Текст книги "Лес шуметь не перестал..."

Автор книги: Кузьма Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

– А-а, пропащий! – воскликнул Канаев, пожимая ему руку. – Что же ты глаз не кажешь? Приехал, а не видно тебя.

Захар не успел ответить Канаеву, как тот сразу же обратился к Дубкову.

– Один – вот этот. Как, подойдет?

– Отчего же? – ответил Дубков, внимательно разглядывая Захара.

– Мы тебя учиться думаем направить, – сказал Канаев Захару. – Поедешь? Школа такая открывается в городе для молодежи.

– Может, я не подойду туда? – со смущением отозвался Захар.

– В самый раз подойдешь, только тебе придется подготовиться немного, так что время до осени зря не теряй. Поговори с Татьяной Михайловной, чтобы она с тобой позанималась. Мы ей с Василием Михайловичем растолкуем, в каком роде заниматься с тобой.

Канаев с Дубковым перешли речку и пошли полем. Захар и не заметил, как глупая собака увязалась с ними. Он проводил их взглядом, задумавшись о том, что ему сказал Григорий. Но вдруг вздрогнул, сообразив, что пока разговаривал с Канаевым, не вспомнил о своей неприязни к нему из-за злополучных слухов о Тане. «Полно, правда ли это? – усомнился Захар. – Уж больно не похоже на Григория».

Лес встретил Захара ласковой прохладой. Молодая листва еще была светло-зеленая и клейкая, словно облитая конопляным маслом. Далеко вглубь Захар не пошел. Нашел сухостойное дерево, срубил его, поколол. У него набралась порядочная вязанка дров. Время приближалось к обеду. Домой идти не хотелось. Захар вышел на просеку, сбросил с плеч вязанку, лег на мягкую мураву, заложив руки под голову. По небу, как легкие холстинки, лениво плыли куски белых облаков. Лес глухо шумел, навевая сладкую дрему. Захар на минуту закрыл глаза, погружаясь в раздумье. «Учиться, – повторял он и сам не верил этому. – Учиться в город…» Думал ли когда-нибудь о таком счастье он, деревенский парень, еще совсем недавно не знавший ни одной буквы? «И Таня будет меня готовить, – проговорил он вслух. – Опять Таня, везде она. Нет, видно, без нее для меня ни одной дороги в жизни…» Он попытался представить ее в своем воображении и не смог.

Обратно Захар пошел другой дорогой и у села чуть-не нагнал вереницу учеников, возвращавшихся с экскурсии. Впереди шла Таня в легком белом платьице и в цветной косынке, накинутой на плечи. Она часто поворачивалась назад, подгоняя отстающих. «Заметила ли она меня?» – подумал Захар, замедляя шаг. И до самой своей избушки он издали наблюдал за ней.

Вечером Захар не вытерпел и собрался сходить в Совет. Надел желтые полуботинки, суконные брюки и синюю сатиновую рубаху с отложным воротником, расчесал густые непослушные волосы.

– Чем не парень? – сказал, глядя на него, Степан. – Не одну учительницу сманит!

Но Захар так на него посмотрел, что Степану сделалось неловко. Он сегодня, в субботний день, вернулся с поля раньше обычного и собирался в баню. Ему все же хотелось поговорить с Захаром, похвалить его.

– Чего же ты сердишься? – начал он опять. – Верно говорю, что ты первый парень на селе. Прошли теперь те времена, когда мы прятались от людей, боялись показаться на улице. Теперь наша берет. Сегодня вот Гриша с волостным председателем поле осматривали: не остается ли у кого незасеянным загон. Видишь, как власть заботится о нас, мужиках. То-то же… Подходили и ко мне. «Свой пашешь?» – спрашивает меня волостной. «Нет, говорю, безлошаднику. – Давай, давай, говорит, помогай…»

Захар не дождался, когда Степан кончит свою длинную речь, ушел.

В Совете Захар, кроме двух стариков – деда Игнатия и церковного сторожа деда Прокопа, никого не встретил.

– Кынцамолия теперь, поди, в бане моется, – проговорил дед Игнатий на вопрос Захара. – Посиди немного с нами, со стариками, может, кто и подойдет. Недавно, знать, приехал? Тебя все не видно было…

– Кынцамолия теперь все больше в школе собирается, – вставил дед Прокоп.

Захар немного задержался с ними. Скрутил цигарку, покурил, невольно прислушиваясь к болтовне стариков. В школу идти было неудобно, да и там сейчас, кроме старой учительницы, никого не могло быть.

– Мы вот с тобой в разных местах служим, а старики, почитай, одинаковы, – говорил дед Игнатий Прокопу.

– И места у нас, почитай, одинаковые, – равнодушно заметил дед Прокоп. – И к моему, и к твоему месту люди ходят. Людные у нас с тобой, Игнаша, места.

– Нет, Проша, – возразил Игнатий. – Места у нас с тобой не одинаковы. Твое место несознательное, а мое обчественное и сознательное, и служит оно всему селу.

– А церковь, по-твоему, не селу служит?

– Церковь – это не Совет. Ты бы хоть кипиратив, что ли, взялся охранять, и мне, глядишь, легче было бы.

– Куда мне с деревянной ногой-то кипиратив охранять, не доверят мужики.

– Хочешь, я с Григорием поговорю?

– Не надо, мне в церковной караулке лучше: зимой тепло, а летом прохладно.

– Вот то-то ты и есть несознательный, – с укоризной заметил дед Игнатий.

– Ладно тебе ругаться, давай лучше погляди картошку, испеклась, наверно.

Дед Игнатий поковырялся в углях. Запахло печеной картошкой. Одну за другой он выкатил из голландки на пол десятка полтора обугленных картофелин.

– Вот бы к ним капустного рассолу, – сказал дед Прокоп, глотая слюну.

Неожиданно вошли Канаев и Пахом.

– Никак тебя не могу приучить, Игнатий Иваныч, к порядку, – недовольно сказал Канаев. – Сколько раз тебе говорил, чтобы ты не пек в голландке картошку. Да еще трубу закрыл. Иль не слышишь, угаром пахнет?

– Угар, Григорий Константиныч, совсем ничем не пахнет. У отца Гавриила есть ефимия, так в ней сказано, что угар – непахучая вещь, – заметил дед Прокоп и, постукивая деревянной ногой по полу, заторопился к Игнатию помочь ему собрать с пола картошку.

– У попа Гавриила, кроме попадьи, есть еще монашка Аксинья, но чтобы была Евфимия, этого я не знал, – сказал Пахом и улыбнулся, сверкнув широкими зубами.

– Тебе смех, а я точно говорю. И эта ефимия не баба, а книжка такая, – немного обиженно сказал Прокоп. – И книжка эта не церковная, а в ней все как есть прописано по-русски. Я хоть читать не умею, но его дочки читали, и я все слышал.

– А я ведь думал, баба, – опять засмеялся Пахом.

– За пустое ругаешь, Григорий Константиныч, как себя помню – в этой голландке картошку пеку, и ни один человек еще ни разу не угорал, – сказал дед Игнатий, собрав картошку в подол длинной посконной рубахи.

– Было время – пек, а теперь надо понять, что здесь у нас сельский Совет. Шли бы вы с дедом Прокопом в его сторожку и пекли там сколько угодно. А то давеча заходит сюда Василий Михайлович Дубков, а у тебя около голландки вот эти висят. Их можно было во дворе повесить, день солнечный. И вообще летом незачем топить голландку.

– Это рыбу ловить меня нечистый таскал. Поймать ничего не поймал, а портки намочил, – сказал Игнатий и снял с голландки сохнувшие штаны.

Старики со своей печеной картошкой вышли из избы.

Канаев сказал Захару:

– Волостная партийная организация просит послать от нас двух молодых людей учиться в губернский город. Я уже говорил тебе: открывается совпартшкола.

– Туда, поди, очень грамотные требуются, а я что? – возразил Захар.

– Очень грамотным и учиться нечего, – заметил Канаев. – Целое лето готовиться будешь.

– А другой кто?

– Николай Пиляев. Надо и его послать, он учиться вроде желает. Пусть, может, там из него настоящего человека сделают. Ну как, согласен?

– В таком деле что спрашивать, – вмешался в разговор Пахом. – Учиться ему позарез надо.

Захар не мог не согласиться с ним. С тех пор как он овладел началами грамоты, учение стало единственным желанием в его жизни. Теперь же перед ним открывалась возможность, о которой он не смел и мечтать. «Кто же это так заботится обо мне?..» – думал Захар, но разобраться в этом вопросе сам не мог, хотя и понимал, что для него неожиданно открывалась широкая дорога, по которой он пойдет, не оглядываясь назад.

5

В воскресенье в Найман откуда-то забрел цирк и расположил свой балаган под ветлами на площади. Вечером перед этим балаганом в первый раз после своего приезда Захар встретился с Таней. Они поздоровались, как обычные знакомые, спросили друг у друга, кто как жил это время. Захар говорил мало и нехотя. Больше рассказывала Таня.

– Знаете, о вашем приезде мне вчера сказал Григорий Константинович, – обронила между прочим Таня и тут же запнулась.

Обоим стало неловко. Захар не заметил, как она покраснела до самых ушей. Оба невольно вспомнили о сплетне, разлучившей их на целую зиму. Чтобы замять неловкость, Захар сказал:

– Все эти дни после приезда я никуда не выходил.

– Напрасно. Я не знала, что вы приехали. Вам говорили об учебе?

– Вчера Григорий Константинович сказал.

«Опять этот Канаев, – недовольно подумал Захар, но тут же мысленно обругал себя. – И впрямь, почему в самом деле не упоминать его?..»

– Поедете? – спросила Таня.

– Конечно. Только вот надо подучиться. Опять вам придется со мной заниматься.

– Мне уже говорили об этом.

– А будет у вас охота возиться со мной летом? Вы, поди, на лето домой собираетесь?

– Мой дом там, где я сама нахожусь, – с улыбкой ответила Таня. – А у вас разве не так? Помните, как вы сами однажды сказали, что, в какую бы сторону ни пошли, все равно к себе домой придете?

«Значит, и она меня не забывает, если помнит все, что я с ней говорил», – подумал Захар, а вслух сказал:

– А все же, не тяжело вам будет заниматься все лето без отдыха? Ведь я, как вы знаете, жаден до учебы, целыми днями не дам вам покою.

– Это еще вопрос, кто окажется напористей, – улыбнулась она и спросила шутя: – Вы не боитесь свирепой учительницы?

– В васильковых глазах свирепости не бывает… Васильки не крапива, они не жгут.

– Вот как! – Таня пристально посмотрела на него. – Это вы в городе научились так говорить?

Захар сделал вид, что не расслышал. Представление в цирке, шло своим чередом: атлет поднимал тяжелые гири, фокусник тянул изо рта разноцветные ленты, глотал горящую паклю, клоун с безобразно намазанным лицом кривлялся и падал, вызывая у зрителей смех.

Таня между тем говорила:

– Тянуть с началом учебы не следует, надо приступать к занятиям завтра или послезавтра.

– По мне хоть сейчас, Татьяна Михайловна, – отозвался Захар.

Ему страшно хотелось уйти отсюда, но он стеснялся предложить это Тане, а уходить один не хотел. Таня сама пришла ему на помощь.

– Чего хорошего смотреть, как он там кривляется? – сказала она.

– Мне самому хотелось уйти отсюда. Только вот на прощанье хочу кое-что показать этим циркачам.

Выбравшись из толпы зрителей, Захар попросил у отдыхавшего силача разрешения попробовать поднять его гири. Тот с усмешкой оглядел фигуру Захара, но все же принес одну из двухпудовых гирь. Захар легко перекинул ее из руки в руку, положил на левую ладонь и, высоко подняв над головой, отбросил далеко в сторону. На него обратили внимание зрители. Раздались ободряющие возгласы:

– Давай давай, меньшой Гарузов, покажи им, как поднимать гири.

– А потяжелее нет? – спросил Захар силача.

Тот ему принес довольно большой железный диск, который сам поднимал обеими руками только до груди. Захар взял диск, обеими руками поднял на уровень плеч, переложил плашмя на ладонь правой руки и поднял над головой. В публике раздались возгласы одобрения. С диском на руке Захар вышел из кольца зрителей и направился к луже близ балагана. Здесь, слегка присев, он вдруг распрямился, и тяжелый диск, описав короткую кривую, шлепнулся в грязную воду, взметнув тучи брызг. Вокруг послышался смех, крики одобрения.

– Зачем же бросать в грязь? – недовольно сказал силач, с трудом извлекая из лужи тяжелый диск.

– Захар! Помоги ему! – кричали из толпы.

Но Захар, отыскав глазами Таню, шагнул к ней, они отошли от балагана.

– Зачем вы это сделали, Захар? – с легким укором спросила она.

– Сам не знаю зачем, захотелось вдруг поозорничать.

Они шли по тому же большому проулку, что и в последний раз осенью, перед расставанием. Таня с веселым удивлением смотрела на своего спутника, не смея коснуться его мускулистой руки. «Ну и силища», – думала она. Долго шли молча, точно боясь нарушить тишину вечера.

– Помните это место, где я галошу потеряла, а вон там вы меня на руках перенесли? – тихо сказала Таня, когда они подходили к школе.

– Все помню, Таня, – в тон ей отозвался Захар, и ему показалось, что он до сих пор ощущает вес ее тела.

Их нагнал незнакомый человек и обратился к Захару.

– Ваша кидала грязь наша гиря?! – сказал он с сильным восточным акцентом.

Захар не сразу нашелся. Ему теперь и самому было совестно за свой поступок.

– Захар, извинитесь перед ним, – толкнула его в бок Таня.

– Скажи, ваша кидала гиря?! – настойчиво требовал циркач.

– Ну я, – наконец ответил Захар.

– Я есть хозяин цирка, – начал незнакомец, прикладывая правую ладонь к груди. – Прошу ваша идти работать мой цирк. Буду давать пятьдесят рублей жалованья.

Захар улыбнулся, а Таня не выдержала, рассмеялась. Они ожидали чего угодно, но только не этого, думали, что циркач будет ругать Захара за озорство.

– Зачем мне твои пятьдесят рублей? – сказал Захар. – Ты того, прости, брат, меня, что в грязь закинул твое колесо.

– Я буду давать тебе сто рублей!

– Нет, и ста рублей не надо.

– Душа любезнай, сто рублей буду давать. Мой цирк – кароший цирк. Мой цирк смотреть каждый ярмарка, каждый село. Ты будешь очень довольный. Сто рублей тебе мало?

– Дело не в деньгах, – улыбнулся Захар.

– Сто рублей ни один артист у меня не получает, а тебе я дам, айда и кидай гири, куда хочешь, только на людей не кидай.

– Нет, не пойду. Ни за сколько не пойду, – решительно сказал Захар и двинулся дальше, обходя неожиданного собеседника.

– Напрасна, ах как напрасна не хочешь работать мой цирк. Мой цирк – кароший цирк. Будешь после каяться, да я не буду здесь. Подумай карошо, маладой человек, до завтра падумай, а утром придешь мой цирк…

Но Захар уже не слушал его. Он шел, украдкой поглядывая на Таню.

– Я не сказал вам, Татьяна Михайловна, – заговорил Захар, когда они отошли довольно далеко, – как в городе почувствовал, что вы для меня значите. Куда ни пойду, куда ни повернусь – всюду вы. Кажется, что сама жизнь моя началась с того дня, когда я впервые увидел вас…

Таня молчала, смотря себе под ноги, точно боялась поднять глаза. Лицо у нее потемнело, губы были плотно сжаты. На щеках вспыхивал румянец. Признание застало ее врасплох. А Захар все говорил и говорил о том, как он после работы ночами думал о ней…

Так они дошли до дома Сергея Андреевича. Остановились у ворот. Но Тане не хотелось уходить домой. Ей все это время так недоставало его.

– Посидим в саду, – предложила она.

Они прошли в небольшой опрятный садик Сергея Андреевича и сели на скамейку под старой, корявой черемухой. Захар опять начал было говорить о своих чувствах, но Таня осторожно положила на его руку свою узенькую ладонь.

– Не надо, Захар, сейчас об этом, – сказала она. – Меня все время мучает мысль: как вы могли тогда поверить тому?

Захар неосторожно спросил:

– Значит, ничего такого не было?

Таня вздрогнула, ее васильковые глаза потемнели. Захар смутился, виновато опустил голову.

– Давайте никогда больше не будем возвращаться к этому ненужному разговору, – сказал он.

За полями в густую пелену тумана и пыли садилось багровое солнце. Где-то далеко за огородами блеяли овцы и мычали телята – должно быть, возвращалось стадо. С площади доносилось пение девушек. Из задней калитки двора с пустыми ведрами показалась Лиза. Заметив Таню и Захара, она поставила ведра и подошла к ним.

– Вы чего же ушли с представления? Эх, и интересно было! – сказала она. – И другие парни пробовали поднимать ихние гири, только то железное колесо никто не мог поднять, а Колька Пиляев от натуги штаны порвал. Так и треснули по швам. Смеху сколько было…

Лиза громко засмеялась.

– Что же вы молчите? – удивилась она, видя, что ее рассказ совсем не трогает их. – А, понимаю: помешала я вам…

Она, быстро повернувшись, пошла к колодцу.

– Что ты, Лиза?! – крикнула ей вслед Таня, но та и не обернулась.

Появление Лизы словно растопило Ледок между молодыми людьми, возникший из-за необдуманного вопроса Захара. Они опять разговорились. Таня спрашивала, как и где он работал зиму. Потом снова заговорили об учебе и не заметили, как прошел вечер, как прошла короткая майская ночь. Пора было расставаться.

Еще немного задержались у ворот.

– Я позавчера был в лесу, – сказал Захар, не выпуская руку Тани. – А когда шел обратно, видел вас с учениками. Долго шел за вами. Смотрел…

– Что же не подошли?

– Неловко было, я дрова нес.

– И много, должно быть, несли! – смеясь, сказала Таня, вспомнив, как он поднимал тяжелый чугунный диск.

– Уряж Матрена сказала, что на недельку хватит.

– А я цветы принесла с поля, огромный букет. Хотите, покажу?

Таня шмыгнула в калитку и вскоре появилась в окне с букетом полевых цветов. Захар поднялся на завалинку, и они одновременно склонились над цветами.

Она смотрела из-за цветов и улыбалась глазами.

– Ну, идите же, – опять сказала она, но, закрыв окно, продолжала смотреть сквозь стекло; наконец она махнула цветами и скрылась.

Слышно было, как в доме встали, вышли в сени. Захар спрыгнул с завалинки и зашагал по улице. Он только теперь увидел, что совсем рассвело и скоро будут гнать стадо. Он шел точно пьяный, покачиваясь и оступаясь. Навстречу ему показались Иван Воробей и его подпасок с небольшими котомками за плечами и длинными кнутами, извивавшимися по дороге, как змеи. Иван подмигнул Захару и сказал подпаску:

– Вот вырастешь большой, и ты до этих пор будешь гулять.

– Я больше не вырасту – возразил мальчик.

– Кто тебе сказал?

– Брат.

– Обманул он тебя, все люди растут.

Захар не слышал, о чем они говорили дальше. Чтобы, избежать встреч, он свернул в проулок и пошел задами.

Найман просыпался. Он начинал скрипеть воротами, дверьми домов; распелись петухи, замычали коровы, заблеяли овцы, закудахтали куры, задребезжали телеги и рыдваны. От озерного луга с гиканьем и свистом пронеслись верхом на лошадях мальчишки и парни, что были в ночном.

Захар шел и ликовал при виде просыпающегося села. Все ухабы жизни как-то сгладились в его представлении в это утро. И не было ничего лучше этой жизни, такой, как она есть. Даже старухи, вышедшие на огороды поливать капусту, еще совсем недавно так бессовестно злословившие про его любимую девушку, казались ему преисполненными душевной красоты. Все недоброе сейчас забылось, как забывается темень ушедшей ночи, как забываются морозы прошлой зимы. Наступал новый день, с цветущими садами, с молодой завязью яблок.

Спать Захару не хотелось. Он был сильно возбужден пережитым за эту ночь. Степан собирался в поле, когда Захар дошел до своей избушки. Торопливо переодевшись, Захар вскочил в телегу и взял вожжи. Лошадь, почувствовав его сильные и умелые руки, взяла с места рысью. Утренний ветерок пахнул в лица сидящих в телеге, точно над ними пролетела стая больших крылатых птиц.

6

Никогда Захар не думал, что так быстро может лететь время. Еще совсем недавно была весна, когда он засел за учебники, а теперь уже и лето кончается. Убранные с полей снопы лежали на токах, сложенные в скирды, ждали обмолота. В воздухе повеяло сентябрьской прохладой, ночи стали совсем холодными. По берегу Вишкалея дважды покошенный луг потемнел, и лес изменил окраску. Он еще не пожелтел, но уже не был зеленым. Цветы остались самые поздние, и то лишь по краям дорог и тропинок или в сухих лощинах. Осеннее увядание приближалось с каждым днем. Но что из того, если на душе у человека весна, и сам он своими чувствами скрашивает жизнь.

Захару жизнь теперь казалась прекрасной, несмотря на то что уряж Матрена вплоть до самого нового урожая пекла хлеб из картофеля и частенько за обедом приходилось довольствоваться щами из щавеля. Жизнь казалась привлекательной и другим Гарузовым. Каждый из них находил в ней хорошее, строил свои планы, заглядывал в будущее. Степан весь ушел в свое хозяйство, в нем теперь была лошадь и росла телочка, которая вот-вот станет коровой. Пахом с головой ушел в дела села, учился и работал вместе с Канаевым, строил новую жизнь. Захар, каждый день встречаясь с Таней, был счастливейшим человеком во всем Наймане. Он любил, и эта любовь для него была своего рода светом, который освещал его дорогу в будущее. В прошлом году Захар только научился читать и писать, но он с такой энергией взялся за дело, что лето для него не прошло даром. Таня удивлялась, как он все схватывает на лету. В первое время с ним вместе занимался и Николай Пиляев, но вскоре это ему надоело. Он заявил, что и так все знает, а чего не знает, там, в школе, подучит. Захар и Таня не очень печалились об этом. Николай только мешал им заниматься.

Таня радовалась успехам Захара, но к радости ее подмешивалась иногда и грусть: скоро все это кончится. Она любила его, хотя и старалась не выдавать себя. Молчал о своей любви и Захар. С весны, когда Таня сказала ему, что сейчас не надо говорить о своих чувствах, он больше об этом не заговаривал. По красноречивым взглядам, по внимательному отношению, по сотне мелочей она видела, как он ее любит, и теперь даже хотела, чтобы он говорил о своей любви, но сама она не могла открыться ему. Из живой, говорливой девушки в его присутствии она превращалась в тихую, даже застенчивую. Лиза уже не раз замечала. «Что с тобой, Таня? Тебя словно подменили». Она, конечно, знала о ее любви. Девушки часто делились друг с другом сокровенными тайнами. Так Таня узнала, что Лизе Николай Пиляев нравится больше, чем Иван Воробей. Таня не одобряла ее выбора, но Лиза сердилась, если она плохо отзывалась о Николае.

– Что мне твой Воробей! – с возбуждением возражала Лиза. – Пастушок найманский, и все. А этот поедет в город учиться, начальником сделается…

– Жизнь изменчива, Лиза, – старалась убедить Таня свою подругу. – Сегодня Иван пастух, а в будущем может стать большим человеком.

– Что-то не верится, чтобы пастух большим человеком сделался. Будешь всю жизнь слушать его дудку, а хорошего ничего не увидишь.

Таня умолкла. В любовных делах советовать бесполезно, сердце само выбирает. Пусть попробуют ей сказать, что Захар плох, не ровня ей, разве она послушает?

В начале сентября из города пришло письмо, в котором говорилось, что учеба во вновь открытой школе начнется только в первых числах ноября. Впереди было еще полных два месяца. Чтобы они не прошли даром, Захар опять засел за книги. Теперь, с началом занятий в найманской школе, он встречался с Таней только по вечерам.

Однажды поздно вечером, проводив Таню, Захар задержался под окном Сергея Андреевича. Из-под навеса сарайчика, что возле ворот, доносился сдержанный говор. Захар узнал голос Николая. В руках он держал свернутую цигарку: спичек в кармане не оказалось. Решил заглянуть под навес, попросить прикурить у Николая. Там сидели на старых перевернутых дровнях Николай и Лиза.

– Спичек у тебя нет? – спросил Захар, останавливаясь у входа.

– Я и сам до смерти хочу курить, вот табаку нету, дай на цигарку, а спички сейчас нам Лиза вынесет.

– Да не стоит, – начал было Захар. – Я думал, у тебя есть.

– Погоди, сейчас вынесет.

Лиза в темноте отодвинула в заборе доску и полезла во двор.

– Видишь, где у моей невесты вход, – проговорил Николай. – Это она чтобы домашних не тревожить. И хитрый же народ эти бабы.

– Невеста, говоришь? – переспросил Захар.

– А чего же? У нас с ней, брат, все слажено, не сегодня-завтра свадьбу сыграем. И задатками обменялись: она мне дала свой шелковый платок, зеленый с бахромой, ну, а я ей сатиновую рубаху отдал. Так что у нас дело на мази.

– А как же с учебой теперь? – спросил Захар.

– О, до учебы еще далеко – целых два месяца, можно не одну свадьбу сыграть.

– Скучать там в городе по невесте не будешь?

– В гости к нам с Таней будут ездить.

Немного помолчав, он спросил:

– В дружки ко мне пойдешь?

– Не знаю, никогда я не бывал дружкой, но уж если ты непременно хочешь меня – что ж, пойду.

Доска в заборе опять скрипнула, возле них появилась Лиза. Она сама зажгла спичку и дала им по очереди прикурить. Захар мельком взглянул на освещенное лицо Лизы, и ему подумалось: «Не в свой лапоть обувается девка».

– Ну, бывайте здоровы, – произнес он вслух. – Мешать вам больше не буду.

Он вышел из-под навеса, оставив их одних.