Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
У вершины сильно пахло горелым – как от залитого бдительным пожарником костра. Швед рычал, заставлял ускорять бег.
Мятущийся свет факелов выхватил из тьмы завалы обугленных бревен и сиротливо торчащие к небу печные трубы – свидетельство недавних событий… крайне печальных для здешних обитателей.
Вспомнился обугленный причал Каяниборга, неистовый вопль Весайнена… и стремительный росчерк меча, раскроивший принесшего злую весть.
«Ритуалы у них что ли такие? Пепелище вражеской кровушкой окропить – что новые дома лучше стояли? Кажись, я отбегался…»
Вздернув над головой факел, Кафти, похожий на ищущего след пса, повернулся кругом, зашагал к пожарищу… короткими вспышками взблескивают нашитые на кольчугу бляшки… швед замер – видно, нашел что-то… или кого-то?
Донесся злобный рык. Двое финнов, забыв о Сереге, ринулись на помощь, остальные, зажав в кулаках puukko, подступили ближе.
Пламя факелов мелькало среди балок, гротескно-изломанные тени прятали силуэты ушедших. Сергей превратился в слух.
Треск досок под сапогами… грохот упавшей балки, ржавый визг выдираемых гвоздей… Кто-то испуганно ахнул, запричитал… и тут же – озверелый рык шведа…
«Трупец нашли. Значит, сейчас меня резать будут – в отместку. Испугаться бы… а не страшно – отбоялся свое…»
Вопреки утверждению зубы выбили короткую частую дробь. Кафти появился через пару минут. С прижатым к груди обугленным телом. Глаза шведа горели мрачным багровым огнем. «Факел отражается. Просто факел!» – нервно хмыкнул Сергей. – «И никакой чертовщины!»
Швед молча положил труп на придорожную траву. Огонь стянул сухожилия, заставив тело скорчиться. Мягкие ткани обгорели так, что Сергей не мог понять, кто перед ним – мужчина или женщина.
– Thu! – ткнул пальцем Кафти в самого здорового финна. – Thu blifuer här oc graver iordhahull! Oc leta gardherin flere folk skulu vara här! /Ты! Останешься здесь, выроешь могилу! И обыщи хутор – должны быть еще люди! (древнешведск.)/
Лютый взгляд уперся в Шабанова, Сергей вздрогнул и поспешно скорчил постную рожу – де, он сожалеет и печалится… Еще как печалится! О том, что не довелось факел поднести. А пожрите-ка дерьма, коим других кормите!
Швед в серегино сочувствие не поверил.
– Нрафится тепе? Нрафится! Нато тепе руки рупить – монаху руки не нато, он ясыком молится!
Кафти сгреб серегин ворот и, оторвав парня от земли, заглянул в глаза. В свете факела видно, как пульсируют зрачки шведа, то сужаясь в крохотные точки, то разливаясь во всю радужку.
– Сачем тепе рука? – прошипел он, бросая Серегу наземь. Сапог раздавил плечо, обтянутые боевыми перчатками ладони заломили руку.
– Не нато тепе рука! Всем русским не нато рука! Ничеко не нато русским – умирать нато!
Скрежетнул, вылетая из ножен меч. Сергей до крови прикусил губу, зажмурился… «Не сломаться бы, не начать жизнь вымаливать! То-то Кавпею радости…»
Пауза тянется и тянется… нестерпимо. До боли в прикушенной губе, до рези в крепко зажмуренных глазах… Чувства обострились до запределья.
«Чего тянет? Ждет, падла, когда желтая водичка потечет? Точно. Даже принюхивается.»
– Путешь умирать метленно! – люто прошипел Кафти.
Лезвие мягко, словно ласкаясь, коснулось ребер… горячая струйка затекла под живот, растеклась лужицей…
«Ничего, это из ранки… той струи, что свей ждет, не будет… но… хочется! Мало не полреки выпил, пока купался! Во ситуация!»
Сергей, неожиданно для себя, хихикнул. Потом еще раз…
Разум пожал плечами и отступил.
* * *
С хрустом выломилась из плечевого сустава рука… Сергей продолжал хохотать.
– Отпусти, дядечка! – выдавил он меж взрывами смеха. – Пусти, говорю, а то уписаюсь!
– Ч-что?! – взревел швед, клинок дрогнул, углубив рану. Горячая струйка превратилась в ручеек.
Сергей вывернулся лицом к шведу, рука изогнулась под немыслимым углом.
– Тогда режь скорей! – хохоча посоветовал Шабанов. Тянешь кота за хвост!
– Кота? Какой кота? Нет стесь кота! – швед очумело заозирался.
«Что говорит! Сам резать просит! – мысли Кафти скакали очумелыми зайцами. – И хохочет. Рука почти оторвана, а он хохочет… Берсерк. Настоящий берсерк! Одержимый богами. Как старики рассказывали. Нет, надо юнца к Юхо вести – пусть Весайнен сам его судьбу решает! Пастор-пастором, а старые боги еще не умерли. Зачем ссориться с богами? Пусть Юхо…»
Клинок неуверенно вернулся в ножны. Серегу вздернули на ноги.
– Итти кусты, monker. Пыстро!
«Отпустил? – предложение Кафти брошенным камнем всколыхнуло трясину безумия. На затянутой ряской поверхности появилось небольшое оконце. – Ни хрена себе! Или костлявая в другом месте занята?»
Сергей представил – Смерть озабоченно стучит пальцем по часам, подносит к уху (кстати, а где уши у черепа?), и затем, глядя на Кафти, виновато разводит руками… Смешно, до колик смешно!
Он поднялся на ноги. Рука болталась кое-как пришитой тряпкой. В спину пялились наконечники арбалетных болтов. Подрагивая. Один из бондов чуть слышно шептал «Pater Noster».
Все еще хихикая, Шабанов сошел на обочину.
* * *
Три хутора вдоль широкой торной дороги. Три пепелища. Кафти не останавливается – лишь злобно рычит и заставляет бежать еще быстрее. Адски болит рука – плечо вправил кто-то из финской команды – Сергей даже не заметил. Хорошо вправил – болит, но действует.
«То гребля, то бег… нашли спортсмена.» Шабанов оглядывается, с удивлением различает блестящие от росы придорожные кусты, макушки далеких деревьев… Чернота беззвездного неба постепенно сменяется серостью. Близится утро.
«Знать бы… где наши… Заборщиков, лопари… братья Протасовы… авось ушли…»
Небо превратилось из темно-в светло-серое, высохла согретая разгоряченным телом одежда… Надсадно хрипят легкие, под ребром плещется расплавленный свинец, к ногам какая-то сволочь привязала чугунные ядра… Выбор невелик бежать, либо сдохнуть…
«Ничо, поживем пока…»
Впереди Кафти – в кольчуге, шлеме, с тяжеленным мечом на поясе – прет атакующим кабаном, орет угрожающе – торопит. Ему что – на веслах не сидел, по гатям с лямкой через плечо не тащился…
В спину тяжело дышат финны. От напускной флегматичности и следа не осталось – то и дело зло шипят, затем следует удар арбалетным прикладом по почкам. Небось, родня в хуторах спаленных жила… Хорошо бы, чтоб близкая.
Очередной холм подставил под ноги лысую покатую вершину, по лежащей у подножья болотистой низине вьется лента реки. Дальний берег разглядеть невозможно – над водой плывут седые космы тумана, у ближнего свежими затесами белеет столб с уходящим в туман канатом – паромная переправа.
– Hwar fore opp? – вызверился Кафти на растерянно замерших финнов. – Styggith aff ryzar? Inga ryzar – Juho hafuer varit här fyrmer os! /Что встали? Русских испугались? Нет русских – Юхо вперед нас успел! (древнешведск.)/
Перевод не нужен – достаточно увидеть настороженнотрусливые позы финнов. Самострелы нервно дергаются при каждым шорохе.
«Дергайся, чухня, дергайся. Око за око, зуб за зуб.» Со холма ссыпались, будто позади земля горела. Кафти
молча ухватил одного из финнов, швырнул к переправе. Тот скинул одежду, перебирая руками трос, полез в стылую воду.
Долгое время ничего не происходило, затем в тумане появился смутно чернеющий силуэт, превратился в неказистый, сколоченный из покрытых угольной коростой бревен плот…
– Vesala! – хрипло выдохнул Кафти. Глаза шведа уперлись в голого плотогона. – Hafuer thu sett them liffuande? Är Vesainen thär? /Ты видел живых? Весайнен там? (древнешведск.)/
Финн, пряча глаза, кивнул.
– Thet skalt thu sea thik siälfer, herra. – пробормотал он. /Лучше посмотри сам, господин,(древнешведск.)/
– Тафай, монах! На лотка! – развернувшись рыкнул Кафти. Ждать вразумляющего удара прикладом? Глупо…
Огромная – для многих чад и домочадцев – усадьба, сауна, хлев, овчарня, птичник, амбары, овины, дровяники, сеновалы, по-крепостному высокий надежный забор из врытых в землю бревен… Богатый хутор… был.
Развалины кое-где еще курились слабыми сизыми дымками. Так и не снявшие кольчуг люди Весайнена потерянно бродили вокруг, вяло рылись в обломках. На свет появлялись то вилы без черена, то гнутый в сизых разводах меч, то чудом уцелевший горшок… Ветер вздымал облачка пепла, оседавшего на вымазанных сажей кольчугах, на одежде, на усталых осунувшихся лицах… Воздух пропах горелой плотью – скотина осталась под завалами… И не только скотина.
На раскатанной по земле беленой поморской холстине лежат собранные по всей усадьбе тела – обугленные до неузнаваемости, с торчащими в стороны черными сучьями рук… и другие, нетронутые огнем, с обломками стрел в груди, пробитые пищальными выстрелами, с глубокими посиневшими разрезами… такими, какие оставляют тяжелые русские мечи.
«Это вам за Кандалакшский монастырь! – злорадно отметил Шабанов. – Погодите ужо, и Терский берег икнется.»
Взгляд поискал предводителя… наткнулся… замер. Весайнен – на коленях – в конце ряда. У двух и в смерти похожих друг на друга юнцов. Лицо финна закаменело, руки мнут край белого погребального полотна.
Сыновья.
– Ити фперет, монах, – тихо шипит Кафти. – К Juho!
Сергей идет – медленно, понимая, что стоящий над телами детей финн зарубит кого угодно, лишь бы выплеснуть рвущую сердце боль. Кафти не торопит. Он и сам не рвется попадать под горячую руку, но воин, тем более воевода-сотник, обязан доложить о прибытии, это сильнее страха.
Шаг за шагом… Уже можно рассмотреть лица лежащих перед Весайненом. Совсем пацаны. Наверняка моложе Сереги. Были. У одного страшно – так, что видно сердце – разрублена грудь, у второго вместо правого глаза огромная заполненная почерневшей свернувшейся кровью дыра – след пики. Юнцы защищали хутор до последнего, а теперь ветер беззаботно играет соломенно-желтыми волосами Весайненов, не различая живых и мертвых.
– Hwo hafuer thu medh thik, Kafti? /Кого ты привел, Кафти? (древнешведск.)/ – голос Пекки звучит глухо, словно из могилы.
– Han är ryz… – Кафти мнется, не зная, стоит ли говорить больше… но долг сильнее страха. – Iak menar at han är berserk. Hans loter är upp till thik, Juho! /Это русский… По-моему он берсерк. Тебе решать его судьбу, Юхо! (древнешведск.)/
– Berserk?! – Весайнен поднимает затянутый смертной тоской взгляд на Серегу и разражается безумным смехом. Воины старательно делают вид, что не слышат: кричат бонды, воины терпят боль молча. – Han är…berserk?! Swärdh till berserk!!! /Берсерк?! Он… берсерк?! Меч берсерку!!! (древнешведск.)/
Пекка вскакивает на ноги, клинок рисует ослепительную дугу.
– Убей меня, берсерк! – с чуть заметным акцентом шипит Пекка. – Убей или умри!
Кафти медленно тянет из ножен ртутно блестящий клинок. В ладонь Сергея тычется обтянутая акульей кожей рукоять. Шершавая и холодная. Пальцы сжимаются, швед поспешно отходит…
«Вот зараза! Кто ж знал, что он такой тяжелый?!» В незажившее плечо стегнуло горячей болью. Сергей побагровел, но поднял клинок до уровня груди. Двумя руками.
«Ни хрена себе железяка! Убей или умри? Нашли Конана!» Взгляд пошарил по затянутому низкими тучами небу. «Эй, Каврай! Ты меня сюда для этого затащил? На месте шлепнуть не мог?»
Нет ответа.
«Значит, вот он, Конец Пути… Глупого, никому не нужного… Ничего путнего не сделал, ничего не успел…»
Сергей оглянулся – финны затихли, ждут боя…
«А-а! Все равно угрохают, хоть поморов не опозорить.»
Шабанов напрягся, меч взлетел над головой, чтобы обрушиться на следящего за ним финна… Пекки на прежнем месте не оказалось, зато слева над головой сверкнула молния.
Сергей таки извернулся, сумел парировать удар… перед глазами на миг мелькнул незащищенный кольчугой бок…
– Н-на! – прохрипел на выдохе Шабанов… но меч снова провалился в пустоту.
Сергей невольно посунулся следом… на затылок обрушился затянутый в кольчужную рукавицу кулак…
…вода заливалась в рот тонкой воняющей гнилью струйкой.
«Откуда вода, когда дождя который день нет?» Шабанов закашлялся, попытался приподняться… окованный железом каблук вдавил щеку в неуспевшее высохнуть болотце…
Солнечный луч прорвался сквозь тучи, заставив сощуриться, отразился от полированной стали. Зрение прояснилось. В полуметре от лица торчал наполовину ушедший в дернину меч.
«Дотянуться? А толку?» Рука все же скользит по измятой траве, кончики пальцев касаются холодного металла… Весайнен презрительно фыркнул, давящий на голову сапог исчез. Клинок финна, с надменным шорохом, возвращается в ножны.
– Thet är hälder äkke got for at skämpta, – голос звучит устало, боевой пыл угас, вместе с ним, угасла и ярость. – Kasta kvalpin in i hull, han staar äkke till mik… /Это даже не смешно. Бросьте щенка в яму, мне нет до него дела… (древнешведск.)/
Падение с трехметровой высоты взметнуло тучу пепла, но боли, как ни странно, не было, лишь в ребра уперся непрогоревший обломок некогда закрывавшего яму щита. Сергей за кашлялся, уткнулся лицом в грязную, смердящую потом, гарью и мертвечиной рубаху.
«Ну и вонь, твою мать! Как от козла! Хоть раздевайся.» Сбросившие Шабанова финны потоптались у края, осторожно – что бы не упасть – заглянули внутрь, после чего по-чухонски неспешно удалились. Навалилась тишина… нет – Тишина!
Он не знал, сколько прошло времени, но который день собиравшийся дождь таки хлынул, вбивая пепел в дно ямы, в зачуханную одежду, в мгновенно слипшиеся волосы…
«И прекрасно! Дождь? Подумаешь – дождь! Зато живо-ой!» Именно сейчас, когда Смерть, мазнув по лицу развевающимся саваном, прошла мимо, жизнь казалась прекрасным даром… несмотря на поднявшийся до лодыжек потоп.
Яму вырыли в низинке, и соседние лужи щедро делились чернильно-грязной водой. Струи бежали по глинистым стенам, протаптывали извилистые дорожки. Земля под ногами быстро превращалась в хлюпающее черное месиво…
«Ну кто-то же должен замочить, раз Весайнен передумал? хотя бы дождь.» Рассеянно улыбаясь, Сергей сложил в кучку обломки досок, залез на шаткую конструкцию… низенькая пирамидка выслужила недолго и вскоре скрылась под водой. Теперь выбор состоял из двух позиций – либо сидеть в ледяной воде, либо мокнуть стоя.
Промозглый ветер нырнул в яму, добавил холода. Сергей подумал и сел – так можно привалиться к стене и вытянуть дрожащие от усталости ноги.
«Отличный шанс подхватить пневмонию, – съехидничало подсознание. – А пенициллин изобретут лет через триста.»
Пневмония? Ха. Зато никто не орет: «пыстро!», не храпит, забывшись в коротком наполненном кошмарами сне, никто не пытается убить… Дождь? Дождь когда-нибудь да кончится.
К сумеркам тучи раздуло, зато жижа в яме покрылась корочкой льда. О Сереге, похоже забыли, чему он только рад.
– А-а-блака-а, белокрылые лоша-адки! – Шабанов немилосердно фальшивит. Чтобы хоть чуточку согреться приходится размахивать руками и подпрыгивать. Хлипкая дощатая пирамидка то и дело расползается. – А-а-блака-а, что вы мчитесь без оглядки?
Кто-то приближется к яме… Ну и что? Из-за пары любопытных чухонцев обрывать песню?
– Не глядите вы пожалуста свысока-а, а по небу прокатите нас, облака-а!
– Mist hen laulu? /Про что он поет? (финск.)/ – доносится сверху. От голоса за версту несет подозрительностью.
– Loitzi pilwet hente kotin mughans ottaxen /Заклинает облака унести домой.(финск.)/, – отвечают ему.
– Hoj! Ei souittu rokinta veneleis' taikurin. /Эй! Я не договаривался кормить поморского колдуна! (финск.)/
По интонации можно понять, что обладатель голоса чем-то недоволен. Второй насмешливо фыркает и, с чудовищным акцентом, орет в яму:
– Эй! Лофи рыппа! Кушать! Ета!
«Ета» – это здорово. Главное, чтоб ее есть можно было!
– Кидай! – отзывается Сергей. В подставленные руки шлепается изрядный кус вяленой трески. – А запивать чем? Пить, понимаешь? Вода!
– Сачем фота? Яма фота мноко!
Скоты! Думают, он плакать будет. Хрен по всей морде! Что бы еще вспомнить? Согревающее…
– Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной!
– Ia nyt mite laulu? /Теперь что поет? (финск.)/ – опять интересуется подозрительный.
– Sano – nyt tuleuat ysteuet ia sade lopu! /Говорит, сейчас придут друзья, и дождь кончится! (финск.)/ – отвечают ему.
– Eipe kai hen o lainkan taikuri? On lian noori! /Может он и не колдун вовсе? Слишком молод!(финск.)/
– Ende mix Peca andoi henelle elemes? Caiki surmattu, mutapacotettu pidhemen henet caivoxes? /А почему Пекка его живым оставил? Всех убил, а его приказал в яме держать? (финск.)/
Знать бы, о чем болтают. Немчура поганая!
– Kul', Mica! Mix hyuex ridhelem taikurihin?.. /Слушай, Микка! Зачем нам ссориться с колдуном?… (финск)/ – голоса удаляются. Возвращается тишина… ненадолго – наверху закряхтели, что-то большое нависло над краем, Сергей прянул к стене… Здоровущая – в два обхвата – колода рухнула, взметнув к небу грязевую волну.
– Салесай терефо, колтун! Ты не рыпа! Сачем фота шить? «Это уж точно – зачем жить в воде, если можно залезть на пень? Но почему колтуном обозвали? Неужто волосы так свалялись?» Сергей провел ладонью по голове – не-е, вроде еще на человека похож… колтун… Колдун?
– Эй, чухня! – гаркнул изгаляясь Шабанов. – «Рыпа» надо «мноко» носить! И хлеб тоже! Иначе колдовать буду!
Местные бонды – среди воинов таких дремучих не водится, – громко плюхая по лужам, заторопились прочь. Рассказывать приятелям о страшном русском.
Сергей захохотал.
Ночь тянулась, бесконечная, как путь Агасфера. Спать приходилось урывками. Сергей дважды падал с колоды, после чего подолгу не мог согреться. Гимнастика уже не помогала.
Шабанов сидел, обхватив руками прижатые к груди колени, и ждал. Чего угодно – наступления утра, Весайнена, пришедшего расправиться с пленником, Небесного Гласа, возвещающегоо конце испытаний… Утро пришло первым. А, следом за ним, давешние бонды.
– Эй, колтун! Наверх хоти!
В яму сверзилась длинная суковатая жердь. Сергей упрашивать не заставил, но и вылезти не сумел – подвело вывихнутое плечо. Дважды непослушное тело расплескивало перемешанную с искрами льдинок грязь, и дважды он заставлял себя подниматься. Бонды терпеливо ждали, пока колдун не исполнит положеный по русскому канону ритуал.
– Юхо скасал, русска жег, русска пускай рапотает! – сообщил опасливо отступивший финн, когда перемазанный с ног до головы Шабанов появился над краем ямы.
– С-сначала ед-да и-и с-сухая о-одежда, – язык не слушался, зато глаза сверкали таким жутким лихорадочным блеском, что финн торопливо стянул с плеч старенький латаный-перелатаный кафтан.
– Фосьми! Моя еще есть!
Мокрая рубаха повисла на скрюченной обугленной сосне, нагретый бондом кафтан обтянул грудь.
– Как по мне шито, – удовлетворенно отметил Сергей и, не сдавая завоеванных позиций, грозно добавил, – а еда где?
Вся кухня состояла из одного закопченого котла, ведер на десять емкостью. Найденного среди развалин монстра откатили на окраину сожженного хутора, к поваленной березе. Густая, не успевшая облететь крона закрывала от ветра наскоро сложенный очаг, шелест желтой листвы дарил призрак уюта.
Ему досталось полмиски горячей каши. Крупы Сергей не опознал – дома каш не готовили. Да и какая разница? Он глотал – обжигаясь, понимая что долго рассиживаться не дадут, и, все равно, властный голос прозвучал раньше, чем у миски показалось дно.
– Мноко ета – жифот полеть путет.
Не надо и глаз поднимать, чтобы узнать до тошноты надоевшего шведа. Отвечать ему – время драгоценное тратить…
– Дай доесть! – буркнул таки Сергей.
Швед заржал. Над головой стремительно мелькнула тень. Сергей прикрыл миску локтями, но удара так и не последовало.
– Тоеттай! Фремя есть!
С чего бы Кафти такой добрый? Новую пакость готовит? Сергей ждал, ждал, но ничего не происходило… Наконец ложка заскребла по дну, вылавливая прилипшие к миске крупинки.
– Куда теперь? – угрюмо спросил Шабанов поднимаясь.
Кафти, вместо ответа, пронзительно свистнул. От сидящих на поваленной березе воинов отделились двое – оба в покрытых сажей кожаных куртках, заросшие бородами до самых глаз. Вся разница, что у одного борода по-молодому черная, а у другого наполовину побелеть успела. Крепкие вояки – один другого здоровее. У обоих в руках длинные толстые пики, за поясами – по топору. Шведы. Наверняка шведы – уж больно гонористые, финские бонды попроще…
– Терефо рупить путешь!.. – Кафти ухмыльнулся, ехидно добавил, – Терефо попатешь, терефо с места не хотит!
Вчерашнее позорище вспомнил, сообразил Шабанов.
– Не боишься топор давать? – столь же ехидно ответил он. – Топор, не меч – его-то я в руках держивал!
Кафти что-то пролаял воинам – видимо, перевел. Один из громил – тот, что помоложе – выразительно глядя на Серегу, небрежно вытащил топор… и, в следующий миг, окутался всполохами с визгом пластавшей воздух стали.
– Свен тоше… тершифал! – охотно пояснил Кафти.
До леса от сгоревщего хутора – рукой подать. Молодой облюбовал сосну, седобородый же постучал обухом топора по наособицу стоящей ели, довольно кивнул…
Сергей пренебрежительно скривился – елка одинокая, а потому черезчур ветвистая, и растет на болотине – древесина трех лет в стене не выстоит, сгниет. Даже в Тимшиной памяти рыться не надо. Откуда такие лесорубы взялись? Из тундры что ли? Кроме камня да торфа не видели ничего? С другой стороны, а ему-то что за дело?
– Тафай, тафай! – седобородый пихает в руки топор и хлопает ладонью по дереву. – Тафай, русс!
«Крайне ограниченный словарный запас, не пообщаешься», – мысленно отметил Шабанов.
Собственно, говорить со шведом и не о чем – так, повыспросить чего… Кто хутор спалил, к примеру. Хотя, на такой вопрос, обухом в лоб ответить могут… или даже не обухом.
Сергей обошел вокруг ели, прикидывая, куда лучше ронять, отточенный топор легко смахнул мешающие ветви… тут же напомнило о себе вывихнутое плечо… Ничего, разработается…
Пики дружно уперлись в потрескивающий ствол, ель дрогнула, макушка описала широкую дугу, ломая кусты рухнула вершинкой от будущего хутора. Молодой вернулся к белевшей не шибко глубоким зарубом сосне.
– Лес рубить – не топором перед носом махать, – съехидничал Шабанов. Вслух. Чего стесняться? Все равно не поймут.
Шведы поняли – по выражению лица, по интонации… Шабанов поднялся с земли, рукавом утер текущую из носа кровь.
– Тафай, тафай!
Сергей вздохнул и принялся обрубать сучья.
В полдень принесли обед. Шведам. Седобородый кивком указал на очередную ель, сплюнул уже привычное «тафай».
Спустя четверть часа миска с объедками плюхнулась на покрытую опавшей хвоей землю. Седобородый ухмыльнулся. Толстый, как сарделька, палец поманил Шабанова.
– Käka, ryza fähund! Ivar är blidher i dagher! /Жри, собака русская! Ивар сегодня добрый! (древнешведск.)/
«Предлагает доесть… Выживать надо – как без еды?»
Ощутив мысль, заурчал голодный желудок. «Или отвернуться? Не хрен и жрачки – брюхо раздразнить, да немчуру потешить…» Сергей неуверенно шагнул к миске.
– Till knär, ryza skurk! /На колени, русская скотина! (древнешведск.)/ – седобородый широко расставил руки и пригнул голову, показывая, что хочет от Шабанова. Названный Свеном угрожающе схватился за пику.
«Вон что придумали!» Решение пришло само – Сергей сделал еще один шаг, остановившись над миской… и плюнул в самую середку.
Швед нахмурился, раздраженно засопел, начал привставать… Сергей отпрыгнул, чувствуя, как топор поудобней устраивается в кулаке… Очертив наконечником сверкающий полукруг, мелькнула пика. Топор, нелепо кувыркаясь, улетел в кусты. Молодой довольно заржал.
Седобородый, будто ничего и не случилось, указал на подрубленную ель.
– Тафай, русс, тафай!
– Щас! – с ненавистью выдохнул Сергей и полез в кусты за топором.
И снова упершиеся в ствол пики, треск ломаемого подлеска и однообразное «тафай, тафай» седобородого. До самого вечера. Когда руки перестали слушаться, а глаза слезились и горели, будто в них сыпанули жгучего перца, Седобородый молча отобрал топор и толкнул в спину, направляя к тонущему в сумерках хутору. Ожидаемо прозвучало:
– Тафай, тафай!
– Даю, – мрачно отозвался Шабанов.
Надежда на ужин так и осталась надеждой – тупой конец пики грубо врезался в основание шеи. Сергей покатился по едва просохшей почве, пачкая доставшийся от бонда кафтан.
– Тафай, тафай!
Шабанов плелся через хутор. Медленно, запоминая мельчайшие изменения. Без особой цели – впрок, на всякий случай. Тела убраны… расчищены завалы… воины без кольчуг – в кожаных долгополых куртках. Из оружия при себе – неизменные ножи-puukko. Те самые, что позже назовут финками…
– Рапотал? Хорошо рапотал? Оттыхай яма. То сафтра.
Кафти. И ведь нашел время подойти, поизгаляться! Впереди замаячил квадратный провал ямы. Сохшая на березе рубаха заскорузлым комом нырнула за пазуху – ночь обещала быть холодной…
* * *
То же стылое чернильное болото под ногами… ставшие привычными голод и сон вполглаза… время почти остановилось… между жизнью и смертью.
«Человек, как известно, скотина живучая… – Сергей невесело усмехнулся. – знать бы еще насколько…»
Упавшая в яму жердина возвестила о начале нового дня. К утру жижи на дне поубавилось, но затянувшие небо тучи недвусмысленно обещали скорое пополнение.
«Бежать надо. Второго дождя в яме не выдержать, – неотступно билось в голове. Окоченевшие пальцы не сгибались, осклизлые сучья выворачивались из-под босых ступней. – Бежать, пока от голода вконец не ослаб. Прямо сегодня и…»
Мысли споткнулись, с грохотом налетели друг на друга – перед ямой, широко расставив ноги в начищенных ботфортах, стоял Весайнен. По-рыбьи холодные глаза мертво смотрели на измазанного грязью Шабанова…
«Финиш… Сейчас выхватит железяку, и прощай башка…» Страх не пришел – заблудился на пути в Каянь. Сергей выпрямился, бестрепетно ответил взглядом на взгляд.
«Что за гадство, а? – досада хищно грызанула душу. Не успеет надежда забрезжить, как желающие испакостить в очередь строятся. Убил бы вечером, когда от усталости не то что мыслей – чувств не осталось. Так нет, сегодня приперся!»
Стих ветер, в отдалении молча застыли вчерашние бонды. Тихо, на пределе слышимости, звенела перетянутой струной пауза… Так ничего и не сказав, Весайнен резко развернулся и зашагал к берегу – у отмелой песчаной косы борт к борту стояли пришедшие ночью суда – прибыла взятая на Терском берегу добыча.
– Quin oon sanonut sulle, Mica, onpa teme venelein' varsinaisest taikuri! Edes Juho ei vastustanut henen katzeellens! /Говорил я тебе, Микка, настоящий колдун этот русский! Даже Juho его взгляд не выдержал! (финск.)/
– Hiljata, napuri! Tas katzos meihin! /Молчи, сосед! А то и на нас смотреть будет! (финск.)/
Громкий шепот вывел Серегу из ступора. Время заторопилось, наверстывая упущенное. Не обращая внимания на семенящих за спиной бондов, Сергей размашисто зашагал к изрыгающей клубы дыма кухоньке.
«Значит, поживем еще…»
Каша подгорела, тому было три свидетельства – окутавший березу дым, горький, дерущий горло запах… и свежий синяк под глазом повара.
– Thet kan iak äkke äta! /Это невозможно есть! (древнешведск.)/ – злобно прорычал незнакомый Сереге воин. Полная каши миска улетела под откос.
«Зажрались, скоты. Привыкли семужку монастырским вином запивать!» Сергей проводил кашу печальным взглядом.
– Тфой ета! – успевший сбегать к котлу бонд сунул в руки с горкой наполненную миску.
«А молодец повар! Вовремя кашу проспал – перед дорогой нажраться не помешает…»
Каше не хватает соли, от гари першит в глотке… Сергей и не думает жаловаться – это еда!
Хутор остался за холмом, но Сергей по-прежнему чувствовал пустой взгляд Весайнена. Ознобная волна запоздало прокатилась по телу. Шабанов искоса глянул на спутников.
Здесь, вдали от хутора, шведы чуяли неладное, держались настороженно. Седобородый Ивар угрожающе выставил пику, рука Свена любовно поглаживала висящий за поясом топор…
Ничего, впереди целый день лесоповала – усталость свое возьмет… надо ждать…
С треском падает ель, комель подпрыгивает к небу, надтреснутым тенорком дребезжит метровой длины отщеп… Ель за елью, дальше и дальше от хутора… Дальше? Дальше!
Низкая облачность по-прежнему затягивает небосвод от краядо края, но и без солнца нетрудно сообразить – давно перевалило за полдень.
– Hwar är swa usling aff stekare? Middaghstidh! /Где этот недоделанный кухарь? Обедать пора! (древнешведск.)/ – угрюмо бурчит седобородый Ивар.
Проходит еще около получаса.
– Iasso, Swen, ga i stekarahus – swa stekare här, synas iak,är farit vilder! /Вот что, Свен, сходи на кухню – этот кухарь наверное заблудился! (древнешведск.)/
Молодой задумчиво смотрит на Серегу.
– Iak forstaar äkke hwar fore Pekka angrar? Hälder een geit kunde vakta swa dare aff ryz! /Не понимаю, отчего Пекка беспокоится? Этого тупого русского и коза устережет! (древнешведск.)/
Ель начинает потрескивать, шведы, забыв о разговорах, упираются пиками в ствол. Треск усиливается, ель встряхивает верхушкой, сопротивляется, цепляясь за жизнь… упертое в кору железо оказывается сильнее.
– Тафай, тафай! – подбадривает Ивар Шабанова и указывает на самую толстое дерево в округе. – Тафай, русс!
Толстая? Ну и что? Один леший топором махать – хоть по маленьким, хоть по большим… Сергей еще примеряется, как половчее ронять, когда седобородый бросает молодому:
– Ga for middagh, Swen, thet tagher ryz lengi medh thän gran. Iak kan göra thet än. /Иди за обедом, Свен, этой ели русскому надолго хватит. Я один справлюсь. (древнешведск.)/
И, вслед за этим, удаляющиеся шаги.
«Уходит, молодой… Уходит! Теперь главное – не спешить… и не медлить черезчур – упустишь момент, второго не будет… Подманить старого… он расслабился… надо показать, что не опасен…»
Сергей рубит размеренно, не отвлекаясь. В стороны летит остро пахнущая смолой щепа. Из-за спины доносится протяжный, с подскуливанием, зевок. «Пора!»
Сергей неловко шагает в сторону – так, чтобы ступня попала в замеченную пятью минутами раньше ямку. Теперь взмах руки, испуганный вскрик… и упасть – понатуральней, понатуральней. Остается лежать и стонать, мол, все, отработался!
– Huath for een tulling thän ryz är! – раздраженно вздыхаетседобородый Ивар. Слышится ленивое кряхтение… – Sta upp, okunnogher! Hwo kunnadhe thik at sätta ben swo?! /Что за придурок этот русский! Вставай, неумеха! Кто тебя учил так ноги ставить?! (древнешведск.)/
Голос звучит почти добродушно, в подмышку впивается жесткая, как еловое корневище рука.
«Что тебе сдохнуть, чмо болотное! За больное плечо!» Сергей вскрикивает без всякого наигрыша, поднимается – медленно, всем телом опираясь на топор. Ивар замечает, потихоньку усмехается в густую бороду – русский совсем раскис, пожалуй, стоит подсказать Юхо, что из парня выйдет хороший раб…
Седобородый не смотрел в глаза Шабанова, и потому не увидел вспыхнувшего в них огня.
Сергей пошатнулся, словно вновь собираясь упасть, швед машинально протянул руку… В тот же миг топор взлетел, описав короткую упершуюся в промежность шведа дугу.
