Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 46 страниц)

41. ДИЗРАЭЛИ

«Он полон поэзии, романтики и рыцарского благородства. Когда он опускается на колени, чтобы поцеловать мне руку, которую всегда держит обеими руками, то обычно говорит: "С любящей лояльностью и преданностью"».

Одним из самых серьезных испытаний, с которыми королева практически не могла справиться, была необходимость приспосабливаться к частой смене кабинета министров. Она вообще не любила менять свое окружение, обычно привыкала к людям и расставалась с ними лишь в силу каких-либо объективных причин, да и то неохотно. Именно поэтому она была так предана старым друзьям и предпочитала иметь дело исключительно с ними. Шесть месяцев спустя после смерти мужа она обратилась к лорду Кларендону с просьбой предупредить лидера оппозиции лорда Дерби, что она просто не вынесет серьезных перемен в правительстве и что любые министерские перетасовки могут оказаться слишком тяжелыми для ее «душевного состояния».

Она всегда стремилась к тому, чтобы вокруг нее происходило как можно меньше изменений. В особенности когда речь заходила о составе придворного окружения. Именно поэтому не кажется странным, что большинство ее самых близких людей были весьма преклонного возраста, а некоторые из них были глухими от старости. Так, например, ее личный секретарь генерал Грей находился на своем посту до того времени, пока не умер в 1870 г. в возрасте шестидесяти шести лет. Его преемник Генри Понсонби исполнял свои обязанности вплоть до того момента, когда в 1895 г. перенес сердечный приступ и удалился от дел в возрасте семидесяти лет. А королевский казначей сэр Томас Биддалф тоже исправно исполнял обязанности королевского финансиста до семидесяти лет, когда умер в своем поместье неподалеку от Балморала. Да и личный врач королевской семьи сэр Джеймс Кларк лечил принца-консорта, когда ему было далеко за семьдесят. Новый личный секретарь королевы и преемник Генри Понсонби Артур Бигг, будущий лорд Стамфордем, оставался на этом посту вплоть до смерти королевы.

Королева всегда отчаянно противилась любым переменам при дворе и почти всегда добивалась успеха. Когда в ноябре 1863 г. леди Огаста решила выйти замуж в возрасте сорока одного года, а в качестве будущего супруга выбрала 48-летнего настоятеля Артура. Стэнли, королева не смогла скрыть своего неудовольствия и резко отчитала придворную даму. «Леди Огаста совершенно неожиданно решила выйти замуж (!!!), – жаловалась она королю Леопольду. – А мне казалось, что она никогда не покинет меня! [44]44
  Браки женщин старше среднего возраста всегда вызывали со стороны королевы самое суровое осуждение. Когда известная своей филантропической деятельностью Анджела Бердетт-Куттс, с которой королева с давних пор поддерживала весьма дружеские отношения, вышла замуж за молодого американца Уильяма Эшмида Бартлетта, который был на сорок лет моложе своей жены, королева пришла в состояние благородного негодования. «Эта глупая старая женщина, – сердито ворчала она, – годится ему в бабушки. Обвешалась бриллиантами и думает, что этого достаточно» (RA, Queen Victoria's Journal, 3 May 1881). В своей отчаянной попытке предотвратить этот, по ее словам, «безумный брак» она написала кузену невесты лорду Харроуби, что «леди Бердетт-Куттс отдает себе отчет в своих действиях и понимает возможные последствия этого поступка... Будет очень грустно, если леди Бердетт-Куттс пожертвует своей доброй репутацией и своим положением ради этого безумного брака» (RA, A 15/544, 18 July 1880).
  Лорд Харроуби отослал это письмо кузине со своей запиской: «Ты, возможно, полагаешь, что я был в шоке от содержания этого письма. Какой ответ я могу ей дать?» Баронесса посоветовала двоюродному брату написать королеве, что он не имеет никакой надежной информации относительно интересующего предмета и не намерен вмешиваться в ее личные дела (Harrowby MSS. Quoted in Edna Healey, Lady Unknown: The Life of Angela Burdett-Coutts, 1978, 198).


[Закрыть]После смерти мужа это для меня самый жестокий и немилосердный удар! Конечно, она останется со мной и будет при дворе, но это уже совсем другое дело, так как отныне все свои силы она будет отдавать другому человеку» [45]45
  Принцесса Беатриса, которой в то время было всего лишь шесть лет, тоже была немало удивлена этим странным браком и продиктовала письмо, адресованное как невесте, так и жениху. «Я надеюсь, – писала она, – что с вами все в полном порядке, дорогая Гуска (Огаста). Меня очень удивило, что вы решили выйти замуж... Полагаю, вы наденете на свадьбу длинное белое платье или вы собираетесь вырядиться в короткое белое платье? Думаю, вы будете выглядеть чрезвычайно забавно в качестве настоятельницы».
  «Надеюсь, у вас все прекрасно, настоятель, – продолжала она в другом письме. – Очень интересно, что вы собираетесь стать деканом Вестминстерского аббатства... И еще более странно, что вы все-таки решили жениться. Прощайте» (Letters of Lady Augusta Stanley, 316-317).


[Закрыть].

А когда выходили замуж и покидали королеву менее достойные дамы, она все равно ворчала, что в настоящее время «ненавидит любые перемены при дворе». К счастью, большинство ее придворных дам были вдовами, и поэтому вопрос об их повторном замужестве королевой просто не рассматривался. Она была категорически против повторных браков и без колебаний расставалась с дамами, которые позволяли себе подобные вольности, причем вне зависимости от занимаемого ими положения. Разумеется, королева не могла предотвратить замужество леди Огасты, но ей все же удалось отложить на целых три года женитьбу Фредерика, одного из своих конюших и сына Генри Понсонби, на хорошенькой дочери полковника, которую тот безумно любил. И все это объяснялось тем, что мужчина «всегда рассказывает своей жене обо всех служебных делах, и поэтому то, что происходит при дворе, тут же становится известно всему Лондону». А когда препятствия, чинимые королевой против этого брака, все же были преодолены, младшему Понсонби дали ясно понять, что ему вряд ли стоит рассчитывать на получение дома в качестве королевского подарка.

Что же касается перемен в правительстве, то здесь у королевы имелось гораздо меньше возможностей, чем в своем придворном окружении. Фактически у нее не было никакого контроля над составом кабинета министров, а перспектива работать с новым премьер-министром всегда наполняла ее чувством тревоги и беспокойства. Когда в октябре 1865 г. умер премьер-министр лорд Пальмерстон, а на смену ему пришел лорд Рассел, королева сильно расстроилась и долго не могла прийти в себя, хотя, как она сама признавалась королю Леопольду, лорд Пальмерстон ей нравился гораздо больше, чем лорд Рассел. «Он имел много неоценимых качеств, – писала она своему дяде, имея в виду Пильгерштейна, – хотя в то же самое время и много плохих черт. Одному Богу известно, сколько у нас с ним было серьезных проблем! Я никогда не уважала его по-настоящему, но вместе с тем не могу не признать, что он немало сделал для моего любимого Ангела!»

Не успела она как следует приспособиться к кабинету Рассела, которого всегда считала слишком трудным в общении, как его правительство потерпело поражение и ушло в отставку. Удрученная перспективой иметь дело с консервативным кабинетом лорда Дерби, королева поначалу отказалась принять отставку Рассела, а когда ее все же убедили в том, что другого выхода у нее просто нет, она расстроилась и стала ворчать, что эти ужасные перемены в правительстве являются для нее самым серьезным испытанием. Собственно говоря, настоящим бедствием для королевы были не сами консерваторы, а их лидер Бенджамин Дизраэли, которого принц Альберт когда-то описал как человека, «не обладающего ни единым признаком истинного джентльмена». Правда, в то время Дизраэли был только канцлером казначейства и не играл сколько-нибудь видной роли в политике. Позже принц Альберт заметно изменил свое мнение о Бенджамине Дизраэли и перестал считать его «беспринципным, нечестивым, беспокойным и лишенным даже внешней респектабельности». Дизраэли действительно немало сделал для ее покойного мужа, а его личное знакомство с принцем-консортом, как он по секрету признался королеве, стало для него «единственным благоприятным моментом во всей жизни». По его мнению, принц Альберт был «редким человеком, который полностью реализовал свой главный идеал... В нем было удивительное сочетание мужского изящества, человеческой простоты и величавого благородства, и все это поразительным образом сочеталось с уникальным интеллектом, напоминающим интеллект древнегреческих мудрецов Аттики».

Мистер Дизраэли решительно выступил в поддержку идеи создания мемориала принца Альберта, а потом, когда стал министром финансов и лидером палаты общин при правительстве лорда Дерби, поразил королеву своими парламентскими отчетами, которые она читала с огромным удовольствием, восхищаясь ясностью и четкостью его формулировок. И вместе с тем это был довольно странный человек, как, впрочем, и его супруга. Королева понимала, что он предан ей лично и институту британской монархии, но всегда чувствовала себя неуверенно в его присутствии. Это отношение к нему ей вскоре пришлось изменить.

После отставки кабинета лорда Дерби в феврале 1868 г. новым премьер-министром страны был назначен Бенджамин Дизраэли. По мнению королевы, произошел необыкновенный взлет человека, вышедшего из «низов общества». Откровенно говоря, Дизраэли вряд ли можно было причислять к людям «из низов». Его отец был известным и весьма преуспевающим писателем, а мать происходила из одного древнего еврейского рода. И все же можно согласиться с тем, что для представителя такой семьи высокий пост премьер-министра был, несомненно, выдающимся достижением. Сам Дизраэли со свойственным ему юмором отмечал, что он наконец-то достиг самого «грязного и скользкого полюса», поскольку долгие годы был аутсайдером в своей партии и даже не мечтал о самом высоком месте в ее сложной иерархии. От остальной массы консерваторов его отделяли не только национальность, образ жизни, привычки и манеры поведения, но и в значительной мере полученное им образование. Кроме лорд-канцлера Челмсфорда, который окончил навигационную школу в Госпорте, Дизраэли был единственным членом кабинета министров, который не посещал такие знаменитые учебные заведения, как Рагби (два министра), Шрусбери (один министр) и Итон (все остальные девять).

С самого начала своего правления Бенджамин Дизраэли поразил королеву прекрасным знанием литературного языка, искусной фразой, хорошо отработанными жестами, утонченными комплиментами, – словом, всем тем, чего она была лишена в течение последнего времени. Позже он так ответил одному коллеге, который спросил его, как нужно вести себя с королевой: «Прежде всего необходимо помнить, что она женщина». Сам он никогда не забывал об этом и напоминал королеве при каждом удобном случае. И она отвечала ему тем же, присылая на День святого Валентина открытки с изображением сидящего на облаках херувима.

«Нынешний премьер-министр, несомненно, справится со своими обязанностями, – не без удовлетворения писала королева кронпринцессе. – И наверняка будет вполне лояльным по отношению ко мне, стараясь угодить во всем». «Он очень необычный человек... не похожий на остальных, правда, с характерными еврейскими чертами – черными глазами, черными бровями и черными вьющимися локонами. Конечно, его внешний вид не назовешь слишком привлекательным, однако во всем остальном он просто великолепен. У него очень мягкие и вежливые манеры, чрезвычайно острый и богатый язык, он необыкновенно умен и сообразителен, на редкость чувствителен и, что самое главное, обладает поэтической натурой. Словом, он полон поэзии, романтики и рыцарского благородства. Когда он опускается на колени, чтобы поцеловать мою руку, которую всегда держит обеими руками, то обычно говорит: «С любящей лояльностью и преданностью».

А сам Бенджамин Дизраэли убеждал королеву, что считает главной задачей «как можно скорее осуществить передачу дел и приступить к выполнению своих обязанностей». Конечно, в «малых и несущественных» делах он обещал действовать самостоятельно и не тревожить королеву без надобности, но во всех серьезных и крупных начинаниях он намерен полагаться на помощь и поддержку ее величества. «Вся жизнь вашего величества, – подобострастно говорил Дизраэли, – прошла в постоянном контакте с великими людьми и характеризуется глубоким знанием принципов и методов ведения государственных дел. Даже если ваше величество не одарены всеми талантами и способностями, что, разумеется, не соответствует действительности, огромный жизненный опыт и редкие познания в области государственного управления дают вашему величеству громадные преимущества перед всеми остальными, не исключая, конечно, и членов правительства. Ваше величество может позволить себе такие суждения, соперничать с которыми вправе лишь немногие ныне живущие люди и, вероятно, никто из живущих монархов» [46]46
  Этот комплимент, несмотря на неприкрытую лесть, несомненно, содержит в себе долю истины. Знание Викторией зарубежных монарших дворов поражает воображение, а среди ее потомков можно найти наследников престолов в таких крупных странах, как Россия, Германия, Греция, Румыния, Испания и Норвегия.


[Закрыть].

Сам Дизраэли неоднократно признавался, что обожает королеву и не ограничивает себя в средствах выражения своего восхищения. Так, например, когда он получил из Виндзора коробку первоцветов, сказал королеве, что «их неземная красота была взлелеяна щедрой и доброй рукой, которая про» лила на него все цветущее сокровище весны». «Вы слышали, наверное, что многие люди называют меня льстецом, – говорил он Мэттью Арнольду, – и это истинная правда. Лесть нравится всем, а когда вы приходите к королеве, то просто обязаны поднести эту лесть на блюдечке».

При этом Дизраэли знал о врожденной проницательности королевы и с каждым разом ценил это ее качество все больше и больше. Иначе говоря, допуская некоторую лесть и даже легкий флирт с королевой, он тем не менее всегда относился к ней так, как и ко всем женщинам, которые ему по-настоящему нравились. Сочиняя ей длинные, изящные и в высшей степени информативные послания, которые приводили королеву в восторг, он скорее удовлетворял ее любопытство, чем просто исполнял свой служебный долг премьер-министра.

Послания Дизраэли действительно доставляли королеве массу удовольствия. Однажды она сказала леди Огасте Стэнли, что «еще никогда в жизни не получала таких теплых и интересных писем» и что раньше она «практически ничего не знала о своей стране». «Ни один премьер-министр, – писала она, – начиная с Роберта Пиля (за исключением, разумеется, бедного лорда Абердина), никогда не проявлял такого неподдельного интереса к моим личным делам, не демонстрировал искреннюю заботу о моем положении и не выражал такого уважения к моей личности, как он».

Разумеется, были некоторые вещи, которые Дизраэли предпочитал королеве не сообщать, но премьер-министр всегда старался создать впечатление, что королева является главным действующим политиком в стране и вполне заслуживает того, чтобы с ней консультировались по многим вопросам внешней политики и внутренней жизни страны. А вне ее пристального внимания оставались лишь самые мелкие вопросы, которыми он старался не донимать и без того загруженную работой королеву. Так, например, предложив королеве посвятить герцога Атолльского в рыцари ордена Чертополоха, Дизраэли написал королеве следующее: «Ваше Величество может судить об этом более весомо, чем я. Если говорить откровенно, то сейчас есть лишь несколько специфических вопросов, в которых я разбираюсь более компетентно, чем Ваше Величество, да и то только потому, что занимаюсь ими каждый божий день». «Я никогда не отрицаю, – сказал он однажды, объясняя свою методику выстраивания нормальных отношений с королевой, – никогда не спорю, никогда не противоречу и всегда кое-что забываю».

Дизраэли обычно внимательно относился к сочинению письменных посланий королеве, но был крайне осторожен при личных встречах с ней. Он не очень любил посещать Виндзорский дворец, этот «замок ветров», как он остроумно называл его. Он помнил, какой ледяной ветер гуляет под дверями многочисленных комнат и какие жуткие сквозняки преследуют посетителей на каждом шагу. Однако и виду не подавал в ее присутствии, что ощущает дискомфорт. А еще он не очень любил приезжать и в Балморал, но теперь уже исключительно из-за слишком далекого пути. Он терпеть не мог выезжать из Лондона и трястись сотни миль в район, где во время его первого визита чуть ли не каждый день шли проливные дожди, а во время второго он страшно простудился и долго лечился. В третий раз он туда уже не поехал. Но даже в этом случае он не демонстрировал недовольство и терпеливо сносил все неприятности. «Он, кажется, вполне доволен своим визитом, – отметила королева по этому поводу, – и был в высшей степени вежлив и деликатен». А во время его визита в Осборн уже у королевы появилась возможность продемонстрировать свою вежливость и деликатность.

«Осборн – замечательное место, – говорил Дизраэли своей знакомой леди Брэдфорд. – Его зеленые насаждения радуют глаз после утомительной поездки, а в голубом заливе полно белых парусов. Моя Фея (так Дизраэли без насмешки и с приличествующим уважением называл королеву) пригласила меня тотчас же после моего прибытия. Скажу откровенно, у меня сложилось впечатление, что в самом начале приема она бросится ко мне с объятиями. Она все время мило улыбалась, много говорила и постоянно кружила по комнате, словно величественная птица. "Кстати, о вашей подагре, – сказала она между делом, – не могу представить, как вы страдаете от нее! И пожалуйста, не стойте передо мной! Можете сесть на стул!"

Ты только представь себе эту картину! Я помню, как лорд Дерби получил аудиенцию у ее величества вскоре после своей тяжелой болезни, после чего рассказывал мне, выражая абсолютное одобрение ее поступком, что королева проявила к нему сочувствие и даже сказала: "Как жаль, что я не могу предложить вам сесть"».

Однако Бенджамин Дизраэли находился на посту премьер-министра совсем недолго – менее года. В декабре 1868 г. королева была вынуждена расстаться с ним и признать правительство либералов во главе с 59-летним Уильямом Эвартом Гладстоном.

Когда королева Виктория впервые познакомилась с Гладстоном, она его оценила очень высоко, как, впрочем, и принц Альберт, который уважал его за твердый характер и устойчивые взгляды. «Он очень приятный человек, – писала она в то время, – такой спокойный, умный, рассудительный и к тому же прекрасно знающий свое дело. Словом, он очень хороший человек». Однако со временем она изменила свое мнение о нем, поскольку его «холодная лояльность» по отношению к трону не шла ни в какое сравнение с «теплой преданностью» Бенджамина Дизраэли. Королева вынуждена была согласиться с Эмили Иден, что Гладстон не разговаривает, а просто-напросто «разглагольствует». «И чем больше он говорит, – добавила мисс Иден, – тем больше я не понимаю, о чем идет речь... Если бы его окунуть в кипяток, а потом долго полоскать, пока он не свернется в веревку, то даже в этом случае из него не вышло бы ни капли забавных мыслей».

С королевой он общался долго и сообщал ей практически все подробности своей политики с той «ужасной честностью», по словам ее личного секретаря Генри Понсонби, от которой у королевы голова шла кругом. При этом он считал, что, имея дело с монархическим институтом, не должен уповать на высокие интеллектуальные способности отдельных его представителей и вынужден самым подробным образом объяснять королеве все премудрости сложной государственной политики. Он так утомлял ее своими подробными отчетами, что она с нетерпением ожидала окончания аудиенции. А когда королева все же давала себе труд сделать какие-то замечания, Гладстон, по обыкновению удивленно поднимал бровь и спрашивал: «Это так? Правда?» «Ему просто наплевать на то, что ему говорят, – жаловалась королева. – Он все равно не обращал на ваши слова никакого внимания».

Королева, безусловно, признавала некоторые таланты своего премьер-министра, отмечала его весьма представительную внешность и густой, внушающий уважение голос, но тем не менее не испытывала к нему большого уважения и считала его весьма посредственным человеком. Ему недоставало характерного для Дизраэли чувства такта, уважительного отношения не просто к королеве, а к женщине, умения находить нужный тон в беседе и рационально организовывать свое и чужое время. Он вел себя несколько помпезно и всегда произносил слова так, словно выступал на многолюдном митинге, а не в комнате королевы. К тому же он никогда не прислушивался к советам жены, которая часто напоминала, что с королевой надо быть обходительным и уважать ее королевский статус. «Королеву надо всячески ублажать, – говорила она, – и делать это по возможности легко и просто, а не через силу». Подобный совет давал Гладстону и его старый товарищ по Итону настоятель Уэллзли. «Все зависит от того, как ты подходишь к королеве, – убеждал он. – Ты не демонстрируешь по отношению к ней достаточного уважения, достаточного благородства и почитания. Я бы даже сказал, что в твоем поведении нет ни единого намека на нежность по отношению к женщине, а не к королеве».

Но Гладстон ничего не мог с собой поделать. Не в его натуре было демонстрировать «нежности» даже по отношению к королеве, не говоря уже о простых смертных. Он просто не мог заставить себя произнести хотя бы одно ласковое слово и всячески избегал всего того, что можно было бы расценить как лесть. Напротив, он откровенно давал ей понять, что она этого не заслуживает. «Королева, – жаловалась как-то она личному секретарю, – вынуждена требовать к себе соответствующего уважения и достойного отношения к ее мнению... которое должно быть проявлено от имени всего правительства... В иных условиях она неизбежно чувствует себя униженной и оскорбленной».

Помимо всего прочего королеву унижал высокомерный и поучительный тон премьер-министра Гладстона, а его манера высокопарно и слишком заумно говорить о самых простых вещах наводила ее на мысль, что он просто хвастун и зануда. Королева охотно согласилась с Мэри Понсонби в том, что Гладстон, несмотря на всю свою потрясающую эрудицию, на самом деле «не может толком понять мужчину и уж тем более женщину». В конце концов королева пришла к выводу, что ее премьер-министр – «отъявленный смутьян», «высокомерный тиран» и «упрямый осел».

Став премьер-министром, Гладстон поставил перед собой непосильную задачу: решить так называемый вопрос о «королевских привилегиях и прерогативах», то есть вопрос о том, как вести дела с королевой, если она наотрез отказывается появляться на публике и выступать перед общественными организациями. Именно решение этой проблемы могло обеспечить ему надлежащий статус в будущем.