Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Девчонка взвыла. «Помогите, насилуют!» – вторя ей, заголосила подруга. Впрочем, стоило добротному кожаному ремню дотянуться до ее задницы, как вопль начисто утратил членораздельность.
– Я вам покажу, «насилуют»! – прохрипел Шабанов. – закаетесь перед мужиками юбчонками трясти!
Малолетние шлюшки бросились наутек, но ремень таки успел достать каждую еще по разу.
– Пошли отсюда, – хмуро предложил посерьезневший Леушин. – Если и впрямь ментов притащат, не отмоемся.
Автобус, рыча стареньким дизелем, увозил все дальше и дальше от Семеновского озера, а Тимша никак не мог успокоиться.
– Что за девки растут, а? Последний стыд потеряли! – кипел он. – Куда матери смотрят?
Венька покосился на окружающих, взбешеного Тимшу старательно не замечали – зачем создавать себе лишние проблемы? Почему-то стало стыдно, будто и он из тех, ревниво оберегающих собственный покой…
– Куда смотрят? В тот же телеящик, что и доченьки! – не выдержал Леушин. – Ты программу передач хоть раз просматривал? «Путаны», «Красотка» и «Секс в большом городе». Красивая жизнь, дорогие шмотки, вкусная жрачка – всего-то и надо, что ноги пошире раздвинуть! Сейчас еще и специальный молодежный сериал запустили, я рекламный ролик видел – та же самая фигня, только вид сбоку. Говорят, скоро трах в младших классах преподавать будут. С наглядными пособиями.
Тимофей выругался. Венька остро глянул и добавил, криво усмехнувшись:
– Просматривал я как-то семейный альбом – отцовская фотография попалась: молодой, длинноволосый, смешные круглые очечки на носу… всей одежды – драные штаны и рубаха, узлом на пузе стянутая… но не это главное – главное надпись поперек: «Остановите мир – я хочу сойти!» Ему не удалось, а ты разок сумел… обратно не хочется?
Обратно? Тимша задохнулся от сдавившей сердце боли… Обратно! Словно дождавшись часа, глаза застлала багровая пелена, утопив в своих глубинах и автобус, и город за мутными от пыли стеклами, и самого Тимшу…
* * *
«Слушай, говнюк, тебе что здесь, цирк-шапито?! – мысли хрипели надсаженными легкими. – Повадился, мать твою, в гости шлендрать!»
Мгла растаяла. Совсем. Мир обрушился на Тимшу грохотом крови в ушах, болью в исполосованной кнутом спине, стертыми до мяса ладонями в лоскутных обмотках… и злобным каянским рыком.
– Пошел, пошел! – кнут шелкнул вплотную к голове, свинцовый наконечник дернул волосы.
Тимша уперся, чувствуя, как пружинит под ногами вдавленная в болотную жижу гать. Бурлацкая лямка стиснула грудь.
Шаг… еще шаг… сердце бьется где-то у горла… Разве так бывает?
«Бывает. Еще как бывает, – моментально отозвался Сергей. – Третьи сутки без перерыва! А ты думал здесь медом намазано?»
Тимша не думал ничего. Грудь наискось перерезана кожаным ремнем, позади давит осклизлые бревна гати нагруженный добычей яхт.
Надрывно скрежещет окованный бронзой киль, из-под бревен брызжет гнилая вода, болото пузырится, исходит смрадом… Наверное, где-то рядом шагают другие, но кажется, что он один, и не яхт тащится позади – лодья с полными трюмами.
– Пыстро ходи – Oulujoki оттыхать путешь! – «обрадовал» надзиравший за пленниками финн.
«Это он о чем?» – подозрительно спросил из глуби сознания Сергей. По окрепшему голосу чувствовалось – даже малая передышка пошла на пользу.
– Про Овлуй-реку, – на выдохах ответил Тимша. – Брешет, гад!.. Слышал я… Пекка на… Колокол-реке живет…
«И оно мне надо?! – взревел Сергей. Тимше показалось, что его схватили за грудки, встряхнули, как грязный половик. – Почему я?! Чем хуже других оказался? Почему?!! Твоя вина тебе и лямку тащить!»
Кнут ожег спину – видно каянец устал драть глотку. Тело выгнулось, бурлацкая лямка врезалась едва не до кости. Рядом вскрикнул кто-то из поморов.
Тимша не выдержал, крикнул:
– Простите, люди, грехи мои!
Нет ответа…
«Господи! Мой это крест – за набег проспанный! Мой, ничей больше! За что поморов наказываешь? За что Сергею мучиться?! Отпусти потомка, Господи!»
Нет ответа…
Шаг… еще шаг… Кровь набатом гремит в висках. Алая дымка застит мир… сгущается до багровости… знакомой багровости. «Нет, Господи! Не меня – его!»
«Видно не судьба…» – тихо, словно из дальнего далека, прошептал Сергей.
* * *
Автобус тряхнуло на выбоине, Тимша покрепче вцепился в поручень. За окном подпирает откос высокая стена, по стене яркие угловатые рисунки… «граффити» – всплыло в голове чужое знание. У плеча, стараясь заглянуть в лицо, пыхтит Венька… Хочет понять, кто стоит рядом с ним.
– Не отпустили Серегу, парень, придется тебе и дальше меня терпеть…
Венька запустил пятерню в рыжие вихры – причесался. На конопатой физиономии хитрющая усмешка.
– Ничего, переживу как-нибудь… Нам выходить, кстати.
Широкая гранитная лестница спускаеться в чашу старого города. Тимша остановился. Сотней метров правее поскрипывает «чертово колесо». Отсюда, с верхней террасы, город как на ладони – от приткнувшейся у подножия лестницы консерватории до замыкавшего улицу вокзала… а дальше, за лесом крановых стрел и мачтами кораблей – залив, и поселок Дровяное на том берегу, и горбатые сопки до самого горизонта…
Ветер, разбойничьи свистнув, взъерошил волосы и умчался дальше. Ветер Арктики, пахнущий морем и снегом. Высоко в небе тянулись длинные перья облаков – предвестников циклона. Конец сентября, до зимы – не больше месяца.
* * *
Со шнякой не успевали. Тимша понял это увидев поутру хрусткие льдинки на лужах. Еще немного, и треска уйдет в Атлантику, чтобы вернуться через год – к началу июня.
И все же работа не прекращалась. Даже сейчас, упрямо закусив губу, он конопатил оставленные «на разбухание» обшивки щели. Потом конопатка зашьется тоненькими рейками, зальется горячей смолой – даром что ли Венька у костра порхается?
Чумазый, как черт у адской сковородки, Леушин смотрел на вверенное ему ведро. На лице явственно читалась неприязнь – смола дымила, брызгалась и регулярно пыталась загореться. Ну почему ему всегда достается самая муторная работа? Вон, Серегин предок постукивает себе кияночкой по деревянной лопатке, и никакой грязи. А от него уже не то что девки, столбы придорожные морщатся!
– Готово! – крикнул Венька, потыкав палкой в хлюпающее пузырями варево.
– Неси, раз готово, – отозвался Шабанов.
В ход пошли в достатке заготовленные лопаточки. Венька старательно заглаживал быстро густеющую смолу, когда до слуха донеслось немного удивленное:
– Кажись… Закончили.
Тимофей неторопливо прошелся вдоль шняки. Ладонь похозяйски охлопала еще теплые борта… в следующую минуту Венька пораженно разинул рот – помор встал на колени, прижался лбом к форштевню и что-то забормотал. Слов Венька расслышать не сумел. Как ни старался.
Вскоре Тимша поднялся, в глазах его подозрительно блестела влага. Леушин сделал вид, что не заметил.
Шабанов расставил вдоль лодки дождавшиеся своего часа рамки-кильблоки, повернулся к Веньке.
– Берись за корму – на киль ставить будем!
Леушин ждал неимоверной тяжести, но лодка перевернулась легко. «Килограмм семьдесят, не больше!» – прикинул он.
– Осталось нос запалубить да банки на место вставить, – довольно заметил Тимша.
Венька подошел к форштевню – необрезанный комель шишковатой болванкой торчал над лодкой.
– Зачем эту дуру оставил? – спросил он.
– Увидишь, – загадочно усмехнулся Шабанов.
Домой Венька возвращался один – с наказом передать Светлане Борисовне, что ночевать Сергей будет в гараже, а вернувшись поутру, ахнул – вместо безобразного комля над лодкой возвышалась яростно оскаленная рысья голова.
– Ух ты-ы! – Венька осторожно дотронулся до вершковых клыков и повернулся к спокойно шлифовавшему лопасть весла Тимше. – Это на всех шняках такое?
– В давние-то времена, старики сказывали, на всех, – кивнул не отрываясь от работы Шабанов. – А в мои уж и не встренуть было. Попы запрещали – бесовщина, мол…
Весло отлетело к стене. Тимша поднялся, вышел из гаража. Пылающий взор вонзился в безмятежно синее небо.
– На севере живем, северным богам и вера! – люто выкрикнул Тимша.
Гневный взгляд перенесся на Леушина, по пути едва не спалив соседние гаражи.
– Я-то здесь причем? – спросил Венька, на всякий случай отступив от шального приятеля. – Не надо со мной воевать!
Ярость понемногу рассеялась, уступив место до жути знакомой Серегиной усмешке:
– Понимаешь, Венька, вспомнил я, кто разок Сергею вернуться помог – Каврай, бог лопарский! Теперь думаю – надо бы и мне древним богам покланяться… раз помогли, глядишь и второй не откажут.
Для Веньки разговоры о вере не значили ничего – атеистическое воспитание сделало свое дело. На конопатой физиономии расцвела ехидная ухмылка.
– Да хоть горшкам молись! Главное – без человеческих жертв, иначе поймут неправильно!
Тимша оценивающе посмотрел на Веньку и согласился:
– Да, жертва из тебя никудышная выйдет… лучше уж вином окропить.
– Белым? – спросил Венька, прикидывая сколь достанется лодке, а сколь – им самим.
– Красным, – отрезал Тимша. – Как кровь.
Испытывали шняку на следующий день, уговорив соседа по гаражу довезти ее до залива на прицепе. Бутылок о борт не разбивали, однако вина шняке досталось куда больше, чем рассчитывал Венька. Услышав же тимшино «выпившим на борту не место!», Леушин и вовсе приуныл.
И снова Тимша стоял на коленях, прижавшись лбом к крутогнутому форштевню, а Венька маялся, желая подслушать, о чем молит богов пришедший из напрочь забытого прошлого помор… маялся, но подойти ближе не решался.
– Хватит круги наматывать, – наконец окликнул Шабанов, – помогай в воду столкнуть!
Днище скрипнуло по песку, набежавшая прибойная волна приняла шняку на спину, вмиг откатив на пару метров от берега.
– Хватай, уплывет! – заполошенно охнул Венька, Но Шабанов довольно усмехнулся:
– Хорошо пошла! Радостно!
Не обращая внимания на льющую в голенища воду, Тимша ухватился за привальный брус, лихо закинул себя в шняку.
– А я? – воззвал метавшийся по урезу воды Леушин.
– А не спи! – расхохотался Тимша. – Один уйду!
Венька вздохнул и торопливо разделся до трусов. Тимша ждал, удерживая лодку упертым в песчаное дно веслом.
Не умевшему толком грести Леушину досталось сидеть у румпеля. Строгий наказ не дергать туда-сюда украл половину удовольствия.
Впрочем, подруливать не требовалось – шняка неслась через залив вспугнутой нерпой – не рыская, легко всходя на волну и скользя по десятку метров за один гребок. Оказавшись за пределами фарватера, Тимша уложил весла вдоль бортов и вставил мачту в прорубленный в передней банке степс.[18]18
Степс – гнездо для установки мачты.
[Закрыть] Сшитый Светланой Борисовной парус горделиво выпятил пузо, шняка встрепенулась, скакнула вперед норовистой кобылкой. Тимша закрепил брасы, сел к румпелю, потеснив оттуда Леушина.
– Кру-уто! – выдохнул сияющий Леушин. Рука его опустилась за борт, словно пытаясь погладить волну. – Не урчит, соляры не жрет, а как несется! Песня!
Тимша согласно улыбнулся – под рукой дышал румпель, сердитыми шмелями гудели натянутые брасы, поскрипывала в степсе мачта… Шняка жила…
И не было больше ни прошлого, ни будущего – синее небо и солнечный парус… Тимша закрыл глаза – сейчас завозится дремлющий Суржин, напомнят о своем существовании братья Федосеевы, и он расскажет дурацкий сон о мире, где по улицам гуляют полуголые девицы, ездят вонючие телеги, а в избах стоят ящики со стеклянными окошками, за коими суетятся потешные человечки, рассказывая, как чистить зубы, чтоб стали тверже, и чем стирать подштанники, чтоб заду мягче… То-то Федосеевы нахохочутся!
Тимша даже открыл рот, чтобы окликнуть Суржинских покрученников, но тут окликнули его самого:
– Шабанов! Ты не спи, не спи – в берег воткнемся!
Венькиным голосом окликнули.
Не сбылось. Тимша печально вздохнул, вернулся в опостылевшый двадцать первый век.
Скатываясь с Белокаменских сопок, дул шелоник.[19]19
Шелоник – помимо привычных нам четырех сторон света, поморы выделяли промежуточные румбы: побережник – северо-запад; полуношник – северо-восток; обедник – юго-восток; шелоник – юго-запад.
[Закрыть] Тимша ослабил брасы и, со строгим наказом держать крепко, передал Веньке. Развернуть шняку под ветер – дело нехитрое… Если брасы в надежных руках.
– У меня веревка из рук вырвалась, кожу содрала! – Венька обиженно показывал пострадавшие ладони, парус хлопал вывешенной на просушку простыней, шняка уныло качалась на волнах. Тимша горестно вздохнул и опустил рей. Разворачиваться пришлось на веслах.
На берегу встречала толпа зевак – от сопливых дошколят до вполне солидных усатых и пузатых мужиков. Доселе их занимала ловившаяся с пирса мелкая тресочка, зато теперь для каждого стало важнее задать вопрос – где, как, да почем купил? Непривычный к подобной настырности Тимша даже растерялся, зато Венька своего шанса не упустил:
– Перед вами, господа, настоящая поморская шняка! Сделана по чертежам шестнадцатого века с использованием традиционых материалов!
«И ведь не врет! – усмехнулся про себя Тимша. – Сосновые доски – они во все времена сосновые.»
Среди зевак началось непонятное волнение, затем вперед протолкались два господина, на завсегдатаев старого пирса не похожие категорически.
До неброскости скромно одетый бородач – сунулся к наполовину вытащенной из воды шняке и принялся, с лихорадочным блеском в глазах, ощупывать борта, заглядывать внутрь, даже попытался развернуть собранный Тимшей парус…
– Кха-гм! – предостерегающе кашлянул Шабанов.
Бородач поймал строгий тимшин взгляд, отступил… недалеко – до венчавшей форштевень рысьей головы… и уж отсюда его не могли отогнать ни строгие взгляды, ни многозначительное покашливание.
Минут через пять бородач таки сумел оторваться от поглаживания прижатых к покатому рысьему черепу ушек. Мгновенно отвердевшее лицо повернулось к спутнику. Полилась чужеземная речь – как показалось Тимше, норвежская. Чаще всего повторялось слово «snekkar»,[20]20
Snekkar – снеккар, один из типов скандинавских боевых кораблей, «младший брат» широкоизвестного драккара. (Drakkar — дракон, snekkar – змей).
[Закрыть] а поскольку каждый раз оно сопровождалось похлопыванием по борту, Тимша сообразил, о чем идет речь.
– Ну шняка, – буркнул он, не дожидаясь перевода. – Моя, не чья-нибудь.
Норвеги, конечно, не каянцы, с ними поморы издавна торговали, однако чужую лодку этак по-хозяйски лапать не каждому земляку дозволено.
Сопровождавший норвежца чернявый господин в безукоризненном темно-сером костюме, идеально выбритый и пахнущий дорогим одеколоном, аккуратно, чтоб не запачкать модельные туфли, подошел ближе.
– Че хочешь за корыто, пацан? – спесиво процедил он.
Хуже вопроса лощеный задать не мог. Тимша взъерошился, как изготовившийся к бою пес.
– Не продается!
Лощеный презрительно оттопырил губу.
– Не кочевряжся, пацан! Говори цену!
– Не продается! – с закипающей яростью в голосе повторил Тимша.
Леушин решил, что настала пора вмешаться.
– Ты откуда такой деловой взялся, а? – задиристо поинтересовался он у незваного «покупателя». – Думаешь, шмотье от Версаччи напялил – городу хозяином стал? Топай-ка отсель по-хорошему!
В толпе пришедших поглазеть на шняку рыбаков раздались одобрительные возгласы – ловить треску ходили не только и не столько ради удовольствия – чтобы порадовать жареной рыбкой месяцами не видевшую зарплаты семью.
Вперед, тем временем, протиснулся ражий детина в накинутом на рубаху потрепанном ватнике и старых штанах, заправленных в кирзовые сапоги. На пудовом кулаке красовалось наколотое синей тушью солнце над сопками. Меж веером расходящихся лучей красовалось гордое «СЕВЕР».
– Ты че, фрайер, парням хамишь? – хмуро спросил он. – В рог давно не получал?
Надушенный манекен прикинул шансы и понял, что выказывать гонор становится чревато…
– Так я ведь ничего такого… – жалко улыбнулся он. Напускная спесь облетела, как фальшивая позолота с дешевых китайских часов. – Сказал босс гидом при госте ходить… переводить… я хожу и перевожу.
Детина посмотрел на ласкавшего борт шняки норвежца и ядовито заметил:
– Хреновый из тебя переводчик – ни в жисть не поверю, что он лодку корытом обозвал.
Норвежец наконец—то понял, что происходит нечто, в его планы не входящее и, выдернув из кармана мобильник, споро набрал номер. Десяток скороговоркой брошенных в трубку фраз, и телефон протянут Шабанову. Тимша осторожно поднес к уху незнакомый аппарат.
– Добрый день! – бархатистый голос далекого собеседника звучал мягко… и по-лисьи вкрадчиво.
– Добрый… – настороженно отозвался Тимша.
– Позвольте сразу перейти к делу – господину Ингварсону понравилась… принадлежащая Вам лодка, и он хотел бы ее приобрести. Если Вы не против, это можно обсудить в любое удобное для Вас время…
Продать шняку, с которой почти сроднился? Тимша уже приготовился послать к лешему и этого, но тут под руку нахально впихнулся Леушин.
– Ну? – жадно спросил он. – Чего хотят?
– Тоже продать просит, – растерянно ответил Тимша. Правда, вежливо… обсудить предлагает…
– Ну, если вежливо… – задумался было Венька, но, через несколько секунд конопатую физиономию украсила плутовская улыбка, – если вежливо, тогда мы завтра позвоним – сегодня нам подумать нужно. Тщательно.
Тимша добросовестно продиктовал в трубку венькины слова.
– Прекрасно! – обрадовались на том конце. – Мы к тому времени столик в ресторане закажем. Вы какую кухню предпочитаете?
Заглавную букву в слове «Вы» услышал бы и глухой. Тимше даже стало немного неудобно.
– Полагаюсь на ваш вкус, – таки вспомнилась подходящая к случаю фраза из смотренного накануне телефильма.
– Чудненько! Уверяю – не пожалеете! А сейчас передайте трубочку переводчику – я предупрежу, чтобы он дал Вам визитку с моим телефоном. До свидания!
– До свидания, – попрощался Тимша и вернул трубку.
Переводчик с готовностью выхватил телефон, прижал к уху… от былого лоска остались жалкие ошметки. Мелко подрагивающая рука протянула Тимше визитку. Глянцевый картон пятнали несмываемые отпечатки потных пальцев.
Понявшие, что развлечение кончилось, рыбаки потянулись к забытым удочкам – близился полный прилив и, вместе с ним, конец хорошего клева.
Тимша поискал взглядом обещавшего вернуться за ними соседа по гаражу. Сосед задерживался, и нетерпеливый Леушин тут же вызвался тормознуть попутный грузовик.
– Топай, – скаредно вздохнув, согласился Шабанов. – Иначе еще какой-нито придурок заявится.
Следом за Венькой к дороге отправился господин Ингварсон. Переводчик не удержался и бросил на Тимшу ненавидящий взгляд. Тимша оскалился в ответ – не хуже украшавшей форштевень рыси.
* * *
– Да что мы теряем? – горячился Венька, едва не расплескивая чай из зажатой в кулаке кружки. – Треску непойманную? Так ее поймать еще надо. А у нас ни яруса, ни права его ставить! Первый же погранец башку открутит и лодку отберет! Да плюс к тому сезон лова считай что кончился – ты это лучше меня знаешь!
Тимша сидел насупившись. Челюсти сосредоточенно перемалывали найденное Венькой черствое овсяное печенье.
– Стоп! – затянувшийся моголог прервался, озаренный новой идеей Венька пытливо глянул на Шабанова. – Сколь по-твоему шняка стоит?
Тимша задумчиво почесал в затылке:
– В мои времена – десять рублев, а сколь нынче…
– Хм-м… десятка, конечно не солидно… так ведь и цены раньше другие были! Расскажи-ка, что у вас было почем?
– Ну… – начал вспоминать Шабанов, – за пуд семги семь копеек просили…
– Не-е… – протянул Венька, прикинув соответствие на калькуляторе, – другое вспомни.
– Братья Федосеевы в Коле дом купили – семнадцать рублей отдали…
– Сто-оп! Дом-то, по тем временам хороший?
Тимша кивнул.
– Во! Дом-дом-дом… Тысяч на пятьдесят в баксах потянет… а лодка… да еще под старину сделанная…
Леушин снова погрузился в рассчеты.
– Нет, столько нам не дадут… но десять—пятнадцать наверняка выторгуем… Живем, Тимша!
– Если десять тысяч пополам, то сколько в рублях?
– Светлане Борисовне за год не заработать!
Годовой заработок?! О чем еще думать? За год-то сколь шняк построить можно! Жить—поживать… кабы не державшее за глотку прошлое.
По коже пробежал морозец – разве об этом молил? Каянская плеть ласковей, грызущего сердце чувства вины – закрой глаза, а перед внутренним взором – поморы в цепях, потомок, чужой крест несущий… Верни назад, Господи!
Нет, не слышит Господь… Видно, здесь придется грехи искупать…
– Так что с лодкой делать будем? – потеребил задумавшегося друга Леушин.
– Со шнякой, – поправил Шабанов и решительно отрезал, – Продавать.
Где-то над сопками раскатисто прогремел хохот Каврая.
– Ух ты! – ахнул Венька. – Неужто гроза в сентябре?
Тимша не ответил.
Глава 3
«Нашим бы писакам оказаться в незнакомом мире да в чужом теле!»
Сергей облизнул разбитые губы – знакомый каждому парню солено-железистый вкус наполнил рот.
«Всей фантазии – герой попереживал часок, а потом радостно поперся чудищ крошить да мир завоевывать… козел чумной! Ждали его, завоевателя сортирного! С цветами!!!»
На борт упала тень – черная и злая. Тень воняла потом, скисшим пивом и смазанной рыбьим жиром сталью. Мысли шарахнулись прочь, испуганно прячась за скотским чувством самосохранения. Послушное рукам весло упруго выгнулось, толкая пузатый яхт прочь от Терского берега. Тень помедлила и двинулась дальше. На уровне пояса косым крестом – широкий прямой меч. Хороший меч, острый – головы запросто сносит…
Снова падает и никак не может упасть обезглавленный Чунин… Из шеи фонтанчиками брызжет кровь…
«Прошлое. Чертово прошлое! Почему я? Сроду по истории выше «тройки» не поднимался! Никаким боком не причастен! Нет бы этих… любителей топорами махать… «ролевиков»! Вот кому за счастье!»
Дохленькое осеннее солнце чуть заметно греет правую щеку, вечер… Яхт идет на юг. Позади рейды Умбы и Керети к берегу не подходили – зачем? Воинов на борту – один хозяин. Экипаж – шестеро внешне флегматичных добротно одетых мужиков с ножами-puukko на поясах… эти не в счет – бонды[21]21
Бонд – простолюдин, земледелец.
[Закрыть] каянские, от сохи оторванные. Небось, веслами махали, пока замены не нашлось – поморов захваченных да Сереги… теперь у них новая работа – добычу стеречь, яхт чуть не выше бортов завален.
Весайнен не просчитался – две сотни кольчужных да пять – озверелого каянского быдла… а народ весь на промыслах. Воля-вольная каянцам – погосты грабь, девок сильничай…
Размеренно – каждые четыре секунды – весло входит в воду. Занести, напрячься, назад откидываясь, и снова занести. Ни перерыва, ни пересменки. В поясницу будто кто оголенным кабелем сует. Над зеркальной гладью Кандалакшской губы три десятка мачт – как обгорелые стволы на давнем лесном пожарище – иолы, яхты, захваченные в набеге кочи… Разбойничья флотилия.
«Иолы, кочи… откуда это в памяти?»
Ноет спина, скрипят весла… Ни ветерка…
«Уж влип, так влип… Ну почему не сообразить, что этим кончится?! Сколько раз в прошлое соскальзывал? Все дольше, глубже и явственней! В церковь надо было идти – грехи замаливать! Хотя, какие грехи – детские шалости… Таких у каждого – по десятку на день, а в прошлое именно его загнали. Погнуснее грешника не нашлось?!»
Сергей поднял глаза к небу и мысленно выматерился. «Ну и пусть слышит: раб в чужом теле – куда хуже. Да пошел…»
И тут же по телу снизу—вверх, спазмом – горячая волна, голова в огне, что—то ворочается в черепе, рвется наружу…
«Ух ты!.. Неужто САМ отозвался?»
Шабанов меленько крестится…
«Где я?» – робко спрашивает бестелесный голос.
Предок? Всего лишь предок! Ф-фу-у…
«Где-где… сказал бы я, где… – раздраженно огрызнулся Сергей. Руки сердито рванули жалобно затрещавшее весло. – В моей башке. Или твоей? Хрен теперь разберешь!»
Тимша притих, но не исчез, перечно—жгучим комом застряв под теменем.
«Ну, чего надо? – ни желания общаться с проспавшим набег раздолбаем, ни веры, что сейчас вернется домой – затеявший это дерьмо так просто на попятный не пойдет. Серегу мутило от злости. – Погрести захотелось? Вперед, на мины!»
Жжение неуверенно шевельнулось и заполнило череп, оттеснив Серегу в уютно—прохладную темноту. Боль исчезла, голод и жажда тоже… нежданный, но желанный покой…
Минутой позже тьма подтаяла, сквозь отступивший полумрак затертым черно—белым фильмом проступила знакомая Леушинская кухня… Венька с любимой кружкой в кулаке… челюсть отвисла, брови комично поднялись домиком…
Леушин встрепенулся, наклонился вперед, что-то спросил… Губы шевелятся по-рыбьи беззвучно…
Леушин его видит? С ним разговаривает? Или не с ним? «Венька! Это Я! Я!!!» – заорал в ответ Шабанов… Видение вздрогнуло и растаяло. Вместе с ним ушла темнота.
Возвращение в избитое тело полоснуло по нервам высоковольтным разрядом. Сергей застонал, скорчился, забыв о гребле. Весла сцепились лопастями, яхт рыскнул и остановился.
– Не хочешь рапотать? – издевательски поинтересовался тут же возникший рядом хозяин. Щелкнул, рассекая спину, сыромятный кнут. – Кто не рапотает, тот не живет!
«Прости! – жалобно крикнул Тимша. – Я не хотел!»
– Разобрали весла! – прохрипел сидевший загребным Серафим Заборщиков. – И-и р-раз! И-и р-раз!
Тимофей маячил на периферии сознания – о чем—то спрашивал, что—то виновато бормотал… все тише и тише… Тише?!
«Стой! – яростно взревел Сергей. – Куда?! Верни мое тело, гад!»
«Я же не нарочно!» – с надрывом выкрикнул Тимша.
Боль, усталость, разочарование…
«Каврай!» – припомнилось некогда пережитое – шаман Сыйт, поход к сейдам… «Как там божок лопарский спрашивал? Где твой мир? Ну, точно! Его работа. А предок ни при чем… ну, почти ни при чем…»
Злость ушла, но боль осталась.
«Не нарочно он… кому другому скажи! А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»
Тимша всхлипнул – далеко, на пределе слышимости – и окончательно исчез.
– И-и р-раз! И-и р-раз! – продолжал отсчитывать Заборщиков – для обрусевших лопарей Федора Букина и Афони Матрехина из Порьей губы, для Глеба и Семена Протасовых из Умбы… для потерявшегося во времени Сереги.
* * *
Запах гари стелется над водой, пропитывает лохмотья одежды. Горький, настоянный на крови и слезах – горит Кемь.
Хозяин шняки, сидит рядом с румпелем. Точильный камень размеренно скрежещет по зазубренному о стрелецкие бердыши клинку. В густой бороде шведа запеклись ржавые сгустки русской крови…
«Специально не смывает, гад, чтоб рабы видели!» – Сергей презрительно кривит губу.
Мысли в голове усталые, ржавые… как взрыватель у оставшейся с давней войны морской мины – чуть коснись, и взлетишь прямо к богу в рай.
«Которые сутки на веслах. Не человек уже – бездушная и бездумная деталь… вроде шатуна. Шатун не страдает, не боится – он железный… вжик—вжик, вжик—вжик… Вжикнуть бы шведу по башке! Чтоб мозги по всей лоханке!»
Сейчас весла лежат вдоль борта – яхт бросил якорь на рейде Кеми. Швед ждет команды на отход. Довольный, как насосавшийся крови упырь – мечом досыта намахался, добыча едва через борт не валится. Не первый раз швед в набег идет, знает, где искать. Потому он уже на яхте, а другие еще по Кеми шастают.
Половина судов разбойничьей флотилии по—прежнему стоит у берега, на борту по паре—тройке охранников – злые, не награбились досыта.
Стрельба давно стихла – малый, человек тридцать, стрелецкий гарнизон вырублен подчистую. Живых наверняка не осталось – стрельцы сдаваться не приучены…
Из дыма пожарищ то и дело выныривают груженые добычей вояки. Вернутся последние, Весайнен скомандует, и флотилия двинет обратно в Каянь – перегруженная, за версту смердящая горелым мясом, потом и кровью… Запахами войны. а немчура каянская будет хвастать добычей и победой над «русским медведем».
С ближней иолы шведу что-то крикнули, мелькнуло имя Кафти. Хозяин яхта отозвался, взмахнул мечом, постучал кулаком в грудь. Выхваляется, паскуда!
Лопочут по-своему, ржут, скаля щербатые пасти… Знать бы, о чем лопочут – глядишь, что полезное услышал…
– Дядька Серафим! – позвал шепотом Сергей. – Что с нами делать будут, когда в Каянь придем?
Заборщиков лениво покосился – ровно на пустое место – брезгливо сплюнул.
«За тимшину оплошку виноватит. Что в Кеми тоже дозорные спали? Кто мог, тот ушел! Небось, и в Порьей губе так, и в Умбе!»
У берега появился небольшой отряд – вели раненых. Посеченных несли на спинах. Рожи у несущих каменные – не живых – мертвяков тащат! Недаром стрельцы трудились! И не они одни – наверняка стар и млад за вилы взялся!
За первыми трупоносами появились еще. И еще…
«Отбивается Кемь! Отбивается!»
Швед, уловив злую радость в серегиных глазах, зарычал. Точильный камень упал под ноги, клинок вознесся – неторопливо, ожидая бессмысленной и жалкой мольбы о пощаде.
Плевать. Вцепиться в глотку, да за борт! Даже если рубануть успеет, вместе ракам достанемся – кольчуга у шведа тяжелая, не наплаваешься!
– Никшни, сопляк! – рявкнул через плечо Серафим. – Не твоего ума дело – в драку соваться!
Грозно рявкнул – Сергей аж голову в плечи втянул… и это спасло ему жизнь – бритвенно отточенное лезвие чиркнуло по макушке, на дно яхта упала срезанная прядь.
– Х-ха! – коротко ржанул Кафти. Меч с надменным стуком вернулся в ножны, грязный с обкусанным ногтем палец ткнул в пробритую на серегиной макушке плешь. – Теперь ты есть monker! Как это?.. монах! Нельзя убифать monker – польшой грех есть! Приттем Oulu – монастырь оттам!
«Бабушку свою отдай!» – хотел огрызнуться Сергей, но таки промолчал – прав Заборщиков, зачем умирать без толку?
«Нет, но Серафим-то! Всю дорогу зверем смотрел, а нынче жизнь спас. Надо бы спасибо сказать…» Шабанов покосился на Заборщикова – помор смотрел в другую сторону. Обтянутая выгоревшей рубахой спина выражала полнейшее безразличие к шабановской судьбе. Сергей тихонько вздохнул.
Позже, на пути в Каянь, Сергей часто жалел, что не бросился под клинок, когда хватало духу – не пришлось бы, надрывая жилы, гнать яхт против течения, не пришлось за пределами сил человеческих тащить через болота по гнилым расползающимся гатям… капелька боли, и много чего не пришлось!
К примеру, еще раз пережить встречу с «заскочившим на огонек» Тимофеем…
Зачем издеваться-то? Чужое тело занял, в теплой квартире живешь – смотри телик, пиво пей! Так нет, не сидится ему в двадцать первом веке. Все лазит, грехи замолить пытается. Хрен ли с молитв? Сотрясение эфира и ничего более. Наверху виднее – кого, куда, зачем и насколько…
Полынно—горькие мысли оборвал громкий треск. В двух шагах от Сергея, отчаянно балансируя на треснувшем бревне, взмахнул руками Федор Букин.
«Потонет ведь!» Сердце испуганно трепыхнулось.
Лопнувшая бурлацкая лямка слетела с плеча Букина, чтобы линялой змеиной шкурой плюхнуться в стороне от гати. Рядом с помором вздыбился почерневший, облепленный тиной обломок бревна. Букин извернулся, в падении пытаясь дотянуться до протянутых к нему рук, вытянулся стрункой… не хватило считанных сантиметров – ногти зацепили обломок бревна, прокарябали в раскисшей коре глубокие борозды… и Букин ушел в трясину с головой.
Три удара сердца между треском бревна и взбулькнувшими на месте падения Букина пузырями… три удара сердца…
Сергей так и не понял, что толкнуло его к проглотившей жертву трясине, казалось ноги сами оттолкнулись от бревен и метнули тело на кромку гати. Мерзкая, воняющая гнилью жижа плеснула в лицо, но пальцы уже нашарили безвольно уходящее в глубину тело, вцепились в подмышечную впадину… Теперь держать! Держать!!!
