Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)
«Не спешить, не злиться… нельзя лодку со злом в сердце шить. Плохая судьба такую лодку ждет…» Тимша отложил инструмент, вышел из гаража. «Теперь закрыть глаза и успокоить дыхание…»
Капли дождя барабанят по запрокинутому к небу лицу, затекают в уголки рта, путаются в реденьком пушке на подбородке… Сквозь пропитавшую округу вонь отработанного масла и выхлопных газов пробивается еле уловимый запах грибов и прели. «Сколь природу в оковы не забивай, она свое возьмет!» Злость постепенно тает, моросящий дождь старательно гасит бушующее в душе пламя…
– Гарик, глянь – шкет в натуре деревом прикинулся! Щас корни пустит!
– Жадный наверное, – насмешливо прозвучало в ответ. – Жадные кем хочешь прикинутся, лишь бы бабки зажилить!
С трудом обретенный настрой упорхнул испуганной птахой. Вернулось ставшее привычным раздражение. Откуда наползла на север вся эта шваль? Каким ветром занесло?
Из гаража, услышав незваных гостей, появился Леушин.
– Чего надо? Мы вас к завтрему ждали!
Венька пытается храбриться, получается неважно – Adidas визгливо заржал, как напильником по стеклу поерзал.
– Слышь, Гарик? Этот шкет дни считает! Типа грамотный!
DIESEL по имени Гарик отхаркнулся. Плевок шлепнулся под ноги Тимше.
– До завтра, брателло, большой штраф настучит – не расплатишься! – похабно осклабился он. – Ты нам щас за баблом побежишь… а мы с твоим корешем пока побеседуем… или это твоя девочка?
– Будешь долго бегать, оно тебе изменить могет. С нами! – глумливо подхихикнул Adidas.
Венька затравленно стрельнул глазами – пустынный ряд гаражей, народ, как назло, по домам сидит. Тимша, конечно, парень не из слабых, но с двумя быками ему не совладать.
– Лучше он сбегает, – кивком указал на Леушина Тимша. – А мы пока поболтаем.
Гнусь брошенного бандитами намека не укладывалась в голове. Тимша отказывался верить ушам…
– Видишь, Кабан, как он о своей Марухе переживает! – ощерив прокуренные зубы, продолжал куражиться Гарик. – Нет, пацан, будет так, как я хочу. А я сказал – останется рыжий!
DIESEL протянул к Леушину растопыренную пятерню. Венька попробовал увернуться, но бандит оказался быстрее. Волосатая лапа крепко стиснула венькино плечо.
– Оставь парня, – в голосе Тимши звучало спокойствие. Ледяное спокойствие, замороженное.
«Мразь… не люди вовсе – липкая, тошнотворная мразь! Таких порешить и греха нет – на Руси чище станет.»
Два шага к гаражу – в приворотный брус изнутри воткнут бритвенно отточенный плотницкий топор.
– Отпусти-ить? – насмешливо протянул Гарик. – Не отпущу, что будет? Заплачешь?
Любовно отшлифованное топорище плотно легло в ладонь. Тимша скользнул навстречу бандиту…
Извернувшись вспугнутой крысой, Гарик отскочил, рука бандита нырнула в карман… топор оказался быстрее.
Сверкающий полукруг чиркнул по блестящей от дождя кожаной куртке. Легко чиркнул, небрежно, словно и не стремясь достать, поранить… из длинного прореза показалась рифленая рукоять пистолета. На землю вывалился обрубок пальца. За ним второй…
Бандит неверяще поднес к глазам ставшую вполовину короче ладонь. Алый поток стекал по кисти, наполнял рукав…
– Ты че, с-сука? – запоздало взревел Кабан. Ожиревший мозг не сразу сообразил, что жертва не собирается угодливо кланяться. – Я ж…
Смешанный с матом вой Гарика заглушил конец фразы, но Тимша и не слушал – с тем же неживым спокойствием он шагнул навстречу выхватившему нож Кабану…
Что прочитал в холодных, как арктический лед, глазах привыкший к покорности жертв отморозок? Ему виднее.
Кабан студенисто вздрогнул, попятился… и побежал. Неуклюже, оскальзываясь и пачкая модные кроссовки густо замешанной на машинном масле грязью.
– Валим, Гарик! У шкета крыша съехала! – донеслось писклявое вяканье.
Гарик, завывая от боли, устремился следом. Из прорезанного кармана выпал пистолет, негромко скрежетнул по гравию…
Тимша остался у распахнутых ворот гаража. Топор еще раз крутанулся в руке, удобно лег на сгиб локтя.
– Ептыть! – выдохнул очнувшийся от ступора Леушин. Заляпанная грязью кроссовка опасливо – будто тот мог вцепиться – пихнула отрубленный палец. – Ну ты, даешь… А я вот растерялся… тоже хотел… а… Ну растерялся я!
Слова срывались с трясущихся губ, сыпались горохом на раскисшую под дождем землю.
– Закрывай гараж, Венька, – буднично сказал Тимша. – На сегодня отработали – темнает уже…
– Отработали? – Венька нервно хихикнул. – Да уж, отработали. По полной схеме!
Он согнулся, прижав руки к животу, под ноги хлынула рвота.
– Ничо, – ровным голосом успокоил Тимша. – со всяким бывает… ты другое скажи – чего с пистолем делать? В милицию несть не с руки – таки я шишу[23]23
Шиш – вор, грабитель (др. русск.)
[Закрыть] грабку-то пообровнял…
– Спрячем, а потом видно будет, – отозвался Леушин. – Там, в углу, пакет полиэтиленовый валяется, принеси, а?
Венька подобрал кусок проволоки, согнул крючком. Подцепленный за скобу пистолет лениво качнулся.
– Надевай, – кивнул он на принесенный Тимшей пакет. – чтобы пушки руками не касаться.
На пакет намотали ветоши, сверток исчез под полом гаража. Венька запер дверь, еще раз покосился на отрубленные пальцы.
– Ох, Шабанов… – тоскливо вымолвил он, – ты еще не понимаешь, во что мы вляпались!
– Тебе и объяснять, – резонно заметил Тимша.
– Может, ко мне зайдем? – нерешительно предложил Венька и, пересилив себя, добавил. – а то я один идти боюсь…
– Шишей бояться не надо, – наставительно заметил Тимша. – Пусть они боятся!
И он показал Веньке аккуратно завернутый в мешковину топор.
Снова стелется под ноги потемневшая от дождей грунтовка… радости от нее нынче совсем никакой.
«Жалко Веньку – учился, жил не тужил, а тут на голову дремучий помор свалился… Да еще ухорезы со своей гнусью… Такое кого хочешь с ног собьет.»
Шабанов покосился на понуро бредущего Веньку.
«Хороший парень, настоящий друг… а что растерялся, так немудрено… и вообще, не ему, Тимше, набег проспавшему, осуждать…»
* * *
Разболтанный звонок на дверях леушинской квартиры. Старый, похожий на заводной ключик от детской игрушки – покрутишь, он и затренькает… Для Веньки – седая древность, а для Шабанова…
Треньк-треньк, треньк-треньк…
За дверью слышна возня – лампочка на площадке сгорела, в глазок пришедших не видно.
– Кто там?
– Кто-кто… дед Пихто! – огрызнулся Венька, на глазах обретая привычное нахальство.
Открывается дверь, в падающем из прихожей свете стоит венькина мамаша – худая, рыжая и длинноносая – сразу видно, в кого Венька пошел.
– Ага, и собутыльничек заявился! – не сулящим ничего доброго тоном восклицает она. – Заходи, Сереженька, заходи. Папа наш совсем недавно о тебе вспоминал…
«Петр Денисович еще тот фрукт, – просыпается серегина память. – Приятный… как зубная боль.»
Настроение, и без того паршивое, испортилось напрочь. Тимша обреченно вздохнул.
«Поторопился я Веньку материнской копией объявлять», – мысленно усмехнулся Тимша, глядя на Петра Денисовича Леушина. По облику хозяина было совсем нетрудно представить, каким станет Венька лет через тридцать – с глубокими залысинами, толстыми линзами очков и сытенько круглящимся пузиком.
Леушин-старший сидел в глубоком кожаном кресле, сложив на животе пухлые, не знавшие черной работы руки.
– Та-ак, молодой человек, – звучным баритоном произнес Петр Денисович. Обращался он исключительно к Тимше, уделив сыну не больше секунды внимания. – Проходите, проходите. Мы как раз о вас вспоминали! Оч-чень вовремя вы заявились…
Речь Леушина-старшего живо напомнила Тимша крадущуюся к добыче лисицу – тишком, тишком, да ка-ак прыгнет!
«Теперь понятно, за что его Серега зубной болью обозвал», – угрюмо подумал Тимша.
– Да вы садитесь, юноша, – продолжал журчать Петр Денисович. Великосветские манеры диссонировали с пузырящимися на коленях «трениками» и не первой свежести майкой, но Леушина-старшего это не смущало. – Садитесь. Разговор, я думаю, у нас будет до-олгий!
«Этот все жилы вытянет, пока до сути доберется!» Тимша глубоко вдохнул и, перебив Леушина-старшего, выпалил:
– Чего рассусоливать? Говорите, чем не уноровил?
Хозяин дома поперхнулся, глаза за очечками неприятно сощурились.
– Любите прямоту, милейший? Извольте! – процедил он… и сорвался на крик. – Я хочу знать, с какой стати ты взялна себя право распоряжаться судьбой моего сына? Кто ты такой? Алкоголик! Безотцовщина!
Переход на «ты», последовавшая за ним ругань настолько не соответствовали тщательно культивируемому образу интеллигентного родителя, что стоявший за тимшиной спиной Венька пораженно охнул.
– А ты что здесь ошиваешься? – соизволил заметить сына Петр Денисович. – Пшел вон! Раздеваться и спать! Наверняка в очередной забегаловке нажрался!
Венька набычился, еще больше став похожим на родителя. – Не ори! Ни фига не знаешь, а пасть шире плеч раззявил! Никуда я не уйду, понял?!
Петр Денисович побагровел. На миг Тимше почудилось, что кровь тугой струей плеснет из ушей… даже отшатнулся…
– Вот! Вот оно, следствие беспутной жизни! – театрально воскликнул Леушин-старший, едва к нему вернулся дар речи. – Мой сын! Мой родной сын!!! Не-ет, это нельзя спускать с рук!
Петр Денисович начал привставать… на его пути тут же возник Тимша.
– И впрямь, выслушали бы сперва, – буркнул он, с трудом удержав готовую вырваться злость.
Петр Денисович рухнул обратно в кресло. Майка задралась, явив миру розовое поросшее рыжими волосиками пузо.
– Даже так? – саркастично воскликнул он. – У вас, господа мои, есть что сказать? Хорошо, я слушаю.
Шабанов повернулся к Веньке.
– Давай ты, у тебя язык лучше подвешен.
Леушин-младший словно ждал команды – слова хлынули потоком – сумбурно, перескакивая с события на событие, запинаясь, возвращаясь к сказанному – лишь бы услышали.
Единственное, что осталось за рамками – история Тимши.
По причине ее совершенной невероятности.
– Да… – протянул Петр Денисович, убедившись, что сын сказал, что хотел. – Ну и наплел. Прямо детектив какой-то: богатые иностранцы, битвы с мафией… Ты книжки писать не пробовал?
– Так я и знал, что ты не повершиь…
Венька полез в карман, на журнальный столик шлепнулся завернутый в обрывок газеты маленький сверток.
– На, посмотри.
Петр Денисович пренебрежительно скривился:
– Это что? Гильзы с места ваших боев?
Холеная кисть потеребила сверток… на стол выкатился посиневший обрубок бандитского пальца.
– Ай! – взвизгнул Петр Денисович, отбрасывая в сторону ужаснувший предмет. – Уберите эту гадость! Немедленно!!!
Венька послушно завернул обрубок в побуревшую от натекшей крови газету.
Петр Денисович яростно тер ладонью о штаны, словно хотел стереть саму память о прикосновении к мертвой плоти.
– Значит так, молодой человек, – холодно подытожил Петр Денисович, глядя на Тимшу прокурорским взором. – Если я еще раз узнаю, что вы пытаетесь вовлечь моего сына в свои мафиозные разборки, я добьюсь, чтобы вас немедленно арестовали! У меня достаточно знакомств!
– А ты, – повернулся он к Веньке, – марш в свою комнату! У нас с тобой будет особый разговор. Завтра пойдешь в лицей!
Венька хотел возразить, но Тимша, криво усмехнувшись, толкнул его к двери.
– Иди, Венька, прав твой батяня, хреновую ты компанию выбрал.
Горький по-детски жалобный всхлип вырвался из венькиной груди. Венька несмело коснулся тимшиного плеча.
– Прости меня, ладно? Я… – он безнадежно махнул рукой и порывисто выбежал из комнаты.
Тимша замешкался, не зная, то ли броситься следом за другом, то ли вежливо попрощаться, когда услышал:
– А вы, юный бандит, чего ждете? Приглашения к чаю? Я сказал достаточно. Убирайтесь, чтоб и духу вашего не было! И скажите спасибо, что я милицию не вызвал! Мараться не хочу!
Судя по безцеремонности, к Петру Денисовичу вернулось самообладание, стеклышки очков надменно блеснули, узкая ладошка звонко шлепнула по кожаному подлокотнику – словно финальную точку поставила…
«Хамишь, барин! – озлился Шабанов. – Я тебе не смерд боярский!»
Тимша шагнул к креслу, навис над вжавшимся в дорогую кожу хозяином, злорадно отмечая, как шелухой осыпается показная самоуверенность.
– У нас, поморов, сроду от попавших в беду не отворачивались – все под богом ходим, сегодня ты, завтра я… А вы? Не люди – скоты жрущие! Дальше хлева видеть ничего не хотите! Даже не скоты – курицы: клюнь ближнего, обгадь нижнего! Не высовывайся, чтоб не слопали! Это ваши главные заповеди? Этим живете? Этому учите?!
– Учим на людей с топором не кидаться! – нашел силы заявить Петр Денисович. – С бандитами разбираться милиция должна!
– Я друга выручал. Сына твоего! Недосуг было милицию ждать! – выкрикнул Тимша.
Леушин-старший глупо разинул рот, наконец поверив, что сыну грозила реальная опасность.
– Веньку? А… да-да, – Петр Денисович захлопал руками по футболки, словно разыскивая карманы. – Я отблагодарю… я заплачу! Вы скажите сколько…
Тимша зарычал, по-юношески костлявый кулак оттянулся к плечу. Петр Денисович сжался в комочек, очечки заблестели испугом, пальчики нервно теребили подол майки.
– А-а… Мня-я… – проблеял Леушин-старший.
Шабанов опомнился, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу.
– Я Веньку за собой на канате не таскаю, – бросил он, стоя в дверях. – У него своя голова – захочет придет, нет его дело.
* * *
Центр не спит никогда. Неистово, словно в последний день человечества, сияет реклама – зайди, купи! Выпивка, деликатесы, презервативы, развлекаловка! Все круглосуточно! Все для тебя! Эксклюзивно! Другие не в счет! Заходи!!!
Свистят покрышки летящих мимо автомобилей, инфрабасом гудят встроенные колонки… По тротуарам лениво фланируют дамы полусвета, потные липкие взгляды стареющих ловеласов раздевают и без того не слишком прикрытые телеса. На лицах «золотой молодежи» прописалась вселенская скука – это пробовали, то покупали… Вроде в «Полярных зорях» пафосный тусняк с гей-стриптизом… весь бомонд будет, надо отметиться! Центр торопится жить – жадно, запойно, взахлеб…
А в проулках и проходных дворах – Ночь. По-южному темная – в десяти шагах от фонаря хоть глаз коли… Шелестит не успевшая облететь листва, чуть поблескивает мокрый асфальт потресканный, с черными пастями промоин… Здесь своя жизнь – семенящая вдоль облупленной стены крыса, тощая шавка у помойного бака, из приоткрытой форточки сварливый женский голос… запахи кошачьей мочи, квашеной капусты, гниющих отбросов, разлитого пива… изнанка мира. Такая же неприглядная, как и фасад…
За что Русь караешь, Господи?!
Тимша спешил. Прочь от хомячьей леушинской норки, от воровато лезущих в колодец теплотрассы бомжей, от чавканья прохудившихся кроссовок… Сейчас бы тарелку щей – и в кровать. Чтобы проснуться дома – пусть даже на умбском пепелище. На родном пепелище, а не в тупо жрущем крысятнике!
Замок не открылся – Светлана Борисовна защелкнула предохранитель. Зачем? Чтобы он не мог войти?
Палец вдавил кнопку звонка, за дверью разнеслась протяжная дребезжащая трель… Вторая… Третья…
Наконец обострившийся от нервного напряжения слух уловил тихий звук шаркающих неверных шагов…
– Кто? – спросил странно болезненный голос.
– Я это, я! – нетерпеливо отозвался Тимша. – Задержаться пришлось.
Дверь приоткрылась в темноту – скорее угадываемый, чем видимый силуэт неловко отодвинулся вглубь прихожей.
– Чего в темноте-то? – спросил Тимша. По-прежнему завернутый в мешковину топор беззвучно скользнул под стоящее в прихожей трюмо. – Лампа сгорела? Так я сейчас поменяю.
Он скинул кроссовки, шагнул к Светлане Борисовне поздороваться, ткнуться губами в пахнущую сдобой щеку… Нога споткнулась о занявший половину прохода чемодан. Тимша зашипел, потер ушибленное место.
– Мы что, едем куда?
– Не мы – ты, – голос Светланы Борисовны звучал глухо, будто сквозь шерстяной платок. – Сестра двоюродная из Умбы звонила: говорит, тебе срочно приехать надо. Я уж и вещи собрала…
Ехать? В Умбу? Тимша радостно вскинулся: Умба не Мурманск, там все свое! Но почему так спешно? И что со светом?
– Что со светом? – повторил он вслух.
– Ничего… все в порядке… просто у меня голова… Светлана Борисовна не договорила. Донесся сдавленный стон, прошуршало сползшее по стене тело…
– Мама!
Кулак походя врезал по клавише выключателя, ослепительно – до рези в глазах вспыхнули лампы…
Светлана Борисовна лежала на боку, неловко подвернув покрытую засохшей кровью руку. Лица не узнать – вместо него багрово-синюшная маска, в уголке рта пузырится кровь…
– Врача! Что ж это… Кто?! Сволочи! Врача!!!
Бросок к телефону. Дрожащие пальцы не попадают в кнопки… Врача!!!
– Скорая! У меня мать умирает!.. Что? Избили! Она в коридоре лежит!.. Да не знаю я кто! Но узнаю. Обязательно узнаю! Что? Адрес? – с губ срывается привычное сочетание слов и цифр… Сергею привычное. – Этаж? Пятый у нас этаж. И лифт есть, черт бы вас драл! На руках затащу, если сломан! Заводи карету!
Короткие гудки иголками тычутся в ухо. Трубка с треском падает на рычаг. Окно распахнуто настежь – чтобы увидеть издалека, еще из-за поворота…
Холодный ветер колышет занавески… Не холодный – ледяной. Даже время замерзло, косо висит застывший маятник настенных часов… Холодно…
«Чего тянут? Езды-то три минуты!» Шабанов бросается в спальню, оттуда, с подушкой в руках, в прихожую подложить под голову…
«Что сделали, гады! Что сделали! Я ж им глотки рвать буду! Зубами!!!»
Он касается материнской ладони… «Холодная? Нет, мама просто замерзла! Просто замерзла! Согреть!»
Бросок к вешалке, руки цепляют теплое пальто… рывок, ажурная вешалка раскачивается на одном гвозде… Плевать. Он снова рядом с матерью – укрыть, согреть, растереть замерзшие ладони…
Из распахнутого окна – звук подъезжающего автомобиля, визгливо скрипят тормоза. Тимша перевесился через подоконник – разглядеть приехавших… Ему и в голову не пришло, что вынырнувший из-за угла милицейский «уазик» прикатил за ним. Даже облитые серым камуфляжем громилы показались дурацким совпадением.
Пронзительное треньканье дверного звонка взорвало тишину. Наверстывая упущенное, бешено застучал маятник.
– Не заперто! – крикнул Тимша, бросаясь в прихожую.
Врачи? Откуда? Почему не увидел? А, неважно – главное, они уже здесь!..
Мордатые ОМОНовцы на врачей не походили вовсе.
– На пол, говнюк! – пролаял подскочивший к нему боец.
Взгляд ОМОНовца скользнул по лежащему в прихожей телу и вновь вернулся к Тимше… наполненный лютой злобой.
– А врачи? Где врачи? – недоуменно спросил Тимша.
– Врача тебе?
Удар стопой в сгиб колена, и тут же – локтем в позвоночник. Тимша падает, задыхаясь от боли. Меж лопаток вонзается тяжелый сапог, на выкрученных за спину руках щелкают браслеты наручников. Жесткая пятерня вцепляется в волосы, до хруста в шее задирает голову.
Напротив, широко расставив ноги, стоит офицер. Гороподобный даже на фоне отнюдь не тоненьких омоновцев.
– На дозу не хватило, чмо поганое? – ревет офицер. – Решил из матери выколотить? Говори, паскуда!
– Вовремя успели, капитан, – докладывают от входа. Едва не смотался, поганец! Уже и вещички собрал!
Сапог на миг отрывается от спины, чтобы врезаться в ребра.
– Отбегался, – хмыкнул капитан.
«Что они говорят? Что говорят?! Разве можно такое с матерью?» Боль путает мысли… перед глазами плывут разноцветные круги… и, среди них – стеклянно блестящие зенки наркоманов, надменно-пустые хари «золотой молодежи», наглые раскормленные морды профессиональных попрошаек… «Да, эти могут… За деньги – что угодно…»
– Забирайте его, – командует капитан. – Сейчас «скорая» приедет, незачем людям на дерьмо смотреть.
– А ведь он сопротивлялся, капитан! – в голосе ОМОНовца звучит надежда. – Да он и сейчас сопротивляется.
Кто-то вцепляется в наручники. Безжалостный рывок заставляет подняться на колени. Тимша мычит от боли, мотнувшаяся голова врезается в чей-то живот…
– Действительно сопротивляется, – удовлетворенно замечает капитан. Тяжелый удар приносит долгожданное забытье…
* * *
Темнота… Нет, Тьма – та, что до первого Слова. Ни звука… Лишь собственное надсадное дыхание да негромкий перестук испуганного сердца. И пустота. Абсолютная. Такая, что ощущается до звона натянутыми нервами.
Единственное, что существует – это он, Тимофей Шабанов.
Тимша вздрагивает, рука поднимается к глазам. Кисть белая, словно вылеплена из алебастра. Рукав некогда клетчатой рубахи так же бел… И сама рубаха… И брюки, и ботинки… Шабанов порывисто наклоняется, ладонь пытается коснуться тверди под ногами… и не встречает сопротивления. Тимша медленно… не встает – выпрямляется. Понятия «верх» не существует. Попробуй он лечь, перевернуться – ничего не изменится. В любой момент можно шагнуть… Пустота не возражает. Черное Ничто и Белый Человек… Цвета еще не рождены. И мир тоже.
Ни испуга, ни удивления. Все воспринимается как данность. Он делает шаг. Затем еще. Не потому, что есть цель, которой стоит достичь – просто ритмичное сокращение мышц напоминает, что он еще жив.
Светлая точка вдали поначалу кажется мельтешеньем в усталых глазах, но она понемногу растет, обретает сначала размеры, затем контуры… знакомые контуры человеческого тела… Человек? Здесь, посреди Ничто?! Человек!!!
Проснулись чувства. Взрывом, радужным фейерверком, бурлящей в жилах кровью! Человек! Тимша рванулся навстречу. Ничто явственно содрогалось под ногами, корчилось, сбивало с пути. Глаза слезились – Тимша боялся моргнуть, боялся, что видение исчезнет, и он снова окажется в одиночестве…
Ему казалось, что он бежит на месте, даже вспять расстояние не желало сокращаться. Тимша взревел и наддал, чувствуя, как сердце колотится где-то у горла…
Ничто сдалось. Силуэт прыгнул навстречу, моментально оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Тимша едва сумел остановиться. Горечь разочарования наполнила рот – на Тимшу смотрел… он сам. Зеркало. Все это время, если здесь можно говорить о времени, он бежал к зеркалу!
Человек напротив поднял взгляд. Расширенные – во всю радужку – зрачки полнились безумным весельем.
– Х-ха! Предок! Ты тоже умер? Класс! Два мертвеца в одном тазу… Знаешь, есть такой детский стишок. Или там про мудрецов? Плевать.
– Серега? – неуверенно спросил Тимша.
– Серега? Что это – Серега? Вещь? Тварь? Вопящий над шнякой баклан? А-а, знаю – местный демон! – Сергей лающе расхохотался, но смех оборвался на полузвуке, а в горле клокотнуло звериное рычание.
– Не0ет! Вспомнил! Этот, как его… берсерк! Слышал про таких? А-у-у-у-у! – Сергей задрал голову, завыл по-волчьи тоскливо, безнадежно…
Про берсерков Тимша слышал – в детстве, от стариков… мало приятного. Говорили про овладевшего человеком нечистого, про нечувствительность к боли… много чего говорили.
– А мы с Венькой Леушиным шняку построили… – невпопад сказал он. – И норвегу продали.
Сергей по-птичьи склонил голову набок. В глазах на миг мелькнуло понимание… на миг.
– Венька… веник… метла. Точно, здесь пыль, всюду пыль. И паутина!
Сергей обернулся вокруг себя и протянул Тимше невесть откуда взявшуюся дворницкую метлу. Алебастрово-белую метлу.
– Во! На! Мети. Отсюда и до бесконечности!
Сергей широким взмахом обвел несуществующий горизонт. Тимша метлы не взял.
– На нас бандюки «наехали»… я прогнал, так они домой пришли и Светлану Борисовну избили…
Сергей замер, взор прояснился чтобы тут же наполниться бешеной мутью.
– Что? Повтори, что ты сказал?!
– Я «скорую» вызвал, а приехал ОМОН… – виновато произнес Тимша.
Сергей взревел, жутко блеснули мгновенно выросшие клыки. Сверкающий зеркальной броней кулак ударил в Тимшину грудь… и, вязко чавкнув, прошел насквозь. Безболезненно, как во сне. Сергей дергается, пытается вырвать отчего-то застрявшую руку… Воздух кипит в серегиных легких. Тимша болезненно морщится горячее дыхание обжигает лицо…
– Харю кривишь? – скалится Сергей. – Не нравится? Там, в двадцатом веке, лучше? А хочешь увидеть реальную жизнь? Пойдем, покажу!
На этот раз рука легко выскальзывает из тимшиной груди – чтобы острыми клещами стиснуть запястье. Жесткий – до боли в плече, – рывок, Тимша падает… падает… нет, летит! Встречный ветер полощет отросшие волосы, вышибает слезы…
И снова впереди светящаяся точка… разрастается, разворачивается вширь и ввысь… остановка, как удар о стеклянную стену. Тимша долго восстанавливает дыхание.
Низкое хмурое небо, невысокие сглаженные сопки, вдоль подножий прихотливо извивается река… Черные пятна пепелищ, белизна новых срубов, жальник[24]24
Жальник – кладбище (др. русск.)
[Закрыть] весь в буграх свежих могил… Повсюду копошатся люди – кто тащит бревна, кто распускает на плахи, ставит срубы… Сожженный хутор строится заново…
Глаза упорно отворачиваются от стоящей рядом сосны. Протяни руку, и шершавая бронзовая кора скрежетнет под пальцами. Протяни… Тимша отводит взгляд, но все равно видит толстый кривой сук, перекинутую через него веревку и висящего обнаженного человека.
Петля туго стягивает скрещенные запястья, голова безжизненно свесилась на грудь, к ногам привязан тяжелый камень… Рубцы на спине – вспухшие, багровые, в потеках засохшей крови… и ожоги от раскаленных шомполов на животе.
– Нравится? – громко спрашивает Сергей. – Угадай, кто висит? Угадаешь – получишь конфетку!
В серегиной руке как по волшебству возникает огромная завернутая в красочный фантик конфета. На фантике сумрачный лес, медведь и оборванный юнец с копьем. Поперек, крупными корявыми буквами – «Мишка косолапый».
– Это я! – Сергей тычет пальцем сначала в фантик, а затем в висящее на сосне тело. – Хочешь попробовать?
Конфета превращается в дубину и больно бьет по спине. Удар заставляет сделать шаг к телу, Тимша касается холодной посиневшей на осеннем ветру кожи… Взревевший ураган швырнул вперед, заставил обнять тело, втиснуться в него, слиться с ним.
И нахлынула боль.
«Что со мной? Где я? Почему так больно?»
«Разве это боль, предок? – усмехается Сергей. Безумие напрочь исчезает из голоса. Теперь он звучит устало и цинично. – Боль начнется потом, когда стемнеет, и финны захотят поразвлечься. Гарантирую море неизведанных ощущений.»
«Я не хотел… не знал…» – слова даются с трудом, но Тимша заставляет себя говорить.
«Я тоже на дыбу не просился… – усмехается Сергей и мечтательно добавляет, – Эх, Каврая бы встретить…»
Причем здесь саамский бог, Тимша не понимает, но спрашивать не решается – боится разбудить безумие.
«Уходи, – шепчет он. – Светлана Борисовна…»
«Уходи? – Сергей ухитряется схватить Тимшу за шкирку, встряхнуть, как щенка. – Я бы ушел, да Каврай держит! Понимаешь?! Тебе мать беречь! Тебе! У нас одна кровь! Помни об этом, предок! И еще: ни один гад не должен уйти безнаказанным! Ни один!!!»
Мощный бросок вышвыривает Тимшу обратно в черное Ничто. Хмурая осень, хутор Весайнена, могильные ряды – все стягивается в точку… исчезает…
И лишь одно остается с Тимшей, вплавленное в мозг, выжженное на костях:
«Ни один гад не должен уйти безнаказанным!»
* * *
– Очнись, парень! Слышь? Очнись!
Кто-то настырно трет под носом мокрой ваткой. Тимша морщится, вяло отмахивается от надоеды…
Боль стегнула в поврежденное дыбой плечо, вгрызлась в кости. Судорожно дернулась диафрагма. Тимша закашлялся – слабо, боясь потревожить ушибленные ребра.
– Дубина ты, Потап! Только кирпичи башкой ломать способен! – говорящий явно рассержен донельзя.
– Ничо. Уже в себя приходит, – виновато прогудел смутно знакомый голос. – Крепкий мужик, не задохлик очкастый.
Уж это точно. Тимша разлепил почему-то неподъемные веки, взглянул на говорившего… Улыбка исчезла, едва успев появиться – на краю узкой армейской кровати сидел давешний капитан.
– Ага, это я… – пробормотал офицер, поняв, что узнан. На грубо высеченном гранитном лице возникла смущенно-виноватая улыбка. – Ты это… Не сердись, а? Мы ведь что? Вбегаем и видим – сидит парень, руки в крови, а на полу женщина избитая… Ну и не выдержали…
– Ч-что с мамой?
Голос царапает пересохшее горло, губы онемели, язык распух и еле ворочается. Капитан недоуменно морщит лоб, наклоняется пониже. Приходится повторить.
– Не волнуйся. Все в порядке с твоей мамой! – смущенная улыбка сменяется ободряющей. – Врачи сказали, через недельку домой выпишут.
– В больнице? В какой? – старательно выговорил Тимша.
– В городской, – капитан громко хлопнул себя по лбу, поймав озарившую мысль. – Хочешь, я тебя к ней отвезу? Фруктов по дороге купим, соку.
«Фруктов! Сам ты фрукт!» Тимша попробовал встать, но закружившаяся голова бросила обратно на постель. Пришлось закусить губу и повторить попытку. Широкая, как снеговая лопата, ладонь капитана осторожно уперлась в спину.
«То морду бьет, то помогает…»
За спиной капитана, на крашеной казенно-салатной краской стене красуется таблица проверки зрения. Под таблицей белеет заваленный бумагами стол. Хозяин стола вышел – слышно, как хлопнула дверь. Кровать стоит у зарешеченного окна. Тяжелые шторы поглощают большую часть света, отчего в помещении душно и сумрачно.
«Не камера – медкабинет… хотя решетки такие же…»
– Я свободен? – на всякий спросил Тимша.
– Ага, – с готовностью подтвердил капитан. – Леушины сказали, что ты у них был, и старушенции дворовые подтвердили. Старухи, они, хоть и в очках, знаешь какие глазастые!
«До Леушиных добрались… Вот радость-то для Петра Денисыча. Небось, теперь сына за ручку в лицей водить будет.» Капитан обернулся и убедившись, что фельдшер еще не вернулся, тихо продолжил:
– Друг твой, Венька, рассказал, как шестерки Казана на вас наехали. Ничего, мы их к ногтю прижмем. Не сомневайся!
Тимша с усилием выпрямился, в глзах вспыхнул опасный огонек.
– Я сам! – четко произнес он.
Капитан насупился, почухал в затылке.
– Вот что… – наконец произнес он. – Будем считать, что я не слышал. А ты, в другой раз, поменьше языком телепай. За самосуд срок полагается!
Тимша кивнул. Капитан подумал и добавил:
– Хочешь, к матери в больницу отвезу?
– Да пошел ты… – вяло буркнул Тимша.
– У меня машина во дворе – поедем? – завершил предыдущую мысль офицер.
Тимша хмыкнул. Капитан, сообразив, что сказал, громко заржал. Сейчас он совсем не походил на того, готового открутить башку громилу, каким его помнил Тимша – нормальный парень, здоровый правда, как лось…
– Ладно, поехали! – согласился Тимша.
– Давно пора! – обрадовался капитан. Лопата, заменявшая ему ладонь, вынырнула из-за тимшиной спины.
– Михаил.
– Потапович? – не удержался от напрашивающейся шутки Тимша.
– Не Потапыч, а Викторыч! – капитан назидательно поднял палец… и подмигнул, – зато фамилия моя Потапов.
Тимша недоуменно воззрился на руку офицера – костяшки пальцев украшали ороговевшие пятаки мозолей.
«Это ж сколько гнусных морд разбить надо, чтобы такие мозоли заработать? – подумал Шабанов. – Прогнило что-то… на Руси… Здорово прогнило.»
Всю дорогу до больницы капитан балагурил, словно извиняясь за вчерашнее. Тимша поддакивал, в нужных местах вежливо улыбался, но перед глазами стояло окровавленное лицо… матери. Матери, хоть и зовут ее Светланой. И неважно, в каком веке она пыталась спасти СЫНА… Его, Тимшу, спасти!
