Текст книги "Королева Виктория"
Автор книги: Кристофер Хибберт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)
«Виктория слишком вспыльчива и нетерпима по отношению ко мне, чтобы спокойно обсуждать мои проблемы».
В феврале 1841 г., то есть за восемь месяцев до того; как Роберт Пиль сформировал свое правительство, королева и принц Альберт обратились к герцогу Веллингтону, которого к тому времени уже считали своим «лучшим другом», с просьбой, чтобы он представил герцога Саксен-Кобургского во время обряда крещения их первой дочери Виктории.
«Никогда еще меня не принимали так хорошо, – записал герцог вскоре после своего визита в Виндзорский дворец, – Я сидел рядом с королевой за обеденным столом, иона пила вино наравне со мной». Герцог делал все возможное, чтобы угодить королеве. Так, например, во время военного смотра в Виндзорском парке он приказал не стрелять из артиллерийских орудий, прекрасно зная, что королева Виктория терпеть не может грохота пушечных выстрелов. Он решил обрадовать ее и сообщил, что на сей раз не будет никаких выстрелов. Но тут произошло какое-то недоразумение, и его последние слова были заглушены оглушительными артиллерийскими залпами, Это было так смешно, что королева «разразилась громким смехом и долго не могла успокоиться». А герцог был вне себя от ярости и принимался злиться еще больше, когда его пытались успокоить. После этого он приказал артиллеристам немедленно покинуть парк.
А во время концерта его попытки понравиться королеве были более успешными, Королева где-то сильно простудилась и все время вытирала нос. Вскоре у нее не осталось ни одного сухого носового платка, а уходить с концерта ей очень не хотелось. Герцог сидел за ее спиной и, быстро сообразив, что королева оказалась в затруднительном положении, полез в карман, где предусмотрительно хранил целую стопку запасных носовых платков. «Я немедленно вынул один из них и сунул ей в руку, – вспоминал он позже. – Через некоторое время я протянул ей второй платок, затем третий, а потом шепнул, что у меня есть еще и четвертый на тот случай, если он ей понадобится».
Принц Альберт сообщал, что дочь королевы принцесса Виктория вела себя во время крещения с величайшим достоинством и как «истинная христианка». «Когда ее разбудили, она совсем не плакала и за веем наблюдала с превеликим удовольствием, причем наибольшее внимание обращала на яркие огоньки свечей и сверкающие пуговицы людей в униформах. А все потому, что она изначально была девочкой умной, сообразительной и наблюдательной».
Однако ее мать пребывала далеко не в столь благодушном настроении, так как к этому времени была снова беременной, а оттого подавленной и отчаянно безрадостной. «Что делает меня особенно несчастной, – объясняла она потом, – так это ощущение того, что первые два года моего замужества были практически полностью испорчены этим неблагодарным занятием. Я не могла получать удовольствие от жизни, не могла путешествовать по стране или просто гулять со своим мужем. Если бы подождала хотя бы один год... было бы совсем другое дело». А теперь ей пришлось «страдать, терпеливо переносить эту боль... ощущать себя глубоко несчастной... оставить все свои привычные развлечения и танцы... постоянно помнить о предосторожностях» и т. д. Она чувствовала себя «привязанной к дому», со «связанными крыльями» и быстро пришла к выводу, что женская доля является «наиболее неприемлемой и разочаровывающей».
«Бедная женщина, – жаловалась королева, – является рабыней мужа душой и телом». Будучи беременной, она чувствовала себя как корова или собака, а не как человеческое существо. В это время она становилась раздражительной, сердитой и часто теряла терпение. Именно тогда постоянно возникали споры с мужем. В такие моменты принц Альберт уходил из комнаты, а она следовала за ним и давала волю своим чувствам. А принц запирался в своей комнате и писал ей письма, после чего у королевы появлялись чувства раскаяния и жалости к мужу. Она пыталась подавить в себе негативные ощущения, однако со временем они снова переполняли ее и вновь возникали споры. А в минуты относительного затишья королева садилась за стол и изливала душу в своем дневнике.
Дважды в течение октября 1841 г. королева Виктория впадала в отчаяние из-за ощущения, что роды будут преждевременными. И все это время она пребывала в отвратительном состоянии «подавленности и депрессии». Конечно, она любила детей, но при этом терпеть не могла сам процесс рождения и демонстрировала совершенное равнодушие к новорожденным. Они казались Виктории гадкими, безобразными и «противными субъектами». Их она даже грудью не кормила, как кормила ее мать.
Одна мысль о том, что скоро появится еще одно отвратительное создание, повергала ее в уныние и переполняла душу отчаянием. Она родила 9 ноября и с ужасом убедилась в своей правоте. «Мои страдания были настолько сильными, что невозможно выразить словами. Не знаю, что бы я делала без своего доброго и отзывчивого мужа, который поддерживал меня в эту минуту». Мальчик родился в двенадцать минут одиннадцатого и сразу же был продемонстрирован министрам. Его должны были назвать Эдуардом в честь дедушки и Альбертом в честь отца. А для матери было вдвойне приятно, что ее сын будет носить это «дорогое для нее имя».
Что же до министров, то они остались чрезвычайно довольны рождением наследника. Мальчик родился крупным и здоровым, что вызвало у них особый восторг. После рождения первого ребенка короля Георга III почти восемьдесят лет назад ни один правящий монарх не порадовал свое королевство рождением законного наследника. Поэтому роялисты очень надеялись, что с рождением этого мальчика монархия укрепит силы и не даст повода ее противникам говорить об упадке и деградации. По всему городу были произведены артиллерийские салюты, а на улицах и площадях Лондона царило праздничное оживление. Люди собирались в большие группы и радостно пели «Боже, храни королеву!». А премьер-министр счел необходимым выступить с праздничной речью перед депутатами и поздравил нацию с рождением принца Уэльского. Консервативная газета «Таймс» не преминула отметить, что «королевство захлестнуло всеобщее чувство радости». «Какая радость! – написала бабушка новорожденного герцогиня Кентская, несомненно, выражая общее мнение. – Какое это счастье для нас всех, какое блаженство!»
Королева Виктория также испытывала некоторое облегчение из-за рождения принца Уэльского, однако это событие так и не восстановило ее прежнее ощущение радости и беззаботности. И хотя принц, которого поначалу называли «мальчиком», а потом – просто Берти, родился здоровым, королеву не покидал страх, что со временем он станет болеть, как это случилось с принцессой Викторией. Она тоже родилась здоровой и крепкой, а потом превратилась в бледную и исхудавшую девочку, здоровье которой вызывало у родителей серьезное беспокойство. Именно в этот момент и произошла первая серьезная ссора в королевском семействе.
Причиной этой ссоры стала баронесса Лецен, которая давно уже опасалась, что растущая любовь королевы к мужу и привычка во всем полагаться на его помощь самым серьезным образом подрывает ее влияние при дворе. Разумеется, вокруг баронессы были люди, которые считали ее довольно интересной и умной женщиной. Среди них можно назвать прежде всего Чарльза Гревилла, леди Литтлтон, а поначалу и барона Штокмара. Конечно, не было никаких сомнений в том, что баронесса глубоко предана королеве и не мыслила своей жизни без служения ей. Это было зафиксировано даже в дневнике королевы, которая вела его с раннего детства. Однако самые теплые отзывы о баронессе Лецен относятся к кенсингтонскому периоду жизни Виктории, а после коронации и замужества тон этих отзывов стало более сдержанным.
Баронесса Лецен прекрасно понимала, в чем источник столь печальных для нее перемен, и сильно ревновала Викторию к мужу, не без оснований полагая, что тот настраивает жену против нее. Она по-прежнему считала, что «только она одна может заботиться о королеве надлежащим образом, как делала это в прошлом». А многие представители партии тори думали, что она оказывает дурное влияние на королеву своими симпатиями к партии вигов и весьма презрительным отношением к принцу Альберту. Кроме того, многие тори подозревали баронессу в нечистоплотности и решили, что она не должна иметь беспрепятственный доступ к финансам королевского двора. При этом все противники баронессы часто повторяли, что та провоцирует постоянные скандалы, распускает сплетни и вообще преувеличивает даже самые незначительные ошибки принца Альберта. Словом, как утверждал Джордж Энсон, баронесса использует любую возможность, чтобы подорвать влияние принца на Викторию, и «готова на все ради спасения королевы». И пока баронесса остается при дворе, заключает Энсон, «мы всегда будем подвержены различного рода скандалам и конфликтам».
Джордж Энсон написал меморандум на имя королевы о своей беседе с баронессой, которая состоялась 21 июня 1842 г. В тот день он отправился к баронессе Лецен, чтобы поговорить с ней об одном неуравновешенном армейском офицере, который сделал официальное заявление о своей любви к королеве. Баронесса сообщила об этом лорду-гофмейстеру, но при этом наотрез отказалась доложить принцу Альберту, на чем настаивал Энсон. Поведение принца, заявила баронесса с «возмущением и негодованием», «делает невозможным для нее любое общение с ним. Он обращается к ней с крайне непозволительным тоном, а она считает себя слишком гордой и независимой, чтобы терпеливо сносить все его упреки... Однажды он уже потребовал, чтобы она покинула королевский дворец, на что баронесса ответила, что принц не имеет никакого права выдворять ее из королевского дома».
Лорд Мельбурн согласился с ней по этому поводу. Принц действительно «не имеет никакого права требовать такой жертвы. А если он станет настаивать на этом и даже пригрозит, что сам уйдет из дома, если в нем останется баронесса Лецен, то королева вполне может ответить, что ему придется подумать о возможности жить без нее».
Принц Альберт был вне себя от ярости. Скандал разрастался с каждым днем, и он уже не мог сносить все выходки этой «сумасшедшей и тупой интриганки», которая, по его мнению, «обезумела от жажды власти» и «считает себя полубогом, а всех тех, кто с ней не согласен, – преступниками». А королева Виктория, продолжал жаловаться принц Альберт барону Штокмару, которая «по всем другим вопросам демонстрирует здравый смысл и справедливость, просто не видит всего этого, поскольку никогда не находилась вдали от баронессы Лецен и, как всякая прилежная ученица, привыкла относиться к своей гувернантке как к какому-то пророку с непогрешимыми взглядами на жизнь. Кроме того, некий несчастный жизненный опыт, который они вместе обрели в Кенсингтонском дворце, до сих пор крепко связывает их воедино, и баронессе удалось убедить королеву в том, что всем своим замечательным качествам она обязана прежде всего ей... И нет никакой надежды на то, что наступит хоть какое-то улучшение, пока королева будет иметь возможность ежедневно видеть баронессу. А без нее королева станет намного счастливее и спокойнее».
Все эти споры так или иначе затронули и нянечек принцессы, которых баронесса Лецен держала под своим жестким контролем. А принц Альберт был абсолютно убежден, что все нянечки, а также врач являются совершенно некомпетентными людьми, в результате чего их дочь постоянно болеет и находится на грани физического истощения. Однажды он уже пытался поговорить с нянечками на этот счет, однако они его не послушали. «Это действительно ужасно», – пожаловался Альберт королеве, на что та покраснела от гнева и обвинила его в том, что он пытается полностью отстранить мать от воспитания дочери. При этом она закричала, что он может убить свою дочь, если хочет.
Будучи не в силах сдержать ярость, принц Альберт пробормотал, что ему необходимо набраться терпения, и вышел из комнаты. В тот же день он написал весьма пространное письмо королеве и отослал его барону Штокмару, чтобы тот переслал его Виктории в более благоприятный момент. «Доктор Кларк, – говорилось в этом письме, – неправильно обращается с ребенком и отравляет его хлористой ртутью, а ты готова уморить его голодом. Можешь забрать ребенка себе и делать с ним, что захочешь, но если наша дочь умрет, это будет на твоей совести».
«Все наши ссоры и недоразумения, – писал принц Альберт в другом письме барону Штокмару, – проистекают из одного источника. И источник этот кроется в той зловещей личности, которую королева Виктория выбрала себе в качестве единственного верного друга и своего доверенного лица... Виктория слишком вспыльчива и нетерпима по отношению ко мне, чтобы спокойно обсуждать мои проблемы. Она никогда не слушает меня, а просто взрывается от возмущения и набрасывается с упреками и подозрениями и т.д. Таким образом, я вижу перед собой два пути: первый заключается в том, что я просто молчу, стиснув зубы, и ухожу к себе. В этом случае я веду себя как провинившийся школьник, который получил подзатыльник от матери и ушел, вытирая слезы. А второй путь – в более твердом поведении, в результате чего я должен не уходить, а устраивать ей семейные скандалы и решительно отстаивать свою позицию. Тогда скандалы станут совершенно неизбежными, а я их ненавижу, поскольку мне жаль Викторию из-за ее несчастного положения...»
Нет никаких сомнений в том, что все эти семейные неурядицы действительно доставляли королеве Виктории массу неприятностей. Она часто сожалела о том, что допустила грубые выпады в отношении мужа, и пыталась хоть как-то исправить положение. «Я чувствую себя такой одинокой, и у меня так разболелась голова, – жаловалась она барону Штокмару, когда принц Альберт опрометью выскочил из детской комнаты. – Мне кажется, что приснился ужасный сон. Очень надеюсь, что вам удастся хоть как-то успокоить Альберта. Он был вне себя от злости... А я зла держать на него не хочу».
Королева Виктория действительно опасалась, что неожиданные вспышки ярости могут испортить их отношения, но все же надеялась, что со временем это пройдет и им удастся преодолеть все эти трудности. «Во мне действительно часто возникает беспочвенное раздражение, которое... вынуждает, меня говорить грубости Альберту, хотя на самом деле ничего плохого я против него не имела в виду. Мне действительно очень жаль, что я доставляю Альберту много неприятностей, но он не должен все-таки таить на меня злобу... Это чувство несчастья зародилось во мне сразу после замужества и постоянно преследует меня, когда мне плохо... Я часто слышу, что Альберт во всем обвиняет Лецен и считает, что это она с детства приучила меня к дурным поступкам, а мне нужно от нее только одно – чтобы она оставалась в моем доме, чувствовала себя здесь комфортно и иногда виделась со мной... Уверяю вас, что сейчас я вижусь с нею очень редко, да и то лишь в течение нескольких минут. Я спрашиваю ее мнение о своем туалете, и она всегда помогает мне в этом. Альберт почему-то думает, что я встречаюсь с ней, когда не должна... Я говорю вам об этом только потому, что это истинная правда, и вы знаете, что я не представляю иного...»
«Мы находимся совсем в другом положении, чем все остальные люди, – продолжала изливать душу королева. – Альберт живет в моем доме, а не я в его... Мой дорогой ангел, мой милый Альберт, одному Богу известно, как я люблю мужа. Положение его не из легких, и мы вместе должны сделать все возможное, чтобы хоть как-то облегчить ситуацию».
И положение действительно улучшилось после серьезной реорганизации всей системы ухода за детьми. Когда принцесса Виктория была единственным ребенком в семье, вся ответственность за ее воспитание ложилась на плечи вдовы адмирала Саути – достойной, ответственной и слегка старомодной леди, которая резко отрицательно относилась ко всем современным идеям по воспитанию детей и по-прежнему носила какой-то древний парик. Несмотря на то что она была рекомендована на эту должность архиепископом Кентерберийским, она тем не менее всегда была недовольна своим положением старшей воспитательницы, и уж тем более когда детей стало двое. Кроме того, хотя она и не любила жить в Виндзорском дворце, но все же не без удовольствия болтала в свободное время с баронессой Лецен. Часто покидая дворец, перекладывала всю ответственность по уходу за детьми на простых служанок и нянечек. Более того, не утруждала себя неукоснительным соблюдением рутинных правил в отношении детей, которые заключались в том, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах не оставлять их без присмотра, не допускать к ним посторонних людей без разрешения родителей, не нарушать традиционных правил воспитания, строго придерживаться раз и навсегда установленного распорядка дня и регулярно докладывать родителям о малейших изменениях в развитии чад. При этом, разумеется, особое внимание она должна была уделять рекомендациям детского врача и неукоснительно выполнять все его предписания. Однажды королева пожаловалась лорду Мельбурну, что миссис Саути «совершенно ле соответствует» своей должности и что дети часто остаются на попечении людей низшего сословия – нянек, служанок и горничных, которые отличаются вульгарными манерами и часто ругаются между собой. Лорд Мельбурн посоветовал королеве подобрать для детей более надежную главную воспитательницу, которая обладала бы аристократическим происхождением, соответствующим образованием и высоким положением в обществе. Только такая воспитательница, по его мнению, могла бы держать под контролем упрямую и вспыльчивую принцессу Викторию и обеспечить хорошее воспитание подрастающему принцу.
Такого же мнения придерживался и барон Штокмар, который снабдил родителей весьма пространным меморандумом на тридцати страницах, который завершил выводом о необходимости заменить миссис Саути какой-нибудь леди с высоким аристократическим титулом и авторитетным положением в обществе. После длительных бесед и консультаций с самыми разными советниками было принято решение, что столь важный пост главной воспитательницы детей королевской крови вполне можно доверить леди Литтлтон – одной из придворных дам королевы, старшей дочери второго графа Спенсера, вдове третьего барона Литтлтона и матери пятерых детей. Не будучи состоятельной, она очень обрадовалась, узнав, что получает высокий придворный пост и соответствующее ему жалованье. Правда, королева была не очень довольна тем, что леди Литтлтон слишком набожна и регулярно посещает церковь, поскольку сама относилась к религии равнодушно и не хотела, чтобы ее дети были слишком привязаны к церкви. Тем более что родной брат леди Литтлтон, который изредка появлялся при дворе, являлся священником римско-католической церкви и главой католического ордена пассионистов.
Выбор леди Литтлтон в качестве старшей воспитательницы королевских детей оказался чрезвычайно удачным. Это была одаренная женщина, чуткая, понимающая, добродушная, спокойная и в высшей степени ответственная. Все свои придворные обязанности она выполняла неукоснительно и с чувством такта, а кроме того, очень любила Виндзорский дворец, благоговейно относилась к принцу Альберту и была высокого мнения о самой королеве, всегда подчеркивая ее твердый характер и недюжинное самообладание.
Леди Литтлтон полагала, что королева слишком ревниво относится к воспитанию детей и балует их дорогими подарками и другими излишествами. По ее мнению, принцесса, которую королева ласково называла «толстушкой Вик» или просто Пусси, слишком обременена чрезмерной родительской опекой, окружена навязчивой заботой врачей и нянечек, и поэтому ей нужно жить «простой жизнью, есть простую пищу и вообще быть проще».
Поначалу принцессе Виктории новая воспитательница очень не понравилась. Она часто плакала и относилась к ней с нескрываемым раздражением, однако позже леди Литтлтон преодолела эта трудности с присущим ей тактом и терпением. Что же до принца, то с ним таких проблем не было. На радость родителям, он вел себя превосходно, быстро подрастал и демонстрировал добрый характер и завидное спокойствие. Когда ему исполнилось два года, леди Литтлтон не без удовольствия сообщила родителям, что самым «худшим его прегрешением» было желание выбрасывать игрушки из окна детской комнаты. Но по ее мнению, эта шалость никак не могла угрожать появлению «опасных наклонностей» у принца в будущей жизни. Вместе с порядком, установленным старшей воспитательницей, в королевскую семью пришло спокойствие. Королева считала леди Литтлтон «самим совершенством» и вынуждена была принимать во внимание все ее советы. Однако главная причина наступившего при дворе умиротворения заключалась в том, что было принято решение о необходимости ухода баронессы Лецен. Правда, по мнению барона Штокмара, это решение предложила она сама, прекрасно понимая, что проиграла битву за королеву. «Было довольно глупо с ее стороны, – отмечал Штокмар, – соперничать с принцем Альбертом за влияние на королеву. Она так и не смирилась с теми переменами, которые произошли в королевской семье и в ее собственной жизни... Если бы она уступила принцу и не стала бороться с ним, то могла бы оставаться при дворе до конца своей жизни».
Добившись успеха в устранении одного из Паджетов, который компрометировал двор своим аморальным поведением и при этом неизменно находил поддержку у баронессы Лецен, принц Альберт решительно потребовал от королевы удалить от себя Лецен и избавиться от ее пагубного влияния. К концу сентября 1842 г. он добился от нее уступок и сделал все необходимые приготовления для отправки баронессы в Германию. Она должна была переехать к сестре в Бюкебург с весьма щедрой пенсией в размере 800 фунтов в год.
Королева подарила баронессе на прощание дорогую карету и в конце концов согласилась, что ее отъезд будет во благо как ей самой, так и королевской семье. И она с облегчением вздохнула, когда баронесса Лецен сама призналась, что отъезд в Ганновер пойдет ей на пользу и поможет поправить здоровье. К тому же баронесса вынуждена была признать, что Виктория «больше не нуждается в ее помощи и поддержке». А когда подошло время прощаться, королева решила, что не пойдет ее провожать, так как это было бы «слишком болезненно» для нее, а лучше напишет ей потом письмо и все объяснит. «Я была очень рада, – писала она в дневнике, – что избежала столь болезненного для меня расставания, хотя, конечно, очень сожалею, что под конец не смогла обнять ее».
Во время своих последующих визитов в Германию королева Виктория лишь дважды встречалась с баронессой Лецен, но более регулярные отношения с бывшей гувернанткой осуществлялись посредством переписки. Королева регулярно писала баронессе вплоть до ее смерти в 1870 г. в возрасте 86 лет. После отъезда ее имя редко упоминалось в разговорах между королевой и принцем Альбертом, а когда это все же случалось, то королева с большим сочувствием относилась к претензиям мужа и даже брала на себя ответственность за все те споры и конфликты, которые случались в их семье из-за баронессы. «Я беру на себя всю вину за свою слепоту в отношении Лецен, – писала Виктория в дневнике. – Меня даже дрожь пронимает, когда я вспоминаю, через какие трудности пришлось пройти моему любимому Альберту... У меня просто кровь закипает от этого».
Правда, при этом королева продолжала считать баронессу Лецен «восхитительной гувернанткой». «Я многим обязана ей, – писала она в дневнике. – Она восхищалась мной, а я восхищалась ею, хотя и побаивалась немного... Она посвятила мне всю свою жизнь и служила мне с такой самоотверженностью, которая редко встречается в наше время. За все эти годы она не взяла ни единого выходного дня и все время находилась со мной». Однако королева признавала тот печальный факт, что в конце концов баронесса сама испортила свою придворную карьеру.
Уход Лецен стал переломным моментом в жизни королевы Виктории.
