Текст книги "Красные петухи (Роман)"
Автор книги: Константин Лагунов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
Глава шестая
1
– Простите, вы Вениамин Федорович Горячев?
Этот толстяк-коротышка, пахнущий морозным сеном, будто из-под полу вынырнул, и хотя в коридоре было полутемно, Вениамин отчетливо разглядел лицо незнакомца – круглое, розовое от холода, с красным плотоядным ртом, коротким утиным носом и глубоко посаженными глазами какого-то неопределенного, серо-коричневого цвета. «Чего ему надо?» – неприязненно подумал Горячев и ответил сухим холодным голосом:
– Да. Чем могу служить?
– Я с письмом от Батюшкова.
Тонкие губы Вениамина дрогнули, в горле булькнуло, но голос остался прежним:
– Очень рад. – Протянул коротышке руку. – Как он поживает?
– Немного сдал старик. Возраст, да и сердчишко пошаливает.
– Ему вроде бы нет и шестидесяти?
– Нынешний год за десять прежних.
– Я дам записку к хозяйке дома, в котором живу. Есть боковушка. Поживете пока в ней. Вечерком сойдемся.
Проводил незнакомца взглядом. «Идет, как по навощенному паркету. Танцовщик, что ли…» – Брезгливо поморщился.
В течение дня он еще не раз вспоминал коротышку, гадал – кто и зачем? – и оттого, что не мог угадать, раздражался, и чем дальше, тем сильней. Потому и встретил вечером незваного гостя суше, чем хотелось.
Разговор поначалу не клеился, и лишь хлебнув самогона, оба почувствовали спад напряжения, вольготно развалились на стульях, неспешно и сладко покуривая. В комнате скоро стало сине от дыму. Стог окурков поднялся над пепельницей, окурки плавали в тарелке с рассолом от квашеной капусты.
– А вы точно изволили угадать, – проницательно усмехнулся гость. – Коротышка – моя подпольная кличка. Так меня и свои называют. Между собой, разумеется. По документам я – Карпов Илья Ильич. Тоже липа. Настоящая… Впрочем, что сейчас настоящее? Власть? Мораль? Деньги? – Презрительно фукнул утиным носом, небрежно отмахнулся короткой толстой рукой. – Не-ет, я не пьян, помилуй бог, пьяным не бываю-с. Да-с, Ни при каких обстоятельствах. Профессиональная выучка. – Умолк. Отбил пальцами по столешнице ритм какой-то, ему одному слышимой мелодии, несколько раз мягко притопнул носком валенка. Приподняв ногу, покрутил на весу. – Холопская обувь, никак не привыкну, знаете ли… Когда я выпью, мне хочется музыки. Люблю фортепьяно! Особенно Петра Ильича. «Баркарола», например. Волшебство! – Вскинул плавно руки, словно намереваясь ударить по клавишам пианино, медленно опустил, повернул ладонями вверх, пристально вгляделся. Протяжно вздохнул. – Задубели. Такими лапами топорище тискать, а не музицировать. Тоска, поручик… – Вдруг лицо его преобразилось, стало простецким, даже глуповатым, и он сиплым, пропитым голосом бесшабашно заурчал: – Нам, казакам, все одно: что брага, что вино, абы с ног валила. – И заржал по-жеребячьи.
Вениамин, вздрогнув, брезгливо поморщился: «Комедиант», но терпеливо выждал и, едва гогот затих, спросил:
– Вы эсер?
Снова заржал Коротышка. Шумно потер мясистые ладони, похлопал ими. «Какие-то извозчичьи манеры», – подумал Вениамин, чувствуя новый прилив неприязни к этому человеку.
– Не… – Коротышка прищурил один глаз, скривил красные толстые губы, сморщил утиный нос и неожиданно четким, строевым голосом выпалил: – Никак нет! С некоторых пор не питаю пристрастия к политическим партиям. – Помолчал. Оценивающе-пристально и бесцеремонно оглядел собеседника и, не тая горькой иронии – Да и что это за партия– эсеры? Простите великодушно, но ваши социалисты– революционеры– так, кажется, они именуются? – живой труп. Причем без головы-с. Голова-то в Париже. Газетки выпускает. Встречи, речи, интервью, планы изгнания большевиков из России, а на деле – маразм, полное разложение, отрыв от действительности…
– Однако вы не так уж и вне политики, – изумился и рассердился Горячев.
– Ах, Вениамин Федорович, какой тут политес? Ведь политика… – Затормозил речь, подыскивай слова, Сложил в щепоть пальцы рук, поднял на уровень глаз, прищелкнул сразу обеими – необыкновенно ловко, громко и лихо, – Политика– это вещь ювелирно изящная, тонкая, хрупкая. А мы с вами – гробокопатели. Да-с. Себя-то, по крайней мере, к чему обманывать? Наше дело – жечь, вешать, пороть. Вот и вся политика! И мне, например, один черт, с кем вместе делать это грязное дело – с эсером, кадетом иль с анархистом.
От такого признания Вениамина покоробило, но он не подал виду и с деланной заинтересованностью спросил:
– Как же вы сошлись с Батюшковым?
– На почве борьбы с большевиками. Теперь или никогда!
Сжал круглый волосатый кулак и тяжко, словно кувалду, обрушил на стол. Заплясала, зазвенела посуда. Лицо Коротышки стало жестоким и властным, в серо-коричневых глазах вспыхнул ледяной огонь.
– Приспела пора последнего удара, а у эсеровской братии бить-то нечем. Даже самой отменной резолюцией или прокламацией одной башки не отсечешь. А их ныне надо косой косить. Вот и вся платформа. – Высказав это совершенно трезвым четким голосом, Коротышка вдруг снова заржал.
В дверь постучали. Вошла довольно высокая, пухлая, увядающая женщина лет сорока пяти с длинными, пышно взбитыми волосами, полным ярко накрашенным ртом и чересчур подведенными липкими глазами.
– Позвольте убрать со стола? Самовар вскипел.
– Пожалуйста, пани Эмилия, – откликнулся Вениамин.
Пока медлительная хозяйка собирала посуду, Коротышка незаметно пощипывал ее за полные ляжки. Пани Эмилия делала вид, что не замечает этого.
– Во, кобылка! – восхищенно воскликнул Коротышка, едва пани Эмилия скрылась за дверью.
– Бывшая настоятельница бардака, – деловито доложил Вениамин. – Железная хватка. При нужде ни перед чем не остановится. В курсе всех наших дел. Единственная женщина в губернском отделении крестьянского союза…
– Вы, я вижу, умеете подбирать кадры. Чтоб и в деле, и в постели. Гы-гы-гы. – Умолк, отвел глаза, и тут же полное его лицо, словно отяжелев, расслабло в скорбной гримасе. И опять пальцы правой руки затанцевали по столешнице, отбивая тот же ритм, зашевелился, притопывая, правый валенок, и Коротышка глухо промурлыкал: – Турлюм-пум-пум, тарля-ля-лям… Да-а… Иногда кажется, все лучшее уже позади. Мечты, идеалы, эмоции. Впереди кошмарный самообман… С вами не бывает такого? – И не дав Вениамину рта раскрыть: – Не надо. Слова – призраки.
Странную неуверенность и неловкость испытывал Вениамин рядом с этим человеком: уж слишком неожиданно переменчив и неуравновешен, черт знает, в каком качестве предстанет через минуту.
За чаем говорил Вениамин. Скоро в его голосе заструилось высокомерие и даже небрежение к собеседнику. Тот опустошал стакан за стаканом, слушал и молчал, лишь изредка задавал вопросы – короткие и громкие, как выстрел.
– Устрою вас командиром продотряда особого назначения. Там в основном наши. Продразверсткой деревня накалена, недостает для взрыва малой искры. Ваша задача – высечь ее. Травить, тиранить сибирского чалдона, пока не взбеленится. Если разверстки окажется не-доста-точно для этого – придумаем какой-нибудь дополнительный побор. Надо вместе с зерном вытрясти из мужика веру в Советскую власть и большевистские декреты. Крови не боитесь?
– Смешной вопрос задаете, господин поручик. – Коротышка явно обиделся и медленно, не разжимая зубов, процедил: – Я имел честь служить в контрразведке адмирала Колчака. И не рядовым. Могу освежевать живым любого… даже вас. Без колебаний и сантиментов. Я – палач, если угодно-с. Профессиональный, образованный. И не дай бог когда-нибудь вам угодить в мои руки. – На миг растопырил короткие пальцы, с силой сжал кулаки так, что вздулись, резко обозначась, сосуды, энергично крутнул, будто вращая коловорот. – Все соки выжму. До последней капли. – Одной стороной лица изобразил подобие улыбки. Покривил правый уголок рта, подмигнул правым глазом. – Это для полноты знакомства, чтоб никаких неожиданностей.
Пауза вышла долгой и неловкой, Вениамин с трудом заставил себя улыбнуться и сказать деланно-шутливо:
– А ведь, пожалуй, это похоже на правду.
– Святая правда, – тихо и миролюбиво поправил Коротышка. Помолчал глубокомысленно, полузакрыв глаза. – Бедная правда. Ни с одной потаскухой не вытворяют таких мерзостей. Каждый вертит ею, как хочет. Правда – ком глины, из которой можно слепить и жалкого урода и божество. Все зависит от ваятеля. От нас с вами. – Гоготнул. Залпом опорожнил стакан остывшего чаю. – Хотелось бы услышать о губернских властителях, особо о Пикине и Чижикове. Имею поручение присмотреться к ним, держать под прицелом. Что за птицы?
– Пикин – за-яд-лый боль-ше-вик. Из крестьян. Наверняка из бедняков: уж очень люто ненавидит богатеев. Каждого кулака готов собственноручно к стенке. Отчаянный и решительный как сатана, никаких «но» не признает. Не задумываясь собственной башкой заткнет любую пробоину. А политик– хреновый: все норовит кавалерийским наскоком, атакой. Ну что еще?.. Типично русская натура – все с маху, все до дна… M-да. – Выдержал многозначительную паузу. – Тут обстоятельства на нашей стороне… Ответственный секретарь губкома Аггеевский – тоже рубака и отчаюга высшей пробы, только пограмотней. Революция произвела на свет божий новую породу Аггеевских – Пикиных. Для них нет порога, через который не переступили бы во имя мировой революции. В этом их сила и слабость…
– Ясно, – нетерпеливо перебил Коротышка.
Упрекнув его взглядом, Вениамин нимало не ускорил течение речи, напротив – сделал ее замедленнее да еще в голос подпустил снисходительного высокомерия.
– Чижиков – орешек-зуболом с потайным дном. Тоже ортодоксальный большевик и за Советскую власть воевал. Но трезвый политик и очень для нас опасный. Делает все, чтоб предотвратить взрыв. Зоркий, чуткий и хитрый, собака. Пока он лает под губернским потолком – куда ни шло. Но если выскочит за пределы, дойдет до Дзержинского, а то и до Ленина, тогда – все кувырком. Чижиков да Новодворов – главные противоборствующие фигуры! Новодворов, советский губернатор, – классический большевик, мудр и гибок. К счастью, пока они с Чижиковым не сблокировались…
– Зачем ждать этого? – снова перебил Коротышка.
– Чего предлагаете?
– Убрать обоих.
– Дай бог вам успеха.
– В нашем деле бога по боку.
– Были двое сочувствующих нам в чека, – продолжал свою информацию Вениамин. – Чижиков унюхал – звериное чутье, – вымел. Есть там на примете еще один, держу на крючке, а дернуть боюсь: сорвется. Ладно, если только крючок откусит, а то и рыболова… – выразительно прищелкнул языком.
– Гы-гы-гы! – заржал Коротышка. – Идейные вы, а трусоваты. В таком деле не тянут. Сорвался – добивай! Ручки боитесь запачкать? Так ведь они, по-моему, давно уже… Решили быть идейным вождем, вдохновителем и пророком? Воля ваша. Только тут и вождь должен уметь орудовать финкой, кнутом и отмычкой. Диалектика…
Нервическая бледность разлилась по лицу Вениамина, на носу и щеках проступили просяные зерна веснушек.
– Вы меня не так поняли! Да, мы, эсеры, – идейные враги Советской власти. У нас своя программа. И в принципах я неуступчив, Илья Ильич. Для нас насилие не ремесло, а крайняя, вынужденная необходимость.
Ухмылка сплющила плотоядные красные губы Коротышки.
– Знаем мы вашу идейность. Любите за дядину спину прятаться, чужими руками чтоб, а так… один черт – белогвардейцы.
Вениамин вознегодовал. Выпрыгнул из-за стола, замахал худыми руками, с вздрагивающих тонких губ слетел мужицкий матерок.
– Мы не брезгливы. Через все прошли. Если бы я рисковал только своей головой… Один неверный шаг может погубить великое, святое дело. Вы понимаете, что тут заваривается? Колчаку такое и не снилось. Речь идет о все-си-бир-ском крестьянском вос-стании против Советской власти. Сначала Сибирь, потом вся Русь… Но первый шаг делаем мы! Отсюда. Здесь раскрылится красный петух. Такое пламя раздуем, вселенское… а вы… – Небрежным взмахом руки обтер губы. – Нельзя забывать главную цель! Но во имя ее, ради нее я готов на все. Могу быть золотарем и вором, заложить душу дьяволу…
Затянувшаяся речь «вождя» прискучила Коротышке, он раза два зевнул, потянулся и наконец бесцеремонно перебил:
– Устал я с дороги. До завтра. Бурлю-пум-пум, тарля-ля-лям. Прилипчивый мотивчик, не правда ли? Спокойной ночи, товарищ Горячев. Гы-гы-гы!..
2
Разговор с Коротышкой так взволновал Вениамина, что он не прилег до рассвета. Курил папиросу за папиросой и думал.
Кто же он, Вениамин Горячев? Как получилось, что эсер оказался в одних рядах с этим Коротышкой, которому все равно, с кем, под чьим знаменем, – лишь бы убивать красных. А ему, Вениамину Горячеву, если разобраться, – разве не все равно?..
Не будь большевистской революции, он был бы сейчас хозяин, господин… Большевики сожгли родное гнездо, расстреляли отца, растоптали мечту. Он ненавидел их до исступления, до судорог, до бешенства. Ненавидел и мстил. Но его возвышала в собственных глазах мысль о том, что он мстит не только за себя, что он служит высоким идеалам, отстаивает интересы крестьянства… ну, пусть не всего крестьянства, а крепкого, прочно стоящего на земле хозяина-сибиряка – разве мало этого? И разве ради этого не стоит принять как должное союз с колчаковскими карателями и монархистами!
Цель оправдывает средства. Эсерам в одиночку не поднять такую глыбищу. Чтобы каленым железом, с мясом, с кровью, до седьмого колена выжечь большевизм, нужна сила. Без коротышек сейчас не обойтись. Свалим большевиков– очистимся, отмоемся, разберемся…
Но сам-то Вениамин Горячев, кто он в этой игре – туз или подкидная шестерка? Положа руку на сердце, верит ли он хоть на йоту болтовне собратьев по партии о будущей «свободной крестьянской России»? Или вся эта эсеровская мишура, все эти разговоры о высоких идеалах – только маскировка, удобный трамплин для прыжка к власти? Просто ширма для честолюбцев вроде него?.. Выходит, он лжет перед самим собой?
А к такой матери всю эту мерихлюндию!.. Близится, близится желанное время – вот что главное. По множеству верных примет чувствует это Вениамин Горячев. Вызрела, выстоялась горючая, взрывчатая смесь. Не сегодня-завтра заполыхает пламя мятежа. Сколько шел к этому, через что переступил, чем пожертвовал! Второй год живет с тройным дном, с расщепленной душой. Честный русский офицер, доброволец и патриот, колчаковский поручик, эсеровский боевик в куртке приближенного губпродкомиссара… И все это за три года, часто помимо воли, силой обстоятельств. Осточертело думать одно, говорить другое, делать третье. И когда заветное, желанное рядом, преступно растрачивать душевные силы на дурацкий самоанализ. Хотел не хотел, думал не думал… Душу – на засов, чувства – в кулак и, не разжимая зубов, не колеблясь, не рассуждая, – к цели. Любой ценой. Любым путем – к цели!!
Посмотрел на часы. Приказал себе: «Хватит! И чтобы больше…»
Сгрудил посуду в угол, вытер стол, проворно разложил на нем бумагу, очинил карандаш. Подпер ладонями щеки. Прикрыл глаза, задумался, но уже не о себе, не о сути своего сегодняшнего бытия. Через минуту схватил карандаш, склонился над желтым листом и пошел засевать его бисерными буковками.
«Братья крестьяне!
Губпродкомиссариат принял решение до рождества вытрясти остатки хлеба из ваших амбаров и досрочно выполнить разверстку. Уж больно хочется Пикину и другим товарищам комиссарам, чтоб на вашем рождественском столе не было ни пирогов, ни шанег. Прячьте хлеб насущный, политый вашим потом и кровью! Заступайтесь друг за друга! Не давайте брать заложников!
Хватит терпеть, братья крестьяне! Разгоняйте комиссарско-жидовские советы! Создавайте свои, крестьянские советы. Ставьте во главе их хозяйственных и рачительных мужиков. Созывайте сельские, волостные и уездные сходы и съезды, выносите на них приговоры против разверстки. Пишите о беззакониях и бесчинствах во все концы. Бейте исподтишка комиссарскую сволочь, их приспешников и охранников. Вылавливайте и бесшумно топите, травите, душите своих доморощенных большевиков – главных комиссарских пособников!
С нами бог! Да здравствует свободное сибирское крестьянство!
Северский губернский комитет крестьянского союза».
Дважды перечитав написанное вслух, Вениамин удовлетворенно хмыкнул, расслабил плечи. Улыбка зазмеилась по тонким изогнутым губам. Завтра пани Эмилия распечатает листовку, и с верными людьми она разлетится по всем уездам губернии. Ее будут переписывать, с нарочными переправлять из села в село. Не одну мужицкую душу замутит она. Не один красный петух прокукарекает большевикам предновогодней ночью. Борьба разгорается. Все впереди…
3
Пани Эмилия, по документам Эмилия Мстиславовна Вохминцева, прожила бурную жизнь, и, если бы не умение пользоваться косметикой и не многолетний постоянный уход за лицом, она выглядела бы несравненно старше и куда менее привлекательной.
Эмилия Мстиславовна появилась в Северске лет двадцать пять назад. Никто уже точно не помнил, с кем она приехала: одни утверждали – с тетей, другие – с матерью, третьи – с опекуншей, зато все в один голос твердили, что в ту пору Эмилия Мстиславовна была девицей необыкновенной красоты, одевалась изысканно, по последней моде, свободно изъяснялась по-французски и недурно музицировала.
Недолгое время Эмилия Мстиславовна кормилась уроками французского языка и музыки, которые давала на дому детям местных богатеев; потом, сделавшись хозяйкой в доме старого, богатейшего северского купца Колоколова, она целиком посвятила себя домашнему хозяйству и театру. На средства, собранные во время благотворительных вечеров, было выстроено новое здание драматического театра, на гастроли в город стали наезжать знаменитые актеры и целые труппы, и у Эмилии Мстиславовны было по горло хлопот.
На втором году замужества пани Эмилия (тогда ее уже называли так) разрешилась сыном. Северские сплетницы, готовые запродать душу нечистой силе только за то, чтобы первой узнать скандальную новость, утверждали единогласно, будто отец ребенка – не дряхлеющий, малоподвижный и болезненный старик Колоколов, а его молодой приказчик Момонов.
Первенец пани Эмилии оказался дебильным, причем настолько, что его пребывание в доме давало лишь пищу злопыхателям и завистникам, и младенца сплавили в какое-то очень глухое село не то к дальним родственникам, не то к знакомым старика Колоколова, где Гаврюша – так нарекли ребенка – и прожил безвыездно двадцать лет, резко выделяясь из сверстников силой, здоровьем и слабоумием.
За эти двадцать лет пани Эмилия схоронила двух мужей и вышла замуж в третий раз за кутилу и распутника Вохминцева, с которым вскоре и основала под видом ночного ресторана публичный дом для почтенных отцов семейств. Имена посетителей нового заведения хранились в глубочайшей тайне. У дома было столько потайных замысловатых ходов и выходов, что именитые гости были полностью гарантированы от неожиданности быть узнанными. Это принесло дому Вохминцевых такую популярность среди местных чиновников и купцов, что пани Эмилия, как говорили обыватели, «загребала деньги лопатой».
Незадолго до Февральской революции Вохминцевы решили расстаться с Северском. Где-то, не то в Питере, не то в Москве, они купили большой особняк, муж отправился туда наблюдать за ремонтом и отделкой, а пани Эмилия потихоньку стала сворачивать доходное предприятие, подыскивая стоящего покупателя всего заведения вместе с живым товаром.
Октябрьская революция пани Эмилию из седла не вышибла, Едва в Северске установилась Советская власть, она распустила своих «девочек» и, превратив «нумера» в меблированные комнаты, предложила ревкому свои апартаменты для нуждающихся в жилье совслужащих. Тут был тонкий расчет. Не веря в долговечность новой власти, Эмилия Мстиславовна хотела любой ценой сохранить дом и годами накопленное добро.
Но одной управляться по дому было трудно. Бывшие верные слуги разбежались, а новых поди-ка подыщи в таком хаосе, да и вообще чужой в доме все равно что спящая змея за пазухой: не знаешь, когда и в какое место ужалит. Тогда-то пани Эмилия и вспомнила о Гаврюше.
Двадцатичетырехлетний верзила почти саженного роста, налитый неукротимой животной силой, вызвал у нее смешанное чувство восхищения и брезгливости. Гаврюша был круглолиц, краснощек, с полуоткрытым глуповатым ртом и отсутствующим взглядом медлительных водянистых глаз. На голове его кудрявилась буйная поросль нечесаных русых волос.
Гаврюшу привезли в город, вымыли, почистили и поселили в отдельной комнате в мансарде. Он работал как вол, ел за пятерых, спал в любом месте и в любой позе. Мать Гаврюша называл Эми, безропотно ей повиновался и любому ее обидчику готов был глотку порвать либо переломать хребет. А с дурака какой спрос? Так Эмилия Мстиславовна обрела вернейшего, к тому же безответного слугу с железными, беспощадными руками.
При Колчаке – Северск находился под ним более года, по август 1919-го, – в меблированных комнатках жили офицеры на полном пансионе хозяйки, которая исправно заботилась не только о питании своих клиентов, чистоте их комнат и постелей, но и о их развлечениях. Ночной ресторан Вохминцевой не закрывался круглые сутки. Господа офицеры не жалели денег, когда их не было, расплачивались крадеными драгоценностями. Особенно буйные кутежи устраивал начальник дивизионной контрразведки Мишель Доливо – садист и половой психопат. Побывавшие в его руках «девочки» ни за что на соглашались на новую встречу с Доливо.
Пани Эмилия, однако, была достаточно благоразумна и по мере возможности старалась держаться в тени. И рестораном, и «девочками» она управляла через подставных лиц и делала это так ловко, что, когда в город вошла Красная Армия, никто не мог обвинить Вохминцеву ни в чем предосудительном. Снова ее жильцами стали совслужащие, направляемые губисполкомом.
Пани Эмилия была уверена, что и на сей раз Советы продержаться недолго, но не особенно ясно представляла, как произойдет вся эта головокружительная метаморфоза.
Член коллегии губпродкомиссариата Вениамин Федорович Горячев появился у нее однажды вечером, сухо и сдержанно поздоровался, тщательно осмотрел свою комнату, спросил, будет ли она кипятить ему чай и стирать белье.
Каким-то совершенно непостижимым чутьем пани Эмилия угадала, что человек этот тоже из «бывших», и на его вопрос о чае ответила:
– Для таких клиентов найдется и что-нибудь поприятнее.
– Например? – Вениамин насторожился, поджал и без того тонкие губы.
– Кофе натуральный, а пожелаете – и горячительное. Самодельное, правда, зато добротное и крепкое… – говорила пани Эмилия, а глаза ее при этом выражали: «Напрасно таишься. Насквозь вижу. Не бойся, сама того же поля».
Вениамин, видимо, правильно расшифровал ее взгляд, нахмурил рыжеватые брови.
– Бла-го-дарю. Покорно бла-го-да-рю.
Он был скрытен, и осторожен. Напрасно она обшаривала и обнюхивала его комнату вдоль и поперек, заглядывала под матрац, рылась в белье – никаких намеков на то, что предчувствие ее не обмануло, пани Эмилия обнаружить не смогла. Но однажды судьба улыбнулась ей. Она подслушала, как Вениамин говорил неизвестному мужчине, заночевавшему у него на правах старого приятеля: «Завтра около трех к вам на вокзале подойдет человек и скажет…»
На следующий день ровно в два она отыскала незнакомца на вокзале, произнесла подслушанную фразу и заполучила небольшой сверток. Вечером пани Эмилия без стука вошла в комнату Вениамина Федоровича.
– Вашего ночного гостя арестовали сегодня на вокзале.
– Какого гостя? – побледнел Горячев. – Что за вздор вы мелете, у-ва-жа-емая?
– Полно разыгрывать. Неясно разве? Его арестовали за час до встречи с вашим посыльным.
– Ка-кой по-сыль-ный? – по слогам выговорил Вениамин и резко встал. – Вы эти шуточки бросьте, мадам Вохминцева!
– Не орите, – спокойно осадила она Вениамина. – В коридоре слышно. – Выглянула за дверь, плотно притворила ее. – Про арест я выдумала. Просто чтобы вы знали: я ваш союзник. Что касается багажа, вот он. – И величавым жестом протянула ошеломленному Вениамину сверток. Медленно поднялась, надменно улыбнулась. – Если понадоблюсь, к вашим услугам…
Она понадобилась. Вениамин раздобыл пишущую машинку, пани Эмилия быстро выучилась стучать на ней, и вот на ее воротах появилось объявление, что здесь проживает машинистка, принимающая от частных лиц и учреждений материалы для перепечатки. Заказчиков оказалось немного, да и тех пани Эмилия сразу же отпугнула непомерно вздутой ценой, зато для Вениамина она работала безотказно, во многих экземплярах перепечатывая всевозможные послания и воззвания, инструкции и решения ЦК ПСР или сибирского крестьянского союза. Подлинники Вениамин сжигал собственноручно вместе с копирками, а копии куда-то сплавлял. За работу он исправно платил пани Эмилии деньгами, продуктами, спиртом.
По команде Горячева пани Эмилия размещала в доме (иногда даже в своей комнате) безымянных посетителей, которые, переночевав и поев, бесследно исчезали.
На первом организационном собрании Северского губернского комитета сибирского крестьянского союза по рекомендации Вениамина Горячева (собрание проходило в его. комнате под видом вечеринки) пани Эмилию избрали в члены комитета и назначили его секретарем.
Чем глубже влезала она в деятельность эсеровских организаций, чем больше узнавала о подготовке мятежа, тем крепче веровала в близкий, неизбежный крах большевиков. Что будет потом, ее нимало не занимало, главное – она снова станет хозяйкой и ей, как прежде, нет, вдесятеро усерднее и безропотней прежнего станут прислуживать кучера, лакеи, горничные…
Последней каплей, заставившей пани Эмилию окончательно уверовать в близкую желанную перемену, явилась неожиданная встреча с Мишелем Доливо – бывшим начальником дивизионной контрразведки. Она не сразу узнала его в Коротышке. Мишель был бритоголов, носил черную, аккуратно подстриженную бородку и короткие подковообразные усики, а его утиный нос был оседлан золотым зажимом пенсне. Аристократ до кончиков полированных ногтей, вылощенный, великолепно играющий на пианино, умилительно грассирующий «р», а этот – мужик мужиком, нечесаный, плохо выбритый, в кургузой гимнастерке. Она бы и не заподозрила в Коротышке того Мишеля Доливо, если б не обронил он вдруг намеренно тихо, неслышно и невнятно для Вениамина свое классическое «мег-си, мау-дам». И все-таки она не поверила, что это тот самый Мишель, пока не почувствовала на своем бедре его тяжелую вздрагивающую руку. Познав однажды, эту руку больше нельзя было спутать ни с какой другой. Мишель не однажды наведывался в заведение пани Эмилии вместе с яровским градоначальником, купцом Боровиковым, покутить, «пощупать цесарочек», как выражался он тогда. Но как неузнаваемо изменилась его внешность! Пани Эмилия приглядывалась к Коротышке со всех сторон, не находила ничего приметного от прежнего Мишеля Доливо и мысленно восхищалась им: «Вот это ловкач, Истинный актер!»
