Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 46 страниц)

Во время его пребывания вместе с королевой во Флоренции доктор Рид составил список примеров безобразного поведения Мунши, которые свидетельствовали о зависимости королевы от этого странного человека. Так, например, он не позволял индийским слугам ехать в том же железнодорожном вагоне, в котором находился сам, фактически присвоил себе право пользоваться ванной и туалетом фрейлин королевы и постоянно жаловался на невнимание к своей особе со стороны итальянской прессы. Узнав о его жалобах, королева приказала одной из своих придворных дам, миссис Макдональд, поговорить с курьером, чтобы тот позаботился о более внимательном отношении итальянских газет к персоне ее «индийского секретаря». «Итальянцы говорят, – комментировал доктор Рид, – что он превратился в «индийского принца», в которого королева по уши влюблена».

В январе 1895 г., вскоре после возвращения королевы из Флоренции, Фредерик Понсонби сообщал вице-королю Индии лорду Элджину:

«Оказалось, что Мунши представляет собой гораздо более серьезную проблему, чем я думал ранее. Мне казалось, что здесь никто не понимает, что на самом деле представляет собой этот человек, но потом я выяснил, что принцесса Луиза, принцесса Беатриса, принц Генрих и многие другие придворные неоднократно говорили королеве об этом деле. Даже премьер-министр и министр по делам Индии пытались объяснить ей суть происходящего, но все тщетно. Королева никого даже не слушает и считает, что они просто ничего не понимают... Все попытки переубедить ее оказались бесполезными. Сейчас Мунши занимает то же самое положение при дворе, которое раньше занимал Джон Браун. Мне сообщили, что все ваши письма, включая письма леди Элджин, неизбежно попадают в руки Мунши, он их тщательно изучает, а потом наиболее важные сведения передает обратно в Индию.

В последнее время здесь случились два скандала, связанных с его присутствием. Первый разразился, когда Эдвардс отказался идти на чай вместе с Мунши, а второй был вызван нежеланием доктора Рида сопровождать отца Мунши во время обследования в больницах Лондона. В обоих случаях королева отказалась выслушать своих придворных и очень разозлилась на них. Надеюсь, вы понимаете, что она относится к нему как к своему домашнему животному, как к собаке или кошке, с которой ни за что на свете не желает расставаться...А вас она может выслушать, если вы напишете ей, как в Индии относятся к этому человеку, и что ни в коем случае нельзя допускать его к конфиденциальной информации. Это единственная возможность заставить ее выслушать все упреки в его адрес.

Мунши занимает непозволительно высокое положение при дворе, а во время торжественных приемов сидит рядом с фрейлиной (к ее неудовольствию), о чем королева распорядилась лично. Таким образом, простой официант, который раньше подавал блюда, теперь сопровождает королеву на ужин и даже в церковь. Надеюсь, теперь вы понимаете, как она относится к местным жителям. Остается лишь радоваться, что за обеденным столом пока еще не присутствует ее полотер».

Когда в 1897 г. королева объявила, что намерена взять с собой Мунши в очередную зарубежную поездку во Францию, в Симье, это переполнило чашу терпения, и придворные восстали. К этому времени выяснилось, что Мунши успел подцепить гонорею, и поэтому они наотрез отказались не только сидеть с ним за одним столом, но и вообще находиться рядом. Они попросили личного секретаря королевы Г. Фиппс сообщить ее величеству, что, если Мунши поедет с ними во Францию, они все подадут в отставку. Получив этот ультиматум, королева впервые за долгие годы впала в состояние необыкновенной ярости и одним взмахом руки смела на пол все бумаги с письменного стола.

Этот конфликт продолжался несколько месяцев и со временем еще больше разгорался. Когда Мунши устроил публикацию в «Дейли график» своей фотографии, на которой он был изображен в позе важного советника королевы с документами в руках, доктор Рид почувствовал себя настолько уставшим от постоянных жалоб королевы на происки придворных и на их желание во что бы то ни стало избавиться от «одного из ее людей», что неожиданно слег в постель с нервным истощением и покрылся огромными карбункулами. А придворные тем временем продолжали пересказывать друг-другу жуткие истории о вызывающем поведении Мунши и о резких высказываниях королевы на любое замечание в его адрес.

Премьер-министр лорд Солсбери делал все возможное, чтобы восстановить мир и порядок при дворе. Он весьма тактично объяснял королеве, что если она возьмет во Францию своего «индийского секретаря», то французы не поймут статуса этого человека и роли, которую он выполняет при дворе ее величества. В результате они могут не проявить к нему того уважения, которого она от них ожидает. Кроме этого, особое отношение королевы к Мунши может возбудить ревность среди других индийских слуг, которые не понимают, почему их соотечественник и к тому же мусульманин пользуется таким расположением при дворе. В итоге в том году Мунши не сопровождал королеву в ее поездке по Франции, однако попытался наверстать упущенное позже и даже прихватил с собой своего лучшего друга Ахмеда. Это был открытый вызов всему двору, который привел к открытому противостоянию.

К тому времени личным секретарем королевы вместо Генри Понсонби стал Артур Бигг – «умный, добрый, отзывчивый» и к тому же «красивый» молодой человек. Он стал настаивать, чтобы Ахмеда немедленно отправили обратно в Лондон, и одновременно послал в Индию запрос о получении любой информации о Мунши, с помощью которой хотел убедить королеву в ничтожности ее фаворита. А придворные высших рангов не прекращали усилий по дискредитации «индийского секретаря» и продолжали убеждать королеву в том, что его присутствие наносит непоправимый ущерб репутации двора. Но все было «бесполезно», как сообщал Фредерик Понсонби личному секретарю вице-короля Индии, поскольку она была убеждена в том, что это «всего лишь расовые предрассудки и неистребимая зависть в отношении бедного Мунши (!)».

Дело дошло до того, что лорд Джордж Гамильтон предложил не осуществлять никаких повышений придворных чинов, чтобы не осложнять и без того глубокое «смятение умов»при дворе. Он был уверен, что этот «маленький шторм» скоро уляжется и роль Мунши будет сведена к минимуму. А Бигг заверил его, что высшие придворные преисполнены решимости поставить Мунши на то место, которого он заслуживает.

Однако и королева не собиралась уступать давлению и поэтому пресекала любые попытки унизить достоинство своего фаворита. Так, например, она пришла в ярость, когда доктор Рид при моральной поддержке принца Уэльского откровенно и смело заявил ей, что в высших аристократических кругах страны бытует мнение, что столь рьяная поддержка королевой своего «индийского секретаря» объясняется ухудшением ее психического здоровья и временным помешательством. С такой же яростью королева набросилась и на Флитвуда Эдвардса, который посмел противиться ее постоянным уступкам «индийскому секретарю», и в особенности требованию Мунши стать кавалером ордена Виктории. В своих невероятно длинных письмах доктору Риду королева жаловалась на искаженное и несправедливое отношение придворных к ее «бедному другу», который уже давно превратился в объект насмешек и преследований. По словам того же доктора Рида, в Рождество 1897 г. королева «просто впала в безумие» после почти часового разговора с ним по поводу безобразного поведения Мунши. Она набросилась с руганью на чиновников индийского отдела, которые усомнились в благородном происхождении Мунши, а когда в Виндзор прибыл сам Ага-Хан, королева приложила немало усилий, чтобы устроить ему встречу со своим «индийским секретарем».

С таким же усердием она пыталась убедить нового вице-короля Индии лорда Керзона, что не следует верить циркулирующим в Индии слухам о низком происхождении Мунши и его семьи. А лорда-казначея, графа Хоуптона, она лично просила подать хороший пример и доброжелательно отнестись к ее «индийскому секретарю». Стоит также отметить, что королева попыталась загладить свою вину перед Рафиуддином Ахмедом и компенсировать то моральное унижение, которое он испытал в результате экстренной высылки из Франции. Она пригласила его на торжественный бал, а потом поручила ему собрать о положении дел в мусульманской части Индии информацию, которая могла бы стать полезной для правительства. Кроме того, королева предложила наградить его юбилейной медалью, заметив при этом, что если такой награды удостаиваются «чиновники, актеры и художники», так почему бы не дать и ему?

Еще до того злосчастного отдыха во Франции, в Симье, королева стала подписывать свои письма Мунши словами «твоя любящая мать», а однажды написала ему следующее: «В своем завещании я сделала специальную оговорку, касающуюся твоего безоблачного будущего. Хочу напомнить, что по-прежнему считаю тебя хорошим человеком, а то длинное письмо, которое вложено в этот конверт, было написано мною еще месяц назад и по доброй воле. Ни единая душа не узнает о его существовании, так же как и о твоем ответном письме. Если ты не сможешь прочитать его, я тебе помогу, после чего его надо немедленно сжечь. Твой верный и преданный друг Виктория, королева и императрица».

В конце концов королева помирилась с Фредериком Понсонби и больше не вспоминала о его открытиях, связанных с родом деятельности членов семьи Мунши. Она позабыла старые обиды и стала часто приглашать его на званые обеды и брать с собой в зарубежные поездки в Симье, используя его прекрасное знание французского языка. А когда они покидали Францию, королева повернулась к нему и сказала: «Как жаль уезжать из Ниццы в такую прекрасную погоду». По ее мнению, это было что-то вроде извинения за прошлую грубость.

Многие придворные обратили внимание на тот отрадный факт, что после возвращения из Франции Мунши стал вести себя более сдержанно, хотя по-прежнему занял свою должность секретаря и поселился в отведенном для него коттедже. Да и благосклонность королевы к нему осталась прежней. Однажды она призналась доктору Риду, что боится появляться с ним на публике, чтобы не провоцировать новые приступы ненависти и зависти, однако при этом решительно отвергала любые предложения отослать его обратно в Индию. Лорд Солсбери довольно остроумно заметил по этому поводу, что королева вдоволь насладилась теми скандалами, которые были спровоцированы его присутствием при дворе, поскольку «они были единственной формой эмоционального возбуждения, которые были ей доступны» [74]74
  После смерти королевы Виктории все ее индийские слуги были отправлены в Индию с хорошей пенсией, а все письма Мунши были сожжены в его присутствии во дворе коттеджа Фрогмор, где он проживал, когда двор находился в Виндзоре. Во время поездки в Индию в 1905 г. его в Карим-Лодже в Агре навестил принц Уэльский, будущий король Англии Георг V. «Он не стал лучше выглядеть за последнее время, – отметил принц, – и сильно располнел. Должен сказать, что он вел себя вполне сносно, цивилизованно и с большим радушием принял нас всех. К моему удивлению, он надел свой орден Виктории. Никогда не думал, что он у него есть. Мне рассказали, что он ведет тихую, уединенную жизнь, ни в чем не нуждается и ни о чем не беспокоится» (RA GV AA 27/10, quoted in Sheila Anand, «Indian Sahib: Queen Victoria's Dear Abdul», 103-104).


[Закрыть].

59. БРИЛЛИАНТОВЫЙ ЮБИЛЕЙ

«Я уверена, что никто и никогда не встречал таких оваций, которые были адресованы мне».

«Сегодня у меня самый торжественный день, – записала королева в дневнике 25 сентября 1896 г., – поскольку теперь я стала править на день больше, чем любой другой монарх Англии».

Эта осень была для нее счастливым временем. Генерал Китченер добился значительных успехов в Судане, а лорд Солсбери, который сформировал год назад свой третий кабинет министров, сейчас достиг весьма эффективной политической устойчивости. «Каждый день, – писала королева премьер-министру, – я молюсь за правительство, которое находится в ваших крепких и умелых руках». А в самом конце сентября погостить в Балморал приехала принцесса Александра, прекрасная дочь принцессы Алисы, которая провела в гостях у бабушки несколько дней вместе со своим мужем русским царем Николаем II.

Королева Виктория сначала была против брака своей внучки с царевичем Николаем, так как долго лелеяла мечту о том, что она выйдет замуж за ее внука принца Альберта Виктора, которого она не совсем обоснованно считала человеком не только «добрым» и «привлекательным», но и «в высшей степени надежным и постоянным». При этом королева даже не скрывала, что главной причиной несогласия на брак с царевичем Николаем является «ее беспокойство относительно самой страны проживания, политики ее правительства и тех различий в образе жизни, которые могут значительно осложнить ее жизнь при царском дворе». Этот милый и благовоспитанный ребенок мог оказаться, по мнению королевы, совершенно незащищенным в далекой чужой стране. А после смерти в ноябре 1894 г. его отца, царя Александра III, опасения королевы еще больше усилились. Она считала, что эту «нежную и чрезвычайно чувствительную девочку» ни в коем случае нельзя отдавать замуж за наследника «столь неустойчивого и ненадежного трона, постоянно подвергая реальной опасности ее жизнь». Она рассудила, что в ее преклонные годы это доставило бы ей «дополнительные переживания».

А когда королева узнала Ники поближе, она поняла, почему внучка Александра остановила свой выбор именно на нем. Она еще никогда в жизни не встречала «такого доброго, простого, скромного молодого человека, который, помимо всего прочего, отличался приятной наружностью, необыкновенной чувствительностью и совершенно несвойственными людям его круга либеральными взглядами». Кроме того, она надеялась в душе, что его брак с внучкой английской королевы может укрепить пошатнувшиеся русско-английские отношения. Что же до самого Ники, то во время пребывания в Виндзоре в 1894 г. он чувствовал себя как дома. «Мне очень любопытно, – писал он своему брату Георгию, – как легко и быстро я превратился в члена английской семьи. Я стал для королевы таким же экзотическим гостем, как и ее индийские слуги и шотландские придворные. Я же, в свою очередь, очень привязался к ней, до такой степени, что она сама не отпускает меня ни на шаг от себя... Она излучает такое невероятное очарование».

Примерно так же она отнеслась к царю, когда он приехал из России погостить у нее в Балморале в 1896 г. Однако русскому царю не очень понравилась жизнь в Шотландии. Он жаловался на то, что целыми днями приходилось ходить на охоту, а в доме было холоднее, чем в Сибири. Кроме того, у него «ужасно разболелись зубы и распухла щека от воспаления одного коренного зуба». В самый холодный и дождливый день ему вместе с царицей пришлось пойти в церковь. где, по замечанию леди Литтон, «было весьма любопытно наблюдать за тем, как две скамьи были полны придворными, а император и императрица стояли возле королевы в шотландской кирхе в Крети, где все так просто и обыденно». Как будто от радости, что этот визит наконец-то завершился, царь великодушно дал мажордому тысячу фунтов и попросил, что бы тот распределил деньги среди прислуги в знак признания хорошей службы. А сэру Джеймсу Риду, который лечил его зубы, он собственноручно подарил «золотой портсигар, украшенный бриллиантами».

Николай II пробыл еще несколько дней в Балморале, когда туда стали приходить телеграммы, отправители которых поздравляли королеву с тем, что она правит страной даже дольше, чем Георг III. «Люди хотели отметить это событие многочисленными демонстрациями, – записала королева а дневнике, – но я попросила их не делать этого до тех пор, пока в следующем июне не завершится шестидесятилетний срок моего правления».

* * *

Подготовка к празднованию бриллиантового юбилея в июне следующего года уже началась. Джозеф Чемберлен предложил пригласить на это торжество не столько европейских монархов, как всех премьер-министров Британской империи. Королева с радостью приняла это предложение, поскольку не горела желанием видеть в Букингемском или Виндзорском дворце нежелательных гостей вместе с их свитами. Однако больше всего ей понравилось то, что при таких условиях она получит весьма благовидный предлог избежать нежелательной встречи с кайзером Германии, но при этом пригласить своего двоюродного брата короля Бельгии и его младшую дочь принцессу Клементину.

Было также предложено, что ввиду преклонного возраста королевы программа торжественных мероприятий будет более щадящей, чем десять лет назад. Церковная служба должна была состояться 20 июня в одиннадцать часов дня в церкви Святого Георгия, одновременно планировалось провести молебны во всех других церквах по всей стране. А в королевской церкви служба должна была завершиться пением «Te Deum» принца Альберта и юбилейного гимна, положенного на музыку сэром Артуром Салливаном [75]75
  Королева была в восторге от музыки Артура Салливана и даже попросила представить ей полное собрание его музыкальных произведений, чего никогда не делала в отношении других композиторов, даже самого Мендельсона. Именно ему она отослала для корректировки музыкальные композиции принца Альберта, что само по себе было признанием ее величайшего доверия к Салливану и признания его музыкального таланта. Услышав его ораторию «Свет мира», она безапелляционно заявила, что это лучшее произведение, «самой судьбой предназначенное для поднятия британской музыкальной культуры». И хотя она считала довольно глупым содержание его «Микадо», остальные произведения не вызывали у нее никаких сомнений, а его знаменитых «Гондольеров» она приказала поставить в Виндзорском дворце. С тех пор королева очень гордилась тем, что фактически уговорила Салливана попробовать свои силы в создании большой оперы. «У вас это непременно получится», – заверила она его. А Салливан, в свою очередь, посвятил ей оперу «Айвенго». После премьеры этой оперы королева не без гордости заявила композитору, что «такой успех вдохновляет прежде всего потому, что опера была написана отчасти по ее настоянию», а само это произведение, безусловно, является «его лучшей работой». (Hesketh Pearson, «Gilbert and Sullivan», 161, 171, 183).


[Закрыть]. Слова для этого гимна предложил известный в стране поэт Альфред Остин, однако, Салливан отверг их как не соответствующие характеру торжества и по просьбе принца Уэльского поручил написание нового текста Уолшему Хау, епископу Уэйкенфилдскому.

* * *

Утро 22 июня выдалось пасмурным и прохладным, но в пятнадцать минут двенадцатого, когда выстрел из пушки в Гайд-парке известил о выезде королевы из Букингемского дворца в кафедральный собор Святого Павла, неожиданно засияло солнце. Это же произошло и во время золотого юбилея правления королевы, что дало основание считать подобную погоду «королевской». Одетая в черное шелковое платье, украшенное менее траурными вставками серого цвета, королева с огромным букетом белых цветов отправилась в кафедральный собор в открытом экипаже вместе с принцессой Уэльской и принцессой Еленой, которая с некоторых пор заняла место ее старшей дочери, поскольку высокое положение Вики в качестве супруги германского императора не позволяло ей сидеть спиной к лошадям.

Радостные возгласы приветствующих королеву людей вызвали у нее слезы умиления. «Как они добры ко мне», – неоднократно повторяла она, а принцесса Уэльская часто наклонялась к ней и с чувством симпатии и восхищения поглаживала ее руку. «Я уверена, что никто и никогда не встречал таких оваций, которые были адресованы мне, когда я проезжала по этим улицам, – записала королева в своем дневнике. – Толпы людей были просто невероятными, а их энтузиазм настолько искренен и неподражаем, что это затрагивало самые приятные чувства в душе. От многочисленных громких поздравлений можно было оглохнуть, а лица людей светились от искренней радости».

«Мы сидели под правым крылом Национальной галереи и могли обозревать всю нижнюю часть улицы Пэлл-Мэлл и начало улицы Чаринг-Кросс, – вспоминала об этой процессии леди Монксвелл. – Было восхитительно видеть внизу целое море людей. На первые семь карет мы просто не обратили никакого внимания, – продолжала она. – Но потом проследовали кареты, в которых ехали маленькие Баттенберги, Конноты и Олбани, что заставило нас проснуться и посмотреть на происходящее. Хотя детишки выглядели усталыми, благодарно отвешивали поклоны во все стороны и старались не уронить достоинства... В газетах писали, что маленький герцог Олбани упал в обморок, не доехав до дома, и я верю этим сообщениям... Затем мы увидели нашу старенькую королеву, и тут поднялся такой шквал приветствий, что у меня невольно навернулись слезы на глаза. Она сидела в карете необыкновенно прямо и важно и не испытывала абсолютно никакого смущения, а только кланялась по сторонам и мило улыбалась толпе. Она была одета в серое и черное и держала в руке очень высокий черный зонт с белыми полосками, любезно предоставленный ей мистером Чарльзом Виллерсом (дядей леди Литтон, депутатом от Вуавергептона с 1835 г.). Но при этом она держала его достаточно высоко над головой, чтобы все могли видеть ее лицо. Вспоминая об этом сейчас, я не могу не отметить, что она вела себя довольно энергично, а ее поклоны произвели на меня необыкновенное впечатление (я сама удостоилась такого поклона в гостиной и до сих пор помню ее пронзительные голубые глаза). Остается только поражаться тому, что она сделала за последнюю неделю и что ей еще предстоит сделать в будущем. Даже не верится, что ей уже 79 лет.

Когда ее карета проехала и мы вдруг поняли, что для нас бриллиантовый юбилей королевы фактически закончился, я неожиданно испытала необыкновенное чувство благодарности и удовлетворения от того, что вместе с мужем и сыновьями присутствовала на этом грандиозном и чрезвычайно волнительном торжестве».

* * *

А королева тем временем ехала по улочкам Лондона, время от времени смахивая рукой слезы умиления и радости. Впереди ее кареты верхом на лошади скакал главнокомандующий войсками лорд Вулзли, а за ним следовал граф Дандоналд, полковник 2-го полка личной королевской гвардии, который никак не мог усмирить свою норовистую лошадь и постоянно сдерживал ее словами «Потише, старушка, не гони!». Это было так странно для королевы, что она даже подумала в какой-то момент, что он обращается к ней.

После короткой службы, которую провели рядом со ступеньками в кафедральный собор, королева отправилась на Лондонский мост, а потом по празднично украшенным улицам двинулась в Ист-Энд, провожаемая радостными возгласами ликующей толпы, которая, по ее словам, была в восторге от «своей старенькой милой королевы». Она пересекла Вестминстерский мост, проехала по Парламентской площади, поприветствовала парад конной гвардии, а потом, усталая и радостная, вернулась во дворец. Все прошло просто прекрасно, как отмечал позже принц Уэльский, а единственное огорчение доставил 75-летний лорд Хоув, который не выдержал жары, потерял сознание и свалился с лошади.

Как и в 1887 г., следующий день полностью заняли торжественные мероприятия. В королевском дворце был устроен торжественный прием, проведен военный парад, причем не только британских войск, но и военных подразделений во всей империи. Кроме того, перед королевским дворцом прошли более двух тысяч учащихся частных школ, включая Итон и Харроу, которые выкрикивали слова поздравлений ее величеству и желали счастья и здоровья.

Примерно такие же поздравления королева принимала от своих подданных три года спустя, когда после успешного освобождения Ледисмита в феврале 1900 г. вторая Англо-бурская война, казалось, наконец-то достигла своего приемлемого завершения. В течение этих двух войн, которые велись против белого населения, если, конечно, не считать Крымской войны, королева пребывала в уверенности, что буры – это «ужасные люди, жестокие и просто невыносимые», с которыми нужно покончить раз и навсегда. Она провожала своих солдат в путь, посылала им вязаные носки и перчатки, а однажды порадовала их посылкой, в которой было около ста банок шоколада. Она желала солдатам скорого возвращения, а тем, кто получил ранения, оказывала всемерную помощь и даже лично навещала в госпитале, не делая при этом никаких различий между своими соотечественниками и солдатами из «цветных колоний».

Во время торжественного открытия нового госпиталя в Бристоле солдаты горячо благодарили королеву за участие, а военный оркестр исполнил «Боже, храни королеву». Такой же теплый прием устроили королеве рабочие арсенала в Вулидже, когда она призналась, что все телеграммы о крупных потерях британских войск неизменно вызывают у нее такой приступ отчаяния и горести, что и лучшие врачи не могут ей помочь. Правда, при этом королева всегда считала, что англичане должны победить любой ценой, даже если для этого придется пожертвовать всей ее армией. Когда первый лорд казначейства Балфур прибыл к королеве для доклада о тяжелом финансовом положении армии после «черной недели» декабря 1899 г., его сообщение «было мгновенно прервано нетерпеливым кивком головы королевы: «Пожалуйста, не забывайте, что в этом доме нет места депрессии и отчаянию. Нас не интересуют перспективы поражения нашей армии, так как мы их просто не допускаем».

Как и в годы Крымской войны, королева с огромным интересом относилась к распределению медалей среди наиболее заслуженных и достойных солдат. «Вчера был весьма трогательный момент, – записал в своем дневнике Реджиналд Бретт после одной из таких процедур награждения, – когда королеву подвезли в карете к нескольким раненым, сидевшим в инвалидных колясках. Им тут же приказали встать, но королева остановила солдат взмахом руки: «Нет, не надо». Она с трудом поднялась на ноги (что бывало с ней крайне редко) и прикрепила каждому из них Крест».