Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 46 страниц)

Кристофер Хибберт
Королева Виктория

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1819-1861

1. СЕМЬЯ

«Черт возьми! Вы знаете, как его сестры называют его? Боже мой! Они называют его Джозеф Простак!»

Сидя за завтраком в арендованном доме в Брюсселе в декабре 1817 г., Эдуард, герцог Кентский, четвертый сын короля Георга III, небрежно бросил утреннюю газету «Морнинг кроникл» своей миловидной любовнице Джулии де Сен-Лоран и начал открывать поступившие утром письма. «Я не успел это сделать, – сообщил он позже Томасу Криви, остроумному и весьма популярному политику, который также проживал в то время в Брюсселе по экономическим соображениям, – поскольку в следующую минуту мое внимание было приковано к странному звуку, вырвавшемуся из горла мадам де Сен-Лоран, и ее конвульсивному движению. В течение какого-то времени я был весьма серьезно озабочен ее состоянием, а потом, когда она пришла в себя, расспросил о причине столь необычного волнения. Она показала на статью и «Морнинг кроникл».

В этой статье сообщалось о смерти во время родов принцессы Шарлотты, единственного законнорожденного ребенка его старшего брата, принца-регента, вынужденного жениться по настоянию герцога Кентского и других бездетных членов королевской семьи в интересах продолжения рода и престола. И хотя позже было установлено, что король Георг III имел по меньшей мере пятьдесят шесть внуков, в то время ни один из них не обладал законными правами на престол и не считался законным наследником.

Принцу-регенту, который должен был стать королем Георгом IV после смерти своего отца в 1820 г., было в то время пятьдесят пять лет. Он жил отдельно от своей постылой жены и беззаботно пребывал в роскоши в своем лондонском Карлтон-Хаус и в экзотическом дворце «Морской павильон» на морском побережье в Брайтоне. Второй сын короля, герцог Йоркский, также был женат и также жил отдельно от жены, которая вела эксцентричный образ жизни в Оутлендз-Хаус в графстве Суррей, где в 1820 г. и отошла в мир иной в окружении бесчисленного количества домашних собак, обезьян и попугаев.

Другой брат регента, герцог Кларенский, который после смерти герцога Йоркского унаследовал королевский трон под именем Вильгельма IV в 1830 г., в течение нескольких лет жил с актрисой Дорой Джордан, подарившей ему десять очаровательных Фицкларенсов и умершей за год до кончины принцессы Шарлотты. А сейчас он был свободным и мог выгодно жениться, чтобы поправить свои финансовые дела и выплатить долг в 56 тысяч фунтов, преследовавший его в течение последних лет. После нескольких неудачных попыток заполучить богатеньких наследниц из числа английских или зарубежных он, в конце концов, нашел невесту в лице принцессы Аделаиды – домашней, добродушной, но не обладающей теми лучшими чертами, которыми могла бы обладать старшая дочь герцога Саксен-Кобург-Мейнингенского. Однако ей не удалось стать столь удачливой матерью для своих детей, какой была миссис Джордан. Обе ее дочери умерли еще в младенческом возрасте.

Из троих младших братьев герцога Кентского только у одного были дети. Этим отличился герцог Суссекский, страдающий астмой человек, которого Томас Криви называл «миролюбивым и обязательным», но обладающим «ничтожным характером, приближающимся к последней степени деградации». Он женился в 1793 г. в Риме на своенравной леди Огасте Мюррей, которая была на несколько лет старше его и обладала твердым и весьма неуживчивым характером. Она была дочерью грифа Данмора и родила герцогу двоих детей, но, поскольку этот брак противоречил Королевскому акту о бракосочетании от 1772 г., в соответствии с которым любой брак членов королевской семьи считался недействительным без предварительного согласования с Короной, король и объявил брак недействительным, а следовательно, всех детей от этого брака – незаконными. Старшему брату герцога Суссекского – неуверенному в себе, мнительному, не пользующемуся популярностью и реакционно настроенному протестанту герцогу Камберлендскому, чья внешность была обезображена тяжелой раной на голове, которую он получил во время службы в ганноверской кавалерии, – каким-то образом удалось получить разрешение на брак с принцессой Фредерикой Стрелиц-Мекленбургской, племянницей его матери, королевы Шарлотты. Устроить этот брак, однако, было весьма нелегким делом, поскольку королева Шарлотта решительно выступала против подобной партии. Вероятно, до нее дошли скандальные слухи о поведении принцессы, которая уже дважды побывала замужем и, как поговаривали, убила если не обоих мужей, то по крайней мере одного из них. Вскоре она родила герцогу ребенка, который сразу же умер.

Самый младший из братьев, герцог Кембриджский, был еще неженатым и в то время пользовался репутацией человека респектабельного, в высшей степени ответственного и независимого в финансовом отношении. А вот когда он женился на принцессе Августе Гессен-Кассельской в августе 1818 г., то его отпрыски от этого брака были настолько неудачными, что вполне могли быть отвергнуты герцогом Кентским, который прилагал немало усилий для того, чтобы стать отцом будущей королевы Англии. Герцог Кентский был крайне недоволен тем, как складывалась его жизнь. Получив военное образование в Германии, он так и не сделал блестящей карьеры и всю оставшуюся жизнь пребывал в уверенности, что незаслуженно обойден судьбой. Он служил на Гибралтаре, в Канаде и Вест-Индии и во всех этих местах пользовался репутацией крайне экстравагантного человека, который отличается вместе с тем чрезмерной приверженностью к строгой армейской дисциплине. Так, например, он постоянно требовал, чтобы все находящиеся под его командованием военнослужащие вставали чуть свет и выходили на построение в безупречном виде. При этом он безжалостно наказывал всех, кто демонстрировал непослушание или нарушал воинскую дисциплину. В результате таких драконовских мер более 400 человек были наказаны за нарушение установленной формы одежды, а 999 – максимально дозволенное количество военнослужащих – понесли наказание за дезертирство. Из Канады он был выслан по обвинению в «зверской жестокости», а после аналогичных обвинений в Гибралтаре он был отозван оттуда. Его старший брат герцог Йоркский, исполнявший в то время обязанности главнокомандующего армией, обвинил его в том, что тот своим безобразным поведением провоцирует мятеж среди военнослужащих. При этом ему дали ясно понять, что вся его военная карьера «от начала до конца была отмечена бессмысленной жестокостью и насилием» и что на ее продолжение он может больше не рассчитывать.

Чарльз Гревилл, автор воспоминаний и член Тайного совета, отмечал в своем дневнике, что герцог Кентский был «величайшим мошенником из всех, кто избежал виселицы», в то время как герцог Веллингтон, которому Томас Криви пересказал эту историю о злоключениях герцога, считал последнего просто забавным человеком. Криви подошел к Веллингтону на одном из балов в Брюсселе, где герцог служил после поражения Наполеона под Ватерлоо командующим объединенными вооруженными силами на континенте, и Веллингтон сказал ему: «Ну, Криви, что там у вас произошло с капралом на этот раз?» Криви пересказал ему содержание недавно состоявшегося разговора с герцогом Кентским, «после чего, – как отметил позже Криви, – герцог Веллингтон взял меня за пуговицу мундира и сказал: «Черт возьми! Вы знаете, как его сестры называют его? Боже мой! Они называют его Джозеф Простак!» (бесстыдный лицемер в «Школе злословия» Шеридана). После этого он так громко рассмеялся, что все вокруг стали оборачиваться и недоуменно спрашивать, что произошло».

И все же у герцога Кентского имелись не только дурные черты, но и хорошие, что признавал и сам Веллингтон. Он был неплохим человеком, довольно умным и словоохотливым собеседником, обладал несомненным даром мимикрии и часто потешал публику застольными рассказами. Он также считался весьма ответственным корреспондентом и всегда держал при себе трех или четырех секретарш. Кроме того, он увлекался музыкой, и когда был при деньгах, то приглашал к себе какой-нибудь большой оркестр.

Как и все его братья, кроме, пожалуй, герцога Кембриджского, герцог Кентский почти постоянно находился по уши в долгах. Те несколько благотворительных организаций, которым он великодушно предоставил право называться его именем, получали деньги от самых разных людей и практически никогда не возвращали эти долги. Это обстоятельство доставляло герцогу немало огорчений, так как он все время сожалел, что не получает вознаграждения, в полной мере соответствующего его высокому статусу принца крови.

И тем не менее, несмотря на все свои ошибки и недостатки, герцог Кентский был способен на глубокое и искреннее чувство, и это чувство неизбежно возвращалось к нему не только со стороны мадам де Сен-Лоран, но также и со стороны принцессы Шарлотты, которая считала его своим любимым дядей, и Марии Фицгерберт, вдовы-католички, на которой принц-регент был женат непризнанным браком; герцог поддерживал с ней весьма тесные дружеские и интимные отношения. Почти тридцать лет герцог терпеливо жил с мадам де Сен-Лоран и затем сделал все возможное, чтобы смягчить горечь расставания, объявив, что долг перед семьей вынуждает его отправить ее в Париж, где она должна жить вместе со своей сестрой. «Можете себе представить, мистер Криви, – делился он своим несчастьем с известным вигским политиком, – какова была сила тех обстоятельств, которые заставили меня расстаться с ней. Я протестовал, доказывая, что ее дальнейшая судьба совершенно непредсказуема... Но прежде чем это дело завершится, я хотел бы надеяться, что справедливость по отношению к ней со стороны нации и правительства будет полностью соблюдена... Ее незаинтересованность в этом деле вполне соответствует ее честности».

Он действительно позаботился о том, чтобы она получила весьма солидное жалованье, а потом попросил своих друзей присмотреть за тем, как она устроилась в Париже и как там живет под именем графини де Монтгенет – почетного титула, предоставленного ей королем Франции Людовиком XVIII. «Наш неожиданный разрыв, – объяснял герцог, – был вызван моим долгом перед семьей и страной вступить в законный брак, а вовсе не нашими взаимоотношениями, которые выдержали проверку временем, испытаны 28 годами совместной жизни и всегда отличались настолько глубокой взаимной привязанностью, что только смерть одного из нас могла бы покончить с этим». Позже он выражал свою глубокую благодарность Криви и его супруге за доброе отношение к «дорогой графине», причем особое внимание просил их уделять откровенному и весьма подробному рассказу «о ее здоровье, внешности и настроении».

В то время герцогу Кентскому было сорок девять лет. Это был высокий, полный и по-своему статный человек, с роскошными бакенбардами, выкрашенными в темно-коричневый цвет, и почти лишенной волос головой. От него постоянно разило чесноком, а его повседневная одежда пропахла табаком. С женщинами он был чрезвычайно обходителен и подчеркнуто вежлив. У него были толстые, мясистые губы и слегка выпученные, как у всех представителей Ганноверской династии, глаза, однако, несмотря на это, он считался по-своему красивым мужчиной и гордился солдатской выправкой.

Герцог имел давние и прочные привычки, вставал всегда в пять часов утра, то есть даже раньше, чем его отец, и всегда ел и пил в точно установленное время. Словом, у него были нее основания считать, что если в конце концов найдется соответствующая его статусу жена, то он вскоре может стать отцом таких же здоровых детей, как и сам. А начал герцог искать подходящую для себя пару еще до смерти принцессы Шарлотты, в душе надеясь, что парламент установит ему приличное жалованье, ничуть не уступающее по размеру жалованью его брата-регента, который тоже получил солидное вознаграждение после своего нашумевшего брака с принцессой Каролиной Браншвейгской. Эдуард решил, что жалованье герцогу Йоркскому после его женитьбы в размере 25 тысяч фунтов стерлингов в год будет надежным «прецедентом».

Взяв в долг у русского царя одну тысячу фунтов на поездку в Германию, он навестил сестру царицы, принцессу Екатерину Амелию Баденскую, но остался не удовлетворен внешним видом «старой девы» сорока одного года, с которой повстречался в Дармштадте. Позже все его внимание было обращено на принцессу Викторию – сестру принца Леопольда Саксен-Кобургского, который женился на дочери регента, принцессе Шарлотте.

Сперва регент воспротивился браку своей дочери и принца Леопольда. Хотя он и признавал, что принц Леопольд – красивый, одаренный и в высшей степени приятный молодой человек, который, судя по всему, будет хорошо относиться к своей жене, но что-то в его поведении давало ему основания опасаться за будущее дочери. Принц отличался слишком фривольным поведением, у него отсутствовал вкус, а его манера осторожничать во всем просто раздражала регента. Имея давнюю склонность давать людям остроумные прозвища, регент назвал принца «полумаркизом». Гораздо менее изобретательный в этом смысле лорд Фредерик Фицкларенс предпочел более точное прозвище – «Чертов плут», а княгиня Ливен, жена русского посла, нашла его «вялым... медленно соображающим, неостроумным, хитрым, как иезуит, и смертельно скучным».

Однако при всем этом он имел своих поклонников и сторонников. Леди Илчестер, к примеру, поведала друзьям, что он «не лишен очарования, по крайней мере во внешности и в манерах поведения». По ее словам, он был похож «на англичанина во всем, кроме непринужденности, элегантности и раскрепощенности». Обнаружив этот обескураживающий диссонанс, регент с раздражением узнал, что его брат, герцог Кентский, всячески способствовал этому браку, и что вся корреспонденция между молодыми проходила через его руки.

Принцесса Шарлотта и сама была не в восторге от своего поклонника, «принца-плута». Если ей и суждено выйти за него замуж, говорила принцесса друзьям, то сделает это она «в высшей степени спокойно и с максимальным равнодушием». Но когда Шарлотта узнала его получше, то фактически влюбилась в него. Со временем она пришла к выводу, что он является «единственным существом в мире, который устраивает меня и делает не только самой счастливой женой, но и просто хорошей женщиной». Он же, в свою очередь, был верным и преданным мужем. Их совместная жизнь, проведенная в основном в Клэрмонт-парке, прекрасном доме, выстроенном в 1771 г. для первого лорда Клайва и купленном специально для них на окраине Эшера, была вполне счастливой. После смерти жены Леопольд был вне себя от горя, долго стоял на коленях перед кроватью и в течение часа целовал ее безжизненные похолодевшие руки. Однако при этом он счел возможным написать своей сестре в Аморбах, настойчиво рекомендуя не отказывать герцогу Кентскому, который предложил ей руку и сердце.

Этот совет, изложенный в чрезвычайно сложном и длинном письме, полученном ею вскоре после прибытия герцога в Аморбах, поначалу был встречен без особого энтузиазма. Несмотря на свой возраст, а ей тогда исполнился тридцать один год, принцесса Виктория была до этого замужем за сварливым и склочным принцем Лейнингеном, от которого имела двоих детей – принца Чарльза одиннадцати лет от роду и принцессу Феодору десяти лет. Разумеется, ее одолевали сомнения. Она была озабочена будущим своих детей, делала все возможное для успешной карьеры сына и не могла не обращать внимания на многочисленные предупреждения своих друзей и близких относительно герцога Кентского. Кроме того, она не имела никакого желания поступаться своей независимостью, которой дорожила все зги годы. Выйдя замуж в семнадцать лет, она так и не приобрела надлежащего опыта в семейных делах.

Однако со временем вдовствующая принцесса изменила свое мнение о герцоге. Она не знала английского и с трудом испаивала новый для себя язык. Позже, уже в Англии, она требовала, чтобы во всех текстах ее речей передавалось фонетическое звучание, например: «Ай хев ту регрет, биинь эз ет соу литл конверсент ин зе инглиш лэнгвич, уич облейджиз ми ту сей ин э фью уордз, зэт ай эм моуст грейтфул фо ёр конгретулейшн». Однако ее всячески заверяли, что в Англии ее ждут прекрасный прием и такие же почести, какие оказывались и ее брату принцу Леопольду, который сумел понравиться англичанам после смерти своей жены.

2. РОДИТЕЛИ

«Внимательно приглядитесь к ней, так как именно она будет королевой Англии».

Герцог Кентский и вдовствующая принцесса Саксен-Кобургская заключили брачный союз вечером 29 мая 1818 г. в замке Эренбург, что в Кобурге. Мать принцессы, герцогиня Кобургская, также вдовствующая, проводила их в спальню, навестив на следующее утро и увидев «сидящими вместе в обстановке дружеской интимности». Вскоре после свадьбы они отправились в Клэрмонт-парк, где и провели свой медовый месяц. Дом этот был великодушно предоставлен им принцем Леопольдом, который снимал его пожизненно в дополнение к дворцу Мальборо в Лондоне и к весьма щедрому жалованью со стороны правительства в размере 50 тысяч фунтов стерлингов в год.

Брак герцога и герцогини Кентских начался с семейной гармонии и сохранял это свойство в последующие годы. Герцогиня была довольно полной женщиной и отнюдь не писаной красавицей, однако она отличалась добросердечностью, нежностью, постоянно нуждалась в защите и помощи и во всем зависела от более опытного в жизни мужа, который был к тому же намного старшего ее. Причем делала это в самой приемлемой и приятной для него манере. На письмо, в котором принцесса известила герцога о своем согласии принять его предложение руки и сердца, тот ответил, что он «не более чем солдат пятидесяти лет и после тридцати двух лет военной службы вряд ли сможет всецело покорить сердце молодой и очаровательной принцессы, которая к тому же намного моложе его». И тут же добавил, что будет заботиться о ней со всей нежностью и страстью, на которые только способен, чтобы она могла не обращать внимания на разницу в возрасте. И он не обманул ее. «Она действительно счастлива и вполне довольна своей судьбой, – писала своей дочери в марте следующего года вдовствующая герцогиня Кобургская. – Герцог Кентский стал прекрасным мужем». Эту же мысль подтвердила и его сестра, принцесса Огаста. «Она просто обожает его, – отмечала та, – и они прекрасно ладят друг с другом».

К тому времени герцогиня Кентская была уже беременна и с нетерпением ожидала рождения ребенка в мае того же года. Муж настаивал на том, чтобы ребенок появился на свет в Англии, и чтобы ни у кого не возникло сомнений относительно его прав на королевский трон. Именно такую судьбу, согласно слухам, его ребенку предсказала цыганка на Гибралтаре. Сам же он никогда в этом не сомневался, хотя нельзя было исключать возможности того, что, несмотря на преждевременную» смерть двоих детей герцогини Кларенской (т.е. жены Вильгельма), она родит ребенка, который будет иметь больше прав на престол, чем сам герцог Кентский.

«Мои братья не отличаются таким хорошим здоровьем, как я, – не без удовольствия подчеркивал он. – Я вел здоровый образ жизни и переживу их всех. Корона рано или поздно перейдет ко мне и моим детям».

Однако в тот момент у него не было никакой возможности вернуться в Англию с женой до родов. Джозеф Хьюм, близкий друг герцога Кентского и радикально настроенный политик, усилил его опасения относительно будущего статуса ребенка. Он сказал, что может наступить такое время, когда законные права ребенка на престол «вызовут весьма серьезное сопротивление, связанное с тем, что наследник престола родился за пределами Англии».

В попытке разрешить эту чрезвычайно сложную дилемму герцог Кентский обратился за помощью к своему брату, принцу Уэльскому, регенту Англии. Он уже имел немало неприятностей с негативно настроенной к нему палатой общин, которая отклонила его просьбу повысить государственное жалованье членам королевской семьи в том случке, когда они заключают брак по своему усмотрению. Этот отказ был настолько обоснованным, что даже герцог Веллингтон счел за благо поддержать его. «Ради всего святого, – воскликнул он в отчаянии, – здесь накопилось немало сложных проблем, требующих безотлагательного разрешения! Эти люди будут камнем на шее любого правительства. Ведь они оскорбили, причем оскорбили персонально, почти две трети джентльменов Англии, и стоит ли после этого удивляться, что ими будет сделано все возможное, чтобы вытащить их в палату общин и взять реванш за прошлые унижения. Тогда это будет единственной возможностью правительства отыграться на принцах крови, и я не сомневаюсь в том, что они ее не упустят».

Герцог Кентский, долго питавший надежду получить от правительства жалованье в размере 25 тысяч фунтов стерлингов в год и доход в размере 12 тысяч фунтов, отказался от; предыдущих долгов, пояснив, что «в противном случае вся нация окажется его должником». При этом он добавил в своем весьма пространном письме брату-регенту, что ему понадобятся большая яхта для пересечения пролива Ла-Манш, значительные суммы для проведения ремонта апартаментов в Кенсингтонском дворце, деньги на питание для него и всей его семьи, включая многочисленную прислугу, а также возможные дотации на содержание и проживание герцогини и ее детей в приморских городах Брайтон или Уэймут, если это потребуется по рекомендации врачей.

Все эти требования вызвали у регента, который и раньше не очень-то заботился о судьбе брата, приступ негодования. Его раздражали не только чрезмерные финансовые притязания герцога Кентского, но и его весьма сомнительные дружеские связи с политическими радикалами вроде Джозефа Хьюма и Роберта Оуэна. Последний, в частности, прослыл социальным реформатором, поддерживающим практически все оппозиционные правительству организации. После долгих и мучительных раздумий он порекомендовал своему секретарю вежливо отклонить все требования герцога Кентского, сославшись на слишком нежный возраст ребенка и опасности, связанные с перемещением его в другую среду. Дескать, родившемуся на континенте ребенку будет легче адаптироваться к привычным условиям, а родители смогут сэкономить деньги и освободить герцогиню от «всех опасностей и неприятностей, которые могут возникнуть во время длительного морского путешествия». И добавил, что если герцог Кентский все же будет настаивать на немедленном возвращении в Англию и найдет соответствующую этому путешествию значительную сумму, то ему не стоит «возлагать надежды на сердечный и доброжелательный прием».

Обескураженный вначале этим ответом, герцог Кентский вскоре пришел в себя, восстановил свойственное ему присутствие духа и приступил к сбору денег для возвращения в Англию. К концу марта с помощью герцога Кембриджского и других своих верных друзей, включая лорда Дандеса, графа Фицуильяма, лорда Дарнли и Олдермана Мэттью Вуда (известного химика и предприимчивого торговца, который прославился своими радикальными взглядами в городском сонете Лондона), он собрал более 15 тысяч фунтов стерлингов и 28 марта отправился со всей семьей и многочисленной свитой из Аморбаха в Кале. Это был довольно странный караван карет и повозок, где нашлось место всем домашним животным и, в частности, даже певчим птицам. Возглавляли эту процессию герцог и герцогиня, причем герцог сам управлял фаэтоном, чтобы хоть как-то сэкономить на этой поездке. За главным фаэтоном следовали кареты с баронессой Шпэт, фрау Сиболд, известным врачом и хирургом из Геттингенского университета и с другими придворными служащими. Далее ехала карета с бумагами и семейным архивом, а после нее еще одна карета, с дочерью герцогини принцессой Феодорой, ее гувернантками и английской прислугой. Вслед за этим шли кабриолет с двумя придворными поварами и кареты с английскими слугами, придворными, охранниками и личным врачом герцогини доктором Уилсоном.

Погода была чудесной, кавалькада карет двигалась медленно, а все придорожные заведения, в которых им приходилось останавливаться, не огорчали путешественников неподобающим обслуживанием. 5 апреля караван миновал город , Кёльн, а сутки спустя они достигли Кале, где, к величайшему удовольствию герцога Кентского, их уже ждала на причале яхта, которая должна была доставить их в Англию через Ла-Манш. После нескольких дней томительного ожидания благоприятной погоды в Кале 24 апреля они отплыли в Дувр и вскоре расположились в Кенсингтонском дворце, где 24 мая 1819 г. после шестичасовых родовых схваток ранним холодным утром в пятнадцать минут пятого и родился их первый ребенок. «Она полненькая, как куропаточка, – с восхищением сообщал герцог Кентский своей теще герцогине Кобургской, – и сочетает в себе силу и красоту». Он оставался рядом во время родов и не мог нарадоваться новорожденной. «Дорогая мать и ребенок чувствуют себя прекрасно... Я просто не могу найти слов, чтобы выразить свое восхищение ее терпением и благородством».

«Боже мой, как я рада получить от тебя весточку! – писала своей дочери вдовствующая герцогиня Кобургская. – Не могу найти слов, чтобы передать, как я рада, что у тебя все хорошо... не могу много писать... дорогая моя малышка... я просто без ума от счастья». При этом она выразила надежду, что дочь не расстроилась из-за того, что родился не мальчик. «Англичане, – пояснила она дочери, – любят королев». Что же касается отца новорожденной девочки, то он с нескрываемой гордостью показывал ее своим друзьям и неизменно повторял: «Внимательно приглядитесь к ней, так как именно она будет королевой Англии».

Восторг герцога по поводу прибытия в Кенсингтонский дворец и рождения его маленького «карманного Геракла» разделяли далеко не все члены его семейства. Что касается принца Леопольда, регент не скрывал своей надежды на то, что его братец скоро снова отправится в Германию, прихватив с собой дражайшую супругу и недавно появившегося ребенка. Отношение регента к обряду крещения новорожденной было также далеко не братским. Он сразу же объявил, что эта церемония будет иметь исключительно частный характер и должна состояться 24 июня в три часа дня. Крестными родителями должны быть он сам, русский царь Александр, бабушка девочки – вдовствующая герцогиня Кобургская – и ее тетя Шарлотта, сестра ее отца и вдова короля Вюртембергского. Никто из вышеперечисленных особ, кроме, разумеется, самого регента, не должен был лично присутствовать на церемонии крещения, а их интересы должны были представлять герцог Йоркский и две другие тетушки ребенка – незамужняя принцесса Огаста и Мэри, герцогиня Глостерская. Кроме означенных лиц почтить церемонию своим присутствием смогли лишь кузен герцога Кентского, герцог Глостерский, герцогиня Йоркская и принц Леопольд.

Подчиняясь давно заведенным правилам, родители девочки послали регенту список имен, которыми они желали бы назвать своего ребенка, – Виктория (в честь матери), Джорджиана (в честь регента), Александрина (в честь русского царя Александра), Шарлотта или Августа (в честь своих тетушек). Регент долго хранил молчание и только за день до таинства крещения сообщил в письменном виде, что не может позволить назвать девочку Джорджиной, чтобы не ставить свое имя перед именем русского царя. Он также выразил неудовлетворение именами Шарлотта и Августа, сообщив напоследок, что выскажет свою точку зрения на церемонии крещения.

Крещение ребенка проходило в церкви Кенсингтонского дворца, стены которого по этому случаю были украшены темно-красной бархатной тканью. В торжественно обставленной комнате установили большую серебряную чашу, которую впервые использовали как купель в 1688 г. для крещения племянника короля Англии Карла II принца Якова Фрэнсиса Эдуарда Стюарта, «старого претендента» на королевский трон. Рядом в терпеливом ожидании стояли архиепископ Кентерберийский Чарльз Маннерс-Саттон, внук герцога Ретленда, и епископ Лондона Уильям Хоули, образованный, но, по словам Чарльза Гревилла, «очень ординарный человек», который сменит Маннерс-Саттона на посту архиепископа в 1828 г. В самом начале церемонии никто из присутствующих даже понятия не имел, какое имя уготовано новорожденной принцессе. Архиепископ держал девочку на руках и вопрошающе посматривал то на родителей, то на регента.

Наконец-то регент громко объявил: «Александрина». В комнате повисла гнетущая тишина. Отец ребенка нерешительно предложил назвать дочь Елизаветой. Регент недовольно поморщился, потом посмотрел на герцогиню Кентскую, которая была уже готова разрыдаться, и решительно добавил: «В таком случае дайте ей еще и имя матери, но оно не должно стоять впереди имени императора». Таким образом, девочку крестили под именем Александрина Виктория, и в течение первых лет жизни ее часто называли уменьшительно-ласкательным именем Дрина, что было производным от первого имени. За все время церемонии крещения регент не только не удосужился перекинуться хотя бы парой слов с герцогом Кентским, но и не счел необходимым пригласить на это важное событие своего другого брата, герцога Суссекского, с которым в очередной раз находился в ссоре. Тот жил в Кенсингтонском дворце и занимал апартаменты, обставленные полками с 50 тысячами книг и увешанные бесчисленным множеством настенных часов. Более того, регент не удостоил своим присутствием торжественный обед по случаю крещения девочки, а несколько недель спустя даже демонстративно повернулся к герцогу Кентскому спиной, когда встретил его на торжественном приеме в испанском посольстве. В конце того же месяца, увидев на военном параде герцога и герцогиню, которые, по его мнению, совершенно некстати взяли с собой маленькую дочь, регент недовольно поморщился и проворчал: «А что делает здесь этот ребенок?»

В этих условиях и речи не могло быть о финансовой помощи регента семье герцога, который, по обыкновению, был по уши в долгах и бездумно швырял огромные деньги на мебель и ремонт своих апартаментов во дворце Сент-Джеймс. Только на одни зеркала он потратил несколько тысяч фунтов стерлингов. Столь же большие суммы пошли на содержание его собственного загородного дома Касл-Хилл, что в Илинге. Вместе с мебелью и другими предметами обихода этот дом мог потянуть на 70 тысяч фунтов, однако когда герцог обратился с соответствующей просьбой в парламент, чтобы продать дом на аукционе, лидер палаты общин отказался даже обсуждать этот вопрос. Когда герцог захотел продать дом обычным способом, ему посоветовали подождать до весны, поскольку цены на загородную недвижимость повысятся. После этого герцог решил переехать на запад страны вместе с семьей и прислугой, где можно было бы вести скромный образ жизни, арендовать домик за весьма умеренную плату и где мать с ребенком будут «наслаждаться купанием в теплом море» и дышать благотворным чистым воздухом девонширского побережья.