Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 46 страниц)

Вскоре выяснилось, что информация о готовящемся вторжении ирландцев на остров оказалась ложной. Королева сделала выговор своим министрам за то, что они пользуются столь ненадежными сведениями и вообще превратили нелепые слухи в «абсурдную и совершенно сумасшедшую истерику». Она еще раз убедилась в том, что эти слухи распространялись намеренно, чтобы заставить королеву покинуть Осборн и перебраться поближе к столице. Однако угроза со стороны ирландских революционеров оказалась вполне реальной. Конечно, фении и думать не могли о штурме Осборна на хорошо охраняемом острове, но в марте 1868 г. один из членов их сообщества совершил покушение на принца Альфреда и ранил его в Австралии, где тот проходил службу в военно-морских силах Великобритании. Вскоре после этого покушения преступник был приговорен к смерти и казнен. После этого случая было высказано предложение, чтобы в поездках по Лондону королеву всегда сопровождал могучий и отчаянно храбрый министр внутренних дел сэр Уильям Харкорт. Личный секретарь королевы Генри Понсонби долго смеялся, узнав об этом предложении. Действительно, трудно было представить в одной карете невероятно крупного Харкорта и миниатюрную королеву. А королева всплеснула руками и закатила глаза: «Боже упаси, только не это!»

К концу февраля 1872 г. королева вновь оказалась объектом угрозы со стороны ирландцев. На этот раз покушение на жизнь королевы попытался совершить Артур О'Коннор, семнадцатилетний племянник знаменитого чартистского лидера Фергюса О'Коннора. Когда карета королевы уже въезжала в Золотые ворота Букингемского дворца, из толпы зевак вышел юноша и, направив на королеву револьвер, потребовал освобождения заключенных в тюрьму ирландцев-фениев. «Я страшно испугалась, – призналась королева позже, – и стала дрожать всем телом». Она схватила за руку сопровождавшую ее леди Черчилль и громко закричала: «Спасите меня!»

«Вскоре я пришла в себя и даже привстала, чтобы оглядеться вокруг... Все всполошились и стали спрашивать, все ли со мной в порядке. Я сказала, что все нормально. Потом подошел Артур и сказал, что им показалось, будто бы этот человек что-то бросил. Мы стали осматривать все вокруг, но поначалу ничего подозрительного не заметили. Затем мой ефрейтор отошел в сторону и неожиданно вскрикнул: «Вот он!» Мы подошли и увидели сверкающий на солнце небольшой револьвер! Это привело нас всех в состояние ужаса. Все стали бледными как смерть, Джейн С. чуть не плакала, а Леопольд готов был упасть в обморок. И только один Браун не растерялся. Сохранив присутствие духа, он выпрыгнул из кареты и помчался за убегавшим парнем. Именно ему я больше всего благодарна за оказанную помощь!»

* * *

Джон Браун был щедро вознагражден за свой поступок и получил из рук королевы золотую медаль, ежегодную ренту в размере 25 фунтов и публичную благодарность за верную службу королеве. А принц Артур довольствовался всего лишь золотой булавкой, что вызвало взрыв возмущения принца Уэльского. Тот не без оснований полагал, что его брат вел себя не менее храбро, чем этот никчемный шотландский горец. И снова у преступника появились защитники, утверждавшие, что этот парень был невменяемым. После недолгих разбирательств суд приговорил Артура О'Коннора к году тюремного заключения, а королева осталась в твердом убеждении, что этот малолетний преступник на самом деле прекрасно понимал, что делает, и отдавал себе отчет в возможных последствиях. Она попросила Гладстона, чтобы того на некоторое время хотя бы выслали куда-нибудь и он не смог совершить нового преступления, но так случилось, что этот парень сам попросил выслать его как можно дальше, причем желательно в страну с более благоприятным для него климатом.

Покушение Артура О'Коннора произошло буквально через два дня после того, как в церкви Святого Павла был отслужен молебен по случаю благополучного выздоровления принца Уэльского от брюшного тифа, и это обстоятельство еще больше усилило симпатии простых англичан к несчастной судьбе королевы. По всей стране прокатилась волна лояльности по отношению к монархии. У ворот Букингемского дворца с самого утра выстраивалась длинная очередь людей, которые хотели бы оставить запись в книге с выражением сочувствия и поддержки королеве и членам ее семьи. А когда Чарльз Дилк попытался выступить с обличительной речью против монархии, его слова потонули в громком пении «Правь, Британия» и «Боже, храни королеву!». Такая же неудача постигла предложенный радикальными политиками в парламенте законопроект о пересмотре так называемого цивильного листа, определявшего сумму денег на содержание королевской семьи. Члены палаты общин большинством голосов (278 против 2) отклонили это предложение и больше к нему не возвращались. Нечто подобное произошло и после покушения Родерика Маклина. Никогда еще страна не видела такого наплыва сочувствия и поддержки королевской семье. В дополнение к бесчисленному количеству писем, которые королева получала каждый день, в течение двух дней пришло более двухсот телеграмм.

Королева была тронута таким вниманием и проявлением симпатий со стороны своих граждан. Она еще раз подчеркнула, что стоило быть убитой, чтобы увидеть, «как люди любят ее». Разумеется, все угрозы в ее адрес, которые продолжались вплоть до конца 1880-х гг., способствовали ослаблению требований со стороны политических кругов, чтобы королева как можно чаще появлялась на публике.

56. ПРАЗДНИКИ ЗА ГРАНИЦЕЙ

«La Regina d'Inghilterra!»

Резонно упрекая принца Уэльского за то, что он слишком много времени проводит за границей, часто мелькая в Париже, на Французской Ривьере, в Германии и Австрии, сама королева не упускала случая, чтобы посетить Европу, причем делала это с гораздо большим шиком и размахом, чем ее сын. Иногда она закупала весь отель, заполняя его сотней своих слуг, горничных, врачей, дантистов, поваров, секретарей, помощников, распорядителя занимающегося путешествиями на континент, Дж. Канне, охранников, фрейлин и других придворных джентльменов и дам, среди которых ярко выделялись шотландские горцы и индийские слуги. А с собой они брали бесчисленное количество сундуков, дорожных саквояжей, сумок и даже некоторую мебель. Она везла с собой стол и кровать, любимые картины и фотографии, сувениры и безделушки, бронзовые медали, миниатюры, чернильницы и ножи для разрезания бумаги – все то, что обычно находилось на стенах и столах ее помещений в Виндзоре, Осборне и Балморале. Кроме того, в зарубежных поездках королеву часто сопровождали ее любимые лошади, пони Султан и Флора, две или три королевские кареты, а в последние годы жизни даже дорогая ей обезьянка, с которой королева не расставалась ни на минуту. А когда ей говорили, что некоторую часть свиты и вещей можно было бы оставить дома, она решительно возражала, хотя на самом деле многие вещи и часть прислуги действительно не имели никакого отношения к поездке и не приносили ей никакой пользы. Столь же громадная свита сопровождала королеву даже в поездках по Англии. В 1866 г., например, когда разразился острый политический кризис, и королева решила не ехать в Балморал, а провести время в Кливдене, поближе к Лондону, где она могла понадобиться своему правительству, с ней отправились три доктора, восемьдесят восемь слуг и придворных, двенадцать пони и восемь карет.

Все это огромное количество людей и вещей вместе с солидными запасами английской провизии отправлялось в Европу на королевском поезде, который двигался со скоростью тридцать миль в час днем и двадцать пять – ночью. А в восемь часов утра он обычно останавливался, чтобы королева могла одеться и привести себя в порядок в нормальных условиях. Остановки делались также и во время приема пищи, что вносило невероятную сумятицу в привычный ритм работы европейских железных дорог.

В 1863 г., спустя почти год после кончины принца Альберта, королева решила посетить Кобург, воспользовавшись в качестве предлога ухудшением состояния своего здоровья. При этом она написала генералу Грею, что считает «своим долгом поправить свое ослабленное здоровье и восстановить нервную систему, чтобы предотвратить дальнейшее обострение депрессии и нервного истощения».

«Господь не даст соврать, – писала она ему, – что на самом деле мне ничего не хочется делать для укрепления здоровья, чтобы поскорее покончить с этой несчастной жизнью. Но поскольку жизнь все-таки продолжается и нужно во что бы то ни стало выполнять свой долг перед страной, то было бы неплохо хотя бы изредка менять обстановку и отвлекаться от горестных мыслей. В число таких поездок входит посещение Балморала в течение двух-трех недель весной и Кобурга в течение такого же времени летом (причем только Кобурга). Не исключена также краткосрочная поездка в Брюссель, что я считаю своим долгом перед любимым и дорогим дядюшкой. Мой любимый Ангел ни за что на свете не стал бы противиться этим дополнительным поездкам, если бы видел, в каком ужасном состоянии пребывает сейчас его дорогая супруга».

Однако этот визит был для королевы не совсем успешным. Она была утомлена многочисленными встречами с родственниками, частыми приемами и навязчивыми соболезнованиями по поводу смерти принца-консорта. В августе 1865 г. она неожиданно предложила поехать в какое-нибудь тихое и спокойное место в Швейцарии, где она могла бы «хорошо отдохнуть и избежать слишком утомительных встреч с родными и близкими». Она предпочла Австрии Швейцарию только потому, что это место любил ее муж, а она давно уже решила «не посещать те места, в которых не бывал принц Альберт».

«Если серьезно, – писала она в меморандуме генералу Грею, – то я думаю, что раз уж я еще жива (и, увы, вынуждена жить некоторое время), то в следующем году нужно подумать насчет более полного и комфортного отдыха, так как я ощущаю, что мои физические силы и нервная система уже на пределе истощения... Я бы не хотела разъезжать по Швейцарии и посещать местные достопримечательности, что было бы слишком утомительно для моего ослабленного здоровья. Мне бы хотелось просто спокойно отдохнуть, никого не видеть и ни о чем не думать... Для королевы это был бы самый приятный и полезный отдых, о котором только можно мечтать».

Однако в 1866 г. осуществить свою давнюю мечту королева так и не смогла ввиду разразившейся войны между Австрией и Пруссией. А в 1867 г. она записала в дневнике: «Имела продолжительную беседу с Элфинстоном по поводу предстоящей поездки в Швейцарию по настоятельному совету доктора Дженнера. Он считает, что это будет весьма полезно для моего здоровья, хотя, по правде говоря, мне ничего не хочется видеть или слышать без моего любимого Альберта. И тем не менее я с огромным удовольствием побывала бы в каком-нибудь живописном месте, и Элфинстон обещал подобрать мне такое место для отдыха». Позже она сказала Элфинстону, что пока он не отыщет для нее место с целебным и бодрящим воздухом, она и не подумает о поездке в Швейцарию. «Конечно, королева готова смириться с жарким солнцем и жаркой погодой, но только при том условии, что воздух будет свежим и прохладным».

Установившаяся тем летом в Лондоне жара была для королевы настолько невыносимой, что она просто не знала, куда себя девать. «Я не могу нормально дышать, – жаловалась она старшей дочери, – и с трудом переношу эту ужасную сухую обжигающую жару». Было так душно, что королева с трудом сидела за письменным столом и удерживала ручку в руках. Даже в своем парке она не находила столь необходимой для нее прохлады. Во время одной из вечеринок в Королевском саду она «рассеянно бродила по лужайке, с трудом узнавала приглашенных гостей... ощущала себя предельно истощенной и вообще не могла радоваться окружающей обстановке».

Через пять недель королева стал готовиться к поездке в Швейцарию, где, как она надеялась, сможет насладиться прохладным горным воздухом и живописной природой. Элфинстон к этому времени уже подобрал ей довольно большой пансион и даже замечательный сельский домик неподалеку от Люцерна, которые окажутся в полном ее распоряжении. Однако когда настал день отъезда, королеву стали одолевать сомнения, что в Люцерне будет не намного прохладнее, чем в Осборне. Она почему-то решила, что в Люцерне так же жарко, как в Африке, и что для нормального отдыха ей следовало бы отправиться на какой-нибудь айсберг, чтобы подышать прохладным воздухом. В конце концов она решила, что ей вообще не стоит ехать за границу, так как «все это бесполезно и не стоит лишних движений». Кроме того, она опасалась, что слишком быстро устанет от Швейцарии и даже не сможет полюбоваться ее красотами. «Придется оставить мысли, – говорила она, – о посещении выставок или картинных галерей». Все эти грустные мысли о необходимости поездки без любимого и дорогого мужа еще больше ухудшали ее здоровье и приводили к «диарее, сильным головным болям и приступам тошноты». Однако к намеченному на 5 августа дню отправки она поправилась и почувствовала себя уже нормально. Этот день она подробно описала в своем дневнике:

«Утро выдалось превосходным. Завтракали, как обычно, на свежем воздухе, а потом я немного посидела с Алисой. Затем с огромным сожалением попрощалась с ней, Людвигом и четырьмя их маленькими детишками. В пятнадцать минут первого мы выехали из Осборна вместе с тремя детьми (принцессой Луизой, принцессой Беатрисой и принцем Леопольдом). С грустью расстались с Алисой... Джейни Э. (маркиза Эли, фрейлина), сэр Томас Биддалф и его супруга леди Биддалф, полковник Понсонби, сэр Уильям Дженнер, фрау Бауэр (Оттилия Бауэр, гувернантка принцессы Беатрисы) и мистер Дакворт поехали с нами. Мы направились к яхте «Виктория и Альберт» и в час дня отплыли...

Как только мы прошли Нидлз, появились сильные волны, и мне пришлось спуститься вниз, где я и оставалась до тех пор, пока мы в начале седьмого не достигли Шербура. Этот город напомнил мне о прошлом. Казалось, что ничего не изменилось за последнее время, однако на самом деле все было не так, как прежде! Все, что раньше было мне в радость, сейчас приносит только грустные воспоминания и портит настроение».

Проехав по Франции в императорском поезде, любезно предоставленном королеве императором Наполеоном III, они наконец-то прибыли в Париж, изнывая от жары и духоты. Королева очень устала от этой поездки, так как не спала последнюю ночь из-за невыносимого грохота и тряски вагона. Кроме того, было так жарко, что она не находила себе места, хотя в ее вагон был поставлен большой таз со льдом. От железнодорожной станции ее отвезли в британское посольство, где ее уже радостно приветствовала императрица Евгения. В шесть часов вечера у них был «легкий ужин», после чего они отправились осматривать вечерний Париж, то и дело сожалея о разрушении «старых живописных улочек» и возведении на их месте «бесконечного ряда новых стандартных зданий», выполненных по плану протеже императора барона Хаусмана. На следующий день королева оставила Париж, даже не удостоив императора ответным визитом, что очень расстроило весь императорский двор, не говоря уже о самом императоре Наполеоне III. «Это был всего лишь формальный визит, – оправдывался министр иностранных дел лорд Стэнли, объясняя британскому послу причины столь поспешного отъезда королевы. – К тому же у королевы было очень мало времени, но именно эти формальные обстоятельства и затронули императорский двор, состоящий в основном из парвеню».

По прибытии королевы в Люцерн местная пресса тут же охарактеризовала выдающуюся гостью как женщину «приблизительно пятидесяти лет (незадолго до этого она отпраздновала сорок девятую годовщину), невысокого роста, довольно внушительных размеров (лорд Стэнли говорил за месяц до этого, что королева «становится невероятно толстой»), с красным лицом и в траурном одеянии в память о недавно скончавшемся муже». Несмотря на утомительную жару в поезде, королева была очень рада встретить на перроне вокзале «своих дорогих шотландских друзей», приехавших сюда задолго до прибытия монарха. «Я села в карету вместе с детьми, – вспоминала позже королева, – Канне сел на козлы, а Джон Браун устроился позади».

Королева осталась удовлетворенной местом своего временного проживания. Пансион Валлис действительно был расположен в живописном месте, и воздух там был довольно прохладным [67]67
  Пансион Валлис представлял собой красивое трехэтажное здание, которое было специально оснащено массой дополнительных удобств для благополучного пребывания королевы. Кстати сказать, все расходы на эту поездку были включены лордом-казначеем в специальное «Заявление о расходах Ее Величества во время поездки в Швейцарию», куда вошли «мебель, ковры, полотенца, очки, фарфоровая посуда, подзорная труба, телеграфный аппарат и, к великому удовольствию доктора Дженнера, огромное количество медикаментов и препаратов для своей пациентки» (Peter Arengo-Jones, «(Queen Victoria in Switzerland», 74).


[Закрыть]. В течение всего следующего месяца королева в полной мере наслаждалась своим отдыхом, ходила на прогулки, рисовала, каталась на своей любимой Флоре, совершала прогулки на пароходе на близлежащем озере, поднималась на лошади высоко в горы, откуда ее в кресле спускали на руках крепкие слуги, и вообще старалась забыть обо всех неприятностях последнего времени.

С особым удовольствием все свободное от прогулок время королева посвящала своему дневнику, куда методично заносила свежие впечатления, без устали восхищаясь окружающей живописной местностью и называя ее «праздником для глаз». Эта «неописуемая красота природы» пробуждала в ней добрые чувства и вселяла надежду на благополучное будущее, о чем она уже давно мечтала для своей родной Англии.

А для того чтобы сохранить свое вожделенное спокойствие и избежать официальных мероприятий, королева путешествовала под псевдонимом графини Кентской. Этот титул она придумала специально для отдыха, а потом оставила его, так как принц Альберт был графом Кентским, как, впрочем, и герцогом Эдинбургским. Вместо этого она использовала для себя титул графини Ланкастерской или графини Балморальской (что звучало для нее «особенно приятно»), хотя на самом деле все местные жители прекрасно знали, что она королева Англии, а местные мальчишки бежали за ее каретой и громко кричали: «Madam la Reine! Madam la Reine!» («Госпожа королева! Госпожа королева!») Да и как было не догадаться об истинном статусе этой странной и весьма щедрой женщины, если над ее пансионом развевался королевский штандарт, а на козлах ее кареты возвышалась мощная и всем хорошо известная фигура Джона Брауна в шотландском килте, который с безразличием взирал на все окрестные прелести и сохранял невозмутимое спокойствие, приличествующее исключительно преданному слуге монарха. В его отношении к окружающему миру сквозило даже трудно скрываемое презрение, обнаруживающее его истинное положение при монаршей особе.

«Он действительно выше всяких похвал, – записал в дневнике Понсонби в апреле 1879 г., когда королева отправилась в Бавено, что на озере Маджоре, – и сегодня мы могли лицезреть его во всей своей красоте. Он безупречно управлял лошадьми, безотрывно уставившись на лошадиные хвосты и не поднимая голову». А когда они добрались до места назначения, королева осталась в карете, не предпринимая никаких попыток выбраться наружу. «Мы поняли, – отмечал он, – что она ждала соответствующего сигнала от Джона Брауна, что можно выходить из кареты». Джон Браун, по словам королевы, ненавидел заграничные поездки и всегда вел себя так, словно находится в своей родной Шотландии. «Д.Б., конечно, всегда следит за порядком в Виндзорском дворце, – говорил Понсонби своей жене, – и если что-то не могло быть сделано для королевы, он настоятельно повторял, что это непременно должно быть сделано, и прекращал всяческие споры на эту тему». Фактически он так же успешно управлял королевой в Италии, Швейцарии и Германии, как и в родной Шотландии. Однажды в Кобурге, например, когда он приготовился к прогулке королевы, на улице появился немецкий оркестр, витиевато сыгравший какую-то лихую мелодию с барабанным боем. «О, как это ужасно!» – недовольно проворчала королева. Джон Браун в тот же миг соскочил на землю, подбежал к оркестру и замахал руками, пытаясь объяснить им доступными ему немецкими словами: «Нет, нет, не надо бум-бум!»

Ответственный за все зарубежные поездки королевы Дж. Канне рассказывал Генри Понсонби, что Браун и Дженнер «сводили его с ума... Дженнер, который никогда прежде не видел зарубежных туалетов, бегает от каждого из них, недовольно ворчит и говорит, что их нужно обязательно изменить». А Джону Брауну позволялось делать практически все, что он пожелает; это вызывало возмущение придворных королевы, которые привыкли подчиняться определенному порядку и поэтому не понимали столь снисходительного отношения королевы к одному из своих слуг. Генри Понсонби так описывает трудности в общении с королевой во время их проживания в Бавено:

«Наша поездка в Милан оказалась неудачной. Королева была чрезвычайно расстроена из-за того, что британский посол в Италии сэр Огастус Паджет хотел во что бы то ни стало растрезвонить о ее путешествии, а королева предпочитала разъезжать по стране инкогнито... вместе со своим шотландцем в карете в качестве кучера и телохранителя... Из-за этого все и началось. Я намекнул ей на то, что нужно отложить поездку, но королева и слушать не хотела. Нам пришлось подчиниться ей. На вокзале нас встречала огромная толпа людей, которых полиция оттеснила к ограде. В Сенаколе людей стало значительно меньше, а полицейских больше, однако и здесь ее величеству показалось, что они стоят слишком близко к ее карете. Картины мы посмотрели более или менее спокойно, однако на ступеньках кафедрального собора собралось очень много людей, а внутри собора их было еще больше... Это обеспокоило ее, и она пожаловалась мне, что здесь недостаточно полиции. Если бы она приехала сюда как королева, то полицейских было бы не меньше пятидесяти, но королева продолжала настаивать, что это исключительно частный визит...

Когда пошел дождь, королева находилась в закрытой карете. В результате мы не поехали в Бреру, около часа тряслись в карете, не пригласили с собой мистера Паджета и его супругу и вообще ничего толком не посмотрели. Правда, дождь вскоре прекратился, мы откинули тенты и тогда хоть что-то увидели. В какой-то момент я выскочил из кареты и сказал королеве, что можно посмотреть знаменитые колонны Сан-Лоренцо, но эта остановка вызвала нежелательное возбуждение толпы. Вокруг нас мгновенно собрались зеваки, которые таращили глаза на Джона Брауна Нам пришлось продолжить путь, а я больше не стал беспокоить королеву по таким пустякам. Вечером она пожаловалась на то, что слишком мало увидела. Это действительно так, но кто в этом виноват?»

Несмотря на то что королева решила путешествовать инкогнито, тем не менее она с огромным удовольствием воспринимала все приветствия в свой адрес, не замечая при этом совершенно явного противоречия в намерениях. Она просто сияла от удовольствия, когда толпы мальчишек на берегу озера Маджоре бежали за ее каретой, которую сопровождал отряд карабинеров, и громко кричали: «La Regina d'Inghilterra!» («Английская королева!»)

Кроме посещения Бавено и Люцерна, королева также нанесла визит в Баден-Баден, Кобург, Дармштадт, Экс Ле Бен, Ментрн, где останавливалась в замке де Розьер, Шарлоттенбург, Йер, Биариц, Канны, Флоренцию и Грасс [68]68
  В Грассе она часто бывала в поместье необыкновенно богатой и невероятно властной Элис Ротшильд. Однажды вечером, прохаживаясь по аллеям ее чудесного сада, королева нечаянно наступила на недавно усаженную цветами клумбу. «Немедленно уйдите оттуда!» -громоподобным голосом заорала баронесса Ротшильд на королеву Англии и императрицу Индии. «Королева подчинилась требованию, хозяйки поместья, а потом назвала ее вполголоса «всемогущей леди». Это, однако, не испортило их дружбу, хотя и не сделало ее более глубокой. С тех пор прозвище «всемогущая леди» стало для придворных общеупотребительным (Frederic Morton, «The Rothschilds», 189).


[Закрыть]. И везде была встречена яркой иллюминацией и здравицами в ее честь.

Во Флоренции, которую королева посещала в 1888, 1893 и 1894 гг., она сначала останавливалась на вилле Палмьери, которую любезно предоставила в полное распоряжение королевы графиня Кроуфорд. Причем специально для королевы виллу перекрашивали и ремонтировали. А потом она отдала предпочтение вилле Фабрикотти, откуда совершала поездки по Италии для более глубокого ознакомления с ее достопримечательностями. Причем сопровождали ее обычно индийские слуги, что вносило значительную сумятицу в сердца флорентийцев, которые принимали их за каких-то принцев из далекой и загадочной восточной империи. В 1888 г. королева провела несколько часов в галерее Уффици, а потом с грустью проехала мимо Касса Герини, где в 1838 г. останавливался принц Альберт. Она вспомнила, с каким восторгом тот отзывался о скульптурах Донателло, которые оказались «намного более прекрасными», чем он ожидал, и как принц выработал у себя вкус к примитивному итальянскому искусству.

С такой же грустью королева слушала в городке Бадия органную музыку, которую так любил ее покойный супруг. И не только любил, но и сам часто исполнял на пианино, хотя этот единственный инструмент, который ему удалось отыскать во Флоренции, был старым и совершенно расстроенным.

Однажды во время этого визита один английский мальчик по имени Джордж Пиль увидел, как полицейские расчищают путь для небольшой кареты на пьяцца дель Дуомо. «В карете находилась какая-то старая леди со своим спутником, – рассказывал Пиль шестьдесят лет спустя. – Это была королева Виктория. Она остановила карету, порылась в корсаже, вынула оттуда медальон и повернула его в сторону недавно отреставрированного фасада Дуомо». «Позже фрейлина королевы пояснила Пилю, что это был медальон с изображением покойного принца-консорта. Она думала, что принцу Альберту будет интересно узнать, как выглядит Дуомо после реставрации».

Королева была просто неутомимой в своем желании как можно лучше ознакомиться с Флоренцией, причем Делала это с превеликим удовольствием. Она побывала в Палаццо Питти, Боболи Гарденз, посетила церкви Санта-Кроче и Санта-Мария-Новелла, не пропустила Баптистерию и Баргелло. Кронпринцесса явно ошибалась, когда говорила, что королева совершенно равнодушна к искусству и архитектуре, хотя при этом королева не скрывала, что без особого восторга воспринимает руины Древней Греции и Древнего Рима. Однако она проводила много часов в галерее Уффици, считая выставленные там произведения искусства «величайшим наследием, которое не может не привлекать внимания образованных людей».

Вальпурга Гогенталь, жена-немка британского посла в Берлине сэра Огастуса Паджета, вспоминала позже, как она оказалась в королевской карете во Флоренции в 1893 г., когда королева совершала одну из своих экскурсий:

«Обычно королева держит свою карету в течение часа. Наконец она вышла из здания, сопровождаемая большой группой своих придворных. Покрывавший ступеньки ковер был расстелен до самой кареты. Седовласый шотландец с одной стороны и облаченный в желтый тюрбан индиец с другой подхватили престарелую королеву под руки и усадили в карету. Могучий шотландец закрыл дверцу кареты, когда все придворные дамы заняли свои места, а индус опустил вуаль королевы на ее лицо своими деликатными коричневыми руками. Тут же послышался моложавый и прекрасно поставленный голос королевы: «К Понте Веккио». Она была в черном платье и белой шляпке».

Королева с нетерпением ждала возможности совершить зарубежную поездку во время праздников и всегда получала от этого большое удовольствие, несмотря на громадный объем бумажной работы, строгий контроль со стороны Джона Брауна, постоянные жалобы на то, что рядом с ней нет ее любимого принца Альберта, а также сожаления по поводу того, что все эти поездки «ужасно утомляют ее и в конце концов навевают смертельную тоску».

Королева заполняла письма и дневники описаниями впечатлений от путешествий, подробно рассказывала о восхождении на гору Пилата, восхищалась живописным видом перевала Сен-Готард, с восторгом изобразила свое восхождение на вершину Гранд-Шартрез, где попросила у местных монахов стакан их знаменитого крепкого вина и где была очарована «прекрасным и высоким юным английским монахом с лицом святого отшельника», который опустился перед ней на колено и поцеловал ее руку. Королева еще долго помнила чудесный лес вокруг селения Йер, где Генри Понсонби видел ее устало хромающей вместе с леди Черчилль и неразлучным осликом по имени Жако, которого она купила у местного фермера, проживавшего на берегу озера де Бурже. Она с удовольствием вспоминала свое пребывание в замке де Розьер, окруженном оливковыми рощами и выходящем окнами на сказочно синее море. Не меньшее место в ее воспоминаниях отводилось поместью Мотет, позже переименованному в виллу Виктория. Генри Понсонби отметил, что в этом поместье королева чувствовала себя превосходно. И только однажды ее разбудил какой-то странный звук, напоминающий гул земли. Королева очень встревожилась и послала своего слугу узнать, не означает ли это начало землетрясения. Тот спустился вниз и вскоре вернулся с загадочной ухмылкой на устах. «Нет, мадам, это не землетрясение, это мистер Понсонби». Генри Понсонби подтвердил, что в тот день действительно разместился под комнатой королевы, рано уснул, но никак не мог представить себе, что так громко храпел. «Этот анекдот, – оправдывался он потом, – вызвал всеобщее веселье, которое я не разделял».

Королева охотно и не без удовольствия вспоминала свою поездку в Испанию в 1889 г., что было Первым посещением правящим английским монархом этой страны. Она торжественно проехала в открытой карете по шумным улицам Сан-Себастьяна вместе с королевой-регентшей Марией Кристиной, и повсюду ее встречали радостные толпы людей, которые вместе с черными лошадьми напоминали ей известные полотна Веласкеса. Благоприятное впечатление произвела на нее встреча в городском муниципалитете, чиновники которого сделали все возможное, чтобы королева чувствовала себя как дома. Они угостили ее чаем, который, по мнению королевы, оказался совершенно непригодным для употребления.

С не меньшим удовольствием королева вспоминала дни, проведенные в «Гранд-отеле» в Грассе в 1891 г., где на время забыла о своих семидесяти двух годах и вела себя, по словам Мари Маллет, как семнадцатилетняя девушка. Она выглядела свежей, как «весенняя маргаритка», гуляла не менее двух часов в день, хотя холодный мистраль уже набрал полную силу, а в отель возвращалась покрытая пылью, как мельник после утомительной работы».

В 1895 г. королева отправилась в Симье возле Ниццы и так полюбила это чудное место, что затем приезжала сюда в течение четырех последующих лет, останавливаясь вначале в «Гранд-отеле», а затем в отеле «Эксельсиор», переименованном в ее честь в «Королевский Эксельсиор». Именно сюда приезжал президент Франции Феликс Фор, чтобы отдать дань уважения престарелой королеве. Поскольку ее понимание дипломатического протокола на подобного рода приемах предполагало отношение к президенту как к монарху, королева срочно вызвала из Канн принца Уэльского, который должен был встретить президента у входа и препроводить его в покои королевы. «Три принцессы и сопровождавшие их придворные дамы находились наверху лестницы, – отметила в дневнике королева. – Я стояла у двери гостиной и пригласила его сесть. Он был чрезвычайно вежлив и любезен и всячески демонстрировал превосходные манеры, стараясь казаться великим грандом, а не каким-нибудь парвеню, хотя на самом деле его отец был простым мебельщиком на небольшой фабрике в Париже. Во время беседы он избегал острых политических вопросов, напомнил, что я пользуюсь большой популярностью у населения, и выразил надежду, что мы устроились достаточно комфортабельно» [69]69
  Гораздо менее благоприятное впечатление произвел на королеву Франческо Криспи, который приехал к ней вместе с королем Италии и его супругой в 1888 г., когда она остановилась во Флоренции на вилле Палмьери. «Король Умберто I, – отметила она, – слишком постарел и поседел для своих сорока четырех лет, а королева осталась по-прежнему милой и симпатичной. К моему огорчению, вместе с ними в комнату вошел синьор Криспи, нынешний премьер-министр из числа наиболее радикальных политиков страны, и оставался там в течение всего нашего разговора... Король и королева были очень дружелюбны и милы и пытались найти хоть какие-то оправдания столь бесцеремонному поведению Криспи. Король убеждал меня, что он очень умный человек, но совершенно не умеет вести себя с титулованными особами» (Queen Victoria's Journal, 5 April 1888).


[Закрыть].