Текст книги "Королева Виктория"

Автор книги: Кристофер Хибберт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 46 страниц)

20.ОСБОРН

«...Мы с Альбертом заговорили о необходимости покупки какого-нибудь собственного дома».

«О, если бы я могла выразить словами нашу счастливую жизнь!» – писала королева в дневнике в самом начале ноября 1844 г. Теперь ее не пугала даже перспектива снова забеременеть и родить еще одного ребенка. Единственным желанием было, чтобы это блаженное состояние «безграничного счастья» продолжалось как можно дольше. Этому были посвящены и все ее молитвы, в которых она умоляла Бога распространить на них «свою защиту и покровительство». А за два года до этого, то есть вскоре после отъезда баронессы Лецен, она «внимательно просмотрела и подкорректировала» некоторые предыдущие записи в своем дневнике, которые сейчас не вызывали у нее «столь приятных воспоминаний». Другими словами, она призналась, что вся ее предыдущая жизнь была во многом «искусственной». Многое из написанного в дневнике вызывало у нее чувство стыда или раскаяния, а больше всего неприятных воспоминаний доставляли ей те места из дневника, где она рассказывала о бестактном поведении баронессы Лецен в отношении принца Альберта. Кроме того, королева Виктория пересмотрела те записи, которые относились ко времени ее наибольшего восхищения лордом Мельбурном и свидетельствовали о ее страстном желании найти верного друга и советника в решении важных вопросов, причем не только государственных, но и глубоко личных. «А мне казалось тогда, что я счастлива, – отметила королева в дневнике. – Спасибо Богу, что сейчас я наверняка знаю, что такое настоящее счастье!»

Что же до принца Альберта, то он по-прежнему оставался для королевы «пределом совершенства и истинным ангелом». Она не любила расставаться с ним даже на короткое время, горько сожалела о том, что он часто бывал занят политическими делами и что она не может видеть его чаще. Для нее Альберт являлся не только превосходным, добрым мужем, но и защитником, покровителем, помощником и руководителем во всех семейных и государственных делах. Королева признавала позже, что «никто и никогда не оказывал на нее такого глубоко влияния», как ее дорогой и любимый муж.

Дневник королевы тех лет заполнен множеством похвальных отзывов о принце Альберте. Она благодарила его за исключительную доброту, за способность понять ее в трудную минуту, за его неиссякаемую любовь к детям и т.д. «Он так хорошо относится к ним, – отмечала она в дневнике, – и постоянно уделяет им время для игр и прогулок». Такого же мнения придерживалась и леди Литтлтон. «Далеко не каждый папа, – говорила она, увидев, как принц Альберт помогает дочери одеться, – имеет столько терпения и доброты по отношению к собственным детям».

А в Рождество его часто видели в королевском саду, где он с детьми сооружал огромную снежную бабу, играл в хоккей на льду, катался с ними на санках и наряжал рождественскую елку [18]18
  Многие отмечали, что традицию наряжать рождественскую елку привез из Германии принц Альберт. Однако на самом деле это пошло от бабушки его жены королевы Шарлотты. Именно королева Шарлотта позаимствовала из Германии эту добрую традицию, и с тех пор в королевских дворцах на Рождество всегда ставили елку, а потом все придворные и дети наряжали ее самыми разнообразными игрушками. Как вспоминала впоследствии Джорджиана Тауншенд, елку выбирали высокую, под потолок, а украшали ее бумажными фантиками, маленькими куклами, а также свечами, которые зажигали в ночь перед Рождеством (Memoirs and Correspondence of Field-Marshal Viscount Combermere, 2 vols., London, 1866, ii, 419).
  В детстве у королевы Виктории дома обязательно стояла рождественская елка, которую она с любовью наряжала, а ее тетя, королева Аделаида, всегда ставила елку и на рождественских вечеринках для детей (Olwen Hedley, «How the Christmas tree came to the English Court», The Times, 22 December 1958).


[Закрыть].

На каждое Рождество в королевскую гостиную, где уже находилась наряженная рождественская елка, вносили канделябры и зажигали свечи. Праздничный стол ломился от самых изысканных блюд. А в соседних комнатах стояли другие рождественские елки, вокруг которых собирались группами все Придворные Виндзорского дворца. На каждой елке обязательно висели поздравительные открытки, подписанные лично королевой Викторией. «Все здесь, – говорил брату принц Альберт, – было сделано, как в Германии».

Когда умер отец принца Альберта, королева Виктория горевала не меньше мужа и с сочувствием относилась к тому, что он долго еще вспоминал свое счастливое детство и годы, проведенные в отцовском доме. «И все это, – говорила леди Литтлтон, – из-за любви к принцу».

«Господь Бог принес нам много страданий, – писала королева своему дяде Леопольду. – Мы чувствуем себя разбитыми, подавленными и с трудом переносим такую тяжелую утрату. Мы потеряли человека, который заслуживал всяческой любви и восхищения не только со стороны детей и семьи, но и со стороны других людей... Вы теперь должны стать отцом для нас обоих, для своих несчастных и разбитых горем детей... Я всегда любила его и смотрела на него как на своего собственного отца. И вот теперь мы никогда больше не услышим его ласковых слов. До сих пор я еще не знала настоящего горя, и это трагическое событие произвело на меня ужасное впечатление».

«Мой дорогой муж остался совсем один, – сообщала она в письме барону Штокмару, – и совершенно безутешен в своем горе... Он говорит (простите меня за мою рукопись, но слезы застилают мне глаза), что я теперь означаю для него все на свете. О, если бы я действительно могла заменить для него весь мир, я была бы счастлива это сделать».

Королева Виктория даже думать боялась о том, что теперь принцу Альберту придется поехать в Германию, чтобы помочь своему брату уладить все оставшиеся после смерти отца дела. Но когда принц все-таки уехал, то сделал все возможное, чтобы смягчить боль от разлуки. Он писал ей письма каждый божий день, причем первое из них он отправил из Дувра в день отъезда. «Моя дорогая, – писал принц Альберт, – я нахожусь здесь уже больше часа и ужасно сожалею, что не могу провести это время с тобой. Любовь моя, сейчас ты, наверное, уже готовишься к обеду и найдешь свободным мое место за обеденным столом. Однако я очень надеюсь, что мое место в твоем сердце по-прежнему будет занято только мной... Сейчас мы с тобой далеко друг от друга, но наша разлука уже на полдня короче, а к тому времени, когда ты получишь это письмо, пройдет уже целый день, который приблизит нашу встречу. Оставшиеся тринадцать дней пролетят как этот первый, и я снова окажусь в твоих объятиях. Твой верный Альберт».

А в день его возвращения королева радостно встречала своего мужа, «повисла у него на руках» и долго не могла произнести ни слова. «Я приехал в Виндзор в шесть часов вечера, – писал позже принц Альберт, – и испытал невероятную радость».

К этому времени королева Виктория и принц Альберт полюбили Виндзорский дворец, несмотря на все его многочисленные недостатки и порой затхлый запах. Правда, в более поздние годы королева стала отзываться о нем пренебрежительно и часто называла его «похожим на тюрьму» мрачным зданием, в котором практически невозможно жить. Виндзорский дворец действительно было трудно назвать уютным и удобным для проживания местом или «семейным гнездышком», как предпочитали говорить в королевском семействе. Еще меньше для нормальной жизни был приспособлен Букингемский дворец, в особенности после того, как его перестроили по приказу короля Георга IV. Отец Георга IV купил этот дворец для создания лондонской королевской резиденции, однако с тех пор прошло немало времени и он превратился в совершенно непригодное для жизни место. Королева постоянно жаловалась премьер-министру Роберту Пилю на отсутствие самых элементарных удобств для проживания своего «небольшого, но быстро растущего семейства». При этом она добавляла, что если ремонт королевского дворца «начнется этой осенью (1845), то в нем вряд ли можно будет жить до весны 1848 г., когда принцу Уэльскому исполнится семь лет, а принцессе Виктории – восемь. К этому времени детей уже нельзя будет держать только в детской комнате. Стало быть, – подчеркивала королева, – все необходимые решения нужно принять в этом году». А для дальнейшей жизни королевской четы и воспитания детей требуется какой-нибудь другой дом, более приспособленный. «Что-то необходимо сделать еще в течение этой парламентской сессии», – настаивала королева.

Просьба королевы была охотно поддержана Эдуардом Блором, архитектором короля Вильгельма IV, который нанял его для завершения реконструкции дворца, начатой еще Джоном Нэшем во времена Георга IV, но так и не законченной из-за смерти короля Вильгельма. Эдуард Блор подтвердил, что в королевском дворце практически не было комнат, пригодных для проживания и воспитания принцев королевской крови. «Для этого понадобится отремонтировать несколько комнат под скатом крыши, в которых раньше проживали слуги. Более того, все комнаты для официальных приемов пришли в негодность и не соответствуют тем требованиям, которые предъявляются к королевским апартаментам. Во дворце не было даже комнат для размещения высоких иностранных гостей. Принц Альберт, – отмечал Эдуард Блор, – безусловно, прав, когда говорит, что королевский дворец является "позором для монархии и всей нации"».

Эдуард Блор предложил полностью переделать королевский двор, обновить фасад здания, соорудить там балкон, который выходил бы на Мэлл, и передвинуть мраморную арку в сторону улицы Парк-лейн. Было подсчитано, что для проведения такого ремонта потребуется не менее 150 тысяч фунтов. Часть этой суммы парламент уже утвердил, а остальная часть должна быть получена за счет продажи старой королевской резиденции – «Морского павильона» в Брайтоне.

Королева пришла к выводу, что дворец в Брайтоне совершенно не соответствует привычным нормам жизни королевской семьи, так как просто не позволяет ей сохранять хотя бы самую малость частной жизни. Во время очередной поездки в Брайтон зимой 1845 г. «толпы людей вели себя намного хуже, чем раньше, и были похожи на своры голодных собак», которые, по словам журнала «Панч», сопровождали королевскую карету до самого дома. «Во время прогулки в городе, – жаловалась королева, – нас всегда преследовали толпы мальчишек, которые громко орали и норовили заглянуть под мою шляпу. Они относились к нам так, как обычно относятся к заезжему военному оркестру, приехавшему на парад. Нам пришлось спешно покинуть город и вернуться домой».

К счастью, к тому времени принц Альберт наконец-то нашел место, которое могло обеспечить им частную жизнь и удовлетворить любые потребности. К тому же там были такие удобства, которых они никогда не имели в Брайтоне, в Лондоне и даже в Виндзоре.

«Во время одной из наших привычных утренних прогулок, – отметила королева в дневнике в 1843 г., – мы с Альбертом заговорили о необходимости покупки какого-нибудь собственного дома, в котором можно было бы проживать вдали от городской суеты и досужего любопытства окружающих. Тогда нам пришла в голову мысль, что таким домом вполне мог бы стать замок Норрис». Надо сказать, что королева Виктория еще с детских лет восхищалась островом Уайт, а потом, когда стала королевой и смогла позволить себе любую прихоть, ее не покидала мысль о покупке уютного дома на этом отдаленном острове. «Боже мой, с каким бы огромным удовольствием я жила бы там со своим любимым Альбертом и нашими детками! Это было бы тихое и спокойное место, – писала она королю Леопольду, – недоступное для посторонних глаз и пронырливых газетчиков». Чуть позже аналогичные мысли она высказала своим немецким родственникам: «С каждым годом мне все меньше и меньше хочется жить в городской суете и наслаждаться «мировыми удовольствиями». Если бы не моя официальная обязанность давать приемы и устраивать балы и банкеты, я бы с удовольствием уехала в сельскую местность вместе с мужем и детьми».

Остров Уайт представлялся идеальным местом для уединения королевской семьи. С одной стороны, там всегда было тихо и спокойно, а с другой – не слишком далеко от Лондона, куда можно добраться пароходом и по железной дороге почти за три часа.

Сэр Роберт Пиль одобрил стремление королевской семьи обосноваться в уединенном месте на этом острове и обратил внимание королевы на один дом времен королей Георгов под названием Осборн, который находился на берегу моря и был окружен 800 акрами земли. В Осборне принц Альберт мог бы получить долгожданную свободу от всех ограничений и запретов департамента лесов и лесных угодий, а заодно и других департаментов, которые, по словам королевы, доставляли им «головную боль» своими непрекращающимися придирками. В Осборне он мог полностью реализовать свою давнюю мечту и стать, как он говорил вдовствующей герцогине Кобургской, «отчасти лесником, отчасти строителем, отчасти фермером, а отчасти садовником».

Это поместье принадлежало дочери герцога Графтона леди Изабелле Блэтчфорд, которая запросила за него 30 тысяч фунтов. Такая сумма показалась королеве слишком большой, поэтому принц Альберт стал усиленно создавать впечатление, что вовсе не нуждается в покупке этого дома. Тогда леди Блэтчфорд снизила цену до 28 тысяч, и сделка была заключена. Однако позже леди Изабелла решила, что продешевила, и потребовала первоначальную сумму. В конце концов обе стороны сошлись на.26 тысячах фунтов, но уже без мебели и земельных угодий. Позже еще 18 тысяч фунтов было потрачено на обустройство дома и приобретение земли у Уинчестерского колледжа. Таким образом, к концу 1847 г. на поместье размером 1,727 акра было потрачено в общей сложности около 67 тысяч фунтов. Чарльз Гревилл, который прибыл в Осборн для участия в заседании Тайного совета четыре месяца спустя после того, как королевская семья переехала туда, был не в восторге от этого дома. «Ужасное место, – писал он позже, – слишком мрачное и малопригодное для нормальной жизни. Лорды Тайного совета просто не знали, что им делать и где остановиться на ночь. В конце концов они переночевали в прихожей... К счастью, погода была теплой и все прошло благополучно. Мне кажется, – продолжал он, – что королеве придется потратить уйму денег, чтобы довести этот дом до нормального состояния. Но это должны быть ее деньги, а не казенные. Откровенно говоря, я не понимал, откуда она возьмет необходимую сумму, но министр внутренних дел сэр Джеймс Грэхем заверил меня, что в действительности у нее есть значительные средства. При этом он добавил, что королева весьма щедро тратит деньги, а вот принц Альберт их очень любит и относится к ним с величайшей бережливостью».

В отличие от Чарльза Гревилла, который назвал это место также «гадким и безобразным», королева была в восторге как от самого дома, так и от его окрестностей. Для нее это было «чудесное и очаровательное место», как она писала в письме к королю Леопольду. Правда, Теодор Мартин, который опубликовал ее письма, все же предпочел более сдержанное выражение «приятный». «Невозможно найти более приятное место, – поделилась королева своей радостью с лордом Мельбурном. – Здесь так много лесов, долин и других прекрасных мест, которые очаровательны сами по себе, а когда все это находится на берегу моря, то кажется пределом совершенства. В нашем распоряжении есть удивительный уголок морского берега, где море настолько голубое и спокойное, что принц Альберт сравнил его с побережьем Неаполя. К тому же у нас есть прекрасная возможность гулять по этому берегу, не опасаясь посторонних людей и диких толп народа». Здесь можно было беспрепятственно спуститься к морю и не опасаться, что кто-нибудь потревожит твой покой.

«Мы спустились к берегу моря с моей фрейлиной, – записала королева в дневнике летним днем 1847 г., – и направились к месту купания. Там я разделась и впервые в жизни окунулась в море. Меня сопровождала приятная банщица. У меня было очень хорошее настроение, но только до тех пор, пока я не нырнула в воду с головой. Мне вдруг показалось, что я могу задохнуться».

А в своем письме Роберту Пилю королева еще раз подтвердила свое восхищение новым домом. «Нам все больше и больше нравится это прекрасное место, – писала она. – Воздух здесь необыкновенно чистый и свежий, несмотря на жаркое солнце, которое всегда подавляет человека и лишает его сил в Лондоне, причем даже в Виндзоре... Такое удивительное сочетание морского воздуха, деревьев, лесов и самых разнообразных цветов... делает это место для нас самым настоящим земным раем».

Королева сочла новый дом – «наш маленький домик» – вполне просторным для проживания, однако принц Альберт придерживался другого мнения. В конце концов он его разрушил и построил на его месте дом гораздо большего размера. Этот дом чем-то напоминал типичную итальянскую виллу с двумя высокими башнями – одна была предназначена для часов, а другая – для флага. Новый дом стал центральной частью королевского поместья, где в одном крыле останавливались почетные гости, находились апартаменты герцогини Кентской и располагались гостевые комнаты, а в другом – проживали некоторые придворные и вся прислуга. А в небольших коттеджах жили наиболее высокопоставленные придворные и самые почетные гости. Причем новая композиция королевского поместья была разработана принцем Альбертом с помощью его советника и художника Людвига Грюнера и главного строителя Томаса Кьюбитта, который прославился своими строительными шедеврами в Клэфем-парке и Белгравии, один из которых принадлежал Джорджу Энсону. 23 июня 1845 г. королева заложила первый камень в фундамент нового здания, а через год королевская семья уже въехала в новый дом.

«Никто не простудился в это время и даже не чувствовал запаха краски, – вспоминала позже леди Литтлтон. – Все в этом доме было абсолютно новым, и даже мебель была куплена специально по этому случаю. Столовая выглядит просто великолепно, а принц Альберт чрезвычайно гордится новым бильярдным столом, дизайн которого он сделал собственноручно» [19]19
  Бильярдная комната, гостиная и столовая расположены рядом, объединены общим пространством и украшены небольшими колоннами, которые разделяют эту территорию на три равные части. «Преимущество этого открытого пространства заключалось в том, что все придворные и слуги находились в пределах видимости, а не прятались в больших комнатах в других частях здания. Таким образом, члены королевской семьи могли в любой момент позвать кого-нибудь из придворных или слуг, не прилагая при этом никаких серьезных усилий» (Mark Girouard, The Victorian Country House, 80).


[Закрыть].

* * *

Комнаты этого нового дома освещались ярким пламенем свечей, а окна выходили на море. Если ставни были закрыты, закрепленные на них зеркала отражали внутреннее убранство комнат и сверкали яркими огнями канделябров.

Когда королева Виктория впервые переступила порог нового дома, ее шотландская фрейлина бросила вслед башмак и рассказала о древнем обычае своих соплеменников, в соответствии с которым это принесет в дом счастье и благоденствие. А поздно вечером после ужина принц Альберт, подчиняясь уже германским обычаям, процитировал две строчки на немецком языке, что в переводе означало: «Вселение в новый дом есть священный акт». Леди Литтлтон не преминула заметить, что цитата из Лютера не совсем подходила к этому случаю, но «мы все признали его право выражать свои чувства подобным образом».

Королева Виктория с самого начала полюбила Осборн, к которому позже добавились новые земельные участки, а общая площадь поместья превысила 2 тысячи акров. Она приезжала сюда два раза в год: в первый раз на летние каникулы, которые длились с середины июля до конца третьей недели августа, а во второй – в рождественские праздники, то есть с 18 декабря по 23 февраля. Она очень гордилась своей загородной резиденцией и в особенности торжественным убранством комнат, которые были оформлены в соответствии с требованиями принца Альберта и отвечали его личным представлениям о красоте интерьера. Именно он подобрал картины для нового жилища, включая знаменитое полотно Уильяма Дейка «Нептун вручает Британии власть над морями», которое украшало верхнюю часть стены, что над лестницей. А напротив письменного стола Виктории в гостиной висела не менее известная картина Винтерхальтера «Флоринда», которую она подарила мужу на день рождения. Королева очень любила это произведение и считала его «превосходным и восхитительным», несмотря на обилие обнаженных тел [20]20
  В отличие от многих придворных и других своих современников королеву Викторию никогда не шокировали картины с изображениями обнаженных женщин. Однажды директора художественной школы, где учился Уильям Малреди, предупредили, чтобы он не выставлял картины с обнаженными женщинами во время выставки в 1853 г., однако королева осталась очень довольна, с восторгом отзывалась об этих произведениях и даже купила одну из картин (Early Victorian England, ed. G.M. Young, ii, 113).


[Закрыть].

Ей также нравилось, что принц Альберт постоянно возится на земле, выравнивает ее, высушивает участки и сажает разнообразные растения. Причем многое во дворе дома напоминало итальянские виллы с их зелеными аллеями, цветочными клумбами и живописными растениями. Но больше всего ей нравилось, что принцу Альберту это доставляет огромное удовольствие [21]21
  Надо признать, что далеко не всем членам королевской семьи нравился этот дом и всё его окрестности. Только жена ее внука принцесса Мэй, будущая королева Мэри, которая впервые приехала в Осборн в 1892 г., была в восторге не только от самого дома, но и от живописной природы. Ей нравились огромные окна, высокие потолки, просторные комнаты, окна которых выходили на море, и огромная столовая, украшенная картинами и портретами Винтерхальтера (James Pope-Hennessy, Queen Mary, 1959, 228).
  «Даже в раннем детском возрасте я был очень удивлен безобразным оформлением этого дома, который тогда часто называли «семейным некрополем», – писал сын королевы Виктории король Эдуард VIII, – Полы в коридорах и других проходах были выложены мозаикой, а стены дома заполнялись огромными мраморными статуями живых или уже умерших родственников «бабушки». Королева Виктория давно и страстно мечтала о том, чтобы этот дом стал пристанищем для ее старшего сына, однако к тому времени пристрастия моего дедушки больше склонялись к новому дому в Сандрингеме. К тому времени он уже окончательно решил навсегда избавиться от Осборна и, несмотря на все протесты со стороны некоторых его сестер, все же передал эту недвижимость государству для превращения ее в пансионат для армейских офицеров, искалеченных в годы Англо-бурской войны» (A King's Story: The Memoirs of HRH. The Duke of Windsor, 14).


[Закрыть].

Принцу Альберту действительно нравилось возиться в своем загородном доме. Он был полон энтузиазма, строил какие-то планы на будущее и никогда не уставал от физической работы. В течение всей последующей жизни королева Виктория не без удовольствия вспоминала, как любила теплыми летними вечерами стоять на балконе своего кабинета, слушать журчание воды в фонтанах и веселое щебетание соловьев, которым принц Альберт так любил подражать во время их прогулок по лесу. «Никогда я не ощущала себя такой счастливой и такой умиротворенной, – писала она, – как в те времена, когда находилась в этом доме со своим любимым Альбертом и повсюду следовала за каждым его шагом».

21. ПУТЕШЕСТВИЯ

«Ее Величество путешествует со скоростью сорок миль в час».

Путешествия стали для королевы Виктории еще одной возможностью проводить время с принцем Альбертом. Он был так занят работой в Букингемском дворце и Виндзорском замке, что практически не оставалось никакого времени для общения с супругой. «У меня сейчас так много работы, – жаловался он брату в ноябре 1840 г., – что даже нет времени выбраться на свежий воздух». Правда, через два года барон Штокмар все еще считал принца Альберта «здоровым и доброжелательным», однако отмечал, что тот слишком «бледный, усталый и истощенный». А когда он все-таки находил свободное время, королева Виктория с удовольствием проводила с ним вечера и не отпускала от себя ни на шаг.

Летом 1843 г., то есть четыре месяца спустя после рождения их третьего ребенка – принцессы Алисы, королева и принц Альберт отправились в свое первое зарубежное путешествие. Они были приглашены в качестве почетных гостей королем Франции Луи Филиппом, в правительстве которого самой заметной политической фигурой был министр иностранных дел, бывший посол Франции в Великобритании и ярый сторонник укрепления французско-британских отношений Франсуа Гизо. Причем это была не просто первая зарубежная поездка королевы Виктории, но и первая поездка английского монарха во Францию с 1520 г., когда английский король Генрих VIII встретился с французским королем Франциском I на «Поле золотой парчи».

Королева и принц Альберт отплыли из Англии 25 августа на королевской яхте «Виктория и Альберт», которая была спущена на воду в том же году, и которой командовал лорд Адольфус Фицкларенс – один из незаконнорожденных сыновей короля Вильгельма IV. Принц Альберт, как обычно, очень страдал от морской болезни, а королева чувствовала себя превосходно. «Цыганско-матросская жизнь на море, – говорила она, – была чрезвычайно приятной». А завтрак она обычно проводила с сыном французского короля принцем Жуанвиллем, который присоединился к ним неподалеку от побережья Франции. Несмотря на его глухоту, королева Виктория нашла его «добрым и веселым компаньоном», который развлекал ее своими остроумными анекдотами и забавными историями. Король Франции тоже был чрезвычайно рад этой встрече. Он стоял на борту своего королевского судна и терпеливо ждал, когда яхта Виктории приблизится к нему. Она даже опасалась, что король может упасть за борт. «Затем он быстро спустился по трапу и обнял меня», – вспоминала королева. Повторив несколько раз, что он безумно счастлив принимать у себя королеву Англии, Луи Филипп помог королеве перейти на свое судно, которое было украшено королевскими штандартами Англии и Франции. А на берегу королеву уже радостно приветствовала огромная толпа народу, которая громко скандировала по-французски: «Да здравствует королева Англии!»

«После этого, – отметила королева в дневнике, – мы сели в какую-то смешную старинную карету, напоминающую шарабан, и отправились в путь вместе с королем Франции, королевой Марией Амелией (дочерью короля Обеих Сицилий Фердинанда) и всеми придворными дамами и господами», включая принцессу Жуанвилль, герцогиню Орлеанскую и Луизу, дочь короля Луи Филиппа, которая в то время была уже и королевой Бельгии.

Они отправились в королевскую резиденцию Шато Д'Ю. Это была очень неприятная во многих отношениях поездка. Как отмечала позже фрейлина королевы леди Шарлотта Каннинг, в замок короля Луи Филиппа они ехали в какой-то «старой карете, которая представляла собой смесь шарабана времен Людовика XIV и рыночной телеги из Хэмптон-Корта». Кучер был неумелым и чуть было не перевернул карету на подъезде к замку, а пассажиры, по словам все той же леди Каннинг, «несколько миль тряслись по узкой проселочной дороге, покрытой толстым слоем пыли, изобилующей глубокими ухабами и камнями».

А когда они с трудом добрались до королевского замка, леди Каннинг с неудовольствием отметила царившие там непривычные порядки и отсутствие сколько-нибудь комфортных условий для жизни. Ужин в их первый вечер был подан примерно в семь часов, что само по себе было неплохо, однако делали это очень странно. Королева, одетая, по словам леди Каннинг, в совершенно неудобное платье из ярко-красного крепдешина, подол которого был украшен тремя рядами кружевных оборочек, казалось, просто не представляла, что нужно делать с «огромным французским батоном», лежавшим рядом с ней на небольшом столике вместе с каким-то мусором и пищевыми отходами. Сам же вечер отличался необыкновенной «скукой» и однообразием. Французские придворные дамы показались гостям «слишком усталыми». Они тоскливо сидели вокруг стола и слушали лорда Ливерпуля, который сопровождал королевскую делегацию в качестве лорда-управляющего. Он что-то долго лопотал на «ужасном французском», а все присутствующие откровенно зевали и с нетерпением ждали чего-то более интересного/Однажды после ужина какой-то музыкант нудно играл на валторне, причем так странно и непривычно, что сын короля герцог Монпансье начал хихикать, и через минуту уже все присутствующие откровенно смеялись над музыкантом. А тот продолжал играть как ни в чем не бывало и делал это все более странно и непривычно, чем еще больше развлекал публику. «Я очень долго терпела, стиснув губы, – призналась потом леди Каннинг, – но когда он взял самые низкие ноты, я не выдержала и расхохоталась вместе со всеми. Мне было очень жаль бедного музыканта, но он сидел спиной ко мне и не мог видеть моего лица. А во время неожиданных пауз какой-то добрый человек вставал и громко выкрикивал: "Это великолепно, просто превосходно!"»

Леди Каннинг не пишет, принимала ли участие во всех этих увеселительных мероприятиях королева Виктория, но при этом отмечает, что под окном ее величества до поздней ночи играл оркестр из пятидесяти человек, который чуть было «не оглушил ее».

Что же до самой королевы, то она, кажется, осталась вполне довольна пребыванием в королевском замке. Иногда ей казалось, что она видит все это во сне, так как давно мечтала побывать в этом прекрасном замке и считала его «пределом совершенства». Строительство королевского замка началось еще в годы правления Генриха Гиза в 1578 г., а потом замок был значительно расширен по инициативе мадемуазель Монпансье в XVII в. и практически полностью отреставрирован королем Луи Филиппом. Виктория быстро нашла общий язык с королевой Марией-Амелией, с которой проводила много времени, «веселилась и смеялась». Ей действительно понравилась вся королевская семья, в окружении которой она «чувствовала себя как дома», как будто была «одной из них». Позже она отмечала, что ей было очень приятно ощущать себя равной с членами королевской семьи Франции, с которыми могла вести себя вполне непринужденно, открыто и без каких бы то ни было условностей. «Она была такой счастливой с этими прекрасными людьми, – писала леди Каннинг, – что радовалась как ребенок». А когда покидала королевский замок, то «очень сожалела об этом» и с удовольствием вспоминала чистое и необыкновенно голубое небо Нормандии, обеды на открытом воздухе или под тентом, доброе к себе отношение со стороны короля Луи Филиппа, который не поленился заказать по такому случаю из Англии огромное количество пива и английского сыра, чтобы даже этим угодить дорогим гостям. Однако наибольшую радость доставлял королеве принц Альберт, который веселился от души и часто плавал в море.

Принц Альберт действительно был в восторге от такого доброжелательного приема. Откровенно говоря, он недолюбливал французов, но «эти люди, по словам барона Штокмара, приняли нас с необыкновенной добротой и сердечностью, что было чрезвычайно трогательно».

Перед тем как отправиться назад в Англию, премьер-министр посоветовал королеве быть предельно осторожной в высказываниях и никоим образом не затрагивать политические проблемы. Примерно такой же совет дала матери дочь короля Франции. «Мой замечательный папа, – говорила принцесса Луиза, – должен быть естественным, патриархальным и без каких бы то ни было церемоний. Другими словами, он должен быть таким, как всегда. Но если королева затронет какие-нибудь сложные вопросы, что, разумеется, маловероятно... он ни в коем случае не должен вступать с ней в политические споры и всячески избегать всего того, что можно было бы расценить как попытку оказать на нее влияние».

Королева Виктория была довольна, что они последовали этому мудрому совету и, согласно официальному отчету, «не ввязывались в обмен мнениями по политическим проблемам». Именно поэтому этот визит прошел вполне успешно и без каких бы то ни было осложнений, которые могли бы испортить дружескую атмосферу.

Вернувшись домой, королева и принц Альберт провели вместе с детьми несколько дней в Брайтоне, а потом вновь отправились на своей королевской яхте на континент, на этот раз в гости к королю Бельгии Леопольду. Принц Альберт снова мучился морской болезнью, а королева, как всегда, была совершенно равнодушна к неспокойным водам Ла-Манша и долго смеялась над мужем, который вместе с лордом Ливерпулем и министром иностранных дел лордом Абердином еле передвигал ноги и выглядел предельно истощенным морской качкой.

Леди Каннинг, по обыкновению, осталась недовольна этой поездкой, а королева Виктория, как и прежде, была в восторге от устроенного ей приема в Бельгии. Она была счастлива, что снова оказалась «под одной крышей с человеком, которого она давно считала своим вторым отцом». Их повезли в Брюгге, Гент, Брюссель и Антверпен, и везде гостей встречали радостные толпы людей, демонстрировавшие весьма «сердечные и дружеские» чувства. Настроение королевы не испортила даже совершенно неподходящая, по словам леди Каннинг, одежда, в которую та нарядилось по такому случаю. Так, например, шляпка, которую Виктория надела во время поездки в Гент, по мнению леди Каннинг, «больше подходила для старой женщины лет семидесяти, а ее розовая нижняя юбка была длиннее муслинового платья». А в Брюсселе королеву увидела Шарлотта Бронте, которая в то время изучала французский язык в местной школе и в будущем стала известной писательницей. Она вспоминала потом, что королева была «одета очень просто», быстро проехала по улицам города и произвела впечатление «маленькой, толстой и очень подвижной леди двадцати трех лет».

По мнению леди Каннинг, несмотря на свой маленький рост и полноту, королева могла бы приложить хоть какие-то усилия, чтобы выглядеть более элегантной. Ожидая королеву в ее каюте на судне, которое направлялось в Остенде, леди Каннинг осмотрела королевский гардероб и увидела, что все платья подобраны наспех и совершенно безвкусно. Во всяком случае, не так, как это должно быть у королевы. «Я пришла к неутешительному выводу, что Виктория мало заботится о своем гардеробе» [22]22
  Следует отметить, что до смерти принца Альберта королева Виктория живо интересовалась одеждой других людей и часто отмечала в своем дневнике те или иные детали одежды. «Нас принимала леди Бакли, платье которой я сейчас опишу...» Таких записей в дневнике королевы можно найти превеликое множество. А когда ее старшая дочь покинула отчий дом и уехала в Германию, королева настойчиво требовала, чтобы та подробнейшим образом описывала, как и во что одета. «Какую шляпу ты надела по приезде в Германию? А какая шляпа была у тебя на следующий день?.. Я узнала из газет, что на концерт в Кёльне ты пошла в зеленом платье. Это то платье, на котором черные кружева? Мне очень хочется знать, как используется весь мой туалет... Я просто с ума схожу от того, что ничего не знаю о твоих платьях. Пусть твои немецкие леди напишут мне подробный отчет о твоем гардеробе» (Roger Fulfort, ed., Dearest Child: Letters between Queen Victoria and the Princess Royal, 1858-1861, 32, 34-35, 38). В самом деле, почти вся ее одежда была куплена в Кале у торговца тканями с Виндзор-Хай-стрит. Черное шелковое платье было охарактеризовано леди Уолсли как сделанное «кое-как и никак».


[Закрыть].