Текст книги "Королева Виктория"
Автор книги: Кристофер Хибберт
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 46 страниц)
К счастью, новый зять ей очень понравился, и это хоть немного успокоило ее. Принц Генрих был «весьма рассудительным», хорошо относился к ней и вообще стал «ярким, лучом света» в ее доме. Он всегда был предусмотрительным, деликатным, часто помогал ей и вообще вел себя в ее присутствии просто и естественно. Главным результатом этого брака стали четверо замечательных внуков, и королева всегда была рада видеть их в своем доме.
«В этот момент она не была похожа на идола, не производила пугающего впечатления, мило улыбалась...»
В последние годы жизни королева Виктория с удовольствием общалась с маленькими детьми. Одна из ее придворных дам, Мари Маллет, рассказывала, как рада была королева, когда ей представили маленького и непоседливого Виктора Маллета. А еще больше ей понравилось, что мальчик проявил живой интерес к картине Лэндсира, на которой была изображена Эос, любимая борзая принца Альберта. Виктор приветствовал королеву словами «Доброе утро, королева» и с самого начала был очарован ее добродушной улыбкой и мягкими манерами. А когда она подарила ему миниатюрное ландо, которое тащили две серые лошадки, он был вне себя от радости. А чуть позже она «хохотала до слез», когда мальчик, которому едва исполнилось три года, важно вошел в комнату, отвесил грациозный поклон, а потом подошел к королеве, чтобы поцеловать ее руку, достал белого игрушечного поросенка и торжественно объявил: «Посмотрите на этого поросенка. Я вез его из самого Лондона, чтобы он познакомился с вами».
И хотя королева так и не избавилась от отвращения, связанного с самим процессом рождения детей, она тем не менее весьма охотно присутствовала при родах своих внуков и с искренней материнской заботой утешала дочерей, держала за руку и всегда находила нужные слова, чтобы хоть как-то подбодрить их. А когда дети болели, что случалось довольно часто, она нянчила их, брала на колени и даже позволяла им играть в своей комнате, правда, не всем вместе, а по одному. «Мои маленькие непоседливые существа, – говорила она, – я так люблю видеть вас всегда рядом с собой». Ей нравилось слышать топот детских ног по длинным коридорам дворца и звонкие голоса. «Должна признаться, – записала королева в дневнике после одного из таких визитов в Осборн в 1893 г., – что получила огромное удовольствие от тех десяти дней, которые провела вместе со своими внуками. Даже не знаю, когда еще я была такой счастливой за последние несколько лет».
Однако она всячески убеждала своих дочерей, чтобы они не спешили с рождением детей и вообще старались иметь их как можно меньше. «Очень плохо, – писала она старшей дочери, – когда женщина рожает слишком часто. Это разрушает ее здоровье и портит внешний вид, особенно в молодости». Несмотря на ее предупреждения, внуки, а потом и правнуки рождались у нее с поразительной частотой. Когда в июле 1868 г. у принца Уэльского родился четвертый ребенок, королева написала старшей дочери: «Этот ребенок – маленький красный комочек. Это все, что я смогла увидеть. Очень боюсь, что моя седьмая внучка и четырнадцатая изо всех моих внуков будет совсем неинтересным ребенком, поскольку как мне кажется, дети появляются у меня, как зайцы в Виндзорском парке! Нынешняя огромная семья далеко не радует меня и не приносит мне ничего хорошего». «В отличие от многих других людей, – жаловалась она настоятелю Виндзорской церкви, – королева не может радоваться столь быстрому увеличению ее семьи».
Однако в конце концов королева смирилась с таким положением дел и старалась находить радость в общении с многочисленными внуками и правнуками. Так, например, получив в ноябре 1896 г. в Балморале телеграмму, извещавшую о том, что ее внучка принцесса Маргарита Гессенская, восьмой ребенок кайзера Фридриха, родила двойню, королева «много смеялась и не без удовольствия просматривала длинный список своих правнуков, который увеличивался с такой поразительной быстротой».
Находясь в дурном расположении духа, королева часто выражала недовольство поведением детей и мгновенно забывала о том, что еще несколько минут назад называла их «малыми, добрыми и потешными существами». Сыновья принца Уэльского, к примеру, были для нее дурно воспитанными, плохо обученными и «дикими, как ястребы». Она сама признавалась, что с трудом переносит их присутствие, однако со временем привыкала так, что души в них не чаяла, и они платили ей тем же. Младший из них, будущий герцог Виндзорский, которого в семье называли Дэвидом, хорошо помнил свою первую встречу с королевой:
«Королева Виктория была окружена таким величием, что даже члены семьи поклонялись ей, как божеству. Однако для нас, детей, она была всего лишь «бабулей»... Она всегда носила белую шляпу, черное шелковое платье и блестящие черные туфли на эластичной подошве. Но что нравилось мне больше всего, так это ее привычка завтракать в небольших хижинах, которые были установлены на вращающихся помостах и могли поворачиваться в любую сторону, чтобы укрыться от ветра. Если погода была нормальная, перед парадным входом всегда стояла готовая к поездке карета, на которой королева отправлялась в одно из таких укрытий, где уже ждали индийские слуги с ее любимым креслом на колесах. Они же подавали ей завтрак, который в большинстве случаев состоял из горячей овсяной каши. После завтрака она звала своего личного секретаря и приступала к повседневным рутинным делам.
Мне казалось, что моя прабабушка всегда была окружена своим огромным семейством, которое состояло из девяти детей, сорока внуков, большого количества правнуков и бесчисленного множества племянников, племянниц и других родственников...
С того момента, как я начал ходить, самым ярким воспоминанием об этих визитах к бабушке было мое знакомство с дядей Эрни и тетей Луизхен. Они всегда разговаривали со мной по-английски, но с таким гортанным акцентом, что он сразу же выдавал их родной язык».
Этого мальчика Дэвида королева обожала больше, чем остальных своих внуков и правнуков. Он был таким «милым, симпатичным, хорошо воспитанным и очень умным, – отмечала она в дневнике, – и во время обеда всегда пытался поднять меня со стула, говоря при этом: «Вставай, бабушка». А когда я сопротивлялась этому, он обращался к индийским слугам и просил их поставить меня на ноги». И тем не менее этот мальчик и его брат Альберт, будущий король Англии Георг VI, очень боялись своей великой и могущественной бабушки, когда она была в плохом настроении. В таких случаях оба сразу же начинали плакать, а она расстраивалась из-за этого и все время пыталась выяснить, что она сделала не так.
По сравнению с тем «повелительным тоном», по словам Генри Понсонби, которым она всегда обращалась к своим детям, ее отношение к внукам и правнукам было гораздо терпимее. Она позволяла им такое, о чем ее дети в свое время даже мечтать не могли. Так, например, однажды один из сыновей старшей дочери выпустил под ее письменный стол небольшого домашнего крокодила. Невозможно представить себе, чтобы нечто подобное могла сделать его мать или кто-нибудь из ее сестер или братьев. Другим внукам позволялось строить вокруг ее ног стену из пустых картонных коробок или кататься вместе с ней в королевской карете. А ее внучка Маргарет, дочь герцога Коннотского, была самой непослушной и озорной, но ей все прощалось, так как она была и самой «забавной» из всех детей. А когда сын принцессы Беатрисы Александр, которого в семье звали просто Дрино, написал бабушке письмо из колледжа имени Веллингтона и попросил ее прислать ему небольшое количество денег на карманные расходы, королева не рассердилась, как это бывало по отношению к своим детям, а просто рассмеялась, хотя, конечно, и отказала ему в просьбе. При этом она дала понять внуку, что он должен научиться жить по средствам и не претендовать на большее. Внучок, правда, оказался весьма предприимчивым мальчиком, ответив королеве, что она может не беспокоиться относительно денег, так как он сумел продать ее письмо с отказом за тридцать шиллингов.
Однако несмотря на столь снисходительное отношение со стороны королевы, дети все же не могли заходить слишком далеко и злоупотреблять ее расположением. Со временем они стали понимать статус бабушки и относились к ней с величайшим благоговением. Правда, королева иногда ощущала себя неловко в их присутствии и часто просто пожимала плечами, когда они задавали ей слишком много трудных вопросов. Принцесса Мария, дочь герцога Эдинбургского и будущая королева Румынии (ее тогда звали просто Мисси), вспоминала позже, как она вошла однажды в покои королевы, где уже собрались взрослые и переговаривались шепотом в ожидании королевы [66]66
Тишина в длинных коридорах Виндзорского дворца стала притчей во языцех. «Поразительно, если не сказать невероятно, – отмечала в письме домой в 1850 г. Фрида Арнольд, одна из немецких горничных королевы, – какая жуткая тишина стоит в этом огромном здании. Иногда возникает ощущение, что громадный замок совершенно пуст. Все в этом доме ведут себя поразительно тихо и занимаются своими повседневными делами без лишнего шума. А толстые персидские ковры скрадывают каждый шорох. Здесь просто не принято громко разговаривать» (Benita Stonry And Heinrich C. Weltzien, «My Mistress the Queen», 41).
[Закрыть]. Потом дверь отворилась, и она увидела сидящую в кресле бабушку. «В этот момент она не была похожа на идола, не производила пугающего впечатления, мило улыбалась своей знаменитой и «завораживающей», как отмечала известная феминистка Этель Смит, улыбкой и, казалось, была так же смущена, как и мы, дети».
Однако Мария, как, впрочем, и все другие внуки королевы Виктории, прекрасно знала, что королева может быть довольно строгой и что ни в коем случае нельзя злоупотреблять ее добротой. Однажды принцессе Виктории Евгении, дочери принцессы Беатрисы и будущей королеве Испании, которую дома звали Эна, велели вести себя потише во время свадебной церемонии герцога Йоркского, объяснив ей, что в церкви все должны молчать. Но когда архиепископ Кентерберийский начал вести службу, девочка возмущенно воскликнула: «Мама, а почему этот дядя громко говорит?» По возвращении в Букингемский дворец королева строго предупредила ее, чтобы она впредь не была такой дерзкой и развязной. Позже у королевы появился еще один повод для недовольства принцессой Марией Евгенией, чьи воспоминания, в которых она не очень почтительно отозвалась о своей бабушке, оказались не столь доброжелательными по сравнению с воспоминаниями ее двоюродных братьев и сестер.
«Она сказала сэру Гарольду Николсону, что королева Виктория никогда не понимала детей и задавала им так много вопросов, что они просто терялись. У нее была огромная сумка с золотыми и коралловыми украшениями, из которой она доставала золотые соверены и раздавала их детям. А когда в Балморале шел снег и дети не могли посещать церковь, она собирала их в своей комнате и беседовала с ними на библейские темы. Это было не очень приятное времяпрепровождение, так как королева часто теряла терпение и возмущалась их глупостью... Им не позволяли абсолютно никаких вольностей. Дети из семьи Баттенбергов, которые жили при дворе, получали саму грубую и невкусную еду – говядину, баранину и молочный пудинг, а те дети, которые приезжали в гости, часто лакомились мороженым и аппетитными эклерами. Однажды принцесса Эна, возмущенная таким невкусным питанием, воскликнула: «Спасибо тебе, Господи, за такой плохой обед!» Королева пришла в бешенство и строго наказала ее».
Однако такие инциденты происходили крайне редко. Королева не часто сердилась на своих внуков и старалась не наказывать их за невинные шалости. Так, например, когда принцесса Эна сильно поранилась во время поездки на пони, и доктор Рид счел необходимым предупредить королеву о серьезности ее состояния, она сказала: «Я люблю этих маленьких детишек так же сильно, как и их родителей».
Она с величайшим вниманием относилась к развитию внуков и правнуков, и, судя по ее характеру, вряд ли можно было думать, что она не станет вмешиваться в их воспитание и обучение. Более того, все родители с ужасом ожидали, когда королева потребует привезти детей для строгого экзамена на предмет их воспитанности, хороших манер и эрудиции. Словом, королева считала себя вправе вторгаться в семейные дела своих детей и требовать от них соответствующего поведения. Так, например, можно было без особого труда предсказать, что она обязательно скажет принцессе Уэльской, что ее сын должен «держаться подальше от слишком модных молодых людей, которые не отличаются безупречной репутацией», а дочери принцессы Алисы Элизабет, которую называли просто Элла, не следует выходить замуж за великого князя Сергея, младшего брата царя Александра III. Во-первых, потому, что она не перенесет этот ужасный русский климат, а во-вторых, Элла навсегда будет потеряна для бабушки, поскольку «Россия, – по словам королевы, – была злейшим врагом Англии и не выказывала никакой склонности к примирению».
Когда внуки королевы были еще совсем маленькими, она любила баловать их и делать самые разнообразные подарки. Так, например, она имела привычку дарить на десятилетие каждого из них золотые часы. А по большим праздникам она приглашала в Осборн или Балморал актеров, которые устраивали для детей веселые и шумные представления. Иногда это были артисты цирка с медведями или обезьянами, которых королева любила не меньше, чем дети. Однажды королева просто визжала от удовольствия, когда маленькая обезьянка тщетно пыталась пролезть на кухню через приоткрытое окно столовой.
Надо сказать, что все внуки и правнуки королевы с большим удовольствием посещали королевские дворцы и весело проводили время с бабушкой, в особенности в тех случаях, когда им удавалось избавиться от застенчивости и помочь королеве сделать то же самое. Такие дни запоминались им особенно ярко. «Бабушка, как всегда, была очень добра к нам, – писала принцесса Виктория Прусская матери, рассказывая о своем летнем отдыхе в Виндзорском дворце. – Никто не знает, какая в Англии чудесная трава, пока не приедет сюда, а рододендроны здесь – просто сказка. Королева часто беседует с нами о природе. А по выходным она везет нас на пикник, где наши гувернантки и слуги бегают за нами по склонам холмов, а королева сидит в тени деревьев и занимается своими бумажными делами. Многие дети играют в теннис на корте под восточной террасой, мальчишки из Итона катают нас на лодках, а потом к нам приходит удивительный дядя Берти, ужинает с нами и рассказывает о других странах мира».
«Нам нужно было бы повесить некоторых мерзавцев, причем сделать это еще задолго до этого».
Когда поздно вечером 2 марта 1882 г. королевская карета выезжала из ворот Виндзорского дворца, королева услышала странный звук, похожий на хлопок мотора, выпускающего скопившиеся газы. Потом она увидела разбегающихся во все стороны людей – и отдельно – двоих парней из Итона, которые тащили какого-то мужчину и что есть мочи колотили его зонтами. В этот момент к ним подбежал начальник виндзорской полиции и стал вырывать из рук мужчины револьвер. Хотя Браун был ловким и сильным мужчиной, но на этот раз он не спешил спрыгнуть с кареты и прийти на помощь ученикам Итона. Позже королева отметила, что «он просто растерялся и не знал, что делать». Несостоявшийся убийца, которого сразу же скрутили и отвезли в полицейский участок, оказался шотландцем, что огорчило королеву даже больше, чем сам факт покушения. Его звали Родерик Маклин, и он считал себя поэтом. Во время проведенного самым тщательным образом обыска полицейские обнаружили при нем посвященное королеве рукописное стихотворение, а также письмо от леди Биддалф, жены мажордома, в котором она объясняла ему, что королева не принимает и не читает рукописные стихотворения. Вскоре выяснилось, что Маклин много лет назад перенес тяжелую травму головы, после чего почти пятнадцать лет находился в психиатрической лечебнице, откуда был выписан незадолго до покушения на королеву. Именно поэтому его адвокат, отвечая в суде на обвинение в преступлении против государства, заявил, что его подопечный всё еще является сумасшедшим и не может нести ответственность за свои поступки. Позже это было подтверждено несколькими медицинскими экспертами. Однако королева придерживалась иного мнения, и когда Маклин был объявлен невиновным и освобожден по причине невменяемости, она была в ярости. Она никак не могла понять, как человек может быть признан невиновным в совершении преступления, если многочисленные свидетели видели его в этот момент. Если таков закон, негодовала королева, значит, он должен быть изменен. И он действительно был изменен. В следующем году был принят закон, вносящий коррективы в предыдущую формулировку: «виновен, но освобождается от ответственности по причине невменяемости». Между тем два храбрых ученика Итона, которые первыми набросились на преступника и стали колотить его зонтами, были объявлены героями и рекомендованы для службы в Королевской гвардии.
Надо сказать, что это было далеко не первое покушение на жизнь королевы. Четыре месяца спустя после свадьбы, когда королева была на третьем месяце беременности, они с принцем Альбертом ехали в открытом экипаже по Конститьюшн-Хилл, направляясь из Букингемского дворца к дому герцогини Кентской. Вдруг прозвучал выстрел, и карета внезапно остановилась. «Боже мой! – испуганно вскрикнул принц Альберт и крепко обнял жену. – Не бойся!» Королева не только не испугалась, но и громко рассмеялась, посмотрев на испугавшегося мужа. Только после этого она увидела «невысокого мужчину на тротуаре, который стоял, скрестив руки на груди, а в каждой руке у него было по револьверу». Он выглядел так театрально, и забавно, что даже принц, по его собственным словам, не удержался от смеха. В этот момент королева увидела, что мужчина снова прицелился, а принц Альберт судорожно наклонил ее голову вниз. Пуля пролетела выше их голов. Мужчину тут же схватил Джон Уильям Миллэйс, джентльмен из Джерси, одиннадцатилетний сын которого, Джон Эверетт Миллэйс из школы Генри Сасса в Блубсбери, тоже стоял на тротуаре и уже снял кепку, чтобы поприветствовать королеву.
Мистер Миллэйс без труда скрутил преступника и удерживал его до тех пор, пока к ним не подбежали стражники королевы. На тротуаре мгновенно образовалась толпа зевак, которые стали громко кричать: «Убейте его! Убейте его!» После второго выстрела королева заметно разволновалась, и карета быстро помчалась вверх по улице. «Мы благополучно добрались до места назначения, – записал позже принц Альберт. – Там мы выехали в парк, чтобы Виктория могла немного успокоиться и подышать свежим воздухом, а главное – дабы продемонстрировать собравшейся публике, что с нами все в порядке и мы не утратили веру в простых людей».
Преступником оказался «мерзкий и наглый подонок», как охарактеризовал его лорд Мельбурн, по имени Эдуард Оксфорд. Это был совершенно никчемный молодой человек весьма неприятной наружности и неряшливо одетый, который проживал в какой-то грязной лачуге, где полицейские затем обнаружили множество прокламаций и листовок революционного содержания. Кроме того, как поговаривали, в его доме были найдены письма из Ганновера с монограммой тамошнего короля «E.R.» (Ernestus Rex), то есть бывшего герцога Камберлендского. Точно такие же монограммы были и на пистолетах, из которых преступник произвел два выстрела.
Оксфорду предъявили обвинение в государственном преступлении, и все ожидали, что его повесят. Однако вопреки ожиданиям королевы и лорда Норманби, министра внутренних дел страны, Оксфорда объявили невменяемым и отправили в психиатрическую лечебницу. Многие были возмущены таким решением, а баронесса Лецен вполне резонно заметила, что в поступках этого преступника обнаруживается слишком много расчетливых действий, которые нехарактерны для сумасшедших. Оксфорд находился в лечебнице двадцать семь лет, а потом выразил глубокое раскаяние в содеянном и получил возможность эмигрировать из страны. Когда принц Альберт показал королеве те самые револьверы, из которых несостоявшийся убийца стрелял по королевскому экипажу, она немного подумала, а патом сказала, что «они могли покончить со мной». Эти слова до глубины души возмутили поэтессу Элизабет Барретт, которая с негодованием заявила: «Что за странная мания считать королеву жертвой преступления?»
Очередная попытка «покончить с королевой» была предпринята два года спустя, когда королевская карета проезжала по самому центру Лондона. Принц Альберт рассказывал потом, что первым заметил «небольшого, грязного и болезненного на вид негодяя в возрасте от двадцати шести до тридцати лет; который стоял на тротуаре в изрядно замызганной одежде и помятой шляпе». Когда карета поравнялась с ним, он сделал несколько шагов вперед, прицелился в королеву и нажал на спусковой крючок. Однако выстрела не последовало. Револьвер был либо не заряжен, либо произошла осечка.
В тот вечер принц Альберт специально встретился с премьер-министром сэром Робертом Пилем и обсудил с ним случившееся. Королева была убеждена в том, что мерзавец, которому удалось быстро скрыться в толпе, не оставит своих гнусных помыслов и предпримет еще одну попытку покушения. Именно поэтому она не чувствовала себя в полной безопасности даже в Букингемском дворце. Несмотря на это, было решено, что на следующий день они вместе с принцем еще раз проедут по тому же самому маршруту, чтобы спровоцировать преступника на дальнейшие действия и наконец-то поймать его. На этот раз королевскую карету, помимо гвардейцев, должны были сопровождать два конных офицера, а кучеру было дано строгое указание ехать как можно быстрее и ни в коем случае не останавливаться на дороге. Однако предложение взять с собой фрейлину леди Портман королева сразу же отмела. «Я могу подвергать опасности жизни моих джентльменов, – заявила она, – но ни за что на свете не стану рисковать своими дамами».
Принц Альберт вспоминал позже, что в тот прекрасный вечер 30 мая 1842 г., когда они отправились в свою вторую поездку, ощущение у них было «не из приятных». Разумеется, вокруг королевского дворца и по всему маршруту следования королевской четы были выставлены сотни полицейских в цивильной одежде, но их присутствие казалось совершенно излишним. В дороге ничего страшного не случилось, однако на обратном пути им пришлось немного поволноваться. Королева была права – преступник действительно поджидал их. Он был так близко от нее, что она хорошо слышала металлический щелчок нацеленного на нее револьвера. Преступника тут же схватили и после недолгого расследования осудили на смертную казнь. Этот приговор оказался для него настолько неожиданным, что он упал в обморок прямо в зале суда.
Королева сразу же заявила, что хотя и «очень болезненно» восприняла этот суровый приговор, но все же считает его необходимым в качестве назидания. Правда, во время суда поступило предложение признать преступника невменяемым, но на этот раз для королевы было совершенно ясно, что Джон Фрэнсис, сын бедного плотника, был не столько сумасшедшим, сколько просто хитрым человеком. Вскоре до нее дошли слухи, что этот приговор может быть заменен пожизненной высылкой из страны на том основании, что появились сомнения в его истинных намерениях. Многие следователи утверждали, что его револьвер вообще не был заряжен и не мог причинить королеве никакого вреда.
Королева вынуждена была признать» что «рада такому решению», но все же осталась при своем мнении относительно того, что смертная казнь является гораздо более эффективным средством борьбы с тяжелыми преступлениями, чем высылка из страны. Кстати сказать, такого же мнения придерживался и осужденный ранее Эдуард Оксфорд, который, по слухам, заявил судебному исполнителю, что если бы его повесили, то «больше не было бы никаких покушений на королеву».
Но поскольку этого не произошло, буквально через два дня на королеву вновь подняли руку, хотя в этот раз покушение было крайне несерьезным и никакой реальной угрозы для жизни королевы не представляло. Преступником оказался несчастного вида Джон Уильям Бин, рост которого не достигал и четырех футов. Он выстрелил в королеву, однако выстрела фактически не получилось, так как его старый револьвер был заряжен скорее табачной пылью и измельченными кусками бумаги, чем оружейным порохом. В результате он был осужден на восемнадцать месяцев тюремного заключения и благополучно вышел на свободу после отбытия срока наказания.
Не было опасным для королевы и покушение на ее жизнь, состоявшееся 19 мая 1849 г., когда безработный и к тому же неуравновешенный в психическом плане ирландец Уильям Гамильтон, позаимствовав у своей хозяйки револьвер, попытался выстрелить в карету королевы, когда та проезжала по Конститьюшн-Хилл. Однако поскольку он забыл зарядить оружие перед употреблением, а также ввиду его совершенно очевидного помешательства снова не было никакой проблемы с наказанием преступника. Его приговорили к семилетней высылке из страны. После этого, четвертого по счету, покушения на жизнь королевы и ее восшествия на трон лорд Шефтсбери записал в своем дневнике: «Распутный Георг IV прожил жизнь отъявленного негодяя и сумасброда, но без каких бы то ни было попыток отнять ее у него. А эта мягкая и весьма добродетельная женщина уже четвертый раз за свой короткий срок правления становится объектом посягательства со стороны маньяков».
Не успела напуганная нападением Гамильтона королева успокоиться, как произошло новое покушение. В июле следующего года королева отправилась в Кембридж-Хаус навестить своего дядюшку Адольфуса, который неожиданно приболел и нуждался в моральной поддержке. Помимо самой королевы в карете находились принц Уэльский, принц Альфред, принцесса Алиса и Фани Джоселин – одна из самых любимых фрейлин королевы. А карету ее сопровождал один-единственный конюший, который отстал от экипажа в тот момент, когда он проезжал через узкую арку ворот. В этот момент из собравшейся на тротуаре толпы зевак вышел смертельно бледный молодой человек с белокурыми волосами и нанес королеве тяжелым медным наконечником массивной трости сильный удар по голове. Королева повалилась на сиденье кареты. Девятилетний принц Уэльский мгновенно стал пунцовым от охватившего его страха, Фани Джоселин громко закричала и бросилась к королеве, а остальные просто замерли от испуга и неожиданности. Минуту спустя королева пришла в себя и даже попыталась подняться, постоянно повторяя как заклинание: «Ничего страшного, со мной все в порядке!» Затем она обратилась к столпившимся на тротуаре людям и попросила, чтобы они не растерзали покушавшегося на ее жизнь преступника. Позже выяснилось, что это был Роберт Пэйт, сумасшедший молодой лейтенант 10-го гусарского полка, недавно вышедший в отставку по состоянию здоровья. Любопытно, что он был сыном весьма уважаемого шерифа Кембриджа. Королева была в шоке.
«Конечно, это ужасно, это просто чудовищно, – отметила королева в дневнике, – что я, беззащитная молодая женщина (тридцати одного года от роду), окруженная своими детьми, оказалась подвергнутой столь наглому и ничем не оправданному нападению. А самое ужасное заключается в том, что я теперь просто боюсь выходить из дому и садиться в карету. Когда мужчина бьет женщину – это ужасно само по себе, но когда мужчина наносит удар королеве, это ужасно вдвойне. Как и многие другие, я полагаю, что подобное нападение является более тяжким преступлением, чем любой выстрел из револьвера. Что тоже, конечно, плохо, но хоть как-то поддается объяснению. А сейчас мне просто страшно покидать свой дом и каждый раз волноваться при виде любого приближающегося к моей карете человека».
Однако камергер королевы лорд Хардвик выразил совершенно неожиданное предположение, что эти покушения на» королеву являются своеобразным проявлением всенародной любви и всеобщего почитания. Впрочем, аналогичное мнение не раз высказывала и сама королева, когда говорила, что никакая опасность не стоит того, чтобы отказаться от публичных выступлений и появления на публике без специальных мер предосторожности.
Разумеется, после покушения Эдуарда Оксфорда королева стала пользоваться особенно большой популярностью у простых англичан. На улицах ее всегда встречали восторженные поклонники, а в опере многие размахивали носовыми платками, выражая тем самым симпатии к невинной жертве преступников. А после злосчастного удара тростью по голове королеву стали принимать просто на ура. Королеву не только приветствовали на улицах и в театрах, но и посвящали ей статьи в прессе, чего уже давно не наблюдалось. А в оперном театре зрители стоя аплодировали королеве, которая с синяком под глазом и забинтованной головой находилась на балконе. Спектакль был прерван, а труппа с особым вдохновением спела «Боже, храни королеву». Правда, после покушения Роберта Пэйта ей настойчиво советовали не появляться в местах большого скопления людей, но королева резонно заметила, что если она не приедет в театр, то все подумают, что она серьезно пострадала от этого инцидента или испугалась нового покушения. «Но вы же действительно пострадали, мадам», – решительно воспротивились ее личные врачи. «Да, это так, – согласилась королева, – но если я все же появлюсь в театре, то все сразу узнают, что я не придаю этому слишком большого значения».
Гладстон высказал весьма категоричное мнение, что все люди, которые стреляли в королеву или угрожали ей каким-либо образом, являются сумасшедшими. Но при этом он, конечно, не мог назвать сумасшедшими ирландских революционеров, которые были известны в Англии под названием «фениев» и готовы были любой ценой добиваться создания в Ирландии независимой республики. А все эти люди представляли для жизни королевы гораздо большую угрозу, чем какие-то сумасшедшие маньяки-одиночки. В последние месяцы 1867 г., например, пришло сообщение из Манчестера, в котором говорилось, что там за убийство полицейского к смертной казни приговорены три фения. Узнав об этом, генерал Грей решил усилить охрану королевских дворцов, а Балморал окружить солдатами. Королева сочла предложение Грея «слишком глупым». Фении, по ее мнению, были не настолько глупы, чтобы брать штурмом летнюю резиденцию монарха, а если и сделают это, то получат серьезный отпор. Однако через некоторое время она хотя и неохотно, но все же согласилась, чтобы вокруг Балморала были размещены подразделения 93-го шотландского полка
В конце концов королеву убедили в том, что ирландцы никогда не смогут примириться с господством Англии, которую глубоко ненавидят. Этим они и отличаются от лояльных и преданных шотландцев. «Нам нужно повесить этих негодяев, – говорила королева старшей дочери, несмотря на свое принципиальное неприятие смертной казни. – И уже давно следовало бы это сделать». Однако когда манчестерских узников повесили, королева молилась за них.
Смертная казнь манчестерских преступников привела к угрозе нового насилия. Вскоре пришло сообщение, что группа отчаянных фениев направилась в Осборн с целью похищения и казни королевы. Генерал Грей стал умолять ее покинуть остров хоть на какое-то время, поскольку это место было открыто для нападения с моря и его очень трудно защитить от преступников, С таким же предложением обратился к королеве и лорд Дерби. Но королева твердо стояла на своем и самым категорическим образом отказывалась даже обсуждать этот вопрос. Кроме того, у нее закралось подозрение, что они хотят использовать эту угрозу для того, чтобы выманить ее из Осборна в Лондон или Виндзор. Конечно, ей было жаль встревоженного генерала Грея, но она предпочла остаться в своей резиденции. Правда, при этом королева дала согласие на размещение вокруг дворца дополнительных воинских частей и полицейских отрядов и на введение более строгих условий пропуска посторонних лиц. Ее долго уговаривали, чтобы она согласилась находиться в окружении вооруженных телохранителей, однако королева решительно отвергла это предложение, ничего не имея против присутствия лишь одного из них.
