Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 46 страниц)

* * *

Кроме того, королева довольно часто ездила в расположенную неподалеку Ниццу, этот «природный рай», где чаще всего предпочитала бывать на знаменитом поле под странным названием «Битва цветов». Там она любовалась невероятным разнообразием мира цветов, а ее охранники собирали для нее огромные благоухающие букеты. Именно здесь она провела свою последнюю зарубежную поездку и покинула это райское место с глубоким сожалением. «Мне очень не хочется уезжать на пасмурный и промозглый север, – записала она в дневнике, – но я благодарна за все то наслаждение, которое испытала здесь».

Королева надеялась вернуться в эти чудесные места на следующий год, но беспрецедентные нападки на Англию со стороны французской прессы по поводу Бурской войны сделали такой визит крайне нежелательным. Вместо этого она отправилась в Ирландию, причем сделала это исключительно «по собственной воле», как она объяснила своей дочери. При этом она добавила, что вообще решила оставить все зарубежные поездки и ограничиться отдыхом в своей стране, что, по ее мнению, «принесет большую пользу и доставит немалое удовольствие».

Последний раз королева побывала в Ирландии более пятидесяти лет назад, когда отправилась туда в 1849 г. вместе с мужем и четырьмя детьми. Тогда она была приятно удивлена хорошим видом местных женщин, хотя многие из них были одеты в лохмотья. Они показались ей «очень живописными, с прекрасными черными глазами, черными волосами, нежным цветом кожи и белоснежными зубами». Толпы людей на улицах были довольно «шумными и возбужденными, но при этом дружелюбно настроенными. Люди бегали, толкались, весело смеялись и пронзительно визжали, и все это было так не похоже на англичан.

Королева остановилась в городке Коув, который был временно переименован в «Королевский город» в честь того, что именно «здесь впервые нога королевы ступила на ирландскую землю». После этого она отправилась в Дублин, а по пути ее сопровождали толпы возбужденных людей, музыка оркестров, радостные приветствия и другие общепринятые для местного населения выражения чувств. Все это произвело на королеву неизгладимое впечатление, и никто не мог представить себе тогда, что пройдет немного времени и вся Ирландия превратится в очаг недовольства, фактически став на путь открытого неповиновения монархии. В результате невиданного голода страну захлестнет волна насилия, и королева вынуждена будет ввести военное положение, чтобы хоть как-то усмирить бунтовщиков. Она признала, что «страдания ирландцев стали просто невыносимыми», однако добавила при этом, что сами они превратились в «ужасных людей». «Чем больше делаешь для них добра, тем более неуправляемыми и неблагодарными они становятся». Принц Георг Кембриджский, на которого возлагалась ответственность за военное обеспечение этого визита, подтвердил, что королеву в целом принимали весьма благожелательно и с небывалым энтузиазмом. «Теперь уже нет никаких сомнений, – вспоминал он, – что в душе своей ирландцы настроены вполне лояльно по отношению к монархии, и только отъявленные революционеры и агитаторы настраивают их против нее».

После этого королева приехала в Ирландию только в 1861 г., когда принц Уэльский проходил службу в военном лагере близ Дублина. С тех пор она не посещала эту страну, хотя поводов для этого было предостаточно. Она не скрывала восхищения храбростью ирландских солдат во время войны в Южной Африке и даже учредила в связи с этим особое подразделение под названием Ирландская гвардия. Навестив этих отважных солдат, она, как и в 1849 г., была тронута теплым приемом и лишний раз убедилась в их преданности Британской короне. К счастью, эти люди даже не подозревали о том, что ирландские республиканцы продолжают подстрекать людей против монархии и срывают «Юнион Джек» [70]70
  Государственный флаг Великобритании. – Примеч. пер.


[Закрыть]с разбитых витрин магазинов в Дублине. Один из ее придворных джентльменов, сын Генри Понсонби Фредерик, находился рядом с ней и вспоминал об этом событии:

«Повсюду собирались огромные толпы людей, а когда мы приехали в Дублин, зеваки заполонили все улицы и площади, взобрались на крыши домов, свисали с балконов и выглядывали из окон. Это было что-то невероятное. Я видел немало подобных визитов, однако нигде люди не проявляли такого энтузиазма и такого радушия, как в Дублине. Однако были и такие, кто попытался испортить радостное настроение людей своими неодобрительными выкриками, но их возгласы потонули в общем хоре радостных приветствий».

«Остается лишь сожалеть, что все это закончилось, – записала королева по возвращении в Англию в апреле 1900 г. – Никогда не забуду тот удивительно теплый прием, который был оказан нам в Ирландии. У меня навсегда останется в памяти этот дружелюбный и приветливый народ».

Примерно через месяц из Южной Африки пришло сообщение об освобождении Мейфкинга. Люди «просто сходили с ума от радости», – отметила королева и поспешила нанести визит в колледж имени Веллингтона, где незадолго до этого начал обучение ее внук Дрино, сын принцессы Беатрисы. При въезде на территорию колледжа ее приветствовал огромный плакат с надписью «Добро пожаловать, королева Мейфкинга». А когда она вернулась в Виндзорский дворец, там ее уже встречала большая группа учащихся Итона, которые распевали патриотические песни и выкрикивали здравицы в адрес королевы. Она выглянула из окна кареты и поблагодарила их за приветствие. Когда прозвучала последняя песня, учащиеся Итона с любопытством наблюдали за тем, как возле королевы появился индийский слуга, протянувший ей шотландское виски с содовой.

57. СМЕРТЬ БРАУНА

«Я в таком ужасном горе, так как потеряла не только своего лучшего и наиболее преданного слугу, но и своего лучшего и наиболее преданного друга».

Однажды утром в марте 1883 г., вскоре после того, как так называемый шотландский поэт Родерик Маклин совершил покушение на королеву, Джон Браун проснулся в Виндзорском дворце с высокой температурой, опухшим лицом и ужасной головной болью, что указывало на рецидив рожистого воспаления, которое неоднократно мучило его в прошлом. По слухам, он «целый день провел в беспомощном состоянии» и лечился от простуды, которую подхватил на холодном ветру во время доставки срочного сообщения королевы леди Флоренс Дикси. Как вспоминал позже доктор Рид, леди Дикси пожаловалась королеве, что подверглась нападению двоих мужчин, возможно, фениев, которые переоделись в женское платье и попытались ограбить ее или даже убить. А спасло ее неожиданное появление ее любимого и грозного сенбернара.

Прошло несколько дней, и мистер Браун, который провел все это время в поисках предполагаемых фениев или хотя бы... каких-нибудь намеков на них, окончательно слег и уже не вставал с постели. 26 марта доктор Рид отметил значительное ухудшение его состояния и к тому же констатировал наступление белой горячки. Разумеется, королеве никто не сказал ни слова, и она понятия не имела о том, в каком тяжелом состоянии находится ее любимый слуга. Правда, она в любом случае не смогла бы навестить своего друга, так как незадолго до этого упала с лестницы и к тому же была прикована к постели острым приступом ревматизма, отчего не спала уже несколько дней. «Королева прикована к дивану, – писал доктор Рид своей матери, – и часто нуждается в моей помощи». Правда, при этом она могла слегка передвигаться по своей комнате, но только опираясь на руку доктора. Но по лестнице ей было никак не подняться.

27 марта доктор Рид сообщил матери, что уже не сомневается в том, что мистер Браун долго не протянет. А к тому времени королева поправилась настолько, что, узнав о случившемся, «впала в состояние страшной депрессии от неминуемой смерти Брауна». Джон Браун действительно умер в ту же ночь. Первым о смерти любимого слуги сообщил королеве принц Леопольд, которому было «очень жаль мать, но совсем не жаль покойного». Королева, по ее же собственным словам, была в шоке и долго не могла прийти в себя. Поддерживаемая принцессой Беатрисой, она с трудом поковыляла к Кларенс-Тауэру, где в течение шести дней находилось тело покойного, и приложила немало усилий, чтобы подняться по лестнице и с отсутствующим видом принять участие в отпевании любимого слуги. На его гроб были положены букеты белых цветов и мирта, а после этого гроб с телом покойного был захоронен в Крети с надписью: «От лучшего и наиболее преданного друга. Королева и императрица Виктория».

«Я потеряла лучшего и самого дорогого друга, которого никто в этом мире заменить не может, – писала она внуку принцу Георгу Уэльскому. – Никогда не забывай лучшего и самого преданного друга твоей бедной бабушки». «Он стал моим лучшим и самым верным другом», – повторила она то же самое в письме священникам Крети. «Плачь вместе со мной, – обратилась она к невестке Джона Брауна, – так как мы потеряли самого верного, самого дорогого для нас человека. Мое горе неизбывно и безгранично, и я не знаю, как можно вынести это. Я даже поверить не могу, что это случилось... Дорогой, милый Джон, мой лучший друг, которому я могла доверить все свои тайны и все свои помыслы, который всегда защищал меня. У тебя есть муж, твой помощник и защитник, а у меня теперь не осталось никого».

Нечто подобное королева писала и своей старшей дочери: «Я чувствую себя несчастной и убитой горем. Он так рьяно защищал меня, что я всегда ощущала себя в полной безопасности! А теперь это ушло в прошлое, и снова все стало для меня непрочным и непостоянным... Для меня это шок, удар, пустота, постоянное отсутствие рядом со мной надежного и верного друга и помощника... Это несчастье поразило меня в самое сердце... Исполнилась воля Господня, но я уже никогда не стану прежней».

А младшей внучке она сказала, что Браун «в течение восемнадцати с половиной лет не оставлял ее ни на минуту», «Друзья покидают меня», – писала она Теннисону, который преподнес ей знаменитые строчки, начертанные на постаменте памятника Брауну, который создал Джозеф Бём:

Друг больший, чем слуга, лояльный, добрый, милый!

Он исполнял свой долг до самой до могилы.

«Один за другим уходят от меня те, кого я больше всего любила и на помощь которых всегда могла рассчитывать, – жаловалась внучке королева. – И вот теперь я потеряла еще одного друга, который был самым преданным и самым верным из всех! Он не думал ни о ком другом, кроме меня, ни о чем, кроме моего спокойствия, моего комфорта, моей безопасности и моего счастья... Он стал частью моей жизни». Даже в письмах к своим внучкам она не могла не выразить всю горечь постигшей ее утраты. «Я в таком ужасном горе, так как потеряла не только своего лучшего и наиболее преданного, слугу, – писала она принцессе Виктории Гессенской, – но и своего лучшего и наиболее преданного друга. Сейчас я очень одинока и несчастна. После смерти вашего дедушки я потеряла многих близких людей, но эта утрата стала для меня самой болезненной, так как он был моей опорой в жизни, самым преданным слугой и самым доверенным другом... Мне ужасно не хватает его... Без моего верного и преданного мистера Брауна я чувствую себя брошенной на произвол судьбы, и это ужасно угнетает и подавляет меня, лишая всех радостей жизни».

Подобные настроения высказывались практически во всех письмах королевы того времени. Она неизменно подчеркивала, что унесет это горе с собой в могилу [71]71
  За десять лет до этого королева написала письмо герцогу Кембриджскому, в котором выразила искренние соболезнования по поводу кончины управляющего его имением. Уже тогда она сочувственно отнеслась к столь тяжелой утрате и заверила его в том, что понимает всю глубину постигшего герцога несчастья, вызванного смертью верного и преданного слуги. «Позвольте выразить мне свое искреннее сочувствие, – писала она, – по поводу утраты вашего верного слуги и, я бы еще добавила, преданного друга. Вероятно, никто не может понять ваши чувства лучше, чем я, человек, который не понаслышке знает, что значит иметь рядом с собой хороших, преданных, верных и надежных слуг. Такая утрата всегда воспринимается более остро и более болезненно, чем потеря родных и близких, так как именно слуги находятся рядом с вами, понимают все ваши желания и чаяния, терпимы к вашим привычкам и лучше знают вас, чем кто бы то ни было... Фактически они сливаются с вами, составляют единое целое и практически не могут быть замещены любыми другими людьми» (Fitz George papers, 17 April 1873, quoted in Giles St Aubyn, «The Royal George: A Life of George, Duke of Cambridge», 1963, 165).


[Закрыть]. Она бережно хранила все полученные от разных людей письма с выражением искреннего соболезнования по поводу смерти слуги и часто перечитывала их в последние годы жизни. Она приказала оставить в неприкосновенности комнату Джона Брауна в Кларенс-Тауэре, а на его подушку каждый день класть свежие цветы. Кроме того, королева распорядилась соорудить мемориалы в его память, которые, как и памятник в Балморале, напоминали бы всем о его преданной службе и добропорядочной жизни. Так, например, в Осборне установили гранитную скамью с высеченными на ней строчками из стихов Байрона, а в самом доме повесили огромную картину немецкого художника Карла Зона [72]72
  Этот портрет висел в Виндзорском дворце до тех пор, пока король Эдуард VII не приказал снять его и отправить Уильяму Брауну, брату Джона Брауна. Это произошло на шестой день после смерти матери короля. Он хранился в церкви Крети до 1944 г., после чего был продан на аукционе за 412 фунтов. А 28 мая 1998 г. на аукционе «Кристиз» в Эдинбурге этот портрет был куплен неизвестным коллекционером уже за 300 тысяч фунтов (The Court Historian: Newsletter of the Society for Court Studies, vol. 111, 2 July 1998, 65).


[Закрыть].

Соболезнование по поводу кончины Джона Брауна было опубликовано в придворном бюллетене «Корт циркуляре». Причем этот некролог было в пять раз длиннее, чем аналогичное соболезнование, составленное королевой в память о Бенджамине Дизраэли – другом своем «верном и преданном друге». А на стене мавзолея во Фрогморе была прикреплена бронзовая табличка с неправильно написанным словом «insribed», которое так и не было исправлено в последующие годы. Кстати сказать, это единственный случай, когда в этом мавзолее увековечили память человека, который не был членом королевской семьи. Более того, королева раздала своим придворным самые разнообразные памятки о Джоне Брауне, которые отнюдь не пользовались большой популярностью. К примеру, доктору Риду королева подарила медальон с изображением Брауна. Каждый год королева посещала могилу своего фаворита и возлагала свежие цветы, а потом, к ужасу всех придворных, решила издать биографию Джона Брауна и поручила это дело сэру Теодору Мартину, который уже написал к этому времени пятый том биографии принца Альберта, изданный в 1880 г.

Сэр Теодор отклонил предложение королевы на том весьма неубедительном основании, что у него заболела жена, но королева не расстроилась из-за этого и сама написала историю жизни мистера Брауна, правда, не без помощи мисс Мари Макгрегор. Первую часть воспоминаний она отослала для правки Генри Понсонби и объяснила свои намерения опубликовать книгу желанием показать, что Джон Браун был для нее не просто слугой, а кем-то большим. Понсонби остался недоволен содержанием ее рукописи, но при этом решительно отказался быть литературным критиком своей госпожи и посоветовал ее величеству обратиться к более сведущему в этой области человеку.

Королева была крайне разочарована тем, что ее личный секретарь так и не высказал собственного мнения относительно первой части воспоминаний. Генри Понсонби, пытаясь хоть как-то исправить положение, деликатно заметил, что рукопись, несомненно, будет представлять определенный интерес для людей, хорошо знавших Джона Брауна, но вместе с тем может навеять не совсем хорошие мысли на тех, кто его никогда не видел, не разговаривал с ним и вообще плохо знает нравы и обычаи королевского двора. Иначе говоря, у постороннего читателя могут возникнуть превратные впечатления об отношениях между монархом и слугами. Он снова посоветовал королеве обратиться к опытным литераторам, которые смогут правильно оценить намерения королевы обнародовать некоторые весьма пикантные подробности ее «сокровенных и весьма специфических чувств» к отношении Джона Брауна.

На это королева ответила, что ее книга не рассчитана на «разглашение каких-то тайных слухов или сплетен», и попросила его вернуть ей рукопись, чтобы показать ее лорду Раутону, бывшему личному секретарю Бенджамина Дизраэли, который «проявил к ней большой интерес». Однако тот, прочитав рукопись королевы, сразу же отправился к Генри Понсонби и полностью согласился с ним, что эти воспоминания ни в коем случае нельзя представлять на суд общественности. Он предложил найти какого-нибудь честного и добросовестного издателя, который втайне напечатает несколько экземпляров рукописи, а через полгода королева и сама «убедится в том, что эту книгу издавать нельзя».

Не успел этот план осуществиться, как в дело вмешался Рэндалл Дэвидсон. Узнав о содержании рукописи, он откровенно заявил, что публикация этой книги была бы непростительной ошибкой. Как и в случае с Генри Понсонби, королева расстроилась, обиделась на Дэвидсона и упрямо заявила, что книга все равно будет издана. Тогда Дэвидсон использовал в качестве аргумента более серьезные возражения, в результате чего королева потребовала, чтобы он взял свои слова обратно и принес извинения за столь недопустимый тон. Дэвидсон попросил прощения, однако не отказался от своих слов, мотивируя свой поступок заботой о незапятнанной репутации королевского двора. В течение почти двух недель королева игнорировала его, а потом все-таки послала за ним. Теперь их беседа прошла в более дружелюбном тоне. Она старалась не упоминать злосчастную рукопись, а он сделал вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре после этого рукопись королевы была уничтожена вместе с дневниками Джона Брауна. «Мне кажется, – отмечал позже Дэвидсон, – что королева посвятила в свои планы кого-то из тех людей, которым безгранично доверяла, и, получив от них отрицательный отклик, решила покончить со своими воспоминаниями, пребывая в уверенности, что эти люди действительно желают ей добра».

Однако многие моменты специфических отношений королевы к своему слуге все же стали достоянием общественности. В феврале 1884 г. было опубликовано продолжение написанных ранее королевой «Листов из журнала о нашей жизни в Шотландии», посвященное периоду 1862—1882 гг. В нем подробнейшим образом описываются отношения, сложившиеся между королевой и ее шотландскими слугами, и особое внимание при этом уделяется памяти «преданного слуги и верного друга ДЖОНА БРАУНА», смерть которого стала для королевы «страшным ударом». Она потеряла не только самого близкого и верного друга, но и человека, который пользовался ее безграничным доверием. «Не считаю нужным скрывать, – отмечала королева, – что ежедневно и ежечасно тоскую по человеку, который всегда заботился обо мне, был предан без остатка и всю жизнь посвятил служению королеве».

В то время как у простых читателей эта книга имела ошеломляющий успех, члены королевской семьи сочли ее несвоевременной и слишком откровенной. Младшая дочь королевы ограничилась скупым замечанием, что в ней хорошо описывается жизнь королевы в Балморале, а 87-летняя герцогиня Кембриджская нашла, что книга написана «плохим, вульгарным английским языком» и вообще не заслуживает внимания, так как получилась «неинтересной, тривиальной и смертельно скучной».

Неодобрительно отозвался о ней и принц Уэльский, всегда болезненно относившийся к теме взаимоотношений матери и Джона Брауна. Прочитав специально присланный ему экземпляр книги, он высказал ей свои строгие замечания, на что королева ответила, что не ожидала получить такие упреки от человека, который сам «никогда не заботился о нравственной чистоте своего поведения». При этом она выразила надежду, что широкая читающая аудитория по достоинству оценит ее усилия и правильно поймет содержание этой книги. Тогда принц Уэльский изменил тактику и запротестовал, что королева все внимание уделила жизни в Балморале и шотландским слугам, совершенно упустив из виду своего старшего сына. Дескать, у читателей может вызвать недоумение тот факт, что в книге нет ни единого упоминания о принце Уэльском.

Этот несправедливый упрек вызвал у королевы приступ праведного негодования. Она тут же написала ему злое письмо, в котором поинтересовалась, дал ли он себе труд осилить книгу от начала до конца, или поручил это нелегкое дело своим «так называемым друзьям». Если бы он удосужился прочитать ее, то без труда обнаружил бы, что его имя упоминается на страницах 1, 5, 8, 331 и 378. Разумеется, не без едкой иронии добавила королева, оно могло быть упомянуто гораздо чаще, если бы сынок находил больше времени навещать свою мать в Балморале. Но он был слишком занят более приятными общественными обязанностями и совсем забыл свои обязанности по отношению к матери.

58. МУНШИ

«Мунши во многом занимает то положение при королеве, которое до него занимал Джон Браун».

Летом 1887 г., то есть в год золотого юбилея правления королевы Виктории, она получила первого индийского слугу, за которым последовали другие. Она была весьма довольна этими слугами, и в особенности толстым и добродушным Мохаммедом Букшем и высоким и красивым 24-летним Абдулом Каримом. Они оба поцеловали ей ноги, когда их представили королеве в Виндзорском дворце. Во время завтрака, когда она степенно ела золотой ложкой вареное яйцо, помещенное в специальную золотую чашечку, они стояли у нее за спиной и с невозмутимым видом наблюдали за происходящим. В соответствии со строгой инструкцией королевы в период завтрака на свежем воздухе эти слуги должны быть одеты в «темно-синее платье», перетянутое кушаком, и обязательно с тюрбаном на голове. Тюрбан индийцев мог быть любого цвета, но только не золотистого.

Во время ужина они одевались в одежду ярко-красного цвета, зимой должны были ходить в золотистом, а летом – в белом. Положив руки на кушак, они стояли неподвижно, как грозные статуи древних богов, а Абдул Карим, кроме того, поражал присутствующих своим экзотически важным видом. Его черная густая борода и такие же черные глаза выделялись на фоне белоснежного тюрбана. По всему было видно, что он не из простых индийцев. Королева была уверена, что в Индии он никогда не был слугой, так как, по слухам, его отец занимал важный пост главного хирурга индийской армии. Именно поэтому она повысила его с должности хитмагара (официанта) до мунши (секретаря). Правда, он был практически неграмотным, но королеву это не смутило, и если раньше он готовил и подавал ей индийские блюда, то теперь стал обучать языку хинди, а все фотографии, на которых было видно, что он подает королеве еду, были уничтожены.

«Я учу несколько слов на хинди, – записала она в дневнике 3 августа. – Мне очень интересно изучать язык народа, с представителями которого я никогда не встречалась ранее». Мунши, как стали его называть при дворе, был «очень строгим учителем и превосходным джентльменом». «Он очень старательный, внимательный, спокойный, добрый, имеет развитый недюжинный ум и чувство здравого смысла, – говорила королева доктору Риду. – Он чрезвычайно полезен мне как знаток своего родного языка... и скоро сможет переписывать для королевы огромное количество бумаг».

Однако остальные придворные не разделяли ее восторга в отношении Мунши и были убеждены в том, что королева никогда и ни при каких обстоятельствах не должна вступать в непосредственный контакт с этим человеком. Они считали его слишком утомительным, невероятно претенциозным и далеко не таким «послушным и преданным» слугой, как она описывала. Но королева игнорировала все намеки на опасность, исходящую от Абдула Карима, считая все эти досужие сплетни самым обыкновенным проявлением расистского высокомерия, которого сама она была напрочь лишена. Так, например, она позволила ему входить в бильярдную комнату, как будто он был одним из ее официальных секретарей, и даже разрешила принимать пищу в столовой для придворных. Кроме того, она предоставила ему прекрасно обставленную комнату в Виндзорском дворце, а в Осборне и Балморале в его распоряжении были коттеджи. Королева заказала австрийскому художнику Рудольфу Свободе портрет своего любимца, а когда он был готов, собственноручно и с необыкновенной аккуратностью сделала для себя копию [73]73
  В Дурбарском коридоре Осборна находятся два портрета Абдул Карима, которые составляют лишь малую часть огромной коллекции портретов индийских князей, солдат, слуг и ремесленников. Все они были сделаны по заказу королевы, и среди них ярко выделяется выполненный в полный рост портрет пятнадцатилетнего махараджи Дулипа Сингха работы Ф. Винтерхальтера. Очарованная поразительно добродушным видом этого мальчика, который был взят под защиту британской администрации после свержения с престола его отца, королева собственноручно написала акварельный портрет Дулипа, изобразив его стоящим на коленях перед принцем Артуром, которому он помогал облачаться в индийский костюм (Marina Warner, «Queen Victoria's Sketchbook», 197—198). Позже Дулип Сингх стал вести весьма фривольную жизнь, получил выговор от королевы и в 1891 г. приехал в Грасс специально для того, чтобы выпросить у нее прощение. «Королева рассказывала, что поначалу он был совершенно спокоен, но потом расплакался и стал умолять ее о пощаде. В конце концов королева погладила его руку, и он снова обрел прежнее спокойствие. Нет ничего удивительного в том, – вспоминала одна из фрейлин королевы, Мари Адин, – что она простила его. Я полагаю, этот отъявленный мошенник пользуется ее расположением и вовсе не заслуживает такого доброго к себе отношения» (Victor Mallet, «Life with Queen Victoria: Marie Mallet 's Letters from Court», 48).
  Принц Виктор Альберт, старший сын Дулипа Сингха и крестник королевы, женился впоследствии на дочери девятого графа Ковентри. А его отец, который был свергнут с престола британскими властями в 1849 г., получил приказ генерал-губернатора Индии немедленно доставить королеве Виктории знаменитый бриллиант «Кохинор». После его смерти в 1893 г. королева отправила в Индию венок с выражением искреннего сочувствия от его «верного друга и крестной матери».


[Закрыть].

Королева позволила Абдулу Кариму привезти из Индии такое большое количество служанок, что доктор Рид каждый раз был вынужден иметь дело с новым человеком. А королева строго отчитала одного из индийцев за то, что он отказался доставить из Индии послание для Мунши. Досталось и ее конюшему сэру Флитвуду Эдвардсу, который во время театрального представления поставил Мунши рядом с костюмерами. Доктор Рид рассказывал сэру Уильяму Дженнеру, что через год после его прибытия ко двору королева взяла его с собой в частную поездку в Глассолт Шил – ее убежище на Лох-Мьюик.

А через несколько месяцев, когда Абдул Карим оказался в постели с огромным карбункулом на шее, королева навещала его дважды в день, «тщательно осматривала область воспаления, поправляла подушку и гладила его руку». А когда ему стало легче, занятия по хинди возобновились в его комнате. В том же году состоялись Бремарские игры, в ходе которых королева поставила Абдула Карима на самое почетное место среди других аристократов.

«Герцог Коннотский был вне себя от ярости и поделился со мной своей обидой, – писал Генри Понсонби, которого королева заставила учить ненавистный индийский язык. – Я ответил, что Абдул стоит там по распоряжению королевы, которая в отличие от нас лучше знает индийский этикет. И спросил у него: если он считает, что это неправильно, то не лучше ли ему об этом сказать самой королеве? После этого он больше не напоминал мне о своих обидах».

Но что беспокоило придворных джентльменов больше всего, так это то, что она назначила Абдула Карима своим «индийским секретарем». Она сказала Генри Понсонби, что он «очень полезен» ей в данном качестве, так как «умеет ловко просушивать ее подпись, чтобы она не размазалась по бумаге. К тому же легко поддается обучению и может достичь определенных результатов». Она добавила также, что не стоит опасаться какого-нибудь подвоха с его стороны. «Никакие важные политические документы никогда не попадают в руки Мунши, даже мое отсутствие, – заверила она лорда Солсбери. – Он всего лишь помогает читать слова, которых я не знаю, или занимается моей личной печатью. Кроме того, он не умеет так бегло читать по-английски, чтобы выведать какие-либо важные государственные секреты».

И тем не менее министры пребывали в уверенности, что даже при всех мерах предосторожности со стороны королевы многие конфиденциальные документы могут оказаться в ненадежных руках человека иностранного происхождения. Иначе говоря, они считали, что королева доверяет ему гораздо больше, чем это полагается чиновнику подобного ранга, оформляет запросы по его просьбе и вообще относится к индийским делам исключительно с мусульманской точки зрения, что, естественно, происходит не без пагубного влияния «индийского секретаря». Так, например, когда он посоветовал ей создать в Индии мусульманский колледж, она пообещала сделать это даже в том случае, если ей придется пойти на некоторые уступки индуистским колледжам. Впрочем, по мнению королевы, «индуистские колледжи вряд ли нуждаются в такой помощи, так как их довольно много по всей стране».

Доверие королевы к Абдулу Кариму стало настолько прочным, что это не могло не вызвать обеспокоенности, усугубляемой тем обстоятельством, что «индийский секретарь» поддерживает тесные дружеские отношения с молодым адвокатом Рафиуддином Ахмедом, близко связанным с Мусульманской патриотической лигой и подозреваемым в передаче Афганистану важных государственных секретов, полученных им от Мунши. Дело дошло до того, что лорд Джордж Гамильтон, министр по делам Индии, выразил серьезные сомнения в необходимости посылать королеве конфиденциальные документы, если она допускает к ним своего «индийского секретаря». Кроме того, он предупредил, что индуистская община будет крайне возмущена, если узнает, что британская королева во многом доверяет мнению мусульманина Абдула Карима. «Я не думаю, – говорил он вице-королю Индии лорду Элджину, – что Мунши представляет для нас ту опасность, которую часто предрекают некоторые политики. Премьер-министр Солсбери согласен с этим мнением». Однако он добавил при этом, что Мунши является «глупым человеком и именно поэтому может оказаться слепым орудием в руках более опытных и искушенных людей».

В 1894 г. старшие по рангу представители придворной аристократии направили королеве деликатный по форме, но весьма резкий по содержанию протест против тех предпочтений, которые она отдает Мунши, чье социальное происхождение далеко не соответствует тому положению, которое он пытается занять. Королева была крайне возмущена этим протестом и без колебаний нанесла ответный удар:

«Все предположения о низком происхождении бедного Мунши не могут вызывать никаких эмоций, кроме искреннего негодования, и совершенно недопустимы в такой стране, как Англия... Она хорошо знает имена двух архиепископов, которые были соответственно сыновьями мясника и бакалейщика, а также имя известного в политических кругах канцлера, отец которого был простым шотландским священником. Можно вспомнить также сэра Д. Стюарта и лорда Стивена, которые в детстве бегали босиком за неимением обуви... К ним можно добавить Мэпл и Дж. Прайс, которые удостоились аристократических титулов баронета... Отец Абдула Карима был известным хирургом и прослыл необыкновенно честным и порядочным человеком, а сам Абдул оскорблен до глубины души необоснованными нападками. Нет никаких сомнений, что источником этих грязных сплетен являются завистливые индийцы или англо-индийцы... Королева искренне сожалеет о случившемся и выражает сочувствие оскорбленным чувствам Мунши».

Вознамерившись заткнуть рот всевозможным оппонентам, королева отправила телеграмму сыну Генри Понсонби, который в то время служил адъютантом вице-короля в Индии и должен был вскоре получить высокую должность конюшего при королевском дворе. В ней она попросила навести справки относительно отца Мунши и срочно сообщить ей о его положении в обществе.

«Разумеется, я сразу же приступил к выполнению приказа королевы, – отметил в своих мемуарах Фредерик Понсонби. – А когда вернулся домой и получил у нее аудиенцию, то первым делом услышал вопрос, разыскал ли я отца Абдула Карима. Я ответил, что этот человек вовсе не был главным хирургом в индийской армии, а служил аптекарем в одной из индийских тюрем... Она решительно отвергла подобную возможность и безапелляционно заявила, что я, вероятно, встретился не с тем человеком... А чтобы еще больше подчеркнуть свое неудовольствие моим сообщением, она в течение целого года не приглашала меня на ужин».

Информация Фредерика Понсонби о том, что Мунши соврал королеве насчет своих родителей, отнюдь не уменьшила ее доверия к своему «индийскому секретарю». Рэндалл Дэвидсон и принц Людвиг Баттенбергский, который выполнял роль посредника в споре между королевой и ее придворными, пришли к выводу, что королева просто «не в себе» и уже не может контролировать своего отношения к этому ужасному человеку. На вечеринках она усаживала его рядом с фрейлинами, уговорила премьер-министра и министра по делам Индии, чтобы они позволили ему создать Общество порядка в Индийской империи, и даже написала старшей дочери, чтобы императрица показала ему свой дом в Кронберге во время пребывания Мунши в Германии. Он не ел мяса, довольствовался исключительно овощами и фруктами, иногда пил молоко, и королева совершенно искренне считала, что не делает ничего предосудительного, выделяя его из числа других придворных. А в 1894 г., когда она отдыхала на вилле Фабрикотти во Флоренции, Мунши отправил во «Флоренс газетте» свою фотографию, сопроводив ее краткими биографическими сведениями:

«Мунши Мохаммед Абдул Карим, сын доктора хаджи Мохаммеда Вазирудина... прибыл в Англию в 1887 г. для несения службы при дворе королевы и императрицы Индии Виктории. В первое время он исполнял обязанности мунши Ее Величества и индийского клерка. В 1892 г. он был назначен индийским секретарем Ее Величества. Он является выходцем из хорошей и весьма почитаемой в Индии семьи. Все члены его семьи находятся на правительственной службе и занимают высокое положение в обществе... Под его началом находятся все индийские слуги королевы, а он сам выполняет важные обязанности при дворе Ее Величества».