея довезут, боюсь, дальше…
– А для чего нас дальше везти? Расскажем опять доподлинно, как ночевали, как ты ночью выходил к лошадям.
– Я тебе, знако́м, в прошлый раз говорил, не надо об этом, а ты все же рассказал, вот они теперь и путают нас… Запутают, я уж знаю, запутают…
Это «запутают», которое часто повторял Дурнов, вдруг навело Кондратия на невероятную догадку. Он до сего времени был убежден, что убийство совершено или Лаврентием, или Архипом Платоновым. Но вот теперь это частое «запутают» да и весь растерянный вид самого Ивана заставили его призадуматься: «А что, если это он сделал? Тогда действительно и меня с ним запутают…» И вдруг страх, отчаянный страх охватил его. Он рос по мере приближения к Явлею, и с этим страхом Кондратий предстал перед следователем.
Проводив мужа, Елена вернулась во двор, окинула его взглядом и подумала, что, пожалуй, одной здесь будет тяжеловато. Кто знает, когда отпустят Кондратия, тем более, что его не просто вызвали, как раньше, а взяли под стражу. Может, даже и не вернется больше. Ведь она догадывалась, о чем не раз ее муж шептался с кумом. Мысль, что она может остаться полной хозяйкой большого добра, взволновала и окрылила ее. Она поспешно направилась к Егору Петухову. Тот не заставил себя уговаривать. Человек он безлошадный, домашними делами управляла его жена, и притулиться куда-нибудь к месту он всегда был рад. Егор собрал мешочек с необходимым житейским имуществом и вышел с Еленой, чтобы сейчас же отправиться на салдинский пчельник. «А к хозяйству я знаю, кого приставить», – думала Елена, возвращаясь домой.
В тени высоких тополей, на мягкой лужайке, со своими подругами резвилась Надя. Елена окликнула ее и сейчас же послала за Николаем.
Николай уже слышал об аресте Кондратия и сам хотел отправиться к Елене. Приход Нади только ускорил его сборы.
– Что это за девочка прибегала за тобой? – спросила Пелагея, увидев, что он торопливо обувается.
– Так, на нижнюю улицу зовут, – отозвался Николай.
– К отцу в поле надо идти, сменить его на пахоте.
– Пусть Агаша пойдет сменить.
– А ты куда?
– По делу.
– Ну коли по делу – тогда и домой не приходи. У тебя дела не домашние. Ты ведь к ней опять собираешься? Ясного белого дня не стыдишься? И у той нет стыда, принимает тебя!
– Хватит! – сердито оборвал Николай мать.
– Чего хватит? – удивилась она, не привыкшая, чтобы дети ей так отвечали.
– Хватит, говорю, на мне ездить, – продолжал Николай. – Я и сам над собой хозяин. Куда захочу, туда и пойду, что хочу, то и делаю…
– Ты так матери отвечаешь!
Под руки Пелагее попался тяжелый валек. Николай, запутавшись в портянках, не успел выскочить из избы. Пелагея вцепилась ему в белые льняные кудри и вальком стала охаживать его по спине. Пока Николай вырвался, валек раза четыре успел прогуляться по нему, а из кудрей внушительный клок остался в руках матери. С одной обутой ногой он выскочил на улицу.
– Не возвращайся обратно домой! – кричала ему вслед расходившаяся мать.
– И не приду, – буркнул себе под нос Николай.
Возвращаться за портянками и лаптем нечего было и думать. Николай присел перед окном на бревно и разул другую ногу.
К Елене пошел босиком. Чтобы не встретиться с кем-нибудь, он стал пробираться тропинкой между огородами. Все же ему предстояло пройти через большой проулок, чтобы выйти к церкви. Он перемахнул через плетень Кыртыма и у церкви неожиданно столкнулся с Захаром Гарузовым и со своей бывшей женой Лизой. В руках у Захара чемодан, у Лизы узел. Видимо, они шли со станции. Николаю стало стыдно. Конечно, был бы он в сапогах и в своей новой сатиновой рубахе, он прошел бы мимо них, даже не взглянул, но теперь он не знал, куда ему деться. Захар с Лизой с удивлением остановились.
– Ты что, в запуски с кем нибудь бегаешь? – спросил Захар, разглядывая его.
Николай даже не нашелся, что сказать. С затаенной завистью смотрел он им в след. Вдруг у него мелькнула дикая мысль: куда пойдет Лиза, к ним или к себе домой? В прошлом году летом она не приезжала, а сейчас, может быть, она вернется к нему? Он бросился обратно, перемахивая через плетни и изгороди, добежал до верхней улицы и, спрятавшись за угол соседского дома, стал ожидать, когда появится Лиза. Она теперь была одна, Захар, вероятно, другим путем пошел на свою Камчатку. Лиза прошла под окнами их дома, даже не взглянув на них. «Все, отрезанный палец не приставишь», – сказал Николай и пошел своей дорогой.
Елена давно уже ждала его.
– Что так долго? – встретила она его легким упреком.
Николай прошел к столу, шлепая босыми грязными ногами по полу. Хотел скрутить цигарку, но кисета не было.
– Курить, что ли, тебе нечего? – заботливо спросила Елена, видя, как он роется по карманам.
– Табак дома остался.
– Велика беда!
Елена открыла окно, позвала Надю и послала ее за папиросами. Николаю сказала:
– Я тебе подарочек приготовила.
– Какой?
Ему еще было не по себе от встречи с женой. От Елены Не ускользнуло его плохое настроение. Она на минуту вышла и вернулась с новыми сапогами в руках. Николай даже подпрыгнул от радости.
– Сапоги! – невольно вырвалось у него.
– То-то же, я знала, чем обрадовать тебя. От Кондратия тайком купила взамен тех. Пойдем, у колодца ноги помой, а я тебе портянки достану. Не малы, чай?
Николай схватил сапоги и тут напялил их на ноги. Со скрипом прошелся по избе.
– Вот когда бы мне встретить их! – воскликнул он.
– Кого? – с удивлением спросила Елена.
– Это я так, от радости, – замялся Николай, расхаживая по избе.
– Хороши? – с довольной улыбкой сказала Елена.
– Спрашиваешь!
С этого дня Николай остался жить у нее. Наутро он уже на салдинской паре гнедых выехал в поле, на пар. «Жизнь все-таки, как я посмотрю, хорошая штука», – думал он, шагая за двухлемешным плугом и понукая откормленных лошадей. На ногах у него поскрипывали новые сапоги.
