Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Глава 9
На лысых макушках сопок лютует пурга, белесые космы хлещут по обледенелым валунам, доносится по-волчьи голодный вой… а в безветрии заросшего сосняком распадка, снег падает неторопливо, как перья из вспоротой подушки. Наверху вой, здесь – надсадный треск перегруженных сугробами ветвей. Снег и полярная ночь. В полушаге ничего не разглядеть.
Подбитые камусом лыжи скользят без отдачи, поземка засыпает неглубокую лыжню. Короткий невидимый в ночи штрих.
«Весайнен наверное лагерем встал – чего ему сквозь пургу ломиться? Добычи с монастыря взято много, ее донести надо, не по тундре раскидать – иначе разбежится пеккино войско… Дома лишился, сыновей потерял, Колу спалить грозился половину ватаги у стен острога оставил… если еще и добычу потерять – совсем конец Пекке: кто за неудачником пойдет?..»
Губы Шабанова кривит жесткая усмешка.
«Ничего, освободим Вылле, посмотрим, как Пекку поживы лишить… в должниках он у меня. И не только за лопарку – за набег давешний, за болото, в коем тонули, за весло моими ладонями шлифованное, за яму гнусную, за дыбу… многовато Пекка долгов накопил!»
Ремешок, тянущийся к идущему впереди Букину, ослаб – Федор в который раз опустился на колени, не столько высматривая, сколько вынюхивая оставленный весайненовской бандой след. Сергей затормозил, в поясницу ткнулся притороченный к заплечной котомке самострел. Сзади, едва не сбив с ног, подкатилась кережа с припасами.
– Ну? – нетерпеливо бросил Шабанов в темноту.
Темнота откашлялась и сплюнула.
– Не нукай, не запряг, – донесся голос Букина. – И не ори – чай не в кабаке целовальника[44]44
Целовальник – продавец в питейном заведении.(устар.)
[Закрыть] кличешь.
– Ты, Федька, дело говори, – прогудел вставший рядом с Сергеем Харламов. – След не потерял ли?
– Потеряешь его, как же! – зло фыркнула темнота. – Экой оравой ломят – снег чуть не до земли выбили! Тут другое…
Букин поднялся, приблизился, в грудь Шабанова толкнулся кулак.
– Чуешь, что нашлось-то?
Разглядеть находку Сергей и не пробовал – все одно темень не позволит. Сквозь меховую наглухо пришитую к малице рукавицу пальцы нащупали нечто похожее на разлапистый древесный корень.
– Что это? – сердито спросил Шабанов, не сумев опознать находку.
– Рука, – терпеливо объяснил Букин. – Отрубленная.
Сергей отшатнулся, к горлу подкатил желчно-горький ком. – Тьфу! Еще в нос бы сунул! На кой леший подбирал?
– Ну-ка, дай сюда! – с внезапно проснувшимся интересом подал голос Егорий. – Разберусь, почто рублено.
Букин передвинулся к дружиннику. Послышалось громкое сопение. Сергей брезгливо поморщился.
– Не каянин, – наконец вынес вердикт Егорий. – Ладаном за версту несет. Монах это. Кому-то награбленное нести надо – монахов в полон и взяли…
– А зачем кисть рубить? – спросил Шабанов.
Чуть слышно прошуршала малица – Харламов пожал плечами.
– Может провинился – кусок хлеба без спросу взял, или еще чего… а может отмерзла рука—то… и отрубили, чтоб не мешалась… я-то думал, каянин замерз, обрадовался – одним бойцом у Пекки меньше.
– Плевать мне, сколько у него бойцов, – буркнул Федор. – Нам с ними не воевать – лопарку бы втихаря вытащить…
– Не воевать? – перебил Шабанов. Голос звякнул стылым железом. – Отчего ж не повоевать? В темноте да пурге… очень даже можно.
Ремешок, связывающий с Букиным, вздрогнул, натянулся, словно брошенное Шабановым слово ударило Федора, заставило отпрянуть.
– Ты в своем ли уме? – забормотал лопарь. – Втроем на сотню? Девку бы украсть, да ноги унесть, и то дело небывалое! Небось, о таком озорстве поморы не один год вспоминать будут! С Пеккой воевать… И не думай!
– Не тарахти, Федька, – буркнул Егорий. – Кровь у парня бурлит, вот и несет, сам не знай чего…
«Или впрямь ерунду горожу? – невольно подумал Шабанов. – Крышу снесло и мыши летучие в колокольне завелись?»
Сергей поежился – сумасшествие не ко времени… или, наоборот, как нельзя более кстати?
Резкий порыв ветра, соскользнув с покатой скальной вершины, бросил в лицо пригоршню липкого снега, залепил глаза. Шабанов утерся, невольно зацепив струп на потрескавшейся от мороза губе. Во рту появился солоновато-железистый привкус.
До отвращения знакомый привкус.
«Вылле спасти надо, о том разговору нет. Сам девчонку в монастырь послал, самому из пеккиных лап и выдергивать. Букину с Харламовым за то что в ночь да на верную смерть пошли – поклон земной, но почему ж поганец каянский безнаказанно уйти должен? Неблагоразумно втроем на сотню? Чихать. Могу вовсе в одиночку пойти. Благоразумные, небось, до сих пор по избам сидят, да воеводу за отбитый приступ славят.»
Славят… в памяти тут же всплыла недавняя гульба…
* * *
В съезжей – воеводской – избе успели истопить печь. Даже стоя у дверей Сергей ощущал волны гуляющего по избе жара.
– Значится Шабаненок Кавпейку одолеть сумел? – недоверчиво покачал головой староста Кузьмин. – Чудны дела твои, Господи…
Узловатые пальцы поскребли клочковатую бороденку, хитро прищуренные глаза стрельнули в сторону угрюмо сидящего за столом воеводы. Загрязской потянулся к штофу, казенное вино щедро плеснуло в мутно-зеленого стекла стакан.
– Будем здравы!
Загрязской выпил, закусил щепотью квашеной капусты. Белесая капустная ниточка запуталась в бороде.
– Повезло сопляку – жив остался, – проворчал он, промокнув губы тыльной стороной ладони. – Кавпей его нашинковать мог не хуже, чем твоя жена эту капусту… – в рот воеводы, выразительно поболтавшись перед носом Кузьмина, отправилась еще одна щепоть.
– Ага-ага, – с усмешкой покивал староста. – Тока вышло иначе: не дадено было Кавпею верх взять. Бог-от правду любит… да нам того ж заповедует. Стрельцов ты, чай, милостями не обошел – чем парня одаришь?
Воевода поперхнулся, лохматые брови недоуменно поползли вверх.
– С чего я-то его одаривать должон? Мое ли дело – поморским недорослям кошели набивать?
– С того, что сам за свея немалый барыш поимеешь, – отрезал староста. – Царю-то в радость, что воеводы его ворогов в полон берут.
И без того угрюмый воевода потемнел грозовой тучей.
Объект беседы впервые позволил себе открыть рот:
– Спасибо на добром слове, – поклонился он старосте, – не заради денег старался…
Молния воеводского гнева, вместо того, чтобы обрушиться на старосту, нашла иную цель:
– Молод еще, в разговоры старших встревать! – рявкнул Загрязской. – Радоваться должон, что в теплой избе нашего решения ждешь.
«Дерьмо! – мысленно выругался Шабанов. – Дернула нелегкая пасть раззявить! Хорошие манеры проявить захотел. Выкручивайся теперь…»
– Так я и радуюсь! – расплылся он верноподданической улыбкой. Вытаращенные от усердия глаза поедом ели начальство. – Потому и сказать осмелился, что радый! Я ведь и впрямь на Кавпея сдуру напоролся! Кабы не стрельцы – забил бы меня свей!
Тяжелый воеводский взгляд уперся в Шабанова – не изгаляется ли сопляк? Сергей подлил в улыбку изрядную толику идиотизма. Разве что слюну не пустил. Загрязской чуть помягчел, собравшаяся над Шабановым гроза явно прошла мимо.
– Дурак ты, паря, – удовлетворенно констатировал воевода. – Другой на твоем месте, кричи на него – не кричи, все одно гоголем ходил бы.
Горлышко штофа вновь звякнуло о край стакана, по избе поплыл густой сивушный аромат.
– Прими-ка от щедрот моих!
Староста ехидно хмыкнул.
– Щедр у нас Владимир Владимирович, неча сказать… пробормотал он. Услышавший бормотание Загрязской раздраженно дернул щекой, подвинул к Сереге капусту.
– На, закуси…
Шабанов уцепил чуть не горсть – во рту после царевой водки словно полгода кошки гадили. На глаза навернулась неподдельная слеза.
– То-то… – непонятно заметил воевода и вдруг рыкнул: – Ну? Проси, чего надо, пока я добрый!
«Просить? Чего просить-то? Корову? Шняку? Или сразу лодью? Ведь даст. Или оплатит. По-княжески заживу… правда, без Вылле…»
Мелькнувшая перед внутренним взором лодья хлопнула белоснежным парусом и скрылась за горизонтом.
Туповато-преданная мина исчезла с лица. Сергей выпрямился, взгляд бестрепетно вперился в ожидающе молчащего воеводу.
– Мне бы… самострел хороший, – бухнул Шабанов, как в ледяную воду с разбега сиганул. – Я из лука плохо стреляю… да стрел железных – у каян пеккиных кольчуги добрые, русской ковки, абы чем не пробьешь.
Староста досадливо крякнул, воевода же икнул и оторопело разинул рот.
– Никак, за Юхой вдогон собрался? – недоверчиво поинтересовался Загрязской, едва к нему вернулся дар речи. – Или водка царева в голову шибанула?
– Девицу Юха полонил, – нехотя вымолвил Шабанов. – Лопарку. Она меня после дыбы выходила, а я ее в монастырь с вестью о Юхином походе послал… на горе да поругание…
Воевода откинулся к стене, упер руки в боки. На суровом лице мелькнуло странное несвойственное очерствевшему до каменности воину тоскливое выражение. Мелькнуло и исчезло.
– Девку, значит, у Весайнена отбивать собрался… – задумчиво протянул он. – Оре-ел! О матери подумай. Что с ней весть о твоей смерти сделает? Что она мне скажет, узнав, кто сыночка на погибель дареным самострелом благословил?
Воевода привстал, как—то сразу увеличившись в размерах, гранитной скалой навис над Шабановым. Сергей понял, что чувствуют враги Загрязского в последние минуты жизни… но взгляда не отвел.
– Одному-то смерть верная, тут разговору нет… – осторожно подал голос староста. – А вдвоем—втроем, может и выйдет девку скрасть – которы сутки темень беззвездная…
Воевода по—медвежьи тяжело повернулся к выжидающе примолкшему старосте.
– Ты, Кузьмин, видать на старости лет разума лишился! Какой полудурок за сопляком в ночь пойдет?
– Ну, не знаю, не знаю… – протянул староста, незаметно для воеводы подмигнув Шабанову. – А парню все ж слово дадено… надо сполнять обещанное, иначе срамно выйдет…
Лицо воеводы налилось дурной кровью, попиравшая столешницу длань собралась в могучий кулак…
– Будь по-вашему, – выдавил сквозь зубы Загрязской, буровя взглядом старосту. – Найдет парень двоих сотоварищей не токмо самострелы, всю справу воинскую получат… а коли не найдет… – воевода люто зыркнул на Шабанова, злорадно усмехнулся, – вместо награды такого пинка дам – до самой Умбы вороной драной домчится!
Сергей облегченно вздохнул – не остывший после боя с каянью воевода мог и не такое измыслить.
– Так я пойду? – спросил он, подавшись к сколоченным из тяжелых плах дверям.
– Иди… – прорычал воевода – гулко, грозно, словно готовая сорваться с гор лавина. – Да помни: времени у тебя до вечера.
– Ага, ага… – покивал староста. – Иначе Пекку нипочем не догнать будет.
Обширный двор кольского острога, посреди коего стояла съезжая изба, освещали многочисленные костры. Сизые дымы поднимались над стенами, хлопья сажи кружили над Верхним посадом… дотлевавшим посадом.
Вкруг острога тянулись группки погорельцев. Заунывно голосили овдовевшие бабы. Угрюмые мужики несли спасенный из пожаров скарб, гнали чудом уцелевшую скотину. Перемазанные сажей молчаливые дети сжимали заполошно трепыхавшихся гусей и кур.
Живущие в Нижнем посаде и стрелецкой слободе коляне спешили навстречу, помогали, даже спорили меж собой:
– Прокопий! Куда людей ведешь? Ты уж две семьи на постой взял! Или думаешь, окромя твого двора в Коле жилья не осталось?
Сергей, чтоб не мешаться, отступил с тропы, по колено утонул в сером от копоти снегу, еще раз осмотрелся – погорельцев разводили по избам. Русский ли, лопарь, или вовсе какая чудь – никто не спрашивал.
В избе Заборщиковых тесно. Вкруг стола угрюмо сидят поморы, на лавке у входа притулилась незнакомая Шабанову женщина. Некогда нарядный, изукрашенный бисером кожушок порван, заляпан сажей.
За кухонной занавеской позвякивает посудой хозяйка. На печи, где еще недавно спал Шабанов, время от времени слышится возня.
– Вася! Вась! – звенит оттуда по—комариному писклявый девчоночий голосок. – Поглянь, все ли ладно? Ва-ась, не спи!
Возня усиливается, доносится недовольное сонное мычание, из темноты взблескивают детские глазенки.
– Говорил я тебе, дурища, здеся все! – громким сердитым шепотом возвестил разбуженный сестрой малец. – и Заборщиковы, и Букин, и мамка. Спи давай.
– А тот дядька, что свейского воеводу имал, здеся? – не сдается девчушка.
– Угу-м-м… – соглашается успевший задремать братик.
«Мелочь, а приятно… – думает с улыбкой Шабанов. – А то кого ни послушай – все Загрязской да Загрязской. Ровно кроме воеводы да стрельцов никто с Весайненом не сражался».
Женщина в изгвазданном сажей кожушке привстает, шикает.
На печи воцаряется тишина.
Напрасные хлопоты – поморам не до малышни.
– Истинно воевода рек, – наставительно произнес Заборщиков. Согнутый палец стукнул костяшкой по серегиному лбу, – нет ума, своего не вложишь.
От второго – закрепляющего сказанное – удара Шабанов уклонился.
– Больно ведь, дядька Серафим, – обиженно сообщил он. – Чай не по стене лупишь!
– Да ну? – сделал вид, что удивился, Заборщиков. – Велика ли разница? Стена-то умнее небось – она за Пеккой бежать не собирается.
Сергей набычился. В глазах вспыхнул упрямый огонек.
– Ладно, пусть я деревяхи дурее. А все ж девушку Пекке оставлять не собираюсь! И вообще, дядька Серафим, кабы твою невесту тати схватили, неужто на печи усидел бы?
– Ха! – таки встрял в разговор из последних сил молчавший Букин. – Да чтоб ты знал, Серафим-то за своей Маланьей в Ладогу езживал, братовьям ее четверым морды набок посворачивал – все за то, что девку ладожскому купчишке просватали. Из-под самого венца увел!
Серафим засопел. На дубленом студеными ветрами лице явственно проступила краска смущения. Шабанов от удивления аж рот разинул.
– Эко вспомнили… – низким басом недовольно проурчал Серафим. – Ну было дело… Одному что ль Тимше из-за девок с ума сходить? Было-то было… да быльем давно поросло.
Колыхнулась пестрая ситцевая занавеска. В горницу вошла хозяйка. Руки оттягивал большой глиняный горшок. Над горшком вился пар. По избе поплыл аромат отварной с брусничной подливой трески.
– Хватит вам, мужикам, о пустом спорить, – певуче заметила хозяйка. – Воевода наш батюшка супостата отбил, каяне уж за три—десять сопок убежали, и след пургой замело. Какие догонялки в ночи-те?
Следом за горшком на столе появились миски, ржаной каравай, братина с вареным медом… обычный завтрак.
Сергей наконец осознал, что наполненная ревом пожара, звоном стали, надсадными криками ночь осталась позади.
– Устинья! – хозяйка повернулась к сидящей у печи женщине, – долго ли будешь в сторонке жаться? Садись-ко к столу – поспела рыба-то.
Женщина несмело улыбнулась, взгляд потянулся к спящим на печи детям.
– Да не печалься о детишках, – улыбнулась хозяйка. Пусть выспятся, ночь им тяжелая выпала. Достанет еды-то! Понадобится – еще наготовим. Али мы не женки поморские?
Снова несмелая улыбка. Женщина подходит к столу, нерешительно останавливается… Букин сдвигается, приглашающе похлопав по нагретому месту.
– Что ж ты, Устиньюшка, словно чужая? – сладенько мурлыкнул он, пряча в бороденке усмешку. – Садись-ко поближе!.. В кои веки Семена с тобой рядом нет, никто меня веслом гонять не вздумает!
Вместо ответной улыбки на глаза женщины навернулись слезы. Заборщиков подался к Букину, неуловимо быстрым движением отвесил затрещину.
– Балаболом родился, им и помрешь, – сердито уркнул он. – А ты, Устька, брось реветь. Семен – он мужик крепкий, да не сильно его и порезали. Монахи-то наши по ранам знаткие увидишь, к вечеру мужик твой сюда припрется – Федьку гонять.
На щеки женщины впервые порхнул румянец, благодарно глянув на Заборщикова, она придвинула к себе наполненную хозяйкой миску. Букин же задумчиво почесал затылок.
– И впрямь припрется, дуболом Устькин, – пробормотал он. – Небось злющий будет… хужее, чем в прошлый раз…
Букин обвел взглядом сидящих, чуть задержавшись на по—прежнему хмуром Шабанове…
– Знаешь что, Тимша, – неожиданно выпалил он. – Пойду-ка я с тобой. Небось лопарь в тундре лишним не будет!
Полная тишина. Даже мыши перестали скрестись. Кусок рыбы замер на полпути ко рту Заборщикова. Капля брусничной подливки звучно шлепнулась на столешницу.
– Ты, эт-та… Федька, головой-то думал? – неверяще переспросил доселе молчавший хозяин.
– А то, – беспечно пожал плечами Букин и усмехнулся. – Чай, Пекка не страшнее устиного мужика!
Устинья не выдержала и прыснула. Следом гулко хохотнул Серафим, стаканы с медом тонко задребезжали. Заборщиков тут же смолк, испуганно покосившись на печь, где спали дети.
– Тимша-то все равно за Пеккой утекет, – независимо продолжил Федор. – тут и к нойду ходить не надо, Что ж его одного отпускать? Я Егоршу уговорю – втроем и пойдем.
Как ни странно, их почти не отговаривали. Хозяин, порывшись в охотничьем снаряжении, выдал Тимше новенькие лыжи-калги, Серафим небрежно помял серегин печок, бросил ему свою малицу.
– Эта получше… – проворчал он. – И валенки мои надень – как раз на яры впору будут… а печок с собой возьми: малицу потом девке отдашь… Юха пленных не жалеет, чай, одне лохмотья на ней… – Серафим пожевал губами, виновато отводя глаза, добавил, – ты не думай, я бы и сам пошел, да свей, поганец, ногу нарушил…
Шабанов опустил взгляд – в длинной прорехе на колене серафимовых штанов виднелась заскорузлая от крови тряпица.
– Что ты, дядька Серафим! – Шабанов сглотнул подступивший к горлу комок. – Разве ж я не понимаю? Да ты не переживай, мы справимся, честное слово, справимся!
Заборщиков неловко шагнул вперед, порывисто обнял Шабанова.
– Я знаю, – просто сказал он.
* * *
Весайнен спешил. Как вспугнутая зарей нечисть, как напаскудивший в курятнике хорек. Забыв прямой путь к собственному хутору. На запад, вкруг отделявшего Каянь от Швеции залива – подальше от проклятых русских! Ничего, что в Весала морем возвращаться – зато кольские поморы не догонят!
Не раз и не два он останавливался, пропуская отряд, напряженно ловил в завываниях ветра звуки погони… Нет, ничего… снова ни звука. Пекка злобно скалился – звуки ерунда, битый волк погоню шкурой чувствует! Должна быть погоня… Или нет? Или руссы снова опередили и сейчас жгут месяц назад отстроенный хутор, с пьяным гоготом вытаскивают из могил кости сыновей…
Пекка ожесточенно затряс головой, отгоняя некстати возникшую в памяти картину – его воины, с радостным ревом громят монастырские погосты, выкидывают из склепов гробы, режут монахов…
Нет. Нельзя сравнивать – это была verikosto, кровная месть! Он имел право на жестокость!
Весайнен догнал ушедший вперед отряд, злобный удар тяжелого кулака сбил с ног еле плетущегося монаха – зачем шатается? Не велик и груз на плечах – всего—то мешок с церковной утварью!
Двое пленников склонились над упавшим, помогли встать. Чернец сделал пару неверных шагов и рухнул, чтобы больше не подняться.
– Оставить падаль! – прорычал Весайнен, хватаясь за меч. – Тащить мешок, пыстро!
Чернецы, тихо бормоча молитвы, освободили тело от груза, один из них нагнулся, в довесок к своему, принял на плечи мешок упавшего.
Пекка злобно прищурился – ни выбеленная сединой борода, ни монашеская ряса не могли скрыть широкие плечи и грозную стать бывшего ратника.
«Именно такие жгли Весала. Именно такие убивали сыновей!» – горячечно билось в голове. Меч с тихим скрежетом пополз из ножен… но Весайнен справился с собой. – «Еще рано. Пусть работает. Можно, тем временем, придумать бывшему воину казнь. Такую, чтоб сыновья радовались, глядя вниз из христианского рая!»
Весайнен еще раз оглянулся – посланные в арьегардный дозор ватажники почему—то не спешили вернуться… До сих пор сидят в засаде? Впустую? Не-ет. Воспитанное десятком набегов чутье не могло подвести – кто-то наверняка идет по следу.
– Пыстро, русска свиньи! Пыстро! – рявкнул Весайнен.
Меч по-прежнему оставался в ножнах – двуногую скотину надо беречь… до подходящего времени.
Оставленные в арьегарде шведы прекрасно знали, что от них требуется – оба давно разменяли четвертый десяток, оба давно перестали вести счет убитым русским… Зато они умели ждать – могли прикинуться сугробом или валуном, могли терпеть холод и неподвижность, лишь бы снова остаться в живых и выпить у жаркого камина за погибель проклятых руссов.
* * *
Пурга, сопки тонут в снегу… Полярная ночь… Третьи сутки погони…
Тянушийся от Букина ремешок перед тем как провиснуть, дважды дернулся. Сергей замер, едва не забыв продублировать сигнал для идущего позади Харламова. Два рывка – враги.
Висящий за спиной самострел медленно перекочевал в руки. Рычаг лег в гнездо, готовый вздернуть стальную тетиву на дыбу курка. Сердце резко ускорило темп, насыщая тело адреналином. Сейчас, сейчас…
Возникший из тьмы силуэт заставил напрячься мышцы… в следующий миг Шабанов прикусил губу, чтобы сдержать ругательство – Букин! Чертов лопарь двигался с беззвучностью полярной совы.
По правую руку возникла громада Харламова. Стрелец пригнулся, чтобы не упустить ни слова, из сообщения лопаря.
– Двое их, – едва шевеля губами прошептал Федор. – Хорошо, гады, прячутся. Если б не ветер, вляпались бы, как воробей в коровье дерьмо. Осталось бы сидеть и не чирикать!
– Не балаболь, дело говори, – дохнул в ответ Егорий.
– Я и говорю – ветер-то западный, а каянцы небось месяц бани не видели! Разит, как от выгребной ямы. Тут уж прячься, не прячься, а вонь-то выдаст.
– Всего-то два засранца? – шепот Харламова задышал охотничьим азартом. – Да я их один от вони вылечу – мертвые не потеют.
Егорий вернулся к оставленной позади кереже, из поклажи вынырнул белый плащ-мятель. Сергей хотел последовать примеру… остановила легшая на плечо рука Букина.
– Не надо, – прошептал Федор. – Мы Егорке тока мешаться будем…
Шабанов сердито отшатнулся, и Букин тут де сменил точку зрения:
– Однако, можешь за мной идти – коли Егорий не справится, твой самострел в самый раз придется.
Сергей бы поверил, если б не видел, как Букин натягивает тетиву на метровый лопарский лук.
«Нужен я им, как зайцу лосиные рога… – с горечью подумал Сергей. – С лопарем в стрельбе состязаться – лишний раз краснеть».
Завывавший вторые сутки напролет ветер как назло стих. Лишь снег по—прежнему сыпал, старательно пряча скользнувшую мимо Сергея белую тень.
Чуть выждав следом двинулся Букин. Сбросивший постромки Шабанов не отставал ни на шаг.
Как умер первый каянец, Сергей понял, увидев мелькнувшего перед ним Егория. Стрелец выразительно потряс окровавленным ножом и снова исчез в снегопаде.
«Федор сказал, двое каянцев-то…» – настороженно подумал Шабанов. – Значит, где-то еще один прячется…
Подкрасться ко второму Егору не удалось – попавшаяся на пути сосна встряхнулась, как вылезший из воды пес, освобожденно взмахнула ветвями…
Возникший двадцатиметровый снежный падун[45]45
Падун – водопад.(поморск.)
[Закрыть] на миг застыл. Вокруг сосны возник причудливый ореол, до странности напоминая скособоченный человеческий силуэт… затем из снежного облака с яростным криком вырвался Харламов.
Скрываться долее было незачем, Сергей яростно рванул рычаг самострела. Стальной оперенный болт прыгнул в ждущую его ложбинку, как любовник в призывно распахнутую постель…
Видимо, снежная лавина показалась великаном не одному Шабанову, а вылетевшее из облака рычащее чудовище окончательно свела с ума притаившегося неподалеку каянца.
Пронзительно заверещав: «Hijsi!!! Hijsi!!!», он выскочил из скрытой заметенной снегом ложбинки, сломя голову понесся к ушедшему вперед отряду… Звонко тренькнула тетива лопарского лука, следом гулко хлестнул самострел. Крик захлебнулся, каянец рухнул ничком.
Харламов подскочил к упавшему, настороженно склонился над телом… и выпрямился, пряча в голенище не пригодившийся засапожник.
Букин, потрогал торчавший из расколотого стального шлема самострельный болт, уважительно поцокал языком.
– Хорошо, однако, стрельнул, – похвалил он Шабанова и, с горестным вздохом, добавил, – жаль тока, шапку испортил со стрельцов за такую ведро водки стребовать можно…
«Зато наповал!» – подумал Шабанов, но сказать не успел: Букин перекатил труп набок, аккуратно извлек из груди мертвеца обломок стрелы с узким трехгранным наконечником.
– А кольчуга почти цела: два кольца-то и порвало, – закончил оценку трофеев лопарь и расстроено махнул рукой, – да оглоеды кольские все одно скажут, мол, рвань принес!
– Стрелки-и! – насмешливо встрял Егорий, – у того, что я зарезал, и шелом, и кольчуга целые. На обратном пути обязательно заберу.
Шабанов даже не улыбнулся.
На памяти возникла первая зарубка: «Минус два…»
* * *
Далекий полный ужаса вопль раненой птицей заметался меж сопок, истаял, растеряв силы. Весайнен ждал второго… не дождался. Что ж, он предвидел погоню… Пусть гонятся – вокруг родные земли. Здесь никто не подаст руссу куска хлеба, никто не пустит обогреться у очага. Ха! Скоро руссам придется сосновые шишки снегом заедать!
Да, все так. Именно так! Но почему ж тогда тревога и страх голодными песцами грызут внутренности?
Весайнен повернулся к остаткам некогда грозной ватаги и приказал ускорить шаг.
* * *
Бой оказался слишком короток. Неистраченный адреналин бушевал в крови, требовал выхода. Сергей отбросил за спину капюшон малицы, позволив вновь проснувшемуся ветру охладить пылающий лоб. Снежинки таяли, не успев коснуться раскаленной кожи, горячая влага стекала за ворот. Хотелось бросить кережу и бежать за проклятым Весайненом…
Снова дважды – подавая сигнал к остановке – дернулся ремешок. Шабанов подкатил к Букину.
– Ну что? – жарко шепнул он. – Где каянцы?
Букин, не отрывая глаз от видимого ему одному препятствия, предостерегающе вскинул руку.
– Не ватажники это… – наконец прошептал он. – Другое что-то… может, что из добычи потеряли?
Букин ошибся – перед ними лежал человек в долгополой монашеской рясе. Худой, как обтянутый кожей скелет. Седые волосы монаха терялись на сером в предутреннем свете снегу, восковая бледность заливала суровое аскетичное лицо.
– Отмучился божий человек… – пробормотал Харламов. Царствие ему…
Монах чуть заметно вздрогнул, послышался тихий хрип. Егорий прервался на полуслове, бросился к монаху… Левая рука воина нырнула под затылок монаха, правая лихорадочно срывала с пояса баклагу с водкой.
– Ты, это… не умирай! – взмолился Харламов, – Дольше терпел, еще немного осталось: мы тебя оденем, домик снежный построим… Букин, лопарь наш, домики из снега лепит – лучше избы получается.
Федор, успевший порыться в кереже, достал запасную малицу, сунул в руки Шабанову.
– Монаха одевай! – растеряв привычную веселость, сказал он. – Да сначала разотри мал-мала – небось, поморозился. Я пойду ледяную вежу делать.
Сергей молча кивнул. Букин огляделся, выискивая подходящее место, метнулся к занесенной снегом ложбинке. В руках лопаря как по-волшебству оказалась деревянная лопата.
– Братие там… – явственно произнес монах, не открывая глаз. – Все, кто жив остался…
– Девушка! – Сергей упал на колени рядом с монахом, борясь с желанием вцепиться, встряхнуть, осторожно коснулся худого плеча. – Девушка, лопарка, Вылле зовут…
Сергей задохнулся от волнения, но монах понял.
– У них, проклятых… – хрипло прошептал он. – К нам шла… предупредить… не успела…
– Ты помолчи, помолчи, – Харламов решительно оттеснил плечом Сергея. – Не трать силы-то! Потом расскажешь – когда оклемаешься.
Баклага еще раз коснулась сухих монашеских губ, тонкая струйка пробежала по смерзшейся бороде. Пахнуло водкой, под свалявшейся бородой прыгнул острый кадык, слабая улыбка углубила без того резкие морщины у рта.
– Доброе вино у тебя… тако в Кандалакше дева одна делала… Варькой звали…
– Ну знаткой! – восхищенно воскликнул Харламов. – Ее вино-то и есть. Самолично покупал! Видно ты, отче, до пострига лихой мужик был!
Монах шевельнул рукой, страдальчески поморщился.
– Помоги мне, воин – ресницы смерзлись, не вижу света божьего.
Харламов с готовностью наклонился, дыханием отогрел веки. Из-под кустистых бровей глянули серые полные боли глаза.
– Двое… – разочарованно пробормотал монах. – Всего двое… Где дружина воеводская, стрельцы где? Почто никто людей спасать не пошел?
Харламов окаменел… «Что сказать-то?» – читалось во взгляде. В следующую секунду он уже тащил монаха к зародышу будущей «ледяной вежи».
– Потом, отче, потом… – бормотал Егорий. – Вот оклемаешься, и поговорим…
Букин сосредоточенно вырубал снежные пласты, укладывал в кольцевую стенку.
Продираясь из-под слежавшихся до каменности завалов, в памяти Сергея всплыло: «дом-«иглу» строит, как эскимосы…» Всплыло, чтобы сразу забыться – ненужное, принадлежащее кому-то другому, еще не рожденному. Тому, до чьего первого крика еще четыре с лишним столетия…
– Мне идти надо… – хмуро бросил Сергей хлопочущему над монахом Егорию.
Харламов одними глазами указал на впавшего в забытье монаха, Сергей кивнул.
– И я об этом. Ты останешься – потом догонишь… а нет, так хоть монаха спасешь. Федор вежу доделает, со мной пойдет – если втихую, мы и вдвоем…
– Выйдет ли втихую? – одними губами спросил Егорий.
– Не выйдет, так и твоя сила без надобности, – отрезал Шабанов.
Харламов потерянно отвернулся.
– Идите уж, – донеслось до Сергея. – Вежу я и сам…
Букин решению не удивился, но враз потемневшее лицо выдало обуревавшее его беспокойство.
Шабанов лопаря понял по-своему.
– Ты ведь не обязан… – неловко пряча взгляд пробормотал он. – Помирать никто не подряжался…
– Ты, Тимша, за бога не решай! – моментально вскинулся Букин. – Бог, однако, знает, когда лопарю помирать. Пусть Пекка смерти боится – чай, убийцу монахов не ангелы на том свете ждут.
Уходили не оборачиваясь.
Короткие – едва в полчаса длиной, – сумерки незаметно сменились привычной темнотой. Небо очистилось, среди россыпи звезд неприкаянно переливалось северное сияние. Над горизонтом стеснительно и робко всплыл узенький серпик новорожденного месяца.
Скудное освещение, но и его хватило, чтобы Егорий, холодея от мистического ужаса, увидел, как лежащий в забытьи монах поднял руку и благословил уходящих.
Впрочем, возможно Харламову и почудилось…
* * *
Шаг за шагом… Наст скрипит под лыжами так, что кажется, и глухой за версту услышит. Связывавший Шабанова с Букиным ремешок убран в заплечную котомку-кису – без нужды при ясном небе-то, одна помеха. Особенно, если снова пеккин дозор встретится… да и нет Букина рядом – убежал дорогу разведывать.
Шаг за шагом… Сергей пытается вспомнить огни новогоднего Мурманска… в голове почему—то плывущий над рублеными церквами благовест, разговение, румяные девицы в пушистых шубках, перестук каблучков по дощатым мостовым… Где ж Мурманск? Затерялся…
Воспоминания похожи на обрывки странных снов – сказочно-красивые ледовые скульптуры рядом с модернистской железной елкой на Пяти Углах, пьяненькие скоморохи на улицах, в усталом телевизоре корчатся поп-идолы с улыбками дебилов, постнорожие комики отпускают низкопробные шутки… Все натужное, ненатуральное, даже сквозь стекло экрана пахнущее не весельем, а подсчетом гонораров.
