Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)
Константин Мартынов
Ныне и присно
«Вы – соль земли.
Если же соль потеряет силу,
то чем сделаешь ее соленою?»
Матф. 5–13
Глава 1
– Свеи! Свеи идут![1]1
Свеи – шведы (средневековое именование)
[Закрыть]
Крик надсадно продирается сквозь пережатое испугом горло, бьется в до боли стиснутые зубы… Тщетно – наружу вырывается лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в стоящей на мысу промысловой избе, спят поморы.
Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погост[2]2
Погост – деревня (изначально при монастыре).
[Закрыть] поднимать!
Тимша вскакивает – вот она, изба, десяток шагов, не боле… сейчас, сейчас…
Что с ногами?! Ровно в киселе увяз! Ну же! Ну!!!
С реки течет густой непроглядный туман, изба тает, растворяется в сизой мгле… Растворяется. Как соль в горячей воде – темными языками плывут утерявшие извечную прочность бревна, тесовая крыша вихрится бесплотными клочьями дыма…
Что же это? Почему?! Там же люди! Ни крикнуть, ни добежать…
Господи! Помоги!
Не слышит Господь… не хочет слышать жалкую мольбу проспавшего набег юнца…
Тонкое щупальце тумана липким языком коснулось ступней, замерло на миг… и, змеей метнулось вверх. Тугие кольца обвили тело, потянулись к лицу… в ноздри плеснуло запахом болотной гнили. Тимша застыл увязшим в смоле мурашом… еще мгновение и… все?
* * *
– СВЕИ-И! – крик таки вырвался на свободу, взлетел над терским берегом, над поморскими тонями, от погоста к погосту – отчаянный, срывающийся на фальцет юношеский голос:
– СВЕИ-И!!!
* * *
– Ты че, Серега? Че орешь-то?! Глюки замучили?
В плечо, заставив пошатнуться, болюче ткнулся костлявый кулак. Туман поредел, обернувшись полупрозрачной дымкой. рядом возникла скуластая конопатая физиономия с прилипшей к губе сигаретой. Русая с рыжинкой челка сползла на круглящиеся в недоумении карие глаза.
«Венька Леушин, сокурсник… – вяло трепыхнулось узнавание. – Про какие-то глюки несет… Глюки? Изба, туман кислотный, чужие паруса над водой – глюки? И впрямь. Ха! Всего-навсего…»
Улыбка не успела коснуться губ, а облегчение уже сменилось нахлынувшей злостью.
«Да, глюки! Который раз, между прочим. Лезут и лезут… Сначала казалось – просто сны дурацкие, а теперь посередь дня сподобился. И что? К психиатру? Хрена с два!»
Сизая дымка откатывалась дальше и дальше, пряталась в переулки, ныряла в решетки водостоков… Все, нет ее. Сергей перевел дух.
Скопившаяся на автобусной остановке толпа белела пятнами лиц, дружно повернутых к источнику вопля. Широко распахнутые, алчущие зрелища глазенапы, раззявленные рты… Как клювы у голодных птенцов… Ага, сейчас прилетит птичка-мама, напихает в клювики жирных червяков, и все будут довольны…
Сергей представил жующих шевелящуюся закуску людишек… с губ сорвался нервный смешок.
– Точно, глюки, – утвердился в диагнозе Леушин. Острый взгляд пытливо уперся в лицо приятеля. – Ты че, Шабанов, на колеса подсел?
Сергей поморщился.
– Отвали! Тоже мне, нашел нарика. Не выспался, вот ерунда всякая и блазнится…
– Ага, еще скажи, бессоница замучила, – недоверчиво протянул Леушин. – А что ж Светку какую-то звал? Это которая? С менеджерского?
Вот же прилип… В рыло что ли сунуть? Хотя не стоит друг все-таки… лучше отбрехнуться.
– Не твое собачье дело! Вообще не с нашей хабзы телка. Вчера на дискотеке снял. Из дому почаще выходи, глядишь, и тебе чего обломится.
Венька, знакомый с женскими прелестями лишь по эротическим фильмам, завистливо вздохнул. Шабанов, снисходительно ухмыльнувшись, хлопнул друга по спине.
– Фигня все это! Пошли лучше пива тяпнем, а то хмыри с остановки вконец достали.
Нагретая полуденным солнцем скамейка щедро делилась теплом. Простая, надежная и очень вещественная… Такая не растворится.
После третьей бутылки пенистого «кольского» дурацкий кошмар ушел из памяти… или не ушел – просто затаился в глубине? Пусть, главное – чтоб не высовывался.
Сергей чуть напрягся. По улице прокатился утробный рокот.
– Благородная отрыжка бывает только после пива, – наставительно заметил он сосавшему «пепси» Веньке. – А от химии твоей один бздеж.
Леушин фыркнул, обрызгав шедшего мимо очкастого типуса. Типус хотел возмутиться… но вспомнил прошедший по местному телеканалу сюжет: семнадцатилетние отморозки насмерть забили подвыпившего мужика. Бейсбольными битами.
У сидящих на скамейке бит вроде бы не заметно… однако облик – растоптанные кроссовки, линялые джинсы, мятые рубахи и наглые физиономии… нет, от таких нужно держаться подальше!
Желание возмущаться угасло, не успев разгореться в полную силу. Типус выцвел, как старая фотография, съежился и торопливо шмыгнул прочь.
– Глиста! – лениво бросил ему вслед Шабанов.
Типус сделал вид, что не расслышал.
– Во, кстати! – возбужденно поделился ассоциацией Венька. – Давай по треску съездим! Пацаны говорили, на Мишуках по килограмму хвосты ловятся!
– Почему «кстати»? – все так же лениво поинтересовался Сергей – маятник качнулся, на смену кошмару пришло близкое к нирване состояние.
– Ну как же! – затараторил Венька, – глисты – черви наживка – рыбалка – треска!
– Морского червя надо…
Шабанов зевнул.
– На отливе копнем! – Венька похоже завелся всерьез.
– Ты и копнешь, – подытожил Сергей. – Я лодку клеить буду – носовой баллон травит…
Остатки пива теплой волной плеснули в рот. Сергей поднялся.
– Ну, давай, вечером жду!
Ладони столкнулись в ритуальном хлопке. Расставание не затянулось.
– Часам к семи буду! – крикнул вслед Венька.
Сергей не оборачиваясь кивнул.
От дома Шабанова отделяли три квартала – можно и на автобусе проехаться, – он же пошел пешком.
«Пачка сигарет как-никак», – заметила не ко времени проснувшаяся скаредность.
Что проснулась она не ко времени, стало ясно, едва Шабанов свернул за угол: дорогу преградили трое подвыпивших верзил.
«Попал! Это ж Воробей с шестерками!» Желудок, предчувствуя неприятности, моментально заныл. Сергей окинул взглядом противников…
Растянутые свитера мешковато болтаются, широченные штаны-«трубы» щеголяют накладными карманами, на башке Воробья красуется надетая задом наперед бейсболка… то ли «хип-хоп», то ли «гоп-стоп»… Впрочем, Сергей хорошо знал, где истина.
– Гля, что это за рыло на нашей улице? – делано удивился Воробей. – Здесь, паря, за проход платить надо.
Шабанов стрельнул глазами по сторонам – никого из знакомых. Прохожие, естественно, старательно отворачиваются… Уроды!
– Откуда у бабушки денежки? – попробовал отшутиться он. – Бывает, – участливо покивал главарь. В следующий миг короткий, без замаха, удар сбил Шабанова с ног.
– За что? – непроизвольно воскликнул Сергей.
Прозвучало жалко и глупо.
Один из прихлебателей наклонился, пошарил по серегиным карманам. На свет появилась оставшаяся после покупки пива мелочь.
– И это все? Не соврал, значит…
Воробей презрительно цвиркнул сквозь зубы. Плевок жирно шмякнулся рядом с Сергеем.
– Вали, чмо! Пруха тебе – по жаре кулаками размахивать лень.
Сергей поднялся – неторопливо, пытаясь сохранить остатки достоинства.
– М-мухой!
Вслед затопотали, заулюлюкали. Сергей не побежал. И к спасительно распахнувшему двери автобусу дошел почти без спешки.
Автобус, же как нарочно, стоял и стоял – ждал ковылявшую вдоль поребрика бабку… Наконец со змеиным шипом закрылась дверь, колеса сделали первый оборот… и Сергей позволил себе выпустить запертый в горящих легких воздух.
– А что я мог? – бурчал он под нос часом позже. Смоченная бензином тряпочка яростно терла по оранжевой резине лодочного борта. – Пасть смертью храбрых за три рубля и право топать где хочу? Да пошло оно, это право…
Мысли текли насквозь верные, жаль облегчения не приносили никакого. Казалось, не борт обезжиривает, а с себя налипшее дерьмо счищает, плевок давешний.
* * *
Заплата легла, словно присосалась. Теперь надо ждать, пока схватится… а пока сверху тальком посыпать…
– Ну, кажись все…
Ладони шлепнули друг о друга, по комнате расплылось белое облачко. Сергей встал, затекшие колени отозвались болью.
– Старость не радость, – философски заметил семнадцатилетний Шабанов. – К перемене погоды, что ли?
Ноги машинально поднесли к окну.
За окном, наслаждаясь коротким северным летом, раскинулся Мурманск. Солнце медленно опускалось к вершинам сопок, размышляя стоит ли прятаться на жалкие четверть часа или, на радость северянам, протанцевать еще один тур.
Шабанов присел на обычный для «сталинки» широкий подоконник. Через двор, «срезая угол», торопилась на дискотеку разношерстная публика.
«На толпу поглазеть, пока Веньки нет? – проплыла ленивая мысль. – Все какое-то развлечение…»
Влюбленных он игнорировал – скукота! – все их взгляды, жесты, улыбки и слюнявые благоглупости давно описаны, задокументированы и засижены мухами. И вряд ли вон тот лопоухий красавчик сумеет родить что-то новое… как бы ни мечтала крашеная в рыже-фиолетовые цвета подружка.
Гораздо занимательнее смотреть на прочих: вот пара девиц на излете юности. Судя по усталым и равнодушным лицам ветераны дискотек. Наверняка еще те времена помнят, когда аналогичные мероприятия «вечерами отдыха» назывались. Им бы дома сидеть, над сериалами рыдать… так нет – привычно бредут туда, где лет двадцать назад кто-то ласковый помог расстаться с девственностью…
За ветераншами стайка тонконогих соплюшек каблучками цокочет… Аж пыль над асфальтом. С такой познакомишься, и на срок залетишь – за растление. И никому не интересно, что соплюшки сами кого угодно трахаться научат… Кстати, та, с краю, ничего – фигуристая… Тьфу, леший!
Сергей прянул от окна… и от греха подальше. Полез в кладовку за рюкзаком.
«Жратвы бы прикупить, да денег нет… а-а, обойдемся.» Робко тренькнул дверной звонок. Даже не тренькнул, а так, вспикнул на долю секунды и снова умолк. Сергей вышел в коридор, ожидая услышать топотню и радостный визг убегающих шпанят, но из-за двери донесся венькин голос:
– Серега! Это я!
– Че, кнопку ладом нажать сил нет? Все на червей извел? – уколол Шабанов. – Нам еще через залив грести.
Дверь раздраженно скрипнула и впустила примелькавшегося не меньше хозяев гостя.
– Причем здесь силы? – отмахнулся Венька, гордо показывая поллитровую банку с плоскими сизо-оранжевыми червями. – Мамашу твою разбудить боялся.
– Нет ее, всю неделю в третью смену работает. Щас, рюкзак увяжу и двинем. Весла бери.
Длинный – сантиметров пятнадцать – червь-нереида, цепляясь щетинками за микроскопические неровности стекла, поднялся над банкой, кривые иголочки челюстей грозно выдвинулись.
– Ку-уда полез? – укорил Венька, вскидывая на плечо самодельные весла. Обкусанный с черной каемкой ноготь щелкнул червяка по голове. Нереида испуганно свалилась обратно, зарылась в обрывки морской капусты.
– Уходим, – сообщил Шабанов, вскидывая рюкзак на плечо.
– Давно пора, – легко согласился Леушин.
* * *
Ночное солнце катится по макушкам сопок, с севера дует чуть заметный ветерок, мелкая волна тихо шлепает о борт стоявшей на якоре надувнушки… Рыба не клюет: разве это клев дюжина тресочек за час? И ни одна до трехсот грамм не дотягивает!
– По кой леший лодку брали? Такое и с пирса ловится, – проворчал Сергей. Без души проворчал – лишь бы Венька осознал вину и назад один греб, без серегиной помощи. – Я покемарю чутка… разбудишь, если рыба пойдет.
Леушин кивнул и поддернул намотанную на палец леску. На другом конце призывно вильнула блесна с обвившим тройник червяком. Сергей подправил рюкзак, откинулся, привалившись затылком к круто задранному носовому баллону.
Тишина… Воздух чистый… Волна в борт плещет…
Если глаз не открывать, легко представить, что никакого города поблизости и нет вовсе… Не построили еще… ни одного дома на двадцать верст берега, от самой Колы…
– Эй, Тимша! Неча в шняке[3]3
Шняка – промысловая беспалубная «шитая» лодка с высоким прямым парусом. Ш. делались от 5 до 12 м длиной.
[Закрыть] дрыхнуть! Самого замест наживки подвешу!
Сергей вскинулся раньше, чем удивился странному обращению – тело опередило разум. Высокие кожаные бахилы плюхнули по скопившейся на дне шняки луже. Пологая морская волна ударила в дощатый борт, окатив лицо солеными брызгами. Низкое затянутое тучами небо, готово пролиться нудным моросящим дождем…
Сергей зажмурился, ошалело помотал головой – почудится же такое!
– Шабанов! Тебе повторить или пинка отвесить? – грозно раздалось над ухом. – Крючья кто наживлять будет?
И снова тело оказалось проворней разума – он подскочил к ярусу, руки сами выхватили из наполненной мойвой бочки серебристую рыбку, ловко насадили на готовый скользнуть за борт крюк. На место ушедшего в воду крюка подоспел другой. И еще один. И еще.
– То-то, – удовлетворенно прогудели сбоку.
Сергей на миг скосил взгляд – здоровенный мужик в долгополой парусиновой куртке с капюшоном и таких же, как у Сереги, бахилах, сноровисто вязал к шнуру яруса поводки-форшни. Изрядно тронутая сединой борода сердито топорщилась, из-под кустистых бровей недобро поблескивали колючие глаза.
– Ты не на меня, на крючья зырь! – рыкнул мужик. Сергей вздрогнул.
Что ж это? Опять кошмар?! Где Кольский залив? Где конопатый Венька? Почему все вокруг знакомо и привычно – и скалы Мотки на юге, и сердитый Данила Суржин – хозяин шняки, и мерно скрипящие уключинами братья Федосеевы? А кто я сам? Сергей или этот, как его… Тимша? Тимофей Шабанов!
Шабанов?! Предок что ли? Упоминание фамилии прочистило разум не хуже ядреной горчицы. Сквозь угрюмые моткинские скалы прозрачной тенью проявился растянувшийся вдоль залива Мурманск. Сергей невольно посунулся навстречу… и заорал от пронзившей ладонь боли.
– Табань! – в тот же миг взревел над ухом суржинский бас, в борт, отрубив поводок впившегося в ладонь крючка, врезался бритвенно отточенный тесак.
Взбурлила под ударившими в противоход веслами вода, шняка остановилась. Видение Мурманска заколебалось и растаяло. Остались море, засевший в ладони крючок… и разъяренный Суржин.
– Ты что творишь, растяпа?! – громыхал хозяин шняки, медведем нависнув над побелевшим от испуга и боли Шабановым. – Без руки остаться захотел? Что я Агафье скажу? Твой сынок, Шабаниха, сам себя на тресковый корм пустил? Клади ладонь на борт! Клади, говорю!
Шабанов не слушал – нянчил прижатую к груди ладонь.
– Эй, Иван, Тихон! Ну-тко подсобите!
Плечи Шабанова стиснули железные объятья одного из Федосеевых. Второй легко, не замечая сопротивления, прижал к планширю серегину ладонь. Скрипнул, рассадив кожу зажатый в кулаке Суржина тесак – Сергей взвизгнул. Оглушительно – кружившие над шнякой чайки всполошено метнулись прочь… обманчиво-неуклюжие пальцы Суржина даже не дрогнули. Одно уверенное движение, повторный серегин взвизг, и крючок отпустил добычу.
Хлынула кровь. Суржин скривился, выпростал из портов подол рубахи. Взмах тесака отхватил широкую полосу.
– На, перетяни руку-то, – буркнул помор, подавая расшитую цветным узорочьем ткань.
– Почто рубаху спортил? – глупо спросил Шабанов.
– Старая была, – отмахнулся хозяин шняки… на хмурой физиономии на миг мелькнула усмешка. – Ничо, буду в Умбе – с твоей матери новую стребую… али взамен побеседовать напрошусь.
Федосеевы заржали – поморская молодежь вместо принятых в Московии гулянок предпочитала встречаться в теплых домах летом-то все на промысле, а северные зимы к гулянкам не располагают. Конечно, «беседовали» под присмотром зорко бдящих за соблюдением приличий бабок… но… Ох уж это «но»!
Сергей… нет, на сей раз Тимша, покраснел, набычившись глянул на Суржина…
«Может и стоило бы…» – неожиданно мелькнуло в голове. – «Мать-от пятый год в бобылках – с тех пор, как отец с Груманта не вернулся… а Суржин хозяин справный…»
– Беседник нашелся! – на всякий случай буркнул Тимша, перевязывая распоротую ладонь.
Суржин хмыкнул еще раз и посерьезнел.
– Все! Хватит лясы точить – у нас еще половина тюков на борту. Пшел вон, растяпа! Иван! Цепляй наживку, Тихон с веслами и один справится.
Еще бы не справился – косая сажень в плечах! – Шабанов ревниво покосился на свои и шмыгнул носом – из Тихона троих таких выкроить…
Иван молча пересел, широкая ладонь черпнула забортной воды, плеснула на планширь… Порозовевшая вода стекла в шняку, за борт не пролилось ни капли. Сергей недоуменно пожал плечами – ритуал наверное…
Снова разматывается тюк… Ярус – тридцать тюков, один тюк – четыреста шагов… Даже если половина снаряжена, все равно надолго затянет… рука еще ноет, хоть волком вой! И горит, ровно в костер сунул!
Примостившийся в сторонке – чтобы не мешаться, – Шабанов украдкой покосился на Суржина… ладонь тишком нырнула за борт… Попавшая в рану соленая вода защипала так, что на глаза навернулись слезы – Сергей закусил губу, чтобы не вскрикнуть… затем холод приглушил боль, принеся долгожданное облегчение.
«Нельзя так», – шевельнулось в глубине сознания. «Акулы кровь учуют!»
Сергей мгновенно выдернул руку из воды, сунул за пазуху. «Какие акулы? Сроду, кроме сельдевок, ничего в Баренцухе не водилось», – успокоил он себя, но от борта отсел.
«Кто я? Где? Когда? – вопросы перли скопом, сталкивались, пихали друг друга. – Кто такой Тимофей Шабанов? Почему в голову лезет?» Ответов не находилось…
«…и леший с ответами. Не до них.» Руку дергает болью, ровно жилы бес теребит. Шабанов кривится, нетерпеливо смотрит на оставшиеся тюки. «Еще два. Скорей бы уж к берегу… там изба натоплена, зуйки[4]4
Зуек – поморский юнга.
[Закрыть] каши наварили…»
Мысли путались, Шабанов не различал, где кончаются тимшины и начинаются сергеевы. Ни в бред, ни в кошмар не верилось – в кошмаре от боли слезы на глаза не наворачиваются. Впрочем, от Тимши разве что воспоминаний чуть-чуть, да говор старинный… Сергей он. Сергей!
Рядом со шнякой, распоров волну косым плавником, пронеслась серо-стальная торпеда. Хрустнуло, разлетаясь на щепки попавшее в акулью пасть весло. Вывернувшийся из рук валек ударил Тихона в грудь, бросил на дно шняки. К небу нелепо взметнулись обутые в бахилы ноги.
– Акулы! – охнул Иван, отпрянув от борта. В руку Суржина сам собой прыгнул тесак. Глаза напряженно буровили водную глубь.
– Коли на борт выметнется, – хрипло приказал он, – к другому кидайтесь – откренивать. Опружит шняку – никому не жить!
– Знаем, – буркнул Тихон.
«Опружит? – не сразу понял Сергей. – А-а, перевернет! Это да… Тогда уж точно – на корм…» В душе, холодным склизким червяком, зашевелился страх. Что теперь? Сидеть и ждать, сожрут или нет? В скользнувшую по обшивке ладонь ткнулось гладкое круглое древко.
«Это еще что? Багор?! Хар-рошая штука – багор!» Сергей сжал древко здоровой рукой и поднялся. Страх исчез, сменившись невесть откуда взявшимся азартом. «Не кошмар? Все по правде, да?! Проверим. Акулами меня пугать…»
Шабанов оперся коленом на борт. Распоротая крючком ладонь снова нырнула за борт.
– Что делаешь, олух? – взвыли за спиной… Сергей даже не обернулся.
«Ну где ты, стерва? Где?» – билось в мозгу.
Акула вынырнула из-под днища, внезапно и резко. Медвежьим капканом клацнули челюсти, и тварь скрылась из вида.
– Ку-уда?! – бешено гаркнул Сергей. Окровавленная тряпка зашлепала по воде.
Острый спинной плавник разрезал волну в полусотне метров от шняки. Акула разгонялась, на сей раз не собираясь упускать добычу.
– Опружит! Ей-богу опружит! – запричитал кто-то из Федосеевых.
У самого борта акула повернулась боком, взмыла над водой, опираясь на хвостовой плавник. Налитое хищной силой тело упруго изогнулось, готовое обрушиться на шняку… Сергей вскочил. С яростным ревом. Сейчас он расквитается! За все – за кошмары идиотские, за Воробья поганого… за хорошее, плохое и за три года вперед!
– Получай!
Кованый наконечник багра вонзился в жаберную щель.
На миг все замерло в напряженном равновесии – акула давила всей тяжестью, Сергей, уперев пятку древка в бедро, отчаянно сопротивлялся. Багор дрожал, гнулся, жалобно трещал.
Один миг. Долгий, как Вечность… Акулий оскал против человеческого, мертвящий взгляд агатовых глаз-пуговиц против яростно-голубого, опасного, как застигшая в тундре пурга…
Акула не выдержала первой. Судорожный рывок бросил ее прочь от шняки и страшного человека. Оставляя за собой багровую полосу крови она нырнула в глубину, в безопасность…
Сергей постоял еще немного и, уронив под ноги багор, опустился на банку. Дикая лють сменилась опустошенностю. «Какой там кошмар – все реально… и ничего не изменилось… та же шняка, те же поморы… дом где, я вас спрашиваю?!»
По телу пробегали волны обессиливающего озноба. В растревоженную руку хлестнуло очнувшеся болью.
– Шабановская порода, весь в отца, такой же бешеный, – уркнул Суржин, и непонятно, что преобладало в голосе – уважение или осуждение.
– На берег надо! – жалобно сказал Тихон. – Все равно на ярус не сядет ничего, или акулы рыбу обожрут…
– Эт-т верно… – вздохнул хозяин.
Оставшиеся тюки развивать не стали. Через несколько минут на волнах закачался отмечавший конец яруса буй, опустевшая шняка ходко побежала к становищу.
Суржин молчал до самого берега.
– Хороший ты парень, Тимша, – сказал он, когда под килем шняки заскрипел береговой песок. – Только не обессудь, в море я тебя больше не возьму. На тоню иди, по семгу…
Вот так? Запросто? Взял и выгнал? Позорище небывалое!
За что?! За то, что акулу прочь отогнал?
«Снова проклятый Тимша. Так и рвется наружу. Сгинь!»
Не сгинул – наоборот, отпихнул Сергея в темноту, в дальний уголок мозга. Рука моляще потянулась к Суржину, но тут же бессильно упала на колено.
– Полпромысла позади! Кто мне долю даст? Чем зимой мать кормить буду?! – горько спросил Шабанов.
– За полпромысла и получишь, – отрезал Суржин, вмиг напомнив, кто здесь хозяин. – Даже с лихвой. А в шняке моей бешеным места нету. Не хочешь конца промысла ждать – лопарей проси, пусть в Колу отвезут, а там, глядишь, и оказия в Умбу сыщется.
Конец разговору. Покрученнику[5]5
Покрученник – нанявшийся на артельный промысел помор.
[Закрыть] с хозяином не поспоришь. Как жить-то теперь? Как людям в глаза смотреть?! В горле задавлено клокотнуло рыдание. Шабанов, не помня себя, побрел к берегу, грудь легла на обнажившийся по отливу валун, в мокрое от слез лицо плеснуло волной…
«Пусть плещет – подумают, что не слезы по щекам, а вода морская… одну соль от другой не отличить…
* * *
Волны накатывали, одна за одной, сбивая дыхание, вынуждая недовольно морщиться… Тимша отступил, жалобно всхлипнув напоследок. Осталась пустота.
«Надо бы встать, сколько валяться можно…»
– Серега! Слышь, Серега? Да что с тобой сегодня? Кончай дурить, а? – писклявый голосок настырничает, комаром над ухом зудит…
Шабанов неохотно разлепил веки… небо… чистое, ни облачка… мишуковская сопка с бело-ягельной проплешиной на вершине… залив… Солнце на востоке – дело к утру идет…
Сергей медленно повернул голову. Взгляд уткнулся в сидящего на толстом оранжевом борту надувнушки Веньку. Сокурсник напоминал потерявшегося щенка. Даже поскуливал с перепугу. Зажатый в кулаке черпак мелко дрожал, тяжелые капли срывались с брезентового донышка, падали на на обтянутые старенькими штанами колени… Венька не замечал.
– Серега! – почему-то шепотом позвал он. – Ты как? Я уж и по щекам бил, и воду лил, а ты…
Венька порывисто вздохнул. Шабанов улыбнулся.
«Дома! Никаких промыслов, никаких шняк… и никаких акул!!!» Сергей потер глаза – как бы со сна – на деле избавляясь от предательски выступивших слез.
Веньке рассказать? Не-е, такое рассказывать – прямая дорога в «дурку»… мозги лечить.
– Что «как»? Выспался я, – сообщил Шабанов, нарочито зевнув. – Ты-то чего делал? Где обещанные килограммовые?
Леушин сник – вопрос явно застал врасплох.
– Нету килограммовых… – промямлил он, – зато средненьких полрюкзака… И камбалюшек полтора десятка…
– Камбала, это хорошо, – с знанием дела согласился Шабанов. – Особенно, если в растительном масле сварить. Во рту тает!
Сергей предвкушающе облизнулся. Даже хотел блаженно зажмуриться, но передумал – не дай бог, снова в кошмар попадешь. Тело пробило ознобной волной – как жить? Хоть совсем не спи!
– С тобой точно все в порядке? – Венька никак не мог успокоиться.
– Да чего ты пристал?! – в сердцах огрызнулся Шабанов. – Что не так?
Обычно непробиваемый Леушин не выдержал.
– Все хорошо, да? – спросил он севшим от обиды голосом. Наполненный водой черпак полетел под ноги. – Почему ж тебя добудиться нельзя? Почему кричал, словно убивают? Кошмар, скажешь, да? И это из кошмаров?
Венька ткнул пальцем в серегину ладонь. Шабанов опустил взгляд – поперек ладони протянулась багровая полоса недавно зажившего шрама… Нет, даже не зажившего, а не сумевшего полностью проявиться. Не шрам – отпечаток, память тела.
Что на этот раз врать? Подсказал бы кто…
– Это не со мной – с тобой что-то! – ядовито бросил Шабанов. – Я ж еще зимой поранился! За полгода ни повязок, ни шрама увидеть не сумел? Тебе очки не купить?
От злости Венькино лицо аж красными пятнами покрылось.
– Себе купи! Неча из меня психа делать! И вообще… Якорь доставай, домой пора! Нарыбачились!
Шабанов угрюмо развернулся, потащил привязанный к носовому коушу шнур. Приспособленный вместо якоря здоровенный подшипник неохотно оторвался от илистого дна, чтобы в конце пути перевалиться через возмущенно скрипнувший борт.
– Уйди, – буркнул Шабанов сунувшемуся к веслам Леушину. – Сам догребу.
Радость от возвращения исчезла, как и не было. Рыбалка не удалась.
* * *
– По треску ходил? – голос вернувшейся с работы матери донесся, едва Сергей переступил порог квартиры.
– Ага, – отозвался он. – Котлет захотелось.
Шлепая босыми ногами, Светлана Борисовна вышла в коридор. Цветастый халат свободно болтался на худощавую фигуре, голову сплошь покрывали ряды бигудей, только за левым ухом непокорно выбивалась темно-русая прядь.
– Давай рыбу почищу, – сказала Светлана Борисовна, забирая у Сергея испачканный рыбьей слизью рюкзак. – Котлеты вечером будут, сейчас щами обойдешся. Раздевайся и руки мой.
Все как всегда. Привычно, уютно, безопасно. Сергей ощутил, как начинает отмякать стянувшийся в груди узел.
С пронизанной лучами утреннего солнца кухни, недавние события казались дурацким сном. По крайней мере, хотелось в это верить… Просто сон.
Непонятное снилось и раньше… Шабанов прикинул – с тех пор, как взрослеть начал… но чтобы наяву? Два раза за сутки!.. Забыть. Наплевать и забыть.
Шабанов мельком покосился на ладонь – шрам побледнел и уже не бугрился. Если так дальше пойдет, к вечеру от него следа не останется. И хорошо. И здорово!
Стоило покончить с едой, как по телу свинцом разлилась усталость. Ноги еле донесли до спальни.
Неприбранная со вчерашнего дня кровать призывно откинула уголок верблюжьего одеяла.
– Я тоже рад тебя видеть… – сообщил ей Шабанов.
* * *
– Сережа! Вставай! Жизнь проспишь! – настырничает материнский голос.
– У-гу-м-м…
Просыпаться не хочется, да и голова приросла к подушке чугунным шаром…
– Проснулся? Я ухожу. Захочешь есть – котлеты на столе. Сергей нашел силы сесть и недоуменно воззриться на мать. – Уходишь? На работу? Сколько время-то?
– Шестой час вечера. Мне еще к Вере Федоровне надо…
Ответом – понимающий кивок: потрепаться с подругой святое дело! Не все ж в телевизор пялиться.
Ноги поелозили по полу, нашаривая затаившиеся тапки… Уже из ванной Сергей услышал, как хлопнула, выпуская мать, входная дверь.
Через полчаса изрядно опустевшая миска с котлетами переместилась в холодильник, а в желудке поселилась приятная сытость.
– Адын, савсэм адын! – с фальшимым грузинским акцентом пропел Щабанов.
«Хочешь пиво с Венькой пей, хочешь телку приводи…» лениво проплыла благодушная мысль.
Рука привычно потянулась к телефону – звякнуть Леушину… но тут на ум пришла утренняя размолвка.
«Значит, разговоры под пиво откладываются…» Досада на Венькину настырность осталась в прошлом, однако звонить первому… Лучше уж дискотека и телки.
* * *
Зал наполняет духота. Запахи выпивки и распаренных тел тяжелыми волнами перекатываются от стены к стене. Полумрак рассекают цветные лучи прожекторов, по ушам бьют невнятные вопли ди-джея…
Сергей фланировал по залу, наметанным взглядом вычленяя из толпы пригодных к эксплуатации козочек. В руке, нежно алела купленная за полтинник роза.
«Ничего блондиночка… грудастенькая… платьишко розового атласа с глубоким вырезом, туфельки изячные… словно на выпускной бал нарядилась. Очкарика, что возле нее увивается, и отшить нетрудно – видно же, как девица поверх него зал разглядывает… ищуще. Или вон та черненькая, в стиле «вамп» размалеванная? Нет, такая или подарков дорогих захочет, или болезнью нехорошей наградит… Ладно, что там дальше? Дальше профессионалки. По мордам видно скучающе-ждущим. И что за удовольствие с ними спать? Как вместо рыбалки в магазин зайти – рыба та же, а вкуса никакого. Выдохлась. Придется все-таки к блондиночке…»
Пока он бродил по залу, блондинка успела обзавестись «чупа-чупсиной» и теперь перекатывала во рту, как… нет, не надо прикалываться – желание знакомиться пропадет… А ухажера очкастенького плечиком-плечиком – чтоб на дороге не болтался, урод!
– Вы позволите составить компанию?
Блондинка, вихляясь не в такт музыке, прищурилась, ленивый взгляд пробежал по Сереге от макушки до пят…
«Прикидывает, согласиться или послать подальше… Ничего, именно для таких моментов розочки и покупаются.»
– Это вам!
Блондинка разулыбалась, глупо захлопали густо накрашенные ресницы.
Обращаться «на вы» и дарить цветы способен далеко не каждый – фантазии не хватает! Очкарик кашлянул, напоминая о своем существовании. Теперь хоть укашляйся. Поздно, голубчик. Поезд ушел, а ты и не заметил!
Сергей прикинул возможные варианты: «в драку не полезет – хиловат… и кодлу не соберет – не знает он тут никого, по роже видно… Эй, очкарик, скажи подружке «адью»!»
– Один танец, – предупредила блондинка, мельком глянув на очкастого.
«Конечно один, о чем речь? Дли-инный такой – до самой постели. Сомневаешься? Зря…»
Очкастый, словно услышав серегину мысль, ожег соперника яростным взглядом и устремился к выходу.
«Небось, от ревности изнывает. Дурошлеп. Радоваться надо – лучше раньше, чем позже: не придется к венам ржавым лезвием примеряться, ошметками разбитого сердца харкать.»
Танцевали до упаду, время от времени перебираясь в бар, чтобы охладиться некрепким коктейлем. Говорили мало. Короткие фразы перемежались долгим молчанием. Вопрос-ответ-пауза… Как тебя зовут? – Наташа… А тебя? – Сергей… Никакой настойчивости, никакой явной инициативы – пусть ей кажется, что она контролирует события.
Раза два девица исчезала в дамской комнате, давая Сереге время отдышаться и привести в порядок мысли. Как ни убеждай себя в обратном, но каждая встреченная герла в какой-то момент начинала казаться той единственной, что искал всю жизнь, что теперь-то уж навсегда… даже если этого «навсегда» оставалось день… или час…
– Эй, мужик! Че лоб морщишь? Здесь отдыхать надо!
Сергей оглянулся – в полушаге за спиной подпирал стенку невзрачный субьект с воровато бегающими глазками. По губам субьекта гуляла похабненькая ухмылка.
– Хочешь по полной оттянуться? – фамильярно подмигнул субьект. – У меня есть кое-что… тебе понравится!
