Текст книги "Королева Виктория"
Автор книги: Кристофер Хибберт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 46 страниц)
«Ты говоришь, что нет человека более совершенного, чем папа, но у него тоже есть свои недостатки».
Война в Италии, политические проблемы в Англии, и в частности ее неподготовленность к войне в Европе, а также большое количество обязанностей – все это самым серьезным образом подорвало здоровье принца Альберта. Его часто видели в Букингемском дворце с бумагами в руках и папкой под мышкой. Чрезмерная нагрузка привела к тому, что он стал толстеть и облысел до такой степени, что вынужден был носить парик. К тому же он часто мерз зимой и даже в комнате сидел в пальто с меховым воротником, так как жена по-прежнему открывала все окна настежь и проветривала комнаты. Он даже не мог держать ручку и вынужден был долго согревать пальцы над свечой.
Он был уже принцем-консортом, получив титул решением королевы в 1857 г. Но сейчас этот титул не доставлял ему особого удовольствия. В разговоре со своим братом он как-то обмолвился, что данный титул был бы ему полезен сразу же после женитьбы на королеве, когда против него существовало немало предрассудков, а теперь уже слишком поздно. Откровенно говоря, этот титул ему не присвоили бы даже и в настоящее время, если бы не опасения, что «злонамеренные люди не попытаются позже настроить принца Уэльского против своего отца, доказывая ему, что он не должен позволять, чтобы иностранный принц имел более высокое положение, чем он сам».
А самого принца Альберта более всего волновала судьба старшей дочери, по которой он скучал каждый день, и которая занимала все его мысли. Его это заботило даже больше, чем непредсказуемое поведение сына в дальнейшем. А переживания о дочери и о ее будущей жизни неизбежно приводили его к очередным конфликтам с женой. Еще до замужества Виктории королева получила от мужа 5 ноября 1856 г. сердитое и в высшей степени несправедливое по отношению к ней письмо, касающееся отдельных черт характера принца Фридриха:
«Фриц готов посвятить всю свою жизнь твоему ребенку, от которого ты хотела бы избавиться. Именно поэтому ты настроилась против него... Это не вопрос чести, а просто своеобразное состояние души, которое не сходится с сердцем, как вода с маслом. Поэтому неудивительно, что все наши разговоры на эту тему не могут закончиться хоть каким-то единодушием. И мне не остается ничего другого, как удалиться от тебя на некоторое время и подождать, пока ты снова не возьмешь себя в руки».
Вскоре после свадьбы принцесса Вики забеременела и от этого была особенно счастлива*. Это чрезвычайно расстроило королеву. Когда она узнала, что ее дочь беременна, то тут же написала ей письмо, в котором сообщила, что эта «ужасная новость» испортила ей все настроение. «Мне так жаль тебя, – добавила она день или два спустя. – Хорошо, что здесь нет Фрица, а то он получил бы от меня взбучку».
«Я понимаю, что не должна вмешиваться в ваши семейные дела, – продолжала королева в том же духе, когда Вики с радостью сообщила матери, что родила «еще одну бессмертную душу». – В такие моменты мне кажется, что мы похожи на толстую корову или бродячую собаку».
Королева хотела поехать к Вики и взять с собой двух других дочерей – Алису, которой к тому времени исполнилось пятнадцать лет, и двенадцатилетнюю Елену. Однако ее план был разрушен жестким сопротивлением со стороны принца Альберта. «Папа говорит, что я буду все время суетиться вокруг твоих сестер и не смогу уделить тебе должного внимания». Кстати сказать, принц Альберт всегда возражал против того, чтобы королева брала с собой дочерей во время поездок.
Она сообщила своему мужу, что собирается рожать детей каждые два года, в противном случае она не сможет «ощущать себя абсолютно счастливой». Для нее «иметь ребенка у своей груди было величайшей радостью материнства». Это «нечто такое, что мужчинам не дано понять, но это действительно так... Поэтому, пожалуйста, мой дорогой, постарайся, чтобы у меня было побольше маленьких детишек. Это ж так замечательно!» Надо сказать, что принц Фридрих не обманул ее надежд. За тринадцать лет у них родилось 8 детей. Но все же, когда в 1870 г. она случайно познакомилась с одной английской семьей, у которой было 15 детей, ей стало стыдно, потому что у нее тогда было только шестеро» (John C.C. Röhl, «Young Wilhelm: The Kaiser's Early Life», 1859-1888, Cambridge, 1998, 97-98).в Германию. Он даже слышать ничего не хотел, демонстрируя весь свой «тиранический характер и огромное упрямство по этому вопросу». Вики соглашалась, что поведение отца доставляло им массу неприятных эмоций, но при этом она по-прежнему считала его оракулом и беспрекословно подчинялась всем его решениям. «Если он что-то решил, значит, так и будет».
Затем возникла проблема с обменом письмами между королевой и принцессой. Еще до того, как Вики оставила родной дом, они договорились, что будут регулярно писать друг другу. Однако принцу Альберту показалось, что они тратят на письма слишком много времени, и он сказал жене, что будет вполне достаточно, если они станут обмениваться посланиями не чаще одного раза в неделю. Королева тут же написала дочери и попросила ее высказать свое мнение в следующем письме отцу. «Просто скажи ему, что ты обо всем этом думаешь, – посоветовала ей королева. – Хочу поделиться с тобой: твой папа уже несколько раз упрекал меня по этому поводу, а меня это утомляет». Принцесса ответила, что столь необычное поведение отца объясняется прежде всего его искренним желанием помочь жене и, может быть, даже некоторой ревностью. «Он уверен, – обратилась она к матери, – что из-за этих писем ты часто раздражаешься и в результате слишком мало внимания уделяешь ему».
К этому времени королева еще больше разозлилась на мужа из-за того, что он настаивал, чтобы их второй сын, тринадцатилетний принц Альфред, отправился в море после обычного навигационного экзамена. Королева очень боялась, что мальчик может подпасть под дурное влияние окружающих. К тому же ей совсем не хотелось отпускать сына на все лето, в результате чего она не увидит «его милое лицо, освещающее весь их огромный дом».
«Меня очень жестоко обманули насчет Аффи, – жаловалась королева своей старшей дочери. – Мне обещали, что мой сын будет с нами все лето и весь последний год проведет дома, а после этого выйдет в море. А теперь оказывается, что он должен оставить нас и отправиться на фрегате в Вест-Индию, обогнув мыс Доброй Надежды. Я просто не знаю, когда увижу его снова! А папа твой поступил со мной очень жестоко. Уверяю тебя, намного легче вообще не иметь детей, чем иметь их много, а потом терять по одному! Это уж слишком!.. Я с ужасом ожидаю расставания с ним... Двое детей за один год. Это невыносимо».
Некоторое облегчение королева испытала только тогда, когда принц Альберт уехал по делам, связанным с рождением внука. Королева настаивала, чтобы нянечка ребенка и его ближайшие воспитатели были англичанами, а на должность главной няни она выбрала миссис Хоббс. Кроме того, принцесса должна была иметь в своем распоряжении британских врачей, поскольку немецкие специалисты намного хуже английских, в особенности гинекологи. Конечно, она признавала, что «немецкие окулисты и хирурги» значительно умнее, чем британские, но в целом немецкая медицина оставляла желать лучшего. Британские врачи, по ее мнению, были «самыми лучшими в мире, более искусными и намного более деликатными».
В связи с этим королева отправила в Германию сэра Джеймса Кларка, а вслед за ним и другого личного врача, доктора Эдварда Мартина, вместе с акушеркой миссис Инносент. После этого она попросила дочь, чтобы та прислала в Англию своего личного немецкого врача доктора Вагнера, который должен был присутствовать при рождении ее ребенка – принцессы Беатрисы. Роды прошли успешно, и 14 апреля 1857 г. доктор Вагнер стал свидетелем рождения последней принцессы английской королевы. По мнению Виктории, это было чрезвычайно полезно для него, так как он мог воочию убедиться в преимуществах британской системы акушерства и гинекологии.
Все это время королева писала дочери, что очень хотела бы поехать в Германию и находиться рядом с ней, а то и вовсе «пройти через все это» вместо дочери. К этому времени она постепенно свыклась с печальной мыслью, что скоро станет бабушкой в свои тридцать девять лет, и даже нашла в этом нечто привлекательное и приятное. Но она не могла поехать к дочери и поэтому помогала ей ценными, как ей казалось, советами и рекомендациями. Так, например, она советовала не вступать ни в какие разговоры о своем состоянии с придворными дамами, так как они могут ввести ее в заблуждение и вообще напугать до смерти. «А для этого, – продолжала королева, – нет абсолютно никаких оснований».
Вслед за советами в Германию беспрерывным потоком шли посылки с лекарствами, медицинскими препаратами, детской одеждой, камфорным маслом, средствами от бессонницы и всякой всячиной, которая могла оказаться необходимой матери вскоре после родов или ребенку. При этом королева неустанно жаловалась на эгоизм мужчин, которые «понятия не имеют, что нам приходится выдерживать». Она очень надеялась, что первые роды ее дочери навсегда отобьют у нее охоту рожать детей каждый год. «С твоей любовью к маленьким детям, – писала она дочери, – тебе будет очень полезно испытать все удовольствия, которые связаны с рождением ребенка».
Что же до самой принцессы, то ее беременность проходила не так уж и хорошо. Она чувствовала, что с ней что-то не так. Весьма опытная и искушенная в подобных делах миссис Инносент внимательно следила за состоянием здоровья принцессы и считала, что ее беременность протекает не совсем так, как хотелось бы. Правда, с обеими не соглашался доктор Вагнер, хотя ему было трудно судить о состоянии здоровья принцессы, так как она стеснялась немецкого доктора и получала его указания через мужа, который описывал врачу важнейшие симптомы.
Единого мнения с доктором Вагнером придерживался и сэр Джеймс Кларк, но и у него были некоторые сложности в этом деле. Его репутация врача-гинеколога была самым серьезным образом подмочена неудачным лечением леди Флоры Гастингс, которой он поставил неправильный диагноз и тем самым фактически обрек на трагический конец. Наконец, такой же точки зрения придерживался и еще один немецкий врач, доктор Эдвард Арнольд Мартин.
Внук королевы Виктории и принца Альберта, будущий кайзер Германской империи Вильгельм II, родился 27 января 1859 г. во дворце кронпринца, что на улице Унтер ден Линден. Роды были нелегкими, и ребенка пришлось поворачивать, чтобы извлечь на свет Божий. При этом принцесса поглощала огромное количество хлороформа, разрешенного к применению лично доктором Кларком, однако это вряд ли помогало восемнадцатилетней матери перенести ужасную боль. «Боль была настолько ужасной, —. сообщал кронпринц теще, – что Вики кричала что есть мочи и громко стонала. А потом, после благополучного разрешения от бремени, она попросила у всех присутствовавших прощения за слишком громкие стоны и крики, но добавила при этом, что ничего не могла с собой поделать. Когда начались последние схватки, я делал все, что мог, удерживая ее голову на месте, чтобы она не слишком напрягала шейные позвонки. Каждая схватка означала самую настоящую борьбу между мною и Вики. Даже сегодня (29 января) у меня все еще болят руки... Она обладала невероятной силой, и порой даже несколько человек с трудом удерживали ее на месте. Эти ужасные мучения продолжались несколько часов, а когда начались роды, анестезия облегчила ее страдания».
Жизнь новорожденного какое-то время «висела на волоске», пока немецкая акушерка фрейлейн Шталь не шлепнула его несколько раз. Позже она вспоминала, что «фактически спасла жизнь принца», поскольку сразу после рождения он не подавал никаких признаков жизни. При этом она, конечно, проигнорировала придворный этикет и энергичные протесты присутствовавших врачей. Она шлепала его до тех пор, пока «слабый крик не вырвался из его бледных губ». Позже врачи обнаружили, что его левая рука беспомощно свисала вниз, а потом всю оставшуюся жизнь была заметно усохшей. «Мое бесценное дитя, – писала королева дочери после того, как получила подробный отчет от доктора Кларка, – как бы мне хотелось хоть чем-то облегчить твои страдания!»«Я так счастлива, что родился мальчик, – отвечала ей Вики. – Не знаю, как благодарить Бога за такой подарок. Я так хотела мальчика, что и передать тебе не могу... Не бойся, что я буду слишком опекать его, хотя я действительно души в нем не чаю... Я только сейчас начала понимать, что это мой собственный ребенок, который достался мне слишком дорогой ценой».
К началу мая принцесса поправилась настолько, что смогла осуществить свою давнюю мечту и вновь побывать в Осборне, чтобы повидать родителей, по которым очень соскучилась. «Уверяю тебя, – писала ей мать за несколько месяцев до этого, – не проходит и минуты, чтобы я не вспоминала тебя. Куда бы я ни смотрела, что бы я ни делала, я всегда думаю о тебе».
Принцесса действительно была счастлива снова оказаться в Осборне. Находясь в Германии, она часто вспоминала родительский дом, чудесный вид из окон и этот замечательный швейцарский коттедж, где она провела свое детство. Ей снились красивые деревья и кусты, маленький садик, за которым она ухаживала в детстве, и клумбы с цветами. А ее мать тоже была счастлива видеть дочь дома, в окружении близких ей людей, и радовалась, что «они снова оказались вместе».
В сентябре 1860 г., восемнадцать месяцев спустя после рождения внука, королева и ее супруг отправились на праздники в Германию. Перегруженный постоянной заботой и многочисленными обязанностями по дому, принц Альберт так и не смог найти время, чтобы навестить свою дочь раньше, хотя и очень соскучился по ней. К тому же ему очень хотелось посмотреть на внука Вильгельма и внучку Шарлотту, которая родилась за два месяца до этого. Кроме того, он планировал обсудить со своим ментором бароном Штокмаром неблагоприятное развитие событий в Европе. Штокмар недавно ушел на пенсию, покинул Англию в последний раз и поселился в Кобурге.
Королева была чрезвычайно тронута, увидев свою дочь в трауре по умершей накануне мачехе принца-консорта вдовствующей герцогине Саксен-Кобург-Готской. «А потом привели нашего очаровательного внука, – записала королева в дневнике. – Такой потешный малыш! Он вошел, держась за руку миссис Хоббс, в белой рубашке и черном галстуке. Он был такой хорошенький, такой милый, с белоснежной мягкой кожей... и очень симпатичным личиком... У него глаза Фрица, губы Вики и необычайно кудрявые волосы... Он такой красивый и такой умный... Мы были очень счастливы, что наконец-то увидели внука».
Неделю спустя принц-консорт уехал на охоту, оставив жену и дочь на прогулке вокруг замка Каленберг, а после этого решил неожиданно вернуться в Кобург под предлогом того, что ему необходимо повидать некоторых людей. Однако по дороге в Кобург с ним приключилось несчастье. Неподалеку от Кобурга лошади чего-то испугались и понесли его карету прямо на железнодорожную колею. Верно оценив грозящую опасность, принц Альберт выпрыгнул из кареты, поранил нос, руки и ноги и получил многочисленные ушибы. Правда, никаких серьезных повреждений у него не было, и он тут же бросился на помощь кучеру и находился рядом с ним, пока на место происшествия не прибыли врачи.
Конюший принца Альберта полковник Генри Понсонби немедленно отправился в город, чтобы сообщить королеве о случившемся, и нашел ее по пути в Кобург, куда она отправилась пешком вместе с дочерью. Королева поспешила к дому, к своему «дорогому Альберту и нашла его в комнате камердинера. Он неподвижно лежал на кровати с компрессом на носу, губах и щеках. Он был довольно бодрым и не выказывал абсолютно никакого беспокойства по поводу случившегося. Боже мой, как я испугалась в этот момент! – записала королева вечером того же дня. – Я молила Бога, чтобы с ним все было в порядке, и никак не могла смириться с мыслью, что может произойти что-то ужасное... Я должна благодарить Бога, что он сохранил моего любимого мужа! Меня в дрожь бросает при мысли, что с ним могло случить нечто более ужасное... К счастью, все обошлось! Бог по-прежнему милостив к нам».Несмотря на незначительные раны, нервная система принца Альберта оказалась под угрозой. По словам его брата Эрнеста, герцога Кобургского, нервы принца пострадали гораздо больше, чем королева могла предположить. Когда барон Штокмар увидел подавленное состояние принца, он тут же заявил герцогу: «Господь Бог благоволит к нам! Если бы с ним случилось что-либо более серьезное, он мог бы умереть».
А у принца Альберта уже появилось первое предчувствие смерти. Спустя десять дней после случая с каретой он прогуливался с братом в окрестностях Готы, и «в одном из самых живописных мест Альберт неожиданно остановился как вкопанный и полез в карман за носовым платком». Брат подошел к нему вплотную и увидел, что по его лицу стекают слезы. «Он стал повторять, что видит такую красоту последний раз в жизни».
Подобные мысли принц Альберт высказывал и королеве, находясь в Осборне, где он высаживал молодые деревья. Закончив посадку, он посмотрел на них и с грустью произнес, что не доживет до того момента, когда они вырастут. Королева решительно запротестовала и стала доказывать, что ему только сорок лет и что рано думать о смерти. Но принц Альберт продолжал угрюмо твердить: «Я не увижу, когда они вырастут».
Меланхолическое настроение принца еще больше усилилось по возвращении домой в ноябре 1860 г. А в начале декабря, находясь в Балморале, он почувствовал себя «серьезно больным», и 5 декабря королева отметила в своем дневнике, что ее муж «очень слабый». На следующий день он написал Вики, что накануне чувствовал себя очень больным и настолько ослаб, что даже не смог держать в руке ручку. А когда почувствовал себя достаточно здоровым, чтобы вернуться к привычной работе, тут же написал дочери, что переболел «самой настоящей английской холерой».
Едва поправившись от предыдущей болезни, принц-консорт снова заболел ангиной, «воспалением нервных окончаний верхней части щеки» и стал испытывать ужасную зубную боль, которая повергла в уныние даже видавшего виды дантиста, он заявил, что никогда не наблюдал ничего подобного. Сам принц называл свои страдания «Невыносимыми», а две проведенные дантистом операции так и не принесли ему сколько-нибудь серьезного облегчения. Королева написала дочери, что хотела бы взять его боль на себя, и еще раз повторила, что женщины рождены для страданий и переносят их «гораздо легче, чем мужчины». «Наши нервы, – говорила она дочери, – не настолько истерзаны и издерганы, как мужские».
Для королевы это было чрезвычайно трудное время, подвергавшее ее постоянному раздражению и разочарованию. Она просто не имела сил выносить его страданий и видеть мужа «подавленным, разбитым и глубоко несчастным». Королева не могла скрыть от дочери, что очень обеспокоена его навязчивыми мыслями о неизбежной смерти и даже сама порой впадает в отчаяние от безысходности. Принц стал раздражительным, нервным и чересчур капризным, в особенности когда был перегружен срочной работой. К примеру, читая важные документы, письма или газеты, он мог с легкостью бросить жене по-немецки: «Не мешай мне, я занят чтением».
«Дорогой папа никогда не признается в том, что ему стало лучше, – писала Вики своей матери, – и даже не попытается преодолеть это дурное состояние. При этом он всегда делает страдальческое выражение лица, чтобы все думали, что он тяжело болен. А у меня все наоборот. Я делаю все возможное, чтобы сохранить спокойствие, и никогда не показываю посторонним, что больна или страдаю от чего-то. Нервная система отца легковозбудима, он быстро раздражается и при этом становится подавленным и несчастным. Ты говоришь, что нет человека более совершенного, чем папа, но у него тоже имеются недостатки. Он чрезвычайно ответственно относится к своей работе и отдает ей слишком много сил. Думаю, что тебе очень не понравится, если Фриц тоже будет таким же раздражительным и чрезмерно поглощенным своими делами, как и он!»
34. СМЕРТЬ ГЕРЦОГИНИ КЕНТСКОЙ«Я поцеловала ее руку и приложила к своей щеке».
15 марта 1861 г. королева отправилась во Фрогмор, чтобы навестить свою 75-летнюю мать, которая уже несколько месяцев страдала от рожистого воспаления и никак не могла поправиться. Близкий друг и личный секретарь герцогини сэр Джордж Купер, который привел в порядок все ее хозяйство после сэра Джона Конроя, умер за две недели до этого, и она была уверена, что ненадолго переживет его.
К счастью, все ее прежние конфликты с дочерью ушли в прошлое. «Бедная женщина, – писал лорд Холланд в самом начале правления королевы, – все ее влияние осталось позади. Отныне никто не считается с ее действиям и мнениями. При новом дворе она превратилась в полное ничтожество». И это была чистая правда, которую ей долго не удавалось признать. Она часто слышала, что ее дочь слишком занята важными делами, чтобы навещать ее. «Эти дни нельзя назвать ни счастливыми, ни радостными, – писала герцогиня дочери Виктории в день ее рождения в 1837 г., – все изменилось при дворе, все стало для меня чужим». Ее апартаменты в Виндзорском дворце находились слишком далеко от тех мест, где обычно появлялась королева. Герцогиня постоянно жаловалась на свое положение, устраивала «сцены» и скандалы и направляла дочери укоризненные письма. Лорд Ливерпуль однажды заметил барону Штокмару, что для королевы «это тяжелое и несправедливое испытание», которое может оказаться чрезвычайно вредным для ее слабого здоровья и слишком чувствительной нервной системы. «С одной стороны, – продолжал он, – мне очень неприятно видеть раскол между матерью и дочерью, а с другой – это все же лучше, чем постоянные ссоры и склоки». Королева была уверена, что мать вздохнула с облегчением, узнав, что дочь выходит замуж за принца Альберта. Однако она не преминула выразить недовольство тем обстоятельством, что ее проинформировали о предстоящей свадьбе в последнюю очередь. Еще бы, даже камердинер принца узнал об этом намного раньше герцогини! Королева опровергала это мнение и доказывала, что сказала об этом матери своевременно. Еще больше горечи испытала герцогиня Кентская, когда ей сообщили, что она не переедет в Букингемский дворец вместе с дочерью и племянником. После этого она высказала свое возмущение тем, что королева выделила ей в качестве ежегодного жалованья только 2 тысячи фунтов, что было, по ее мнению, крайне недостаточным для достойного содержания герцогини и ее хозяйства. После смерти принцессы Августы, дочери короля Георга III, герцогиня неохотно приняла не только Кларенс-Хаус, но также и Фрогмор-Хаус, что в Виндзоре.
С тех пор отношения между матерью и дочерью стали постепенно улучшаться. Узнав о смерти сэра Джона Конроя в 1854 г., королева написала матери:
«Мне очень понятны твои переживания по поводу смерти сэра Джона Конроя... Я не буду сейчас говорить о прошлом и о тех неприятностях, которые он доставил всем нам своими нелепыми попытками разделить нас, чего бы никогда не было, если бы не он. Все это похоронено вместе с ним. Мне очень жаль его бедную жену и детей. Сейчас они полностью свободны от его запретов появляться передо мной!»
«Да, – немедленно ответила герцогиня, – смерть сэра Джона Конроя стала для меня самым болезненным шоком за все последние годы. Я не буду даже пытаться найти оправдание многочисленным ошибкам этого несчастного человека, но было бы очень несправедливо с моей стороны, если бы я позволила возложить всю полноту ответственности только на него. Честно говоря, я обвиняю и себя тоже... Я верила ему безоговорочно, даже не задумываясь о последствиях всех его поступков, я слепо следовала его указаниям и позволила себе обижать тебя, своего дорогого ребенка, которому отдала каждую минуту своей жизни! Понимание истинной сути происходящего пришло ко мне слишком поздно, хотя само по себе это не заслуживает никакого наказания! Мои страдания были слишком велики, а утешение слишком мало. Слава Богу, что все эти недоразумения уже позади, и теперь только смерть может разлучить меня с моей любимой Викторией».
Теперь смерть приблизилась к самой герцогине, и королева дала волю своим истерическим чувствам, которых так опасались ее близкие и придворные. Примерно так же она переживала в 1850 г. смерть королевы Луизы, супруги короля Леопольда. Такая же истерика случилась с ней и в момент скоропостижной смерти Джорджа Энсона, личного секретаря принца Альберта. По ее словам, это был «едва ли не единственный верный друг мужа в этой стране». Эта смерть повергла ее в состояние шока. Еще большую горечь утраты ощутила королева в июле 1850 г., когда пришла весть о смерти сэра Роберта Пиля, «плохого и неуклюжего наездника», как выразился Чарльз Гревилл. Во время верховой прогулки Роберт Пиль свалился с лошади на Конститьюшн-Хилл и уже не смог прийти в себя. Королева глубоко скорбела по поводу этой нелепой смерти и вместе с принцем Альбертом горевала об утрате «нашего самого верного друга и преданного советника».
А уж о смерти герцога Веллингтона в сентябре 1852 г. и говорить не приходится. Когда мимо королевской четы со всеми почестями и в торжественно-траурной обстановке под звуки траурных мелодий провезли гроб с телом «самого великого человека, которого когда-либо производила на свет эта страна», королева разрыдалась и проплакала весь день. Ее не смог утешить даже принц Альберт, который сделал все возможное, чтобы прекратить истерический взрыв эмоций у своей жены.
Однако ни одно из всех этих печальных событий не произвело на королеву большего впечатления, чем смерть матери. «Боже мой, – писала она в дневнике, – какое ужасное событие, какое горе!» За некоторое время до смерти герцогини королева находилась в ее комнате и громко рыдала, низко наклонившись над матерью, которая лежала на кровати и тяжело дышала.
«Я поцеловала ее руку и прижала к своей щеке. Она на мгновение открыла глаза, но, как мне показалось, так и не узнала меня. Она выдернула свою руку... я разрыдалась... я спросила у докторов, есть ли хоть какая-то надежда. Они ответили, что, судя по всему, никакой надежды нет...
Под утро я легла на софу, которая стояла неподалеку от моей кровати, и каждый час прислушивалась к бою часов. В четыре часа утра я снова спустилась вниз. Все тихо, только слышалось тяжелое и хриплое дыхание мамы, да еще громкий звук часов, которые отбивали каждые четверть часа и напоминали мне о моем отце и о моем детстве».
Изнывая от усталости и неопределенности, королева снова поднялась к себе наверх и попыталась хоть немного поспать. В половине восьмого она опять спустилась к матери и долго сидела там, держа ее за руку. Дыхание матери становилось все тише и тише, пока не прекратилось вовсе... В этот самый момент часы пробили половину десятого утра... «Нас охватил ужас безвозвратной утраты, который порой напоминал какой-то кошмарный сон... Боже мой, как это страшно! Постоянный плач немного облегчал наши страдания и успокаивал нервы... Но я по-прежнему пребывала в состоянии агонии».
В течение четырех последующих дней королева с трудом справлялась с постигшим ее горем. «Ужасно, ужасно думать, что мы никогда больше не увидим это прекрасное и доброе лицо, – писала она. – И никогда не услышим ее знакомый голос... А самое ужасное заключается в том, как я сказала Альберту вчера, что утрата эта не только невосполнима, но и безвозвратна». День смерти герцогини Кентской стал для королевы «самым ужасным днем» в ее жизни. Она чувствовала себя подавленной, разбитой и полностью уничтоженной. Только слезы хоть как-то облегчали ее горе, поэтому она их не жалела и проплакала несколько дней. «Я не хочу никакого облегчения, – писала она своей старшей дочери. – Мне надо всеми фибрами души ощутить эту потерю даже ценой невыносимых страданий». А лорд Кларендон пришел к выводу, что королева «намеренно подвергает себя таким испытаниям». «Она никогда не прекращает плакать, – говорил он герцогине Манчестерской, – и проливает слезы с утра до вечера. И каждое утро приходит во Фрогмор, как будто специально, чтобы продлить свое горе. Думаю, что такое поведение не может продолжаться долго, – добавил он, – иначе она просто сойдет с ума и впадет в такое состояние меланхолии, что ее придется выводить специальными средствами. Тем более что она уже давно имеет склонность к такому состоянию. Именно это больше всего досаждает принцу Альберту».
Все это время королева принимала пищу в гордом одиночестве, когда она молча сидела в комнате матери, то никого не подпускала к себе, а когда просматривала ее бумаги, то неизменно вспоминала, как ссорилась с ней из-за пустяков. Ей было очень горько осознавать, что из-за интриг Джона Конроя и баронессы Лецен страдали прежде всего добрые отношения между матерью и дочерью – самыми близкими людьми на свете. С другой стороны, она с большим удовольствием прочитала письма отца к матери и с удивлением узнала, что их связывало необыкновенно глубокое чувство любви и взаимного уважения. Более того, она впервые узнала, что была любимой дочерью своих родителей, и это было «очень трогательно» для нее.
Королева привезла принца Уэльского в Виндзор, чтобы он в последний раз посмотрел на «прекрасную бабушку», однако тот, испугавшись истерических причитаний матери, вел себя не совсем так, как она хотела бы. Королева обвинила сына в бессердечности и эгоизме, а принц, подписывая траурные открытки своим зарубежным родственникам, сказал, что его сестры настолько усердно симпатизируют ей, что он просто-напросто не хочет им мешать и боится испортить всем настроение. По его словам, они были для нее «более полезны» в этот момент, чем он.
Принц Альберт также много переживал из-за смерти тещи и не смог хоть как-то утешить жену. В течение всего этого времени ему пришлось выполнять не только свою работу, но и обязанности королевы, и он был просто завален текущей работой. Более того, он отвез королеву в Осборн, надеясь в душе, что там она сможет немного успокоиться и вернуться к нормальному состоянию. Однако этого не случилось. В Осборне королева нервничала даже больше, чем в Виндзоре, так как просто не могла выносить громких криков и разговоров детей, которые были для нее ничем не лучше, чем голос наскучившего своими капризами принца Уэльского.
