Текст книги "Королева Виктория"
Автор книги: Кристофер Хибберт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 46 страниц)
А к миссис Гладстон она отнеслась более дружелюбно и даже предложила ей за день до официальной отставки остаться в Виндзорском дворце вместе с супругом. На следующее утро после завтрака Кэтрин Гладстон со слезами на глазах уверяла королеву, что ее муж всегда уважал ее и был предан королевской короне. «Она повторила это дважды, – записала королева в дневнике, – и попросила моего позволения сообщить мужу, что я поверила ей. Я сказала, что это действительно так, хотя в некоторых случаях его поступки говорили об обратном. Кэтрин вспомнила прошлые дни и то, как давно он знает меня и принца Альберта. А когда она прощалась со мной, я без сожаления расцеловала ее».
Даже не посоветовавшись с Гладстоном по поводу его будущего преемника, королева сразу же обратилась с этим предложением к лорду Роузбери. Она неплохо относилась к этому человеку, хотя их взаимоотношения нельзя назвать безоблачными. Лорд Роузбери был чересчур стеснительным и такое же чувство вызывал у нее самой, из-за чего королева всегда ощущала себя неловко в его присутствии. В большинстве случаев она вела себя с ним как с маленьким мальчиком, которому нужна постоянная помощь и поддержка, и часто критиковала его выступления в парламенте за чрезмерную наивность, вовсе не соответствующую общественному статусу премьер-министра. Особое недовольство королевы вызвало его выступление в Брэдфорде, где он назвал палату лордов «постоянным барьером против либеральной партии», представляющим «серьезную опасность для страны». Она сделала ему строгий выговор как за содержание речи, так и за то, что он не дал себе даже труда проконсультироваться с ней по этому вопросу и не получил ее «санкции». Вся его политика, по мнению королевы, была направлена на «всемерную поддержку совершенно бесполезной группы радикалов», из-за чего все правительство оказалось слабым и недолговечным. Роузбери и сам видел недостатки своего правительства и сожалел о преждевременном распаде. После его отставки королева приветствовала возвращение лорда Солсбери, который оставался у власти весь оставшийся период ее правления.
Смерть Гладстона в мае 1898 г. не вызвала у королевы сколько-нибудь серьезного чувства сожаления. Более того, она крайне расстроилась, когда принц Уэльский, который очень уважительно относился к старому политику, принял весьма деятельное участие в похоронах и затем сказал о нем самые теплые слова соболезнования. Мать сразу же потребовала от сына объяснений и попыталась выведать, кто посоветовал ему совершить этот поступок и чего он хотел добиться столь демонстративным признанием заслуг покойного. Принц Уэльский редко становился в позу защиты, но на тот раз он довольно резко возразил матери, что не прислушивается к чьим либо советам и не преследует никаких личных целей.
Королева была настолько разочарована поведением сына, что даже не хотела поначалу отправлять супруге покойного Гладстона приличествующие случаю соболезнования. Однако потом такое формальное соболезнование было все же выражено. Королева признала, что Гладстон был «хорошим и глубоко верующим человеком», искренне «озабоченным судьбой страны и перспективами ее быстрого развития». Она подчеркнула, что он всегда проявлял «лояльность» как к ней лично, так и всячески поддерживал всю королевскую семью в целом. Однако при этом королева не считала его «великим англичанином», как это делали многие другие люди. Для нее он был «довольно умным человеком, обладающим определенными талантами, который, впрочем, никогда не стремился отстаивать честь, достоинство и международный престиж Великобритании. Он пытался отделить Ирландию от Англии и всеми силами настраивал один общественный класс против другого. Тот вред, который он причинил стране своими поступками, – по мнению королевы, – еще не скоро будет преодолен».
Когда ранее Гарриет Фиппс спросила королеву, действительно ли она не намерена выразить соболезнование миссис Глад-стон по поводу смерти супруга, она ответила следующим образом: «Нет, конечно, мне не нравился этот человек. Как я могу выражать соболезнование, если на самом деле не сожалею об этом?» Позже газета «Таймc» опубликовала заявление королевы, в котором она отдала дань известному политику и отметила его заслуги в истории стране. Она подчеркнула, что Гладстон был «выдающимся государственным деятелем своей эпохи», который немало сделал для своего народа. Королева заверила читателей, что «всегда будет помнить о том, что он верой и правдой служил мне лично и всей монархической власти и всегда стремился поддерживать меня и членов моей семьи».
Однако королева Виктория так и не смогла до конца своей жизни в полной мере оценить достоинства и таланты Гладстона как государственного и политического деятеля, во многом изменившего политическую систему страны. Она продолжала подвергать ожесточенной критике его взгляды на общественное устройство Англии и не признавала эффективной саму идею «сочетания политики и религии» в общественной жизни. А ее наибольшее возмущение вызывала его манера не считаться с мнением королевы или пренебрегать ее правом на участие в определении политического курса Англии. Откровенно говоря, привычка Гладстона апеллировать к общественному мнению и широкая поддержка его реформ в народе постоянно раздражали королеву и порождали у нее глубочайшую ревность и зависть. У нее всегда было ощущение, что он знает об управлении страной нечто большее, чем она, и именно поэтому полагается исключительно на собственные силы и знания. Недовольство у нее вызвали слова лорда Солсбери о том, что «никто не может понять, как это Гладстону удается слушать церковную проповедь и при этом не вставать на ноги, чтобы прочитать молитву».
И тем не менее Гладстон испытывал патетическое чувство благодарности к королеве, когда она в очень редких случаях признавала его достоинства и считалась с его мнением. Так было, например, когда королева любезно пригласила его остаться в Виндзорском дворце вместе с супругой, а потом во время их последней встречи во Франции в марте 1897 г., когда проявила великодушие и крепко пожала ему руку, оказав, по его словам, «редкую привилегию, которой добиваются многие люди современности» и которой он «никогда не удостаивался за всю свою жизнь».
В конце жизни Гладстон сравнивал отношение к нему королевы с тем отношением, которое он сам испытывал к мулу, везшему его на протяжении многих миль во время отдыха на Сицилии. «Я сидел на спине этого бедного животного очень много времени... Это оказало мне бесценную услугу, но при этом я не питал к мулу абсолютно никаких чувств, даже элементарного чувства любви или сострадания».
«Никогда в жизни я не забуду этот прекрасный год».
«Никогда в жизни я не забуду этот прекрасный год, – записала королева в дневнике, имея в виду 1887 г., когда он уже практически закончился и принес ей «много доброты, чудесных встреч и преданной любви» со стороны миллионов людей. – Я даже не ожидала, что все так будет». И она была далеко не единственной, кого удивило такое внимание народа к королеве. Ведь совеем недавно она перенесла новый всплеск ожесточенной критики в печати относительно своего затворничества и отказа принимать участие в публичных мероприятиях. А во время торжественного парламентского обеда, устроенного либералами, некоторые гости остались сидеть, когда был провозглашен тост в честь королевы, и со всех сторон раздались весьма недоброжелательные комментарии в ее адрес.
Поначалу королева отказывалась публично отмечать пятидесятилетие своего пребывания на троне, хотя это было действительно крупное событие. Кроме ее дедушки короля Георга III, только два других британских монарха правили столь продолжительное время – Генрих III и Эдуард III. Она жаловалась на ревматизм, на боли в спине, на то, что ужасно устает к концу дня, но энтузиазм принца Уэльского, который к этому времени стал мастером всякого рода торжественных церемоний, сделал свое дело. В конце концов королева дала свое согласие, хотя и предупредила, что сама не будет принимать участия во всех мероприятиях, так как годовщина интронизации совпадала с годовщиной смерти ее дяди короля Вильгельма IV. Королева всегда отказывалась проводить какие-либо торжественные церемонии или участвовать в них в годовщину смерти кого-либо из членов ее семьи.
К марту приготовления к предстоящему юбилею были в полном разгаре. Отливались юбилейные медали и чеканились специальные монеты, кроме того, на монетном дворе были изготовлены подарочные броши и значки. К этому времени из тюрем выпустили многих заключенных, а оставшимся сократили сроки заключения. Ко двору были допущены многие леди, которые оказались разведенными не по своей вине, чего никогда не бывало раньше. Кроме того, по всей стране были заложены первые камни мемориальных сооружений, посвященных этому великому событию. Так, например, в марте королева отправилась в Бирмингем, чтобы собственноручно заложить первый камень в здание будущего суда, а в Южном Кенсингтоне дала начало строительству здания Имперского института Т.И. Коллкетта. В мае королева приняла участие в открытии Королевского зала Народного дворца в восточной части Лондона, где ее пытались освистать какие-то социалисты и ирландские националисты, но все, к счастью, обошлось благополучно.
Ранним солнечным утром 20 июня после завтрака королева отправилась на железнодорожную станцию в Виндзоре, после чего с Паддингтонского вокзала направилась в Букингемский дворец, в котором уже собрались практически все ее родственники. «Вот и наступил этот день, – записала она в дневнике, – а я по-прежнему одна, хотя и окружена детьми и родственниками... Господь помог мне преодолеть все прошлые испытания и печали».
В тот вечер во дворце был дан «большой семейный ужин», на котором она сидела между королем Дании Кристианом IX и братом принцессы Уэльской королем Греции Георгом I. Напротив королевы находился король Бельгии Леопольд II, сын ее любимого дяди, умершего в 1865 г.
На следующий день все эти королевские особы, а также ее зять, кронпринц Германской империи Фридрих, облаченный в серебристо-белую униформу, сопровождали королеву на церковную службу в Вестминстерское аббатство. Королева ехала в открытой карете, сидя напротив принцессы Уэльской и ее дочери. Толпа так громко ликовала, что они чуть было не оглохли. Фрейлина герцогини Кембриджской леди Сомерсет отметила позже, что «улицы города были заполнены миллионами людей. Они выглядывали из окон домов, взбирались на крыши, а некоторые мужчины висели даже на дымовых трубах! Ничего подобного в Лондоне никогда не происходило. Их энтузиазм был просто неподражаем! Герцог тоже сказал нам, что не видел ничего подобного ни в одной стране мира! С того самого момента, как королева вышла из королевского дворца, ее сопровождал нестихающий рев возбужденной толпы, которая радостно приветствовала свою королеву. Мы были просто оглушены этим ревом».
Королеву в буквальном смысле слова заставляли облачиться соответствующим образом и надеть корону, но она решительно отказалась, и никто не мог переубедить ее – ни министры, ни члены семьи. Принцесса Уэльская сказала, что ее никогда еще так не оскорбляли, когда обратились к ней с просьбой поговорить на эту тему с королевой. И только герцогу Эдинбургскому, который специально по этому случаю взял кратковременный отпуск и оставил пост главнокомандующего британскими вооруженными силами в Средиземном море, удалось добиться некоторого успеха. «Ну ладно, мать, – твердо сказал он, – тебе действительно следует надеть что-нибудь более приличное». Только после этого королева уступила просьбе сына и действительно принарядилась по этому случаю. В частности, она надела самые ценные свои ордена и украсила голову симпатичной шляпкой с бриллиантами.
При ее приближении к аббатству прихожане подняли шум, криками одобрения приветствуя королеву Сандвичевых остров, быстро пряча газеты и доставая сандвичи.
Когда королева, опираясь на трость, вошла в главный собор аббатства, органист заиграл торжественный марш Генделя. Она важно прошествовала мимо рядов кресел и уселась на самое почетное место, с грустью вспомнив «своего покойного мужа, для которого это был бы самый торжественный день в его жизни».
По возвращении в Букингемский дворец был устроен праздничный обед, после которого королева и ее гости наблюдали за военно-морским парадом. Вскоре гости собрались в бальном зале, где все вручали ей дорогие подарки. На ужин королева появилась в новом платье, украшенном английскими розами, ирландским трилистником и шотландским чертополохом. А завершился этот день великолепным фейерверком, за которым королева наблюдала с балкона Китайской комнаты, «чувствуя себя полуживой от усталости».
Следующий день ознаменовался многочисленными приемами, вечеринкой в Королевском саду, военными смотрами, парадами и другими праздничными мероприятиями. Королева посетила Альберт-Холл, где встретилась с членами Королевского общества защиты животных и собачьего приюта в Баттерсли и послушала хор учащихся Итона. В Гайд-парке для десятка из тысяч детей бедняков было организовано угощение, состоящее из булочки и чая. Дети пели для нее «Боже, храни королеву», правда, по мнению королевы, немножко переврали мелодию. А после этого в небо был запущен огромный шар, и одна маленькая девочка сказала, что в корзине под шаром находится королева Виктория, которая возносится на небеса.
Череда праздничных мероприятий завершилась торжественным ужином в Королевском саду, который герцог Кембриджский так описывал своей матери: «Это был прекрасный прием, величественный и превосходно организованный. Королева вела себя просто восхитительно. Она старалась поговорить с каждым гостем и очень много передвигалась, переходя от одного гостя к другому».
Единственным неприятным для королевы моментом стало присутствие на торжествах ее внука принца Вильгельма Прусского. Она совсем не хотела приглашать его. Но кронпринцесса написала ей письмо, в котором настойчиво убеждала, что на приеме «обязательно должен присутствовать» старший из внуков. «Он остановится там всего лишь на несколько дней, – добавила она. – Конечно, он вел себя ужасно по отношению к тебе и к нам всем, но мне кажется, что будет только хуже, если мы станем обращать такое пристальное внимание на его прошлое поведение! Думаю, нам не стоит давать ему никакого повода сказать, что мы к нему плохо относимся! Он считает себя чрезвычайно важной персоной, оказывающей решающее влияние как на Бисмарка, так и на самого императора. Поскольку он малодушен, глуп, лишен чувства такта и большого ума и находится под дурным влиянием своего окружения, то просто не понимает сущности совершаемых поступков и не может адекватно оценить их... Отсутствие принца на торжествах непременно будет использовано его сторонниками против тебя, Фрица и меня!»
Как и ожидалось, принц Вильгельм воспринял приглашение как должное и не испытал никакой неловкости по этому поводу. Более того, принц посчитал, что ввиду болезни отца именно он должен представлять интересы своего деда в Лондоне. Не поставив в известность отца, он собственноручно написал королеве письмо и сообщил ей о своей готовности приехать на торжества. А вскоре пришло письмо от отца Вильгельма, в котором тот сообщал, что вполне здоров и может позволить себе такое путешествие. Королева обрадовалась и сразу же ответила ему, что будет счастлива видеть его у себя в гостях. «Итак, прощай, дорогой Фриц, – написала она в конце. – Да благословит тебя Господь на долгую и счастливую жизнь и да ниспошлет Он тебе прекрасное здоровье ради счастья и благополучия твоей страны и всей Европы. Всегда преданная тебе мама и королева Виктория». А своему внуку она отправила лишь короткую телеграмму: «Рада, что твой папа достаточно здоров, чтобы навестить нас. Берите не более двух сопровождающих».
Раздосадованный подобным поворотом событий принц Вильгельм еще больше разозлился на свою бабушку и осыпал ее проклятиями. «Пора этой старухе уже в могилу... Она создает больше проблем, чем можно себе представить. Ну что ж, Англии придется прислушаться к моим словам... Я просто не могу выразить свою ненависть к Англии».
Прием принца в Англии лишь усилил его гнев. «Принца Вильгельма и его супругу Дону [59]59
Принцесса Августа Шлезвиг-Гольштейнская.
[Закрыть]приняли подчеркнуто холодно и даже без намека на деликатность, – отмечала одна из немецких придворных дам. – Он лишь пару раз видел свою бабушку на придворных торжествах, а принцессу всегда ставили позади чернокожей гавайской королевы!!! Они оба вернулись домой далеко не в самом лучшем настроении».
По приезде домой принц Вильгельм сразу же отправился к деду и пожаловался ему на оскорбительный прием, оказанный им в Лондоне. А в полной мере свой гнев он излил управляющему двором кайзера. «Вильгельм открыл мне свое сердце, – вспоминал тот, – и я понял, как глубоко он ненавидит ее. Его ярость перешла всякие границы. К чему все это приведет?»
«Вот это женщина! С ней каждый человек может иметь дело!»
Когда королева собралась покинуть аббатство, все заметили, как особенно тепло она попрощалась с кронпринцем Фридрихом. Своих сыновей, которые подошли к ней, чтобы традиционным образом выразить свое почтение и поцеловать руку, она долго не задержала, а кронпринца после соответствующих заверений в преданности королева крепко обняла.
За месяц до этого, 19 мая 1887 г., королева получила от своей старшей дочери телеграмму, в которой та просила прислать в Германию английского хирурга Морелла Макензи – известного специалиста в области болезней горла и дыхательных путей. Незадолго до этого в Англии и других странах была опубликована его весьма авторитетная книга на эту тему. Он должен был осмотреть кронпринца Фридриха, который серьезно простудился прошлой осенью и стал терять голос. Немецкие доктора пришли к неутешительному выводу, что его проблемы с горлом могут быть связаны с появлением злокачественных образований в гортани. Они решили провести хирургическую операцию по удалению этой опухоли, но прежде хотели удостовериться в правильности поставленного диагноза. Макензи немедленно собрался и выехал в Германию, а королева тем временем написала его дочери письмо, в котором выразила сожаление, что ее отец, «конечно, очень умный и способный специалист, но слишком тщеславен и жаден к деньгам. За что его давно уже недолюбливали коллеги по профессии».
Прибыв в Германию, Макензи сразу же взял пробу опухоли и отправил ее на исследование. Вскоре было получено сообщение, что опухоль доброкачественная и серьезной угрозы для жизни пациента не представляет. Таким образом, все мысли о немедленной операции были мгновенно забыты. А через несколько дней кронпринц отправился в Англию на празднования юбилея королевы. После завершения юбилейных торжеств кронпринц выехал вместе с супругой в Шотландию, где остановился неподалеку от Балморала, в Бремере. Доктор Макензи еще раз осмотрел горло кронпринца и остался «очень доволен» состоянием пациента. После столь радостного известия благодарный кронпринц написал письмо теще и попросил ее возвести доктора Макании в рыцарское достоинство. Королева, в свою очередь, обратилась с соответствующей просьбой к премьер-министру и особо подчеркнула, что этот человек «спас жизнь кронпринцу и, кажется, действительно вылечил его».
Лорд Солсбери с пониманием отнесся к такой просьбе. «Нет и не может быть никаких серьезных возражений против посвящения в рыцари столь известного и достойного доктора, который спас жизнь зятю ее величества. Однако может быть, все же стоит немного подождать, пока курс лечения завершится и результаты не станут вызывать никаких сомнений». Несмотря на это вполне разумное предупреждение, несколько недель спустя доктор Макензи все же был посвящен в рыцарское достоинство.
Из Шотландии кронпринц отправился через Лондон в Тироль, где доктор Макензи еще раз осмотрел пациента и со свойственным ему оптимизмом заявил, что «в целом удовлетворен состоянием здоровья кронпринца». По совету Макензи из Тироля кронпринц отправился в Венецию, посетив по пути Трент. Как заметил один из немецких врачей, доктор Макензи в течение короткого времени «развил у себя вкус к путешествиям за счет кронпринца». Однако поступавшие из Венеции сообщения Макензи были уже не столь оптимистичны. Правда, кронпринц по-прежнему пребывал в полной уверенности, что дела у него идут отменно. Перебравшись из Венеции в Бавено-на-Лаго-Маджоре, он продолжал тратить деньги и даже сообщил королеве Англии, что быстро поправляется и нисколько не сомневается в благополучном исходе дела. В начале ноября 1887 г. кронпринц отправился в Сан-Ремо на Ривьеру, и после очередного осмотра вдруг выяснилось, что у него появилась новая опухоль. Тревожные сообщения усилились после того, как доктор Макензи подтвердил мнение немецких специалистов, что у кронпринца, судя по всему, действительно рак гортани.
Тем временем в Германии, где все газетные сообщения так или иначе вертелись вокруг поведения кронпринцессы, которую часто называли просто «Die Englanderin» («англичанка»), все чаще стали появляться требования, чтобы она привезла мужа домой. Даже ходили слухи о том, что она завела роман с управляющим двором кронпринца графом Гетцем фон Зекендорффом. Среди других слухов, которые ее мать в письме к британскому послу в Берлине назвала «позорными», наибольшее возмущение вызывало досужее предположение что кронпринцесса специально выступает против проведения немедленной операции по удалению раковой опухоли, предпочитая скорее рисковать жизнью мужа, чем лишиться возможности стать императрицей после смерти нынешнего императора Германии Вильгельма I. Состояние его здоровья оставляло желать лучшего, и кайзер сам неоднократно говорил о скорой кончине. Кроме того, пришло известие, что из-за тяжелой болезни наследника престола императорская корона может быть передана после смерти нынешнего императора его сыну принцу Вильгельму.
Тем временем принц Вильгельм срочно прибыл в Сан-Ремо, чтобы любой ценой вернуть отца в Берлин. Однако его мать категорически запретила ему перевозить больного мужа. «Ты спрашиваешь, как вел себя Вили, когда приехал сюда, – писала она королеве после возвращения сына домой. – Он вел себя так же грубо, так же бесцеремонно, как и всегда, но на сей раз он был просто невыносим. Однако после моего столь же грубого вмешательства он снова стал покладистым и уступчивым... Сын думал, что должен любой ценой спасти своего папу от моего неправильного обращения и английское го доктора!!! Когда он не забивает голову всякой нелепой чушью в Берлине, то становится довольно милым и спокойным человеком... Но я ни за что на свете не позволю ему диктовать мне свою волю и постоянно доказываю, что моя голова работает так же хорошо, как и его собственная».
Королева была очень разочарована, узнав, что внука убедили занять трон императора из-за того, что его отец был тяжело болен. Эту «чудовищную идею», по ее словам, ни в коем случае нельзя было принимать. «Фриц способен все сделать и все организовать, – писала она, – и это нужно остановить немедленно». Затем она поведала дочери, что у нее есть все основания для недовольства, поскольку ее второй сын, Генрих, по сообщениям кронпринцессы, ведет себя так же недостойно, как и его старший брат, так как постоянно напоминает, что его «папа пострадал из-за английского доктора и из-за меня... Он относится к этому очень болезненно!!! Он настроен так решительно и так бескомпромиссно, что не верит ни врачам, ни своей матери... Он глуп в такой же мере, как и упрям, и ведет себя так вызывающе, что просто не знаю, что с ним делать и как это все выносить».
10 марта 1888 г. в Сан-Ремо пришла печальная весть о смерти кайзера Германии Вильгельма I. Кронпринц Фридрих автоматически становился императором Германии под именем Фридриха III. В краткой церемонии, проходившей в гостиной виллы Зирио, он принял присягу на верность и возложил на себя орден Черного Орда в качестве нового кайзера Германии. В то же самое время он направил ноту благодарности сэру Мореллу Макензи за то, что тот продлил ему жизнь и дал возможность компенсировать неустанные усилия и мужество своей жены. А когда он повесил орденскую ленту ей на плечо, она не выдержала и расплакалась. За много лет до этого она написала своей матери, что Господь наградил ее таким замечательным мужем, но вместе с тем отметила, что в связи с этим ее ждут нелегкие испытания и горестные разочарования. И сейчас это время наступило. «Бедный Фриц, унаследовав престол своего отца и пребывая в жутком состоянии, держится великолепно! – писала она матери. – Как много хорошего он мог бы сделать своей стране и своему народу!»
«Я сама уже стала императрицей Викторией! – сообщила королева в письме своей старшей дочери. – Ты знаешь, как мало меня волнуют все эти громкие титулы, но не могу отрицать, что после всего сказанного и сделанного во имя этого достижения к не могу не благодарить Бога за то, что дорогой Фриц и ты скоро сможете унаследовать имперский трон Германии».
Именно поэтому они с таким негодованием отнеслись к замыслам принца Вильгельма оспорить право отца на пост кайзера Германии. Конечно, его мать выражала надежду, что муж проживет достаточно долго, однако, когда королева увидела его в Шарлоттенбурге в апреле 1888 г., ей стало ясно, что он долго не протянет. Кстати сказать, ее министры были против ее поездки в Германию, а лорд Солсбери прямо предупредил, что Бисмарк отчаянно пытается устроить династический брак между последней дочерью кайзера, принцессой Викторией, известной под прозвищем «Моретта», и Александром Баттенбергом, которого чаще всего называли просто Сандро. Надо сказать, что этот брак поначалу приветствовался не только самой королевой, но и канцлером Германии. Однако премьер-министр Солсбери неоднократно предупреждал королеву, что ее внук кронпринц Вильгельм станет для нее самой настоящей бедой, когда в конце концов унаследует престол кайзера Германии. Его настораживала та энергия, с которой принц предпринимал усилия по реализации своей задачи. Но королева осталась при своем мнении и не изменила планов на будущее. Это должен был быть, по ее мнению, вполне частный визит, и именно такое содержания было изложено в ее телеграмме императрице Германии. «Я привезу с собой свой собственный матрац, – сообщала королева. – Оставляю на твое усмотрение планы моих деловых встреч (кроме, разумеется, моих встреч с внуками и правнуками), но умоляю, чтобы встреч было как можно меньше».
Когда ее поезд прибыл на станцию Шарлоттенбурга, королеву уже радостно встречали дочь и внуки. Ее сразу же отвезли во дворец и предоставили апартаменты, в которых когда-то проживал Фридрих Великий, а после того, как королева немного отдохнула и пришла в себя после утомительной поездки, препроводили в спальню императора. «Он лежал на кровати, – записала она в дневнике, – и поднял обе руки, чтобы поприветствовать меня. Мне было приятно видеть его, но самое печальное заключалось в том, что он уже не вставал с постели».
А когда мать и дочь остались наедине, «Вики много плакала, бедняжка». Помимо заботы о состоянии здоровья мужа, добавила королева, «у нее было столько других забот и неприятностей», которые в значительной мере были вызваны откровенным антагонизмом канцлера Бисмарка.
Однако когда на следующий день королева сама поговорила с Бисмарком, то с удивлением обнаружила, что этот довольно милый и дружелюбно настроенный человек вовсе не похож на чудовище, которого Вики называла «самым ужасным и опасным в мире». Он очень волновался перед встречей и часто спрашивал, что будет делать королева во время беседы, где будет сидеть и как ему самому следует себя вести. Они действительно поразили друг друга. Бисмарк нашел старую леди вполне доброжелательной и интересной, а она, в свою очередь, была приятно удивлена его обходительностью и дружелюбным настроем. Как отмечал позже помощник его личного секретаря Артур Бигг, он вышел из ее комнаты в превосходном расположении духа, удовлетворенно потирая бровь. «Боже мой! – воскликнул он. – Вот это женщина! С ней каждый человек может иметь дело!» Позже он уточнил, какое впечатление оставила у него королева Виктория, заявив одному из своих коллег, что «в Шарлоттенбурге бабушка вела себя превосходно».
На следующий день королева отправилась на железнодорожную станцию, и ее старшая дочь провела с ней некоторое время в карете. «Я все целовала и целовала ее, – записала королева в дневнике в тот вечер. – Она долго держала себя в руках, в потом расплакалась. Мне было ужасно больно смотреть на нее, когда она стояла на перроне в слезах, а поезд медленно набирал скорость. Мне тяжело было от мысли, какие еще жуткие испытания могут выпасть на ее долю. Моя бедная девочка, если бы я только знала, как помочь ей в эту трудную минуту».
Через несколько недель состояние здоровья императора заметно ухудшилось. Правда, в то время он нашел в себе силы, чтобы присутствовать на свадьбе своего сына Генриха и Ирен, принцессы Гессенской, однако уже к середине июня практически не мог глотать, и его кормили из тюбика. Родственники сочли необходимым срочно послать за кронпринцем Вильгельмом, который приехал вместе со своей супругой Августой Шлезвиг-Гольштейнской и сразу же начал вести себя как полновластный хозяин дома.
Через день после приезда сына императрица вошла к мужу и воочию убедилась, что его дни сочтены. Позже она сообщала матери, что ее единственным желанием в тот момент было хоть как-то облегчить его страдания в эти последние трагические дни. Она спросила, устал ли он, и тот прошептал сиплым голосом: «Да, очень, очень устал». «Постепенно его глаза стали какими-то странными, – записала она. – Мы подняли лампу, но он уже не реагировал на свет... Он был без сознания, кашлянул один раз, сделал несколько глубоких вдохов, конвульсивно дернулся и так плотно закрыл глаза, как будто перенес болевой шок. После этого он затих и больше не подавал признаков жизни».
«Теперь я уже не его жена, а его вдова, – с горечью писала она матери в тот день. – Не знаю, как я выдержу. Ничего, ты пережила все это, теперь и мне предстоит испытать то же самое». «Дорогое мое дитя, – ответила королева сразу после того, как поступило первое сообщение о смерти императора, – крепко обнимаю тебя и хочу заверить, что это несчастье коснулось не только тебя, но и всех нас. Тебе пришлось пережить гораздо больше, чем мне. Мне, по крайней мере, не доводилось видеть страшные муки и предсмертную агонию своего дорогого мужа. Тем более что место моего мужа так и осталось незанятым, а тебе предстоит пережить новые трудности с новым императором». «У меня просто нет сил вынести постигшее нас всех горе, – писала королева кронпринцу Вильгельму, который унаследовал трон отца. – Постарайся успокоить свою мать и сделать все возможное, чтобы хоть как-то утешить ее. И не забывай, что отныне тебе придется пойти по стопам отца, всегда и во всем следуя его мудрым и благородным советам. Твоя бабушка королева Виктория». Позже она записала в дневнике, что смерть каждого из ее сыновей не смогла бы стать более тяжкой утратой, чем смерть кайзера Германии. Утрата зятя стала бедствием не только для семьи и страны, «но и для всей Европы».
