Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

8. МЕЛЬБУРН

«Его главной целью жизни стало образование, обучение и формирование наиболее интересной и характерной личности в мире».

С каждым днем люди все больше и больше говорили о новой королеве, выражая по поводу ее первых шагов свой восторг. Перед дворцом Сент-Джеймс стала собираться огромная толпа народу, которая выкрикивала ободряющие лозунги и ждала появления юной королевы перед открытым окном. А Виктория с нескрываемым удовольствием прислушивалась к восхваляющим ее голосам, бледнела от волнения и не могла сдержать слез умиления. Такие же толпы людей сопровождали ее карету, когда кортеж следовал в палату лордов 17 июля 1837 г., чтобы впервые распустить парламент и назначить новые выборы. Позже королева писала принцессе Феодоре, что всегда ощущала необыкновенный прилив энергии и благоговела, «повсюду встречая такой восторженный прием в величайшей столице мира от тысяч и тысяч людей. Я действительно не заслужила таких похвал за все то, что мне удалось сделать».

Чарльз Гревилл отмечал, что во время своей второй встречи с членами Тайного совета королева Виктория вела себя так, словно всю жизнь «только тем и занималась, что руководила деятельностью этой важной организации». «Она выглядела прекрасно, и, хотя имела совсем небольшой рост и не выражала абсолютно никаких претензий на красоту, изящество ее изысканных манер и добродушное выражение лица создавали образ доброго ангела, а ее юность и непосредственность завораживали каждого, кто имел счастье приблизиться к ней».

Княгиня Ливен, одна из наименее снисходительных ее критиков, тоже была весьма поражена разницей между ее по-детски простым и наивным лицом и зрелостью благородных и по-королевски великодушных манер. «Все министры, – отмечал по этому поводу министр иностранных дел лорд Пальмерстон, – которым приходилось общаться с ней, вскоре обнаруживали, что она представляет собой весьма неординарную личность».

Многие из тех, кто впервые видел королеву, были очень удивлены ее маленьким ростом, составляющим не более пяти футов. А она сама объясняла лорду Мельбурну, что постоянные тревоги и нервные напряжения, вызванные «кенсингтонской системой», затормозили ее рост. Примерно то же самое она писала и дядюшке Леопольду, который слишком часто упоминал ее маленький рост, даже выражая надежду, что со временем она еще может подрасти. Однако позже королева Виктория жаловалась, что он так и не удосужился соврать и сказать, что она действительно немного подросла. А когда она прислала ему свой портрет, он тут же ответил, что главное в ее личности заключается совсем не в росте, а в достоинствах.

Кроме того, стало общим местом отмечать, что при ее росте она отличалась склонностью к полноте и во многом напоминала своего дедушку Георга III из ганноверской династии, который также был мал ростом, полным, с необыкновенно голубыми глазами. В первые недели правления Виктории за ней пристально наблюдала жена американского министра Эндрю Стивенсона. «Ее бюст, – отмечала она во время одного из званых ужинов, – чрезвычайно хорош, как, впрочем, и у всех английских женщин. Ее руки и ноги маленькие и необыкновенно изящные... Ее глаза голубые, большие, а рот, который можно считать самой неудачной чертой, всегда немножко открыт. Ее зубы маленькие и короткие, а когда она смеется, то хорошо видны десны, а это также не украшает». Однако смех королевы Виктории, как вспоминала впоследствии миссис Стивенсон, производил весьма приятное впечатление. Он был наполнен «юношеской беззаботностью и наивной радостью». Другие современники также отмечали ее веселый и приятный смех, а также жизнерадостный и чистый голос, отличавшийся необыкновенной мелодичностью.

Томас Криви, который был приглашен на ужин в павильон Брайтон, замечал позже, что «самые свои яркие качества королева обнаруживала в условиях полной свободы и раскрепощенности... Ее смех отличался редкой чистотой, радостью и неподдельной искренностью... Смеялась она широко, демонстрируя не очень красивые десны... Ест она так же широко и жадно, как и смеется. Можно даже сказать, что она не ест, а заглатывает пищу... Она часто заливается густой краской смущения и смеется так искренне, что обезоруживает практически каждого, кому посчастливится иметь с ней дело. Ее голос безупречен, и то же самое можно сказать и о выражении ее лица, когда она намеревается произнести что-либо или сделать нечто приятное для окружающих».

После непродолжительного разговора с королевой лорд Холланд, канцлер герцогини Ланкастерской, буквально 6ыл очарован этой юной особой, оказывал ей всяческие знаки внимания и даже «немножко влюбился» в нее. «Как и все в этом мире, – отмечал он позже, – я был очарован и удивлен» [11]11
  Разумеется, были люди, которые не разделяли восторгов по поводу юной королевы. Преподобный Сидней Смит написал одному из своих радикально настроенных друзей, что во время своего визита в Сити 9 ноября 1837 г. он наблюдал, как толпы людей бесновались и сходили с ума от вида королевской кареты. «Меня неприятно поразило, что миллионы людей не нашли более полезного занятия, чем торчать на улице и с глупым видом приветствовать совершенно никчемную девчонку восемнадцати лет от роду» (Alan Bell, Sydney Smith: A Biography, 1980,164).


[Закрыть].

Несмотря на свою скромность и даже некоторую неуверенность, проявляющуюся в присутствии людей, которых она считала интеллектуально превосходящими себя, королева Виктория умела быть и строгой, часто ставя на место всех тех, кто имел неосторожность обидеть ее своим невниманием или поведением. Так, например, она жестко отчитала одну из своих придворных, молодую и красивую герцогиню Сазерленд, которая почти на полчаса опоздала на ужин. Виктория без колебания сделала ей выговор и решительно заявила, что «очень надеется на то, что ничего подобного впредь не повторится». Аналогичные выговоры неоднократно получали от нее и другие придворные дамы аристократического происхождения. При этом она говорила лорду Мельбурну, что очень не любит делать такие замечания, но тот поддержал Викторию и добавил, что она должна требовать от окружающих уважения к себе, иначе те рано или поздно начнут пользоваться ее слабостью и в конце концов перестанут воспринимать как королеву.

Как остроумно заметил Чарльз Гревилл, юная королева уже начала демонстрировать свой характер и не оставляла никаких сомнений в том, что по мере обретения большей уверенности в себе она выработает сильную волю и непреклонность.

Кроме того, королева Виктория могла быть и довольно эгоистичной, позволяя себе совершенно не обращать внимания на те трудности, которые причиняла людям из ближайшего окружения. В сентябре того же года, к примеру, она ехала в карете в Виндзорский дворец, заметно продрогла и решила немного прогуляться, чтобы согреться. «Разумеется, все ее придворные дамы вынуждены были сделать то же самое, – рассказывала леди Тэвисток Томасу Криви. – Все ужасно замерзли, промокли до нитки и промочили ноги». В тот раз бедная леди Тэвисток с трудом добралась до дворца, а потом долго не могла отыскать сухие чулки и другую одежду... Нет никаких сомнений, что она сочла королеву своенравной и капризной девчонкой.

Точно так же, вероятно, относились к королеве и другие придворные дамы, которые вынуждены были долго торчать в гостиной, дожидаясь, когда все джентльмены покинут обеденный зал. «Я слышал, – вспоминал лорд Холланд, – как герцогиня Кентская откровенно выражала свой протест по этому поводу и первой нарушала давнее правило и удалялась в свои покои на полчаса каждый вечер, чтобы привести себя в порядок, затем она могла вернуться и сидеть при своей дочери или играть в вист. Было крайне неприятно видеть, как все придворные дамы – молодые и пожилые, замужние и незамужние – стояли вдоль стены и наблюдали, как мы выходим из столовой и тем самым позволяем им заняться своими делами, когда королева присаживалась на софу».

По той же самой причине многие гости королевы не находили ее званые ужины слишком веселыми и захватывающими. Чарльз Гревилл, например, приглашенный на званый ужин к королеве в марте 1838 г., описал один из таких ужинов, упомянув, что среди приглашенных были лорд Роузбери с супругой, лорд и леди Грей, лорд Оссаслтон и ганноверский министр барон Мюнхгаузен. Королева Виктория и герцогиня Кентская появились в зале как раз перед приглашением на ужин. Впереди них шествовали лорд Чемберлен и лорд Конингэм, а замыкали процессию шесть ее придворных дам [12]12
  В королевском дворце ужин подавали обычно в восемь часов вечера, то есть позже, чем в других домах. Люди среднего класса обычно ужинали примерно в шесть часов, а в семьях Холландов и Расселов ужин подавали в семь (Early Victorian England, 1830—1865, ed. G.M. Young, 1932, i, 98).


[Закрыть].

«Она поздоровалась за руку с женщинами, слегка поклонилась мужчинам и сразу же направилась в обеденный зал, сопровождаемая бароном Мюнхгаузеном, который уселся рядом с ней. С другой стороны от королевы сел лорд Конингэм.

...После окончания ужина все дружно выпили за здоровье королевы. Эта вульгарная традиция существовала в течение двух последних правлений и вызывала неприятное чувство.

Разумеется, нет ничего предосудительного в том, чтобы выпить за здоровье королевы в другом месте и при других условиях, но только не за ее столом и не по команде придворного чиновника...

Когда мы встали из-за стола и направились в гостиную, у двери произошло минутное замешательство. Королева подошла к каждому из гостей и удостоила его коротким разговором. Поскольку все слова монархов являются слишком важными для истории, я постараюсь воспроизвести их с наибольшей точностью и аккуратностью.

К. Вы сегодня ездили верхом, мистер Гревилл?

Г. Нет, мадам, не ездил.

К. Сегодня был чудный день.

Г. Да, мадам, прекрасный день.

К. Хотя и довольно прохладный.

Г. Да, мадам, было довольно прохладно.

К. А ваша сестра, леди Френсис Эгертон, если не ошибаюсь, часто ездит верхом, не так ли?

Г. Да, она ездит верхом иногда, мадам.

(Наступили неловкая пауза, я решил взять инициативу в свои руки и продолжить разговор на избранную тему.)

Г. А вы, ваше величество, сегодня катались на лошади?

К. (слегка оживившись). О да, сегодня у меня была довольно продолжительная прогулка.

Г. Полагаю, у вашего величества хорошая лошадь?

К. О да, очень хорошая лошадь.

С этими словами я низко поклонился королеве, а она слегка кивнула, грациозно улыбнулась и вновь обратилась к лорду Грею. После этого я уселся за столик для игры в вист, где составил компанию герцогине Кентской, а остальные гости собрались вокруг большого стола, за которым сидела королева, где и провели оставшиеся полтора часа в светских разговорах, лишь изредка прерываемых пением Оссалстона. Во время ужина и после него вообще было довольно много инструментальной музыки.

Конечно, никто не вправе ожидать от королевы каких-то умных, веселых или просто-напросто интересных разговоров, тем более если это человек посторонний. Она вела себя с гостями чрезвычайно деликатно и обходительно, но в ее манерах было гораздо больше естественности, сердечности и веселья, чем достоинства. Она выглядит веселой, говорит приятным голосом, но во всех этих разговорах практически некого и нечего критиковать, нечем восхищаться и нечего порицать. Весь этот вечер показался мне настолько скучным и до такой крайности тоскливым, что я просто диву давался, как эта жизнь может кому-то правиться. Гостей было много, что делало этот вечер еще более тоскливым и формальным, но нет никаких сомнений, что все вечера проходят здесь примерно одинаково. Я очень сожалел, что на вечеринке не было лорда Мельбурна. Очень любопытно было бы увидеть ее величество в присутствии своего премьер-министра».

Если бы Мельбурн присутствовал на этом ужине, то Гревилл непременно увидел бы королеву более живой и непосредственной.

Отношения, сложившиеся к тому времени между юной королевой и Мельбурном, можно с полным основанием назвать близкими и в высшей степени доверительными. Когда она взошла на престол, ему исполнилось пятьдесят восемь лет. Он был довольно привлекательным, хотя и заметно располневшим к тому времени мужчиной, умным и чрезвычайно вежливым. Виктория с удовольствием беседовала с ним, обожала его превосходные эпиграммы, восхищалась яркими афоризмами, любила слушать воспоминания и анекдоты, в которых всегда было много неожиданных парадоксов и восхитительных оборотов речи. Все его разговоры были крайне интересными и насыщенными самой разнообразной информацией, которую она стремилась использоваться для собственного образования. Именно с этой целью Виктория постоянно собирала его «высказывания» и отрабатывала в своей речи. «Он обладает таким кладезем знаний, – писала она в дневнике, – такой замечательной памятью... Он знает практически всё обо всех до мельчайших деталей и всегда имеет свою точку зрения по поводу» самых невероятных событий. Он помнит события «столетней давности» и даже его дни в Итоне в подробностях»,

Она с восторгом слушала его многочисленные рассказы Наполеоне и Байроне, Пите и Чарльзе Джеймсе Фоксе, о его злонамеренных дядюшках и очень радовалась, что он никогда не включал в их число ее отца.

«Из всего, что я услышала, – писала она позже, – я поняла: мой отец был самым лучшим из них».

Его рассказы были не только безумно интересными, но и весьма забавными. Без труда ему удавалось рассмешить совершенно неожиданным поворотом сюжета. Он мог сказать, например, что редко ходит в церковь из-за опасения, что услышит там что-либо экстраординарное. Кроме того, его отец и мать никогда туда не ходили; прежде народ не имел привычки так много ходить, это было не модно. Или мог совершенно откровенно выразить протест по поводу того, что не которым женщинам идет на пользу, когда их избивают мужья. При этом он всегда добавлял, что они вызывают у него щемящее чувство жалости. По давним обычаям вигов мужчины практически никогда не меняли жизнь после того, как сочетались законным браком. «Они обожали своих жен, – говорил он, – но при этом мало заботились о них и часто оставляли на произвол судьбы». Другими словами, женщины в вигской семье всегда оказывались виноватыми и не могли рассчитывать на снисхождение со стороны мужей.

В вигских семьях, к числу которых он, безусловно, причислил и свою, всегда поощрялась изоляция от внешнего мира. Именно поэтому женщинам давали прозвища, понятные только для самых близких людей. Они даже многие слова произносили по-своему, не так, как остальные люди. Когда королеву Викторию однажды спросили, действительно ли лорд Мельбурн является истинным вигом, она без колебаний ответила, что, по всей вероятности, да, поскольку он говорит по-вигски и произносит слово «роум» как «рум», а «гоулд» – как «гулд».

Рассказывая о детях, Мельбурн часто подчеркивал, что «их характер почти всегда формируется матерями, и если дети вырастают плохими людьми, то именно матерей следует за это наказывать». Весьма оригинальным был его взгляд на докторов. Он говорил: «Если английские доктора просто-напросто убивают вас, то французские, например, просто дают нам возможность умереть». Примерно такого же мнения он придерживался относительно скачек и считал, что дерби являются «несовершенными, если кто-нибудь не убивает себя но время этих состязаний».

Все же в душе лорд Мельбурн был «добрым человеком», придерживался высоких моральных принципов и решительно выступал против любых проявлений аморальности и зла. Когда однажды Виктория заметила, что в церкви так мало очень хороших проповедников, он тут же согласился с ней и добавил, что в мире «вообще мало очень хороших людей». Королева подумала тогда, что на самом деле он прав. При этом у нее не было никаких сомнений в том, что ее премьер-министр принадлежит именно к категории «очень хороших» людей.

Имея столь высокое мнение о талантах и достоинствах лорда Мельбурна, королева Виктория тем не менее с удовольствием выслушивала его неприкрытую лесть. Ее скромность и стеснительность, убеждал он, являются результатом ее необыкновенной чувствительности и глубокого темперамента, что само по себе уже не может не восхищать окружающих. ее маленький рост, который не давал ей покоя и вызывал неприятные ощущения, на самом деле является большим преимуществом, поскольку она королева, а не простая женщина. И ее неопытность в делах государственного управления, по его мнению, является скорее достоинством, чем недостатком, так как свидетельствует, что она приступила к управлению королевством без предрассудков и с чистой совестью. Однажды Виктория пожаловалась Мельбурну, что не всегда может справиться с темпераментом, часто злится на окружающих и выходит из себя по каждому пустяковому поводу, после чего долго сожалеет о своей несдержанности. Тот выслушал ее, а потом успокоил, что люди с холерическим темпераментом вполне могут контролировать свои эмоции, не подавляя их в себе, а когда они все-таки прорываются наружу, то не стоит отчаиваться и делать из этого трагедию. Правда, при этом он убеждал ее в том, что следует всячески обуздывать вспышки злости и нетерпимости и отказываться от привычки всегда говорить откровенно, что иногда граничит с бестактностью. Однако всё эти не вполне лестные для нее советы были сделаны в таком «добром и отеческом» тоне, что Виктории ничего не оставалось, как только прислушаться к ним. Она не обиделась на него даже тогда, когда он бесцеремонно предупредил, что у нее имеется склонность стать со временем «очень толстой», поскольку она получила от родителей ганноверскую наследственность.

Королева была прекрасно осведомлена о прежних амурных похождениях лорда Мельбурна и обо всех разводах, участником которых он являлся. Знала она и о его покойной жене леди Кэролайн Понсонби, обладавшей неуравновешенным характером и сходившей с ума от безответной любви к Байрону, а также о покойном сыне, отличавшемся неуживчивым нравом и инфантильным характером. Все эти семейные неурядицы делали Мельбурна в ее глазах человеком искушенным, многоопытным и, несомненно, заслуживающим не только уважения, но и жалости. Вскоре она пришла к заключению, что «фактически он был человеком добродушным, добросердечным, чувствительным... прямым, откровенным, необыкновенно умным, предельно честным и в высшей степени благородным». Именно поэтому она считала большим везением, что такой человек стал главой ее правительства «человек, которому можно во всем и всегда доверять». «В мире лжи и обмана совсем немного таких людей, как он». В первые три года царствования акварели и карандаши Виктории лежали без употребления, но когда все же у нее дошли до них руки, очень часто объектом для зарисовок стал Мельбурн. Она вновь и вновь рисовала его портреты на листах бумаги или полях неоконченного письма, иногда в алой и голубой виндзорской униформе, иногда играющим с ее собаками.

Разделяя с лордом Мельбурном общий опыт одиночества, королева часто делилась с ним секретами своей прошлой жизни, самыми разнообразными политическими и экономическими проблемами и многими другими важными для нее вопросами. Она проводила в задушевных беседах с премьер-министром но три-четыре часа в день, а когда обстоятельства не позволяли ей видеться с главой правительства, то предпочитала писать ему письма Впрочем, такие обстоятельства случались крайне редко. Лорд Мельбурн все чаще появлялся в королевском дворце, а со временем стал практически жить в нем, не скрывая от окружающих свои теплые и слишком близкие отношения с юной королевой. «Я видела королеву с премьер-министром, – писала позже княгиня Ливен. – Когда он находится рядом с ней, то выглядит необыкновенно влюбленным, обходительным и даже слегка самодовольным. В такие времена он становится более мягким, уважительным и вообще ведет себя так, словно уже давно привык чувствовать себя первым лицом в окружении королевы, лицом мечтательным и веселым одновременно».

Чарльз Гревилл давно подозревал, что отношения королевы к лорду Мельбурну носят сексуальный характер, хотя сама она вполне могла не знать об этом. Более того, он считал, что рядом с Викторией не было человека» который мог бы так легко и непринужденно общаться с ней, как ее премьер-министр. «Он относится к ней с величайшим доверием и уважением, считается с ее желаниями и вкусами и оказывает на нее благотворное влияние своими откровенными и естественными манерами. Он развлекает ее остроумными шутками-прибаутками, завораживает редкой для людей его круга эрудицией и потрясающим чувством юмора... Он всегда относится к ней с отеческой заботой, но демонстрирует при этом уважение к ее взглядам и предпочтениям... Большую часть времени она проводит в беседах с ним. Во время ужина он всегда садится рядом с королевой, вне зависимости от того, кто приглашен к столу. Другими словами, он великолепно исполняет роль самого доверенного лица королевы и во всем оправдывает ее ожидания. Тем более что это вовсе не противоречит сложившемуся этикету, выглядит вполне естественно и доставляет ему массу удовольствия. У меня нет никаких сомнений в том, что он относится к ней с той же любовью, с какой, вероятно, относился бы к своей любимой дочери, если бы она у него была. Не исключено, что он любит ее даже больше, чем мог бы любить родную дочь, поскольку обладает незаурядной внешностью, и к тому же на всем белом свете у него нет такого человека, которого он мог бы любить с подобной страстью. Главной целью его жизни стало образование, обучение и формирование наиболее интересной и характерной личности в мире... Мельбурн высоко ценит ее внутренний мир, ее честность и добропорядочность».

Несмотря на склонность королевы прислушиваться к советам своего премьер-министра, который подробнейшим образом инструктировал ее по самым незначительным поводам, таким как, например, стоит ли принимать при дворе разведенных женщин, как должны быть одеты придворные дамы, могут ли они гулять без сопровождения по террасам Виндзорского замка, какие книги должна читать королева, Виктория по многим вопросам уже выработала собственные взгляды и не стеснялась высказывать их в присутствии своих подданных.

Ее отношение к лорду Мельбурну действительно могло носить скрытый сексуальный характер, как предположил Чарльз Гревилл, однако сама королева неоднократно повторяла, что любит его как своего родного «отца». Причем до такой степени, что прощала ему прегрешения, которые никогда бы не простила другим придворным. Так, она снисходительно относилась к тому, что он засыпал за столом после ужина и при этом громко храпел, что часто становился «отсутствующим» и начинал бормотать себе под нос, не обращая внимания на окружающих. Причем делал это достаточно громко, но никто не мог разобрать, что именно он бормочет. «Я уже давно привыкла к подобному, – отметила в своем дневнике королева, – но когда услышала это в первый раз, повернулась к нему, думая, что он разговаривает со Мной». Пытаясь загладить свою вину, лорд Мельбурн начал присылать ей из своего сада у дома Брокет-Холл в Хертфордшире огромные букеты цветов, а вскоре это стало происходить практически каждый день и без всякого на то повода.

Несмотря на то, что лорд Мельбурн вполне добросовестно и откровенно информировал юную и во многих отношениях совершенно неопытную королеву обо всех политических проблемах в стране, о повседневной работе парламента и кабинета министров, а иногда приглашал для этой цели своего министра иностранных дел лорда Пальмерстона, вряд ли можно сказать, что он воспитывал у Виктории чувство социальной ответственности перед бедными подданными своей страны. Он не рассказывал ей о царящей во многих районах нищете и бедности, хотя она и сама знала об этом, много путешествуя по городам и весям Мидленда и в северных графствах. В то же самое время лорд Мельбурн был далеко не праздным человеком. Преподобный Сидней Смит, будучи чрезвычайно острым наблюдателем, отмечал, что «наш виконт является в некоторой степени обманщиком... Я очень не люблю оскорблять чувства человека и срывать с него то мистическое покрывало веселья и беззаботности, за которым он так умело прячется, но не могу признать за нашим министром таких важных качеств, как честность и добропорядочность». Мельбурн с глубоким подозрением относился ко всяким реформам и к тем мотивам, которыми руководствовались реформаторы, не без оснований полагая, что все попытки сделать кому-то добро всегда оборачиваются злом. Подобные взгляды, несомненно, оказывали заметное влияние на мировоззрение юной королевы Виктории. При этом он охотно соглашался с мнением Вальтера Скотта, который неоднократно повторял, что нет никакого смысла заботиться о бедных, лучше «оставить их в покое». Лорд Мельбурн был убежден в том, что все попытки мужа его племянницы лорда Эшли, а чуть позже и лорда Шафтсбери улучшить положение работавших на заводах и шахтах детей были совершенно бесполезными и обреченными на провал, поскольку обучение и образование таких детей ничего хорошего не могло им принести. По достижении определенного возраста родители все равно отправят их на работу.

Однажды королева сообщила ему, что недавно прочитала книгу «Приключения Оливера Твиста» и осталась под сильным впечатлением от описанного в этом романе ужасного положения рабочих в работных домах. Лорд Мельбурн сразу же развеял все ее сомнения и решительно заявил, что это самое слабое из произведений Диккенса, в котором он отразил далеко не самых лучших своих героев.

«Все эти рабочие, гробовщики, воры-карманники... всё это так же бессмысленно, как опера для нищих... Не люблю я такие вещи и стараюсь не обращать на них никакого внимания. Я не люблю их в реальной жизни и не хочу видеть на страницах книг». Что же касается железных дорог, строительством которых занимались преимущественно ирландцы, «которые не признают ни законов, ни лордов», то «они его совершенно не волнуют», и он предпочитает не подпускать их к своему дому в Брокете ближе чем на пятнадцать миль. «Ни одно из всех этих новомодных изобретений, – сказал он королеве, – не принимает во внимание человеческую жизнь».