Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
«Ладно, заболтались мы, – отрезал Сергей и, после паузы, с ухарским смешком добавил, – У обоих дел по горло: тебя ужин ждет, меня – дыба!»
Кажется Тимша успел что—то крикнуть… Сергей уже не слышал. Темнота взревела ураганом, Сергея понесло, закружило. Комната стянулась в точку, пламя летящей навстречу свечи испуганно трепетало… пока ветер не оборвал его существование. Небрежно и легко. Как меч Весайнена человеческую жизнь. Еще пару секунд тускло светился тлеющий фитиль, затем угас и он.
* * *
Шабанова вышвырнуло из тоннеля, ураган мгновенно стих. Доселе неощутимое тело внезапно обрело вес, колени ударились о холодный земляной пол, проснулась забытая боль…
– Конечная станция… – пробормотал Сергей. – Приехали.
– Не-е, парень, – хрипло заметила темнота. – Это не конец. У тебя еще все впереди.
«Впереди… знамо дело, что впереди, – лексика менялась сама собой, стоило почувствовать щекой вонючий земляной пол. – Дыба и палач толстопузый, вот что! Кой хрен дернул возвращаться? Не сиделось в теплой квартире… Страдалец за землю русскую, мать-перемать…»
Настырное бормотанье соседа по темнице мешало думать, сбивало с мысли. Сергей нехотя прислушался.
– Дык я спрашиваю, хто таков будешь? – в который уж раз переспрашивает хрипун. – Али на ухо туг?
– Тебе не все равно? – вяло огрызнулся Сергей. – Шабанов я, с Умбы… надысь от Весайнена утек, зато сюда попал.
– Эка! – удивилась темнота. – А не врешь? От немчуры не больно-то утечешь. Небось, на коленях Юху молил живота сохранить?
– А в ухо? – зло поинтересовался Шабанов.
Темнота задумчиво посопела и довольно произнесла:
– Не-е, промахнесси. Да и куда тебе, сосунку на воя!
«На воя? В смысле, на воина, дружинника то бишь?»
– И чего ж ты в темнице рассиживаешь, коли вой? – ехидно спросил Шабанов. – Стибрил чего?
Темнота взревела пнутым под зад медведем, звякнуло железо. Приподнявшийся Шабанов на всякий случай, снова приник к земле. В следующий миг над головой словно пудовое ядро пронеслось. Волосы на затылке шевельнуло порывом ветра.
– Я те покажу «стибрил», засранец! – ярился невидимый сокамерник. – Ты у меня язык-то прогло… Гр-р-ры!
Окончание фразы утонуло в громогласной отрыжке. Темницу заволокло удушливым облаком самогонного перегара.
– Не стибрил, значит пропил-прогулял, – сменил версию Шабанов.
– Дурак ты, паря! – одышливо сказала темнота. Видно богатырский замах исчерпал остатки сил. – Лонись[38]38
Лонись – в прошлом году.(устар.)
[Закрыть] в Кандалакше царев кабак открыли, тяперя там зелье пьянствовать положено, а я по привычке к Варьке-бражнице… Она и налить может… и приветить… а с кабатчика что возьмешь?
Темнота обиженно хлюпнула носом. Скрипнули доски.
– Кто с тобой в полоне был? – чуть позже спросил незадачливый любитель женской ласки.
– Заборщиков Серафим, да Букин Федор, да братья Протасовы… – начал перечислять Сергей. Перед глазами, как наяву, возник яхт, донесся скрип весел, кафтиево «Пыстро!»… Шабанов передернулся. – Может кто и ушел: мы за борт прыгали, да меня выловили…
– Букин? Федька?! – перебил не дослушав вояка. – Так мы с ним намедни добро-о погуляли! Как ты сказал тебя? Шабанов? Ну точно! Федька сказывал, как ты его из болота за уши тащил! Мы еще за помин твоей души хор-роший штоф… – вояка ностальгически вздохнул и уверенно заявил, – тяперя сто лет жить будешь.
Снова заскрипели доски. Сергей завистливо вздохнул – от земли тянуло холодом, а уцелевшие лохмотья согревали плохо.
– Подь сюды! – чуть позже предложил вой. – Не боись, не трону! Отходчивый я… неча на земле спать-то. А тута нары.
«Нары, это хорошо… да что там – здорово! После ночевок в снегу рай просто». Шабанов собрал себя в кучу, тобурки заскребли по утоптанной поколениями сидельцев земле. «Доползти бы. А там хоть убивай – даже рыпаться не буду».
На одном лишь гоноре Сергей заставил себя подняться, шатаясь добрел до заветных нар. Дружинник шумно втянул воздух, отодвинулся.
«Неужто он еще что-то учуять может? – удивился Шабанов. – Или жизнь лопарская крепкий душок имеет?»
– Небось с лопарями жил? – подтвердил серегины опасения сокамерник. – Копотью да оленями за версту разит.
«Унюшливый больно! – сердито подумал Шабанов. – Дух ему лопарский, видите ли, не по нраву!»
Он уж приготовил ответную ядовитую фразу, но тут наверху зашуршало, в темницу ворвалась струя морозного воздуха.
– Егор! Слышь, Егор! – донесся громкий шепот. – Не спи! Я тебе тут пожрать спроворил! И это… для поправки!
Упомянутый Егор мгновенно оказался под открывшейся отдушиной.
– Принес, дык давай! – скомандовал он. – Здеся я!
Посылка с негромким бульканьем перекочевала в руки сидельца. Чпокнула выдернутая пробка, содержимое баклаги потекло в егоров желудок…
– Зелье у Варьки брал? – прочувствованно спросил вояка, сумев-таки оторваться от заветной посудины.
– А то! – самодовольно отозвался собеседник.
Пробка со скрипом вернулась на место, хрустнул соленый огурец.
– Чего нового в Кандалакше-то? – степенно поинтересовался Егор. Вместе со здоровьем начал возвращаться интерес к жизни.
«Главное в пьянке – собеседник! – ухмыльнулся Сергей. Иначе зачем и пить? Что в шестнадцатом, что в двадцать первом… ни фига народ не меняется»
– И верно! – спохватились наверху. – Ты ж самое главное не знаешь! Нынче воевода татя поймал, подсыла Юхиного!
Шабанов поперхнулся. Невидимый гость меж тем продолжал: – Ты это… ежели к тебе сунут, сразу не дави! Знаю я тебя – горазд головы скручивать! Пусть сначала кат попытает! Может, что про Юху вызнает! А уж потом…
– Я тебя, засранца, сам тебя удавлю! – не сдержал негодования Сергей. – Давильщик, дышло тебе в зад, нашелся!
Егор заржал так, что кони обзавидовались бы услышав. Настала очередь поперхнуться гостю.
– Эй, ты хто? – испуганно спросил егоров приятель. – Я стражу позову!
– И думать не моги! – тут же посерьезнел Егор. – Лучше Федьку Букина отыщи. Скажешь, Шабанов нашелси, в «холодной» сидит. Да прямо щас беги, не рассусоливай!
– Ага! Понял я! – зачастили наверху. – Ты не сумлевайся, Егорушка! Я мигом!
Отдушина захлопнулась, Сергей уловил быстро затихающий топоток.
– Разыщет? – тая ожившую надежду спросил Шабанов.
– Куды денется, – беспечно отозвался сокамерник. – Знает, стервец, от Егора Харламова и в Каяни не спрячешься!.. Ты на-ка лучше, гостинца отведай.
В руки Сергея ткнулись ломоть хлеба и кус еще теплой одуряюще пахнущей жареной трески. Снова чпокнула пробка. Егор от души приложился к посудине и лишь затем великодушно предложил:
– Оскоромишься, аль как? А то у меня и клюквенный сок есть.
По голосу чувствовалось, что Егор предпочел бы оставить выпивку для себя любимого, да совесть не велит. Сергей надменно вскинул голову… хотя и знал, что гордый жест пропадет втуне.
– Почему не выпить? – нахально заявил он. – Чай, кат завтрева не поднесет!
К чести Харламова, баклагу он передал недрогнувшей рукой. Сергей задержал дыхание, глотнул…
– У-у-х-х… – сумел выдавить он, утирая ручьем хлынувшие слезы.
– Хорошо Варька зелье делает, – согласился Егор. – Куды там царскому!
– Соку дай! – просипел Шабанов. В желудке зажглось сбежавшее с небосвода Солнце.
Егор с готовностью выволок из-под нар глиняный жбанчик. – Сам воевода принес! – похвастался он. – Отец родной!
«Видал я этого папашку, – подумал Сергей, заливая огонь невыносимой мощи кислятиной. – Конан в подметки не годится!»
Пламя слегка приугасло, зелье притупило преследовавшую от самой Весалы боль, по телу разлилась приятная истома…
– Егор! – отгоняя сонную одурь позвал Шабанов. – Ты с Букиным говорил… он сказал, кто еще спасся? Нас ведь шестеро… у Кафти в полоне…
Харламов помолчал, долгий печальный вздох всколыхнул застоявшийся воздух темницы… Шабанов ждал.
– Двое вернулись… Федька, да Серафим Заборщиков… Афоня Матрехин выплыть не смог, а братья Протасовы… постреляла их немчура… думали, что тебя тоже…
От истомы и следа не осталось. Царящий в темнице холод проник в тело, добрался до костей… заморозил душу.
– Скажи кату чтоб до сроку не будил, – угрюмо буркнул Сергей, проваливаясь в каменное, без сновидений, забытье…
Рука на плече. Тормошит. Не грубо – по-отечески. Сергей недовольно сопит, поглубже зарывается в рваную малицу…
– Проснись, отрок! Ибо пришло время каяться! – звучно восклицает хорошо поставленный баритон. – Тяжко грешникам, ибо путь их ведет в геенну, где плач и скрежет зубов! Проснись и покайся!
«Это что?» Мысли спросонок неповоротливые, как стельные коровы. «У Егора крыша съехала? Белочка пришла?»
Сергей повернулся к сбрендившему вояке, чтобы в крайне энергичных выражениях напомнить о желании выспаться… пламя полудюжины факелов режет отвыкшие от света глаза. Шабанов страдальчески морщится, рука непроизвольно вскидывается к лицу… чтобы мгновенно оказаться прижатой к доскам. Стиснувшую запястье Сергея ладонь покрывают ороговевшие мозоли.
– Не машись, када с тобой батюшка разговариват! – сердито буркнул утробный бас Осипа.
«Батюшка? Какой еще батюшка? Тимшин отец с промысла… А-а! Попа нелегкая принесла. Впрочем, оно и к лучшему».
Сергей прищурившись глянул на стоящего рядом батюшку – традиционно бородатый, невысокий и дородный. Из тех, кого легче перепрыгнуть чем обойти. Поверх черной рясы висит серебряный крест, Из-под надвинутой по самые брови скуфейки блестят горошины глазок, шишковатый в багровых прожилках нос свидетельствует, что батюшка человеческих радостей отнюдь не чурается…
– Покаяться? Отчего ж нет? – покладисто согласился Шабанов. – Грешки за мной водятся, а как же! Известно ведь, не согрешишь – не покаешься, не покаешься – прощен не будешь.
– Я жду, сыне! – напомнил поп. – Кайся! И душу облегчишь… и кату работы убавишь.
«Экая забота о палаче! Не поп, а профсоюзный босс. В чем каяться-то? Рассказать как по порносайтам лазил?»
– Многогрешен я, батюшка, – честно признался Сергей. Однако ж, нынче о другом беспокоюсь: Пекка Весайнен на Печенгский монастырь идет, а оттуда в Колу намеревается!
– Коснеет во лжи сей отрок! – со печальным вздохом возвестил поп. – В писании же сказано: «Всяко древо, еже не творит плода добраго, посекаемо бывает и в огнь вметаемо!»
Принявший сказанное за руководство к действию кат сгреб узника, поволок в пыточную.
– Не подсыл он, отче! – подал голос Харламов. – Видит Бог, не подсыл!
Поп грозно шагнул к Егорию, толстый в сосисочных перетяжках указательный палец обвиняюще ткнул в стрельца.
– Молчи, греховодник! Диавола тешишь питием да бесчинствами! Господь же рек: «Аще десница твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя!»
– Как скажешь, батюшка! – ухмыльнулся ничуть не смущенный Харламов. – Тока от немчуры будешь сам отмахиваться!
Возмущенный до глубины души поп зашипел рассерженным котом, руки взметнулись к закопченному потолку, призывая на голову нечестивца громы небесные, просторные рукава захлопали вороньими крыльями…
Егорий хмыкнул и громко пустил ветры.
– Тьфу, отвратник! – поп отшатнулся, мясистые пальцы торопливо зажали нос.
Взметнулся подол рясы, и батюшка вымелся из «холодной». Грюкнула, тряхнув бревенчатые стены, дверь.
В тесной и душной пыточной присутствовали все те же посадник, воевода и писец. Разъяренный батюшка, взвихрив застоявшийся воздух, пронесся к выходу.
– Прокляну! – рявкнул он попавшемуся на дороге писцу. Мужичонка, бледнея, забился в угол.
– Твои стрельцы кого хошь до кондрашки доведут! – попенял воеводе посадник, когда от батюшки и след простыл.
Палач, не отвлекаясь на происходящее, сноровисто раздевал Шабанова. Вскоре одежда полетела в угол, тяжелое колено прижало Сергея к пыточной скамье.
– Дыбу-то этот мозгляк уже видывал, – прогудел палач, разглядывая полузажившие серегины запястья. – И лечил его человек знаткой: иначе быть бы парню без рук!
Очухавшийся писец лихо заскрипел пером – составлял протокол осмотра. Посадник – Нифонтов Петр Нилыч, вспомнил Сергей, – подошел ближе, нахмурился…
– Боль-то он почует? – спросил посадник с сомнением.
– Ему бы не дыбу, – профессионально заметил кат, – а гвоздики подноготные. Оно вернее.
«И ради чего возвращался? – невесело усмехнулся Шабанов. – Садюг местных потешить?»
Он дернулся, но катово колено держало крепко.
«Ох, паскудство! Ну почему все всегда через анус? Что за жизнь у меня такая?!»
Злость переполнила душу, хлынула через край…
– Ты, Петр Нилыч, на себе попробуй, каково на дыбе-то! – яростно и едко бросил Шабанов. – Авось, слаще чем на бабе покажется!
Стоявший поодаль воевода недовольно поморщился, посадник же насмешки ровно и не услышал.
– Шипишь, змей? – зловеще спросил он. – Ничо, повырываем зубы-то. От гвоздиков и не такие соловьями пели!
Браслеты кандалов притянули запястья к доскам скамьи, грудь обхватил широкий сыромятный ремень, холодное железо впилось в щиколотки.
– Гвоздики, эт-т щас! – уркнул палач. – Оне у меня завсегда под рукой.
Он подошел к столу. Перекочевывая на катов пояс, тихо звякнул кожаный мешочек, в мясистом кулаке утонул молоток на короткой ухватистой рукояти. Шабанов почувствовал, как по телу стекают ручейки пота.
– Посадник! – мгновенно охрипнув позвал он. – Слышь, посадник! Ты людей все ж таки в Колу пошли! И соври я, чай, устоит Кандалакша без двоих поморов!
Кат придвинул к скамье табурет, дерево жалобно скрипнуло под грузным обтянутым кожаными штанами задом.
– Ничо, милок, – равнодушно сообщил кат. – Щас ты у нас про друго запоешь.
Пальцы выудили из мешочка тонкий кованый гвоздик.
«Эх, предки—предки… – душу захлестнуло полынной горечью. – Боль? Что мне боль: натерпелся уже. Нырну в черноту кавраеву, и вся недолга. Вас же чухня резать будет!»
Мозолистая катова ладонь прижала к скамье руку. Щелкнул, фиксируя пальцы, зажим…
– Пошли весть, посадник! – выкрикнул напоследок Шабанов. Зубы до крови впечатались в нижнюю губу, веки зажмурились.
«Сейчас… Первый удар, он самый страшный…»
Дверь пыточной, получив могучий пинок, истерично визгнула. В помещение ворвался холодный вихрь, разбросал заготовленные дьячком пергаменты. Бедняга испуганно охнул, бросился собирать. Воевода по-рысьи гибко развернулся ко входу, вырываясь из ножен свистнул меч.
– Ловко ты, Нилыч, удумал, – насмешливо бросил вошедший. – Немчура каянская парня не добила, так ты ей помощником назвался.
Катова рука нерешительно дрогнула. Шабанов открыл глаза… У распахнутой двери, нахально подбоченясь, стоял Федор Букин. Из-за его спины в пыточную заглядывал еще кто-то. Лица не разобрать, но заполнившую дверной проем грузную фигуру Серафима Заборщикова Шабанов узнал бы среди тысяч других.
– Ты, воевода, железяку-то прибери! – угрюмо посоветовал Серафим. – Неровен час порежешься.
Могучая рука как бы невзначай огладила торчащий из-за пояса топор. Лицо воеводы налилось кровью, под стать алому кафтану.
– Кто таков? Где стрельцы, почему дверь не охраняют? – прорычал он.
– Тута оне. Притомились видать от службы царевой, отдохнуть прилегли… – миролюбиво ответил Заборщиков и, заметив движение воеводы, добавил, – да ты не колготись, я в полсилы бил… к полудню оклемаются.
Сжимавшая меч рука приподнялась, по хищно вздрогнувшему лезвию пробежали отблески пылавшего в катовом горне пламени.
– Поумерь лютости, воевода! – внезапно подал голос забытый всеми посадник. – Ты сюда поморов защищать ставлен, а не мечом на них размахивать!
Наступила тишина – злая, звенящая натянутым до предела нервом. Оттого совершенно неуместными казались шумное сопение ползавшего на четвереньках дьячка и мышиный шелест собираемых пергаментов.
Разъяренный воевода метал грозные взгляды то на подпиравшего косяк Заборщикова, то на безмятежно взиравшего в ответ Нифонтова. Меч замер на полувзмахе.
– Ох, Нилыч! Ну ты и вырядился!
Букин, одетый в добротный, но лишенный каких-либо изысков зипун, обошел вокруг оторопевшего воеводы, уперев руки в боки, встал перед Нифонтовым. Хитроватые глазки насмешливо пробежали по надетому посадником кожуху – от расшитого золотым кружевом ворота, по богатому жемчужному узорочью и до украшенного меховой опушкой подола.
– Перловиц-то сколь на себя понавешал! Лучше б девкам на буски раздарил!
– На бу-уски! – протяжно передразнил обиженный посадник. – Темный ты, Федька, человек. Нынче так в Московии одеваются. Иначе за лапотника примут, да в шею погонят!
Воевода тут же забыл о Заборщикове, всем телом повернулся к Нифонтову.
– Здесь тоже Московия. Не забыл ли, посадник? Я ведь и напомнить могу!
Выплюнутое через губу обращение «посадник» прозвучало в устах воеводы хуже ругательства. Нифонтов набычился, благодушное от сытой жизни лицо тотчас окаменело, налилось угрюмой силой. Куда и девались манеры зажиревшего купчика? Перед воеводой стоял не раз ходивший против датчан и шведов ушкуйник. Даже изукрашенный кожух сидел на нем, как взятая с бою добыча.
– А ты не грози, воевода! – в горле посадника по-волчьи клокотнула ярость. – Чай не лапотники перед тобой. Терский берег от Москвы далеко, зато от Колы до ада три версты. Слыхивал такое?
Воевода скривился, как от зубной боли, но кивнул.
– Меня на посад не царь – поморы ставили. Перед ними мне и ответ держать!.. Прибери железяку, тебе сказано!
Воевода помедлил, но подчинился. Меч неохотно скользнул в ножны. Некоторое время воин и посадник сверлили друг друга взглядами, потом взор Нифонтова помягчел. Чуть заметно мелькнула усмешка.
– О-хо-хо! – пожаловался Нифонтов. – Не пойму никак, и что на меня накатило? Старею наверное, ворчу, как старуха на завалинке… Звиняй, воевода, ежели обидел невзначай – сам знаешь, со старого да малого какой спрос?
Вовевода промолчал, да посадник и не ждал ответа.
– Значится, ручаться пришли за парнишку? – уже без ерничества обратился он к Заборщикову.
– Ну, – уркнул не спешивший расслабляться помор. – Какие грехи на парне и были, все искуплено. Кабы не Тимша, не утечь бы нам. Шабанов, нас спасаючи, на яхте драку затеял, оттого сам уйти не смог.
«Не так оно было! – Сергей мучительно покраснел. – Ну, сунул немчуре в зубы, так ведь попутно! А что внимание от побега отвлек – случайно вышло. И в полон попал через собственную глупость – не туда поплыл».
– Эвон ка-ак… – меж тем задумчиво протянул Нифонтов.
«Приятное дело – слушать, как из тебя героя делают. И вообще, гвозди под ногти или маленькое пятнышко на чести разве ж это выбор… для помора?»
– Не так оно было! – повторил Шабанов уже вслух. – Не думал я никого прикрывать, само вышло. Случайно.
«Таки сказал… видно, черт за язык дернул… А людей в Колу все равно пошлют – Заборщиков мужик тертый, и не поверит, а поедет. На всякий случай…»
Сергей виновато потупился, как по лицам поморов неудержимо расплываются улыбки. Громкий дружный смех заставил оторвать взгляд от пола. Хохотали все. Усмехался даже воевода, хоть и криво – одним уголком рта.
– Случайно, гришь? – утер выступившую слезу посадник. – Дурак ты, паря! А где видано, что б по-другому? Это уж потом баюны наплетут, как ты с горящим взором на ворога кидался. Нилыч выдержал многозначительную паузу и рявкнул, – в зубы каянцу совал?!
Сергей покаянно кивнул.
– Во! – назидательно поднял толстый палец посадник. – А что ты при том думал: как челюсть половчей вынести, али погоню отвлечь – рази важно?
– Верно сказано, – подал голос воевода. – Я бывало… он смешался и закончил совсем другим. – Ладно, с парнем ясно уж. Пойду, гляну, как там стрельцы…
Он порывисто шагнул к выходу, Заборщиков посторонился. Воевода замер, острый взгляд впился в лицо не уступавшего ни ростом ни статью помора. Серафим простодушно вылупился в ответ, борода раздвинулась, демонстрируя щербатую улыбку. Воевода неопределенно качнул головой и скрылся за дверью.
Стоило воеводе цареву покинуть общество, Нифонтов облегченно вздохнул, плюхнулся на лавку.
– Тяжела она, доля посадникова… – посетовал он, расстегивая кожух. Наружу выкатилось обтянутое вышитой рубахой пузцо.
– Эт-т верно, – «посочувствовал» Букин, – Такое беремя таскать… Я бы не смог.
– Трепло! – беззлобно отмахнулся посадник и, повернувшись к тупо застывшему кату, досадливо бросил, – Эй, Осип! Ослобони парня-то!
Кат разочарованно отложил молоток, принялся за кандалы. Тяжелый железный браслет с грохотом упал на пол. За ведущей в темницу дверью грубо выругались, скрипнула лежанка и, чуть погодя, донесся раскатистый храп.
– И Харламова из «холодной» гони! – вызверился Нифонтов. – Пора бы уж и проспаться!
Кат помог Сергею утвердиться на ногах, неспешно побрел собирать пыточный инструментарий. Печально согбенная фигура, пальцы, украдкой погладившие зловещего вида клещи, весь облик палача олицетворял недовольство лишенного любимой работы человека. Выждав с четверть минуты и убедившись, что посадник передумывать не собирается, кат поплелся за похмельным воином. Растоптанные боты уныло шаркали по земляному полу.
– Понаехали на мою голову, – продолжал ворчать посадник. – Не стрельцы – наказание божие!
– И погулять человеку нельзя! – лицемерно вздохнул Букин. – Сразу в холодную волокут.
– Молчи уж, заступничек, – отмахнулся посадник. – Думаешь, не знаю, с кем этот обалдуй варькино пойло жрал? Кто, волчью шкуру напялив, у девок под оконцами волкодлаком выл? Весь посад взбулгачили! Старухи по сю пору крестятся.
– Зато ныне любая деваха скажет, что Егорий волкодлаков как шавок приблудных расшвыривает, – довольно ухмыльнувшись сообщил Федор. – Как с таким не полюбезничать? Каку хошь выбирай!
– Эт-т, и-ик, точно! – поддержал возникший на пороге темницы Харламов. – Тяперя оне все меня любить будут!
Сергей впервые рассмотрел бывшего сокамерника: кучерявое золото волос, широченные плечи, узкая талия… прям таки картинка лубочная… кабы морда не подкачала.
Расчертивший правую щеку багрово—синюшный шрам красоты не добавлял… как и мятый потрепанный кафтан. В распахнутом вороте видна замызганная персидского шелку ферязь.[39]39
Ферязь – распашная долгополая рубаха на пуговицах, одевалась под кафтан. Долее всего бытовала у стрельцов.
[Закрыть] В руке покачивается кувшин с памятным Шабанову клюквенным соком… В общем, наш человек.
– Ох и девки в Кандалухе-губе! – Харламов мечтательно зажмурился, губы сложились трубочкой…
– Я вот вам, любезникам! – вмиг остервенился посадник. – Обидете кого, обоим хвосты поганые оторву и на тресковую наживку приспособлю! Замест мойвы.
Вылезший из—под стола дьячок зашелся беззвучным смехом. Вздрогнувшая тощая ручонка едва не смахнула с таким трудом собранные пергаменты. Федор покосился на угрюмого неодобрительно взирающего Заборщикова и поежился.
– Дык мы чо? Так, пошутковать… – пробормотал он, цепляя Шабанова за локоть. – Пора нам, Нилыч. Не обессудь, делов невпроворот…
Букин с шатающимся от слабости Сергеем успели сделать не более трех шагов. За ними было потянулся Егор. Стоящий у косяка Серафим даже не шелохнулся.
– Куды? – рявкнул посадник. – Я не Пекка, от меня не утекешь! Колян кто по-вашему упреждать будет? Дядька Нифонтов?! Берите сани да езжайте! Ты, Серафим, за старшого пойдешь, а эти двое – Нилыч поочередно ткнул пальцем в Букина и Харламова, – при тебе будут.
– Дык воевода же! – попробовал возразить Егорий. – С немчурой задраться, оно дело святое, тока без дозволения воеводского не могу.
– С воеводой я договорюсь, – отрезал Нифонтов. – А нынче хочу, чтоб ввечеру от вас и след простыл! Тебе ж, парень, – повернулся он к Шабанову, – домой пора, нагулялся по свету вдосыть.
«Насчет домой, это он здорово сказанул, – мысленно усмехнулся Шабанов. – Ау, Каврай, божок лопарский! Слышал, что умные люди говорят? Отправляй давай!»
В избе потемнело. Бревенчатые стены качнулись, готовые раствориться «в глуши времен, во тьме веков»… на миг. В следующую секунду к ним вновь вернулась несокрушимая вещественность. «Издевается… Или эксперимент не закончил? А хоть так, хоть эдак, в Умбе отсиживаться все одно не с руки…»
– Я тоже в Колу, – буркнул Сергей. – Авось пригожусь.
Нифонтов пожевал губами, вяло махнул рукой:
– Хочешь ехать – едь. Я тебе не нянька.
Дверь захлопнулась, оставив позади кошмар пыточной. Шабанов осмотрелся. Судя по начавшему сереть небу, дело шло к полудню. Позади тюрьмы в обе стороны тянулась бревенчатая стена острога. Впереди теснились дворовые постройки, за ними виднелись церковные купола. Справа в стене чернел проем распахнутых ворот. У проема о чем-то болтали двое одетых в малиновые кафтаны стрельцов. Бердыши мирно подпирали воротные створки. За воротами начинался посад – рубленные из добротных бревен избы. Разные – от хором в два поверха, до избушек пяти шагов шириною, вросших в землю по низкие затянутые слюдяными пластинами оконца. Трубы не дымили – хозяйка с утра печь топит – еду готовит, избу согревает. А днем почто дрова жечь? «Пусто дело!»
– Сани-то у нас есть? – спросил Шабанов, ни к кому особенно не обращаясь.
– А то! – усмехнулся Букин. – Или ты думал, что мы с Серафимом пехом в Кандалуху приперлись? И сани, и олешки… выпивки нет. В кабак царев заглянуть бы…
Букин вопросительно повернулся к Заборщикову. Помор недовольно поджал губы, успевшая заиндеветь борода встопорщилась.
– Вам с Харламовым лишь бы в кабак, – буркнул он. – Мало вечор начудили?
– Уж и спросить нельзя! – с деланым безразличием пожал плечами Букин. – Нет и нет, не очень-то и хотелось!
– Ага… – поддержал Егорий и горестно вздохнул.
Северная изба из трех срубов делается. И все под одной крышей. Передний, «летник» – просторный, не натопишься, потому в нем летом живут, да праздники отмечают. За «летником» «середка» идет – в ней и хлев, и кладовки, и сеновал наверху, между срубами просторные сени или «мост», а уж последний в ряду – «зимник». Избушка малая, зато теплая, из неохватных бревен сложенная. И оконце в ней всего одно, ма-ахонькое.
У такого оконца Шабанов и сидел – горячие щи хлебая, да свежеиспеченным хлебом закусывая. На скорую руку над лоханью мытое тело грела чистая, хоть и латаная одежка с хозяйского плеча, рядом, на скамье лежала меховая лопать, у порога стояли добротные валенки.
«Неужто все позади? Плен, яма с ледяной жижей…. одинокий поход сквозь ночь… Даже не верится». Сергей ел и слушал собственную историю в изложении Букина. Напротив, завороженно внимая Федору, сидели хозяева.
Род Заборщиковых успел расселиться вдоль всего терского берега. Вот и в Кандалакше, как выяснилось, жила родня – замужняя сестра, да трое двоюродных братов с семьями. К одному из них – Петру, статью и угрюмостью мало отличимому от Серафима, они и завернули.
Без Егория – вояка побежал за оружием и амуницией.
– Надо бы это… за здоровье Шабанова! – Букин предвкушающе потер ладони…
Заборщиков насупился.
– Ну и… поморов, что в Каяни остались, помянуть… упавшим голосом добавил Федор.
– Помянуть? – Грозовой тучей рыкнул Заборщиков. Сергей явственно ощутил запах озона. – Мало давеча водки с Харламовым выжрал? А на Тимшу-то не коси, не коси! Неча мальца спаивать. И смотри у меня!..
Букин, как бы невзначай, прошелся по горнице… в результате между ним и Заборщиковым оказался массивный стол.
– Дык я че? – пробормотал он. – Я ничо…
– Что ж это на свете деется? – всплеснула руками Петрова супружница. – Парень в себя прийти не успел, а вы его в Колу тащить собрались! Не мужики – недоразуменье сплошно!
Хозяйка задиристо встала перед Серафимом, пухлый кулачок ткнул в широченную, как ворота сарая, грудь.
– Домой ему надо. Шабаниха, небось, с ума сходит!
Гроза миновала. Брови Серафима задумчиво сошлись к переносице, Букин облегченно вытер вспотевший лоб.
– Вот я ему баньку истоплю, да ночь поночует, а утром с Петькой в Умбу! – продолжала кипятиться хозяйка.
Сергей понял, его мнение здесь никого не интересует. «Это что? – давясь обидой, подумал он. – После драк, убитых финнов, схватки с волчьей стаей – снова в несмышленыши? Не выйдет!»
– Сядь, хозяйка. Не мельтеши! – нарочито сурово пробасил он. – Никто меня не тянет – сам вызвался. И баньки твоей ждать недосуг – Весайнен уж на подходе, а народ по зиме кто в кабаке, кто на печи. Вырежут сонных, и вся недолга. Спешить надо.
– Экий торопыга, – проворчал сидящий напротив Петр. Аль зазноба в Коле ждет?
«Если б в Коле…» Сергей вспомнил наивную большеглазую лопарку, в груди защемило. «Как она там? Матул верно говорил – стены у монастыря крепкие… а все ж тревожно на душе…»
– В Коле, не в Коле… Посадник сказал, чтоб ввечеру нашим духом здесь не пахло, значит неча и рассиживаться.
– Эт-т верно, – поддержал Букин. – Нилыч шибко сердит был. Лучше бы ему не перечить.
«Кто бы говорил! В пыточной едва не в драку с посадником лез, а нынче эвон какой послушный… – мысленно ухмыльнулся Шабанов. – Или боится, что давешнее озорство наружу выплывет, да кто-нито по шее накостыляет?»
В дверь постучали. Не дожидаясь приглашения в избу ввалился Егорий. От вчерашнего пьянчужки ничего не осталось – у порога высился облаченный в кольчужный доспех воин, пояс оттягивал тяжелый меч в кожаных видавших виды ножнах, из-под кольчуги выглядывала меховая поддевка, короткому плащу-налатнику Егор предпочел куда более теплый и длинный мятель.[40]40
Мятель – дорожная осенняя или зимняя одежда, похожая на плащ.
[Закрыть]
– Мир дому сему! – перекрестился на образа Харламов и повернулся к Серафиму. – Не пора ли ехать, старшой?
Заборщиков подумал и кивнул.
– Засиделись мы, брат, – сказал он, повернувшись к Петру. – И впрямь ехать пора.
Молодуха повздыхала—попричитала, да принялась собирать припас на дорогу. Двое лопарских саней-нарт ждало на дворе, рядом с ними, неприязненно взирая на чуждый, пропахший дымом и железом посад, теснились олени.
«Ну да, естественно – куда там лошадям по северным снегам. Мука сплошная. И коням, и людям. Только на рогачах…»
Прощались недолго, хозяйка тишком – чтоб не заметили мужики, – всплакнула, Серегу жалеючи. Петр молча убрал жердь, заменявшую снятые на зиму ворота, обнялся с двоюродником. Федор с Егором поклонились хозяевам. Глядя на них, поклонился и Сергей.
– Рядом со мной садись! – скомандовал Серафим Шабанову. – Чтоб на глазах был.
С кем ехать, Сергея не волновало – лишь бы побыстрей с места сняться. Харламов, как и ожидалось, подсел к Букину.
– Вставай! – строго прикрикнул Заборщиков на улегшихся оленей.
– Анньт! – вторя Серафиму, по-лопарски крикнул Букин. «Снова поход сквозь полярную ночь, снова холодина и далекий волчий вой… даже соскучиться не успел! – сардонически усмехнулся Сергей. – Чего мне в избе не сиделось? А еще лучше – в собственной шкуре. Мог ведь дома остаться, мог…»
Несмотря на иронию, на душе было спокойно. Даже умиротворенно. Впервые, после смены тел, все шло правильно. Как надо.
– Слышь, Серафим! – позвал Шабанов. – Я подремлю чутка.
– А и дремли, – не оборачиваясь согласился Заборщиков. – Мне спокойнее.
«Обрадовал, называется, бирюк лешев!» Сергей мысленно показал Серафиму язык и зарылся в наваленный на сани ворох шкур.
К утру второго дня резко похолодало. «За тридцать, наверное, – думал Шабанов, – Рождество, как-никак… В Мурманске, на Пяти Углах елка стоит, скульпторы изо льда потешные фигуры делают… шампанское пробками хлопает…»
