Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
– Зачем патал? – зашипел вмиг нависший над ним Кафти. Глупый монах! Встафай! Кто яхт потаскать путет? Яхт потаскать много лютей нато!
Букин перестал бороться за жизнь, пальцы не выдерживали тяжести безвольного тела, слабели… еще чуть-чуть, и они сорвутся!
Кнут разорвал ветхую рубаху, лохмотья окрасились кровью… Сергей даже не вздрогнул.
«Эх, занырнуть бы поглубже, да уцепиться получше… не получится – лямка не дает… лямка… Лямка?!»
Правая рука отпустила тонущего лопаря, вынырнула на поверхность.
«А мы ее на ноги, да обмотать пару раз… Есть!»
Шабанов судорожно вдохнул… и соскользнул с бревна. «Теперь, вниз… черт, не ухватить никак… ага, получилось. Теперь не отпустить… Поморы вытащат. Обоих! Сейчас… сейчас…»
Болотная жижа забила нос, тонкими струйками сочится сквозь плотно стиснутые губы… виски давит железным обручем… «Ну же… Ну! Почему не вытаскивают? Почему медлят? Ну скорее же! Мочи нет терпеть! Скорее!!!»
Лямка натянулась. До звона. Казалось, еще чуть, и его разорвет пополам… Сергей лишь покрепче ухватил Букина.
«Давай, мужики, давай! Шустрей, ядрена мать!»
Он злобно оскалился, вонючая жижа с готовностью плеснула в рот. Голова разрывалась от боли, в груди пылал огонь, руки выламывало из суставов…
«Хрен тебе, сволочь! – мысленно орал Сергей болоту. Не отпущу! Слышишь?! Не отпущу!»
Болото сдалось. Разочарованно чвякнув, выплюнуло проглоченную и почти переваренную добычу.
Сергей закашлялся, освобождаясь от натекшей в рот мерзости. В следующий миг воздух с клекотом ворвался в легкие. Чистый, упоительно свежий!
«Жив. Все-таки жив!»
Чьи-то руки оттащили Шабанова от предательски ненадежного места, стерли грязь с лица, позволяя разлепить веки. Шабанов открыл глаза – высоко над ним голубело небо. Чуть правее зенита, тянулся к югу журавлиный клин… или то дикие гуси?..
– Ты его отпусти. Слышишь, Тимша? Откачивать Федора надо, а ты держишь! Давай, парень, отпускай, не бойся!
Разве он кого—то держит? Просто руки свело. Сергей виновато улыбнулся.
– Подсобите, мужики! – рыкнул невидимый Заборщиков.
В серегины запястья впились чьи-то жесткие пальцы…
– Эко уцепился! – в голосе звучало неподдельное уважение. – Клещами не оторвешь!
Руки таки разогнулись. Поддаваясь насилию – Сергей явственно услышал протестующий хруст. Тут же исчезла лежащая на груди тяжесть. Рядом послышались шлепки, донесся кашель, кого—то вырвало…
– Оклемается. Видит Бог, оклемается Федька-то! Надо бы его в яхт положить, пусть отдышится!
Шабанов, улыбаясь, смотрел в бездонную синь. По телу волнами прокатывалась истома…
– Хфатит лежать, бестельник! Итти рапотай!
Кованый железом сапог врезался в ребра. Синева Небес померкла, словно по ней мазнули грязью. Умеет, чертов Кафти, вернуть раба «на круги своя». Не откажешь…
Серегу вздернули на ноги, подставили плечи. Кафти молча смотрел, как поморы впрягаются в лямки. Флегматично ждавшие, чем дело кончится, финны и не выпрягались. Пузатый яхт сдвинулся с места…
«Потащили? А я гирей на поморах висеть? – Сергей упрямо вскинул голову. – Ну уж нет!»
Коротенький шажок в сторону… теперь наклониться… осторожно – чтоб не упасть… голова-то кружится…»
Волочившаяся по гати лямка вернулась на серегино плечо. Где-то неподалеку насмешливо фыркнул Кафти. Сергей не обратил внимания.
На горизонте замаячили торфяные увалы – болото кончается. Гать уже не сплошная – только над особо зыбкими местами. Под ногами чавкает – все еще ждуще, с голодной алчностью…
«Зря надеется, сволочь. Не обломится! Поморы-то рядом топают, шатнись – сразу чье—то плечо страхует. Молча. Может, самому что-нито сказать надо? А что?
Сказать… Где слова-то? Ведь не Рэдрик Шухарт – Шабанов! Не в Зоне рос!.. Или уже в Зоне? Тьфу, пропасть!»
Сергей откашлялся.
– Я, это… ну… в общем, спасибо, мужики!
«Еще бы слезу пустил, позорище! Лучше бы и впрямь пасть не разевал!»
Сергей внутренне замер…
«Не ответили… Я, что-ли набег проспал? Не объяснять же, что в тот день водку хлестал на задворках мурманских?!»
– Ну и хрен с вами, молчите дальше! – буркнул вконец разобиженный Шабанов.
Заборщиков по-медвежьи тяжело повернулся, мрачно зыркнул из-под насупленных бровей… Бесконечной чередой потянулись секунды…
– Обалдуй, – вынес наконец вердикт помор.
Лопарь Матрехин фыркнул… следом в один голос захохотали братья Протасовы. Громко, от души – каянские бонды испуганно шарахнулись в сторону, крайний шлепнулся в грязь, вскочил – поскуливая и потирая ушибленную о затонувшую корягу задницу.
Снова шаг за шагом прочь от родных берегов… как час, как день назад… Нет. Что-то изменилось. Шабанов еще не мог понять что, однако умирать больше не хотел.
* * *
Река – озеро – волок… Шест – парус – бурлацкая лямка… команда шведа впрягается наравне с поморами… короткие перерывы на еду… скудную еду – ржавая сельдь и сушеная треска. Вместо сна – каменное забытье… пока рев лютующего шведа и удар кнута не вернут к постылой реальности.
Сопки по-осеннему рыжие, на макушках и голых склонах белые пятна ягеля. Скалы пестрят выходами кварцевых жил которые на крест похожи, которые на гигантского человека…
Сергей запоминает приметы, услышанные названия, шагами отмеряет протяженность участков… не для будущего побега чтобы хоть чем-то занять отупевший от монотонности разум:
Кемь – Юшкозеро – Кимас – порожистыми протоками в озеро Каменное – швед обозвал его Rivijarvi… здесь кончается Русь, начинается Каянь…
Впрочем, у Заборщикова на сей счет особое мнение.
– Каянь… – изредка мрачно ворчал помор. – не Каянь Окаянь бесовская! Опоганили Восьмиречье! По древнему ряду чьи земли? От Сиговца до Кеми—реки промыслы новгородские были, да лопь лешая кочевала. А теперь что? Понаперло свеев, житья от них нету!
Заборщикову конечно виднее, он сюда не раз ходил… и, по слухам, не рыбой торговать.
Странная мысль заставила Серегу встрепенуться – какие слухи? Что может знать он, мурманчанин двадцать первого века, о разбойничьем прошлом угрюмого помора? Неужели тимофеева память просыпается, его собственную замещая? Чем это закончится?.. А-а, неважно! Все равно дорогу запоминать надо – Тимше ее знать неоткуда.
Волок за волоком от одного мелкого озера к другому, чьи названия вряд ли и местные помнят… Самый длинный и тяжелый – на Иванозеро… а ведь прав Серафим, наши это места!
Еще одно приметное место – высоченная стена кроваво—красного гранита вырастает из синей глади. Захочешь, не забудешь…
Волоки закончились. Грести стало легче – водораздел остался позади, теперь шли по сливающимся в единую цепь озерам. Течение почти не чувствовалось, зато устойчивый северный ветер туго надул паруса.
Время шло. То один, то другой яхт устремлялся к устьям впадающих в озера речушек – каянь расползалась по родовым гнездам. Вслед что-то кричали – то ли прощались, то ли передавали приветы дальней родне. Ни один из кольчужников не отделился – костяк весайненовской банды следовал за предводителем.
Берега то расходились, теряясь в синеватой дымке, то вновь сближались, возвещая о переходе в следущее озеро. Заборщиков время от времени оборачивался, словно высматривая знакомые места.
– Овлуй—остров скоро, – наконец проворчал он. – Каянь проклятая!
– Остров? – тихо переспросил Шабанов у Букина.
– Остров, остров! – зло хмыкнул Федор. – И крепость на нем… Каяниборг называется. Оттуда на нас и ходят…
– Выстроили, гады! – не сдержав гнева, прорычал растерявший молчаливость Заборщиков. – Ничо, отольются им еще слезы русские! Мало на Ругозере их побили, ох мало…
– А что на Ругозере случилось, дядька Серафим? – вопрос вылетел раньше, чем Сергей успел себя остановить, но Заборщиков, к удивлению, ответил.
– Воеводка Горн случился… отсюда, с Каяни. И три тыщи войска за собой привел. Да не тут-то было – приветили корелы гостенька. От души приветили – еле ноги унес! Десять годов тому минуло…
Серафим замолчал, явно выбрав лимит на неделю вперед… но тишина долго не продержалась – решил подать голос Кафти:
– Эй, monker! Скоро у тепя нофый рапотта! Натто молиться, чтопы Юхо вам колофы не рупил!
«Чует, скотина шведская, когда вякнуть. И впрямь – раз пришли, так зачем поморы? Яхт разгрузить и все…» Шабанов посмурнел.
– Не боись, Тимша, – просипел доселе молчавший лопарь Афоня. – У корел полоняне свейские есть – обменяют!
Матрехин бросил опасливый взгляд на угрюмо смотревшего вдаль Серафима и заговорщицки подмигнул.
Ближе к Овлую, от разбойничьей флотилии осталось с десяток судов – все, кроме яхта Кафти, с отборными экипажами. Яхт отставал. Наступил момент, когда до самого горизонта не осталось ни единого паруса. Швед взъярился.
На Кафти было страшно смотреть, кнут без устали гулял по спинам гребцов. Доставалось даже каянцам. Немчура ежилась, но не роптала.
Кафти метался по яхту, не находя себе места. Головы поморов осыпала брань на всех известных шведу языках. Рефреном звучал осточертевший Сереге возглас:
– Пыстро! Satana perkele! Сопаки!
К полудню миновали протоку меж озерами. Впереди попрежнему не было ничего, кроме затянутого серой дымкой горизонта. Стоило оказаться вдали от берегов, как ветер усилился, над волнами полетели клочья пены. Удары волн выбивали из рук весла. Швед, отбросив усталого бонда, встал к румпелю.
От бешеной гребли с ладоней содрало кожу, рукоять весла пропиталась кровью…
«Сколь еще?.. – билось в голове. – Не выдержу…»
Кафти оживился, что—то крикнул вмиг повеселевшим каянцам. Сергей, рискуя сбиться с ритма, обернулся. Вдали, цветными лоскутками виднелись паруса весайненовской иолы.
– Пекку догоняем… – проворчал Федор. – Знать бы еще, куда он спешит…
– Авось, кто ему избу спалил! – проворчал Сергей.
Яхт подошел к иоле Весайнена так близко, что Сергей едва не зацепил весло каянского гребца.
– Huath skedde, Juho? – сложив ладони рупором, гаркнул швед. – Iak hafuer drivith thrällar half dö! /Что случилось, Юхо? Я загнал рабов до полусмерти! (древнешведск.)/
– Forbannadha ryzar! Fiskarmenn sigher at man sagh them i Vesala! – в ответном рыке слышалась лютая злоба. /Проклятые русские! Рыбаки говорят, их видели в Весала! (древнешведск.)/
– Gudh göme os! Thu hafuer sa rätter, vi maghom skynda os! /Избави Бог! Ты прав, надо спешить! (древнешведск.)/
Кафти рывком повернулся к поморам. В руках, вместо кнута, возник меч.
– Рапотать, сопаки, голофа рупить путу! Пыстро!
Изматывающая гонка продолжалась до сумерек. Еды не давали больше суток. Шабанов собирал языком оседаюшую на губах водяную пыль. Мир сузился до неподъемного весла в руках и спины загребного, единственный звук – грохот крови в ушах, единственное желание – глоток воды… Он уже не знал, гребет, или просто держится за рукоять, чтобы не сползти на дно яхта…
– Суши весла! – громко, чтобы достучаться до шагнувших за предел возможного поморов, рявкнул Заборщиков.
«Сушить? – нервическая усмешка растрескала спекшиеся губы. – Здесь есть вода? Тогда почему не дают пить?»
Грудь зачем-то легла на валек, прижала к борту. Высоко задранная лопасть мокро блеснула в дрожащем пламени факела.
«Значит вода все-таки есть…»
Привальный брус чиркнул по крашеному черным пирсу. В яхт брызнуло сажей, мелким угольем… Уголье? Сергей машинально вытянул руку, тронул шершавое бревно… Еще теплое.
– Неспокойно в Каяни, причал горелый… кому-то свеи сильно поперек горла встали! – злорадно отметил Букин.
Кафти вымахнул из яхта.
– Ситеть на месте, сопаки! – рыкнул он перед тем, как сорваться с места. Туда, где причалила иола Весайнена.
Сергей смотрит вслед – мощный торс Кафти обтянут ненадеванной от самой Кеми кольчугой, сальные космы придавил стянутый серебряными кольцами шлем. Сапоги тяжело бухают по обугленым плахам, выбивают облачка сажи…
За борт нырнуло ведро, окатило брызгами.
– Хоть напьемся, – ворчит Серафим. – А в остроге и накормить могут. Соскучился я по еде.
Сергей вяло улыбается немудрящей шутке – на большее не хватает сил.
Редкая цепочка факелов вдоль края причала тщится разогнать мрак… Там, за пределами блеклых световых кругов, высятся угрюмые каменные стены Каяниборга. Невидимые, но оттого не менее реальные. Это здесь, на Овлуй-реке устроил разбойничье гнездо обласканный шведами Пекка Весайнен, это сюда шведский король Юхан III послал указ – жечь и опустошать русский север, пока воспоминания о поморах не изгладятся из памяти людской…
– Чтой-то они мешкают, – заметил востроглазый Букин. Уж вся дружина собралась, а Пекка у иолы топчется.
– Дурак ты, Федька, – устало отзывается Заборщиков. Не зайда какой прибыл – сам Весайнен. Встречающих прислать должны. Иначе ему зазорно.
Словно в подтверждение сказанного визжат воротные петли, россыпь возникших в проеме факелов высвечивает скопившуюся за воротами толпу… именно толпу, несмотря на тусклые блики копейных наконечников.
Наконец толпа раздается, из ворот выдвигается депутация – трое оружных конвоируют замухрыстого мужичонку.
Сгорбленный, в лохмотьях и рваных, явно с чужой ноги, башмаках, мужичонка беспокойно мнет старенькую шапку, затравленно зыркает на сопровождающих. Запах навоза растекается по причалу. Нетрудно понять – от немедленного исчезновения мужичонку удерживает лишь упертый в поясницу меч.
Обладатель меча дородностью превосходит прочих вояк… вместе взятых. Сипящую отдышку слышно по всему побережью. Щуплые соратники щеголяют в ржавых с многочисленными прорехами кольчугах. Руки вояк судорожно сжимают оставшиеся еще от дедов—прадедов протазаны…
– Эко воинство! – удивленно бормочет Заборщиков, когда четверка проходит мимо. – С чего бы такую рвань выпустили?
Весайнен, похоже, удивлен не меньше. До поморов доносится разъяренный рев. Сереге даже переводчик не нужен, чтобы понять смысл:
– Что надо этим ублюдкам? Где комендант порта?
Мужичонка что-то жалобно лопочет, удается разобрать часто повторяемое: «Vesala».
– Пекка из Весалы родом, – снова подает голос вездесущий Букин, и мечтательно добаляет, – Не случилось ли у нашего ушкуйника чего? Корову там любимую медведь задрал… Иначе зачем бонда на правеж притащили?
Протяжный, полный яростной боли рев несется над рекой, зловещим эхом отражается от стен крепости, оставшиеся с поморами финны испуганно бледнеет…
– Onpas walhe, tompo! Walhe!!! /Ты врешь, скотина! Врешь!!! (финск.)/
Над Весайненом взблескивает стальная молния, обрывается в груди пропахшего навозом бонда. Стражники, бросая оружие, ныряют в темноту, жирный тупо озирается, пытается что-то сказать… острие меча входит меж зубов, прерывая никому не нужные оправдания.
– Если и задрал, так не одну, а все стадо, – рассудительно предположил Заборщиков. – Ничо, щас выясним: вон Кавпей несется… кабан-кабаном! Аж пена с клыков брызжет…
– Вылесай, скоты! Нет вам больше жить!
В налившихся кровью глазах шведа отражается пламя факелов, рука сжимает занесенный для удара меч.
«Что злоба-то с Кафти делает! – машинально отметил Сергей. – И акцент почти пропал!» Чуть позже до него доходит смысл сказанного, по телу прокатывается морозная волна.
– Пекка иолу уводит, как догонять будешь? – спокойный голос Заборщикова для Кафти как ушат холодной воды.
Глаза шведа медленно и неохотно обретают жесткую осмысленность. Меч возвращается в ножны.
– Хорошо скасал, молотец! Гофори «и-и р-раз», Пекка догонять.»
Заборщиков, тем временем, выбирается на пирс. Здоровенный, похожий на флегматичного быка… Сергей впервые замечает, что помор на полголовы выше Кафти… да и в плечах изрядно шире.
– Люди второй день не кормлены – много ли наработают?
Швед буреет от подобной наглости. Широко разинутый рот беззвучно глотает воздух. Боевая, со вшитыми стальными пластинами, перчатка до скрипа обтягивает кулак. Швед медленно, ожидая увидеть плеснувшийся в глазах помора страх, отводит руку…
– Бей, не стесняйся! Ноне твоя власть, – криво усмехается Заборщиков.
Облитый черной кожей кулак выстрелил в лицо помора… Заборщиков отступил на полшага, но устоял.
– Накорми людей и дай отдохнуть, немчуры каянской веслами махать надолго ли хватит? – повторил он и провел языком за щекой.
Под ноги шведу летит выбитый зуб.
– Geitmukk! – прошипел Кафти, потирая ушибленный кулак. – Slaghin ryz – onyttera händer! At sla illa – at sla dö got! /Козье дерьмо! Русских бить – руки портить! Не бить убивать надо! (древнешведск.)/
– На яхт, пыстро! – прорычал он на привычном уже ломаном русском. – Тфа часа спать, потом мало-мало есть и рапотать!
Конца фразы Сергей не услышал – он уже спал.
* * *
Рассеивается дымка, открывая уютный полумрак маленького ресторанного зальчика – из тех, где в стоимость блюд входит возможность пообщаться без воплей попсы и отвязно балдеющих недоумков.
Напротив Шабанова двое: вальяжный господин в темно-сером идеально сидящем костюме – породистое лицо, уложенная волосок к волоску прическа, благородно седеющие виски… этакий стареющий светский лев, и напряженно подавшийся вперед бородатый джеклондоновский тип в ручной вязки свитере с растянутым воротом, открывающим простенькую фланелевую рубашку.
Пообочь, глядя на истекающую прозрачной слезой семгу и вазочки с черной икрой, сопит Венька. На Леушине тесноватый школьный костюм, шею сдавливает галстук, на конопатую физиономию налеплена скучающе-надменная мина…
– Да вы ешьте, не стесняйтесь! – подбадривает Вальяжный, не притрагиваясь, однако, ни к одному из украшающих стол деликатесов.
Рядом с затаившимся в укромной нише столиком бесшумной тенью возникает официант, перед глазами Шабанова на миг зависает тощая, как элитная топ-модель, бутылка с незнакомой этикеткой. Вальяжный чуть заметно кивает. Тихо булькая льется в бокалы вино.
Дождавшись когда официант уйдет, Бородатый что-то говорит Вальяжному. Общаются по-норвежски.
– Так вы утверждаете, что никаких чертежей не существует? – переводит Вальяжный. В голосе медово сочится благожелательность.
– Зачем они мне? – пожимает плечами Тимша. – Шняки и отец мой строил, и дед…
Тимша! Вот оно что! Сергей заворочался, пытаясь вылезти на поверхность…
– Вас что-то тревожит? – тут же спрашивает Вальяжный, пристально вглядываясь в лицо Шабанова.
Нет, вылезать рановато. Сначала надо разобраться, что здесь происходит. Сергей затих, готовый в любой момент перехватить управление телом – хватит, накатался предок, пора и честь знать!
– Нет… а должно?
Тимшиной невозмутимости можно позавидовать. Ведь почуял же серегино присутствие. Не мог не почуять!
– Что вы, что вы! – добродушно усмехается Вальяжный. Я целиком на вашей стороне!
– Тогда зачем вам чертежи? – холодно спрашивает Леушин. – Мы не чертежи продаем – лодку. О ней и говорить надо. И о цене.
Оба-на! Парни затеяли международный бизнес. Круто. Не лопухнулись бы – эта добродушная акула кого хочешь не икнув схряпает. По холеной морде видно.
Вальяжный неторопливо пригубил наполненный официантом бокал. Ни Тимша, ни Венька не шевельнулись.
«Что ж они не жрут-то, а? Хоть бы хлеба кусок! Намазать булочку маслицем, икорочки сверху… Дайте пожрать, гады!» Сергей потянулся за вилкой… хотел потянуться, жаждал! Рука по-прежнему недвижно лежала на колене.
– О цене… – задумчиво тянет Вальяжный. – Согласитесь, десять тысяч долларов – деньги немалые… особенно кэшэм… Вы же предпочитаете кэш?
«Чего?» – Тимша недоуменно поворачивается к Леушину… Стоит ему раскрыть рот, и образ серьезных людей псу под хвост. Плакали тогда денежки – кто ж лохам платит? «Наличкой, дубина! Жабьими шкурками! – взрывается Сергей. – из рук в руки, без налогов и сборов в пользу голодных чиновников!»
Тимша внутренне вздрагивает – кому приятен ор засевшего в голове чужака? Впрочем, он тут же приходит в себя – видать, ждал гостя-то…
«Серега? Ты? А я шняку продаю! Как там наши? Заборщиков еще сердится? – незаконченные вопросы и бессвязные восклицания – шквалом на голову. Сталкиваются, налезают друг на друга – успевай распихивать, чтобы не захлебнуться. – Где вы? А я… кстати, что такое «жабьи шкурки?»
«Шкурки? – цепляется за последний вопрос Сергей. – Заморские деньги – толковые люди обозвали, оно и прижилось. Ты лучше о другом – кэш, это почти незаконно, тебе крючок в наживке подсовывают.»
Вот… сказал, а сам подумал, мол, откуда столько заботы о влезшем в чужое тело предке? О другом надо – о возвращении. Хватит, намыкался! Как там дела, видите ли интересуется… иди и посмотри!
Вроде ни слова не сказано, даже мысленно, а Тимша съежился, как от удара… это он здесь такой храбрый – думает, раз мечом в морду не тычут, значит и бояться нечего… Щас! Что Вальяжный, что Кафти… еще посмотреть, кто хуже.
«Скажи, пусть деньги через банк проводят – Леушин поймет, о чем я.»
Тьфу! Словно кто за язык тянет. Какие подсказки? Гнать Тимофея надо – в прошлое, к любимому Заборщикову!
– Мы предпочитаем вести дела через банк, – послушно повторяет Тимша.
Вальяжный удивленно вздергивает брови.
– Через банк? У вас есть счет? Документы на шняку? Юноша! Вы не понимаете, как это затянет дело!
– Ничего, мы не спешим, – включается в игру что-то сообразивший Леушин. – А документы у нас есть – до последнего чека.
Вальяжный впервые хмурится. Бородатый, от нетерпения ерзая по мягкому стулу, ждет перевода.
– Kva vil de ha? – не стерпев вынужденной отстраненности, спрашивает он. /Что они хотят? (совр. норв.)/
– Offisiell transaksjon og overførsel gjennom kontoer. – неохотно сознается Вальяжный. – Tru meg, Tor, eg forbereder heller dokumentar meg sjøl enn startar med denne oppstuss. /Официальной сделки и проводки денег по счетам. Поверь, Тур, мне проще сделать документы самому, чем затевать эту возню! (совр. норв.)/
Бородатый холодно щурится, от былой небрежности не остается и следа, теперь любому видно, кто за столом хозяин.
– Eg vil ha denne båt. No! Det bryr ikkje meg kvor du kjøper den! De vil det gjennom banken? De har rett på det! швед делает паузу и бросает на собеседника ироничный взгляд. – Ærleg talt, eg forstår dem. /Я хочу эту лодку. Сейчас! И мне плевать, как ты ее купишь! Хотят через банк? Имеют право! Честно сказать, я их понимаю. (совр. норв.)/
Разговор по-норвежски затягивается, Тимше скучно и немного тревожно. Чтобы отвлечься он делает бутерброд.
«Давно бы так! – Серегин вопль едва не взорвал череп. – Икры побольше! И масла, масла!»
Вальяжный, словно услышав, поворачивается в его сторону, звериный оскал растягивает жирно блестящие губы.
– Хфатит спать, сопаки! Пора рапотать!
* * *
Ресторанный зал смазывается, уходит из фокуса, маслом в казахском чае растекается вожделенный бутерброд…
«Стой! Куда? Мы так не договаривались! Я не хочу-у!!!»
– Плохой монах – сопсем плохой! Нелься мноко спать! Голофа полеть путет… спина полеть путет!
Кнут раскаленным прутом впивается в кожу… Шабанов не может сдержать вскрик.
«Сволочь! Гнида! Чтоб ты сдох!!! Чтоб у тебя…»
Сергей вскочил, давя рвущийся наружу вопль. В шальных глазах до сих пор ресторанный зал – вот он – протяни руку! Нет… уже не дотянешся… вместо кабака – опостылевший яхт, вместо метрдотеля – гнусный швед… и никаких надежд.
– Тфой ета, monker! – идущий вдоль поморов финн сует кусок поросшей зеленью лепешки и прокисшую норвежскую селедку. – Сначала ета, потом рапотай! Секотня мноко рапотай!
На запивку – забортная вода. Сергей закрывает глаза память еще удерживает запах дорогого французского вина…
Кафти сдержал слово – заданный ритм еще до полудня насухо выжал остатки сил. Ветер, попутный до Каяниборга, обернулся встречным, заставил убрать паруса. Вся работа – на плечи, на стертые до кости ладони…
К полудню Шабанов мечтал о смерти. Небытие казалось избавлением – ни боли, ни горечи… покой… после нечеловеческих мук – блаженный покой.
Смерть не пришла.
Когда швед внезапно переложил румпель, уже смеркалось. Яхт свернул к правому берегу, вошел в речушку-приток.
Сиплое «и-и р-раз!» выматывает жилы… мир почернел… Вечер? От зажженного на носу яхта факела по воде бегут блики, прячутся в прибрежном кустарнике… им хорошо – они могут сбежать…
Скрипят уключины, плещет о борт волна… тело работает без участия мозга… отделившийся разум превращается в арену для… как бы помягче… размышлений.
«Дурак! Идиот!! Кретин безмозглый!!! Ведь мог же домой вернуться, мог! Чего тянул, чего ждал?! Послушать, о чем говорят, захотелось? Послушал!» – ругань лилась непрерывным потоком. А что еще делать? Хвалить себя за проявленное благородство? – «Подсказал предку, как с акулами бизнеса держаться! Мог бы сейчас икру на ветчину намазывать. И десять штук зеленью никуда бы не делись – шняку в прошлое не утащишь! Мог то, мог се… или… не мог?»
Последняя мысль заставила вздрогнуть, онемевшие ладони едва не упустили весло.
«Почему, собственно, мог? Не сам в прошлое нырнул, не Тимша из тела выпер – предку тоже не мед… с чего ж взял, будто вернуться – раз-два и в дамках?! Не-ет… Не так просто! Вспоминай, Серега, вспоминай… Что после Сыйтова пойла грезилось? Над чем Каврай потешался?..»
Снова гремит хохот лопарского бога, всплывают забытые слова: «Где твой дом, смертный? Которое тело твое?!»
На что Каврай намекал? Что Серегино место здесь – у постылого чухонского весла? А двадцать первый век – морок бесовский? Чушь. Бредятина! Чтобы пацан средневековый нагрезил ядерную бомбу и порносайты?! Ха!
Или впрямь побывал ненароком? Заглянул на пару часиков? От таких впечатлений кому хочешь башню сорвет. Эко счастье безбашенный «монах» с чухонским веслом в руках!
Сергей тихонько хихикнул, потом еще раз и наконец заржал во весь голос. Тоненько, заливисто, забыв о гребле. Сидящий на парном весле финн испуганно воззрился на сошедшего с ума пленника.
Шабанов хохотал и хохотал, не в силах остановиться до икоты, до непрошенных слез в глазах… даже перекрестивший спину кнут не смог ничего изменить.
– Слышь, воевода! – повернулся к взбешенному Кафти Заборщиков. – Оставь парня, пусть отлежится. Глядишь, и бонд твой отдохнет, а мы пока вчетвером погребем. Еще лучше выйдет, без сопливых-то. Али не так, мужики?
– Чего не погресть? Погребем… – отозвался Матрехин.
Спокон веку повелось – раз на Терском берегу живешь не только попов, нойдов тоже слушать надо… особенно если в парне лопарская кровь есть. А что нойд скажет? Мяндаш-пырре, отец-олень парню встретился, скажет. Может отпустить, может с собой забрать – Мяндашу виднее. Ждать надо.
Смех ушел, оставив после себя гулкую пустоту. Шабанов прислушался… Что-то сдвинулось в душе, как сдвигалось после каждого перемещения. С каждым разом все глубже, все неизбежнее… Навсегда в прошлом? Может быть…
Никто не сказал ни слова, даже Кафти – если в тело входит дух, причем здесь человек?
Шершавый от засохшей крови валек ткнулся в ладонь. Отдохнувший финн занял свое место, хмуро глянул на Серегу… лопасти весел дружно рассекли воду…
«И-и рраз! И-и р-раз!»
– Весла на порт!
Кафти переложил румпель. Яхт, быстро теряя ход, поворачивает к берегу, под килем скрежещет мелкая галька. Выше по течению уткнулась носом в берег до лютой злобы знакомая иолаВесайнена. За ней угадываются мачты остальной разбойничьей флотилии.
Ни голосов, ни пламени факелов. Суда брошены, как забытые ребенком игрушки. Не разгруженные. Набитые добычей. Брошены!
Видно шведу та же мысль пришла – скрипнула крышка рундука, на свет, с паскудным звяканьем, появилась связка кандалов. Команда ощетинилась самострелами.
– Сюта, – рявкунл Кафти. – По отин, нет по тфа! Пыстро! Что произойдет ясно без слов: гребцы больше не нужны, а рубить лучше связанных – ни ответить, ни сбежать.
– Экая ночь темная! – нарочито удивился Заборщиков. – В такую беглецов ловить – мно-ого шишек набьешь!
Объяснять никому не надо – команду дай! Время идет, но Заборщиков медлит… ловит подходящий момент.
«Не тяни кота!..» – мысленно взвыл Шабанов.
Тело просило действия – да куда там «просило» – требовало! Сергей пошатнулся – как бы невзначай – ноги, мол, затекли… виновато ойкнул…
Сбитый толчком финн упал на соседа, остальные зареготали, самострелы забыты – да и зачем они? Русские выдохлись, еле на ногах держатся.
– ПОРА!!!
Опережая собственный крик, Серафим нырнул за борт. Поморы, сметая оторопевших каянцев, ринулись к свободе.
На пути Шабанова, бестолково размахивая впустую разряженным арбалетом, возник недавний напарник по гребле. Сергей не удержался – уже в прыжке двинул по бледной каянской морде… в следующий миг над ним сомкнулась осенняя вода.
«Ядрена мать! Это что, жидкий азот?! Охренеть можно!» Сергей покрепче стиснул зубы, мощный гребок послал его в глубину – подальше от прошивающих воду арбалетных болтов… а теперь в сторону, в сторону. Сколько дыхания хватит!
Он держался до последнего, затем понемногу – чтобы не услышали бульканья! – стал выдыхать, одновременно приближаясь к поверхности…
– Ha, se huath är kommith medh vatn! /Ха, смотрите, что вода принесла! (древнешведск.)/ – до тошноты знакомый голос прозвучал над самым ухом, горло захлестнула ременная петля.
«Пень безмозглый! Куда греб, куда?!» Сергей покорно схватился за борт, чьи-то руки грубо уцепили под мышки, перевалили в яхт… Шабанов чувствовал себя полностью опустошенным – пытаться уплыть против течения! Долбодятел! Лучше бы утонул…
Широченная, как лопасть весла ладонь стиснула запястье, поволокла, обдирая кожу о шпангоуты. Кто-то ухватил за лодыжки… Сергей повис, чувствуя, как его раскачивают, чтобы швырнуть на берег… Короткий полет, вышибающий воздух удар, хруст сломанного о торчащее корневище ребра… Рядом, брызнув мелкой галькой, приземлились окованные железом сапоги… Кафти.
– Monker хочет жить? Тогда monker путет хорошо побегать! – Кафти злобно оскалился. – Встафай! Пыстро!
– Да пошел ты… – мрачно огрызнулся Шабанов.
Бороться за жизнь не хотелось.
«Пусть режет лежачего – хоть отдохнуть перед смертью.» Его вздернули на ноги, приклад арбалета ткнулся в спину. Прямо в сломанное ребро. Сергей задохнулся.
– Фперет, monker! Хочешь жить – фперет! Пыстро!
«Он что, других слов не знает, или это самое любимое?
Не побегу никуда… сил нет… а остальные-то ушли! Ушли!» Шабанов, превозмогая боль, выпрямился. Уголок разбитой губы вздернула презрительная ухмылка.
«Что, съели, засранцы? Один раб остался! Оди-ин! И тот никудышный! И насчет «фперет» – это уж как получится…»
Он шагнул – шатаясь, ловя ускользающее равновесие. Второй шаг… третий… Приклад арбалета снова ткнул в спину, заставил сорваться на тяжелую рысцу. Каянец довольно ржанул.
«Поживем еще… – констатировал Сергей, – да недолго и очень хреново…»
* * *
Под ноги стелется утоптанная до каменной твердости дорога. Ну да – с чего бы Кафти в глухомани к берегу приставать? Естественно дорога… и дома где-нибудь рядом найдутся… Не зря же швед несется, словно к девке опаздывает?
Дорога ведет на холм, подальше от затопивших низину теней. Мокрая одежда натирает тело, остановиться, чтобы выжать или хотя бы снять не дают бегущие за спиной финны.
