Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)
Глава 8
Полуденные сумерки, совмещая рассвет и закат, катились по макушкам сопок, напрочь игнорируя утонувшие во тьме лощины и овражки. Сумерки торопились туда, где теплее. В три смены сияющие звезды тихо радовались получасовому перекуру. Черно-белый мир делила надвое тонкая ниточка лыжни. На дальнем ее конце под шапкой смога прятался Мурманск.
– На кой леший мы сюда потащились? – в голосе Леушина звучало неподдельное раздражение. – Новогоднюю баню я еще кое-как понимаю, но лыжную пробежку в полярной ночи?!
Венька ожесточенно потер варежкой обросший инеем пушок на верхней губе. Шабанов не ответил. Плечистая фигура, размеренно и мощно отталкиваясь палками, неумолимо уходила в сумрак полудня. Пришлось догонять.
– Стой, Шабанов! Или дальше один пойдешь! – не на шутку взъярился Леушин.
Фигура нехотя замедлила шаг, в последний раз скрипнули по насту лыжи, к Леушину повернулось жесткое лицо друга…
Друга? Леушин, с внезапно проникшим в сердце холодком, вгляделся в лицо спутника. Разве это Сергей? Тот, с которым вместе с детского сада? Чужой по-взрослому суровый взгляд, острые, обтянутые дубленой ветрами кожей скулы, упрямо выдвинутый подбородок… Будто не семнадцать с хвостиком парню, а к трем десяткам ближе.
– Эй, ты кто? – губы занемели, вопрос прозвучал тихо и невнятно… Шабанов услышал.
– Я это, – уголок рта дернулся в кривой усмешке, – Тимофей Шабанов. А ты решил, еще кого-то в серегину шкуру занесло?
Леушин обидчиво прикусил губу. Все бы насмешничал! Баран средневековый. «Пошли, по холодку прошвырнемся!» Согласием поинтересоваться и в голову не пришло. Думает, что Венька за ним собачонкой бегать станет? Хрен в сумку!
– Кого-то еще? Да по мне и этот обмен лишний.
Леушин свернул к поваленной непогодой сосне, сердитый удар кулака очистил от снега небольшой участок, Венька сел. Горящие обидой и злостью глаза уставились на Шабанова.
– У вас в шестнадцатом веке все такие придурки, или ты и там наособицу? Думаешь, не ясно, зачем в сопки поперлись? На людях говорить боишься! Все, отбегались. Давай, вываливай, что накопил.
Следом за Леушиным сошел с лыжни и Шабанов, прислонился к стоявшей неподалеку сосне. Рука в меховой рукавице сердито теребила ременную петлю лыжной палки.
– Выва-аливай… – передразнил он. – А если просто проветриться захотелось? Подальше от бардака вашего оказаться?
– Нашего? – вскинулся Венька, – Можно подумать, это я со скинами хачей гоняю!
– Вот и хреново, что не ты, – Скопившаяся в душе горечь, круша преграды, рвалась наружу. – Засрали север, а выгребать некому! Шлюхи, бандюки, бичи помойные! Куда ни шагни – обязательно вляпаешься!
– В твои времена, можно подумать, лучше было! – окрысился Венька.
– В мои времена старики говорили: «До бога высоко, до царя далеко, а от Колы до ада всего три версты!» Народ друг за друга держался – одному ни в море на промысел, ни от свеев отбиваться. Зато ни перед кем спины не гнули! А теперь что?
Шабанов задохнулся. Лишь яростный взгляд продолжал метать молнии.
Венька молча смотрел на взбешенного Шабанова. Мокрые от растаявшего снега щеки приятеля курились горячим паром.
– Остынь, – примирительно буркнул Венька. – На чайник похож…
– Вот-вот. Лишь бы обхихикать! – ни успокаиваться, ни отступать Тимша не собирался. – Я ему о поморском братстве, о родине, а он… Да что там о родине – в Бога и то напоказ веруете! Не потому что Бог – потому что положено. Модно, наконец. Такая вера хуже безверия! В церковь, на теннисный корт, на горные лыжи… не люди – стадо безмозглое!
– А ты, значит, решил нас уму-разуму поучить… в нужную сторону направить… – со вновь вспыхнувшей обидой съязвил Венька. – Каким интересно манером?
Настала очередь усмехаться Шабанову.
– Не знаешь, как скотину ведут? Батогом! А паршивых и вовсе под нож. Чтоб стадо не портили.
Леушин помолчал, потом, словно бы между делом, спросил: – И многих уже… отбраковал?
Яростный взгляд Шабанова смерил собеседника с головы до ног.
– Тебе зачем знать? Стучать побежишь?
Такого Венька стерпеть уже не мог.
– Это мы дерьмо?! – тонко, на грани срыва выкрикнул он. – На себя глянь! Бандюк! Скинхед вонючий! С тобой говорить самому в дерьме изваляться! О дружбе говоришь, а меня в стукачи…
Венька неловко размахнулся. Шабанов принял удар не шатнувшись. На щеке проступила багровая полоса.
– И дерешься-то как девка.
«Ну и ладно… – Венька всхлипнул. – Поговорили, называется…
Леушин подобрал палки, сосредоточенно набросил на запястья ременные петли.
– Живи, как хочешь, – бросил он и, не оборачивась, зашагал к городу.
Шабанов молча смотрел, как тает в начавшемся снегопаде знакомая сутуловатая фигура.
Ни слова лжи, ни одной криводушной мысли… Разве не за них бьется? Не за Веньку, не за Ольгу Скворцову, пирожочницу рыночную, не за прочих, о кого бандюки с басурманами ноги вытирают? Почему тогда все так бестолково, а?
Снег падал все гуще и гуще, лыжню занесло начисто. К часу дня окончательно стемнело. В десяти километрах от Мурманска на сосну, неряшливо хлопая крыльями, опустилась ворона. Здесь был ее дом, ее территория, и уступать чужакам без боя она не собиралась.
Злое хриплое карканье заставило Тимшу вздрогнуть.
– Не ори, ухожу уже, – буркнул он.
На западе, пробиваясь сквозь снегопад, немеркнущим заревом полыхали бордельные огни цивилизации.
* * *
«Друг, называется… какого ж рожна, коли друг, в дознатчики полез?»
Тот же день, семь часов вечера. Лыжи приткнулись в углу прихожей, спортивный костюм сохнет на батарее, в кухонной мойке ждет своего часа грязная посуда… Ничего, подождет. Тимши дома нет – переодевшийся и наскоро пообедавший Шабанов размашистыми шагами меряет проспект Ленина.
На сердце, немилосердно орудуя когтистыми лапами, бушует кошачья стая. Угрюмые сталинской постройки дома нависают над головой, узкие бойницы двухметровой высоты окон холодно и равнодушно следят за непрошено вырванным из шестнадцатого века юнцом…
Женский визг и звон битых стекол Тимша услышал не дойдя полсотни метров до перекрестка с Комсомольской. Вылетевшую из-за угла вишневую «девятку» понесло «юзом», развернуло капотом к тротуару. Правая фара отсутствовала, натриевый свет уличного фонаря отбрасывал на мятое крыло причудливые тени.
– Доездились! – злорадно усмехнулся Шабанов… обитатели авто считали по-другому.
Мотор «девятки» взвыл придавленным котом, из-под шипованых колес широкими струями хлестнула ледяная крошка. Машина, едва не сорвав глушитель, взлетела над поребриком. Неистово крутящиеся колеса приземлились уже на тротуаре. От днища отвалился большой кусок грязного льда, вертясь промчался меж ногами прохожих, чтобы затормозить рядом с Шабановым.
«Очумели совсем, засранцы!» Тимша оторопело замер, не желая верить в происходящее.
Истошный вой перегазовки, скрежет неумело воткнутой передачи… и снова визг шлифующих лед покрышек. Автомобиль, виляя от стены к утонувшему под сугробами газону, несется навстречу Шабанову. Подвывая электромотором опускается стекло дверцы, в ярко освещенную витрину летит пустая бутылка…
Промороженное стекло разлетается длинными кинжально-острыми осколками. Из салона авто несется пьяный хохот. Автомобиль едет на первой передаче, цепляя то стену, то высокие сугробы, запредельно раскрученный мотор визжит, как боров под ножом.
«Что делают?! Люди же кругом!» Многочисленные пешеходы спасаются кто как может – прыгают через снежные валы, ныряют в магазины… В дверях мгновенно возникает давка.
В двух десятках метров от Шабанова растерявший напускную вальяжность господин в дорогом пальто с бобровым воротником и сбитой набекрень бобровой же шапке отшвырнул прочь щуплого мальчишку лет двенадцати.
– Отвали, щенок! – прорычал он, запихиваясь в прогретый тепловой пушкой тамбур. Малец вскрикнул, откатился к стене, испуганно вжался в стылый камень. «Девятка» вильнула к нему, колесо взрыло снег в считанных сантиметрах от лица… резко выкрученный руль бросил машину прочь, капот небрежно подцепил увязшую в сугробе девичью фигурку, перекинул к росшим вдоль дороги рябинам. Девушка сломанной куклой рухнула в серый пропахший бензиновой гарью снег…
– Гады! – взревел Тимша. Рука сама нашла валявшуюся под ногами ледяную глыбу.
Короткий росчерк полета завершился в лобовом стекле. Триплекс покрылся густой сетью трещин. Матерно визгнули тормоза, хлопнула водительская дверь, за ней передняя правая. В салоне, заглушая стихающий вой мотора, пьяно верещат девицы. Тимша оценивающе посмотрел на вышедших.
Лет на пять старше его самого… навороченные, в хорошо пошитых костюмчиках, с бриллиантово сверкающими запонками в манжетах цветастых рубашек. «Золотая молодежь»
– Вы, милейший, не отдаете себе отчета, в чью машину изволили метнуть снаряд… – с томной улыбкой заметил анемичного вида юнец-пассажир. По тонко вылепленному аристократичному лицу скользнула легкая тень раздражения. Казалось, юнец ждал немедленных извинений. Нижайших, вплоть до стояния на коленях.
– Ты, лох вонючий, типа безбашенный? Не догоняешь на кого хрен задрал? – громогласно «перевел» водитель – щекастый прожигатель жизни и отцовских денег. – Да у тебя по жизни бабок откупиться не хватит!
Вопли в салоне прекратились. Наружу выглянула намакияженная мордашка с раздутыми силиконом губками. По-коровьи влажные глаза жадно впитывали новые впечатления.
– Ну почему же, Рома? – нарочито не обращая внимания на зрительницу, протянул «аристократ», – если продаст почку или глаз – денег хватит… да и я буду… удовлетворен.
– Ах, Вадик! – постельным голосом проворковала девица. – Ты такой мажорный!
Или упомянутый Рома лишь недавно попал в элитную тусовку, или перформансам и закрытым пати предпочитал куда более брутальные развлечения, но блеснувший серебряными накладками нож-бабочка влип в пухлый кулак с ухарской показушностью.
– Не волнуйся, Вадик. Я ему прямо щас операцию проведу! – плотоядно облизнувшись пообещал Рома. – Без наркоза.
«Операцию значит? Козлы гребаные!» Тимша приглашающее улыбнулся, шагнул навстречу. Рома картинно взмахнул рукой… «Придурок!» – усмехнулся Шабанов. Привычная к топору и веслу ладонь поймала жирное запястье, загрубевшие пальцы, как в тесто, вмялись в поросячьи нежную кожу. «Операцию он затеял!» Ярость туманила разум. Тимша оскалился, на висках засинели вздувшиеся жилы, в кулаке негромко хрустнуло…
Рома взвыл, пальцы-сардельки разжались, нож упал под ноги.
– П-пусти, сволочь! Больно же! – заверещал вмиг утерявший кураж подсвинок.
Тимша не услышал. Рома умирающе заскулил, упал на колени.
– Отпусти его, подонок! – холодно приказал забытый Тимшей Вадик.
Шабанов перевел взгляд – лицо хлыща выражало надменную гадливость, в поднятой до уровня груди руке блестел никелем изящный револьвер.
– Отпустить? – Тимша удивленно вскинул брови. – Он же костюмчик испачкает. Прическу помнет!
Шабанов перехватил под мышки готового сомлеть Рому, рывком вздернул на ноги. Кабанчик мертвенно побледнел, вместо слов изо рта вылетала мелкая частая икота, сломанная в запястье рука висела снулой рыбиной.
– Держи! – рявкнул Шабанов, толкая кабана к машине.
Рома, подвывая голодным упырем, сделал неверный шаг… У Вадика сдали нервы. Из дула револьвера с грохотом вылетел полуметровый язык пламени. Рому всколыхнуло, как потревоженный студень. Снова завизжали девицы.
«Почку тебе?» Второй раз выстрелить хлыщу не удалось тяжелый кулак Шабанова смахнул с аристократической рожи надменность… и другие возможные мины – сложно пользоваться мимикой с выбитыми зубами, свороченной челюстью и стремительно заплывающим глазом.
– Эк у меня здорово получилось! – неподдельно удивился Тимша. – А если еще разок?
Удар в подвздошье бросил хлыща на капот, револьвер укатился под машину. Тимша сгреб в кулак ворот модной рубахи, заставил «хозяина жизни» сесть.
– Это я за себя рассчитался, – пояснил Шабанов. – А за пацана под колесами, за девушку сбитую разве платить не надо?
Следующий удар вонзил мажорного Вадика в покрытое трещинами лобовое стекло. Триплекс не выдержал, сложился бумажной салфеткой, тело по пояс нырнуло в салон. Красотка с коровьими глазами, зажимая рот, выметнулась из машины. Платье от всемирно признанного кутюрье порвалось, а через секунду и вовсе превратилось в заблеванную тряпку. Улицу затопил невообразимый коктейль из запахов рвоты, шикарного парфюма и выпивки. Визг в салоне звенел циркулярной пилой – желудок второй оказался крепче разума.
Тимша оглянулся – шагах в десяти собралась толпа, однако мешать ему никто не собирался. Более того, из толпы издевательски крикнули девицам:
– Не нравится? Ничо, вам, стервям, полезно!
«Ну, вроде навел порядок… – злость неохотно уступала место гордости за качественно выполненную работу. – Надо бы пострадавшим помочь».
– Чего вылупились? – окрысился Тимша на зевак. – Эвон, пацан встать не может, а вы тут варежки поразевали!
К лежащему у стены мальчишке бросились сразу трое. Шабанов перемахнул сугроб, по колено увязая в свежевыпавшем снегу, пробился к отброшенной ударом капота девушке.
Рябины вдоль дороги стояли высокие и кустистые – с одного корня полудюжина стволов. Густые и резкие, как пролитые чернила, тени скрывали лицо пострадавшей. До неузнаваемости перепачканное текущей из разбитого носа кровью лицо.
Девушка не шевелится, ноги в латаных сапожках непристойно раскинулись, юбка задралась, обнажив длинные трикотажные панталоны, куртка – дешевый китайский пуховик, – съехала к горлу, рот приоткрыт, с губ срываются призрачно-слабенькие облачка выдыхаемого пара…
«Как быть-то? – растерялся Тимша, от греха подальше, прикрыв подолом юбки девичьи колени. – Вдруг у нее сломано чего? Тогда шевелить нельзя!» Облачка пара над губами становились все прозрачней и прозрачней… «Искусственное дыхание надо, вот что. Иначе каюк девке!»
Тимша оперся на локоть, прижался к холодным губам, воздух потек в девичьи легкие. «Теперь назад выжимать…» Чувствуя что неудержимо краснеет, Тимша положил руки на девичью грудь, надавил. Под ладонями мягко спружинило. Уши вспыхнули таежным пожаром. «И так, пока не очнется?!» – смятенно подумал Шабанов.
После третьего цикла девушка прерывисто вздохнула, чуть заметно блеснули приоткрывшиеся глаза… Тимша, для профилактики и закрепления успеха, еще раз прижался к ее губам… Когда же он приподнялся, девушка слабо улыбнулась, прошептала:
– Я знала, что ты в меня влюбишься! Еще на рынке знала!
«Ольга?!» Тимша ощутил, как неистово заколотилось сердце, по телу прокатилась горячая волна… «Чего взвился? тут же одернул себя Шабанов. – Тоже мне, знакомая. Всего и знакомства – часок с небольшим. Вспоминать не о чем. И сама она рядом с Ларой – мыша серая!..»
Девичьи груди, будто нарочно, ощутимо толкнулись в ладони, моментально став пышнее и… жарче. Тело Шабанова пронзил электрический разряд. «Поди ж ты, как зацепило…» непроизвольно отдернувшись подумал он.
– Ты, это… не шебуршись, – в голосе прорезалась несвойственная Тимше хрипотца. – Вот-вот «скорая» приедет…
– Я… не шебуршусь… – слабо улыбнувшись прошептала Оля. – Это ты прыгаешь…
Тимша поперхнулся, закашлялся.
Неизвестно, чем бы закончился диалог, если бы с тротуара Шабанова не окликнул пьяноватый голос:
– Эй, малый! Вали отсюда – менты бегут!
«Что мне менты?» – взбрыкнул было занятый мыслями о девушке Тимша, но чувство самосохранения поступило по-своему, отбросив его в толпу собравшихся вокруг «девятки» зевак.
Крикнувший «менты бегут!» малость ошибся – вышедшая из подъехавшего «уазика» пятерка надвигалась неспешно и уверенно. Как немецкие «тигры» на расстрелявшую боезапас артбатарею. Квадратноплечие детины в камуфляже, с несмываемой печатью всесилия на кирпичных физиономиях. Тяжелые взгляды давили зевак асфальтовыми катками. Народ невольно попятился.
Заметив состоящий из трех шестерок номер автомобиля сержант что-то негромко пробормотал. На лице старшего группы, чьи плечи украшали «полевые» мягкие погоны с парой лейтенантских звездочек, отразилась смертельная тоска.
– Сообщи в отдел, – тихо посоветовал он сержанту. – Папашка весь город на уши поставит.
– И что у нас тут? – не предвещавшим ничего хорошего голосом поинтересовался лейтенант у собравшихся. – ДТП и стихийный митинг?
Отвечать никто не спешил.
Лейтенант насупился, грозно шагнул к жмущимся у разбитой «девятки» красоткам полусвета.
– Я слушаю! – люто рявкнул он.
Девиц била дрожь – от холода, страха и злорадных взглядов толпы. Привыкшие к раболепию обслуги, смайлам поклонников и гламурным «великосветским» ужимкам кокотки начисто утратили остатки и без того скудного умишка.
– Я буду говорить лишь в присутствии адвоката! – вякнула долговязая коротко стриженая брюнетка в джинсе с вызывающими прорехами на подтянутом фитнесом задике – та, что визжала циркулярной пилой. – Я… У меня есть права!
Лейтенант хмыкнул, повернулся к ее подруге.
– Это все он! – истерично взвизгнула коровоглазая с потеками рвоты на изорванном платье. Радужный ноготок обвиняюще ткнул в Шабанова. – Это он!
Лейтенант цепко глянул в толпу. Тимша округлил глаза и жадно заозирался в поисках виновника переполоха. Как и все остальные.
– Поточнее! – вновь поворотился к девице лейтенант.
За спиной Тимши образовалось пустое пространство. Кто-то дернул за куртку, вынуждая отступить. Перед Шабановым, заслоняя от милиции, выросли чьи-то спины.
– Те че сказали?! – тихо прошипел голос предупредившего о милиции доброхота. – Мотай отсюда! В арку и дворами! Да не маячь – вприсядку, вприсядку!
Тимша послушно начал пятиться к упомянутой арке. Толпа раздавалась, чтобы вновь сомкнуться перед надвинувшимися на нее милиционерами.
– Брешет она, – авторитетно заявили в первых рядах. – Никто к ним не лез. Спьяну передрались. Баб делили, кобели!
– Ага! – поддержали говорившего. – Дохлый жирного и застрелил. Вона, пушка его – под тачкой валяется!
Лейтенант нагнулся, задумчиво поцокал языком. В руке, как по-волшебству, возник прозрачный пакет, принял в себя «вещдок».
– Чья «волына»? – вкрадчиво спросил лейтенант у замерших девиц. – Не ваша ли?
– Наша что? – непонимающе выпучилась джинсовая брюнетка. Под арктически холодным взглядом лейтенанта голливудские штампы об адвокатах показались надуманными и пустыми, как вся прожитая доселе жизнь. Девица всхлипнула. Перепачканная растекшейся косметикой мордашка скривилась в испуганной гримасе. Слова хлынули, как лемминги с обрыва, подталкивая друг друга. – Это Вадика! Я и не знала, что он с оружием… А оно ка-ак бахнет! А Ромик сразу упал! Вот и Раиса подтвердит! И вообще…
– Заткнись, чмо! – рявкнула на нее подруженька. – Ничего я не видела! И пушку не видела, и кто стрелял не видела! Я тебя-то второй раз в жизни вижу!
Дальнейшее Тимша уже не слышал – за спиной остались и арка, и даже половина двора. Где-то неподалеку завывали милицейские сирены – высокое начальство решило на всякий случай перекрыть весь район. Шабанов прибавил ходу.
* * *
Частник вильнул к обочине стоило проголосовать. Тимша склонился к вопросительно приоткрытому окну.
– На гору Дураков, полтаха!
Горой Дураков называли выросший на скалах к северо-востоку от центра микрорайон. Кто придумал и почему, уже не помнили, однако название прижилось, стало почти официальным. Как Мордобойка для перекрестка Баумана и Кольского проспекта или Петушинка для припортовых трущоб.
– Нэ понял, – честно сознался водитель, открывая дверь, – но ты садись, за пятдэсят рублей я и в Колу довэзу!
«И здесь басурманин…» Тимша помедлил, затем с недовольным вздохом полез в салон. «Вообще-то в Колу отсюда полтораста берут… Ничо, пусть попробует гнусняк предложить. Шкуру сдеру и сапоги стачаю!» – На Скальную, – пояснил он вслух.
– На Скальную знаю, – обрадовался водитель. – Ты окно закрывай, горло простудишь – скажешь, Нияз виноват!
Водитель попался разговорчивый, Тимше и рот открывать не пришлось, разве что «ага» приговаривать, когда согласие требовалось.
– Я в «Холодфлоте» ходил, – рассказывал говорливый Нияз, – потом в «Мурмансельди». Рыба много – хороший деньги получал…
– Чего ж на берег списался? – спросил Тимша. На душе стало поспокойней – рыбак, это вам не барыга заезжий.
– Э-э-э… – помрачнев махнул рукой Нияз. – Где те флота? Теперь все по квотам – разок трал метнешь, и кончилась квота. Год «на биче» по берегу шастай… – губы Нияза скривила горькая усмешка. – А в море как ходить? Судно в залив, таможня навстречу: «Рыба в Россию привез? Сбор плати!»
Нияз в сердцах стукнул кулаком по рулю, клаксон обиженно тявкнул.
– Мы себе рыбу везли? Зачем сбор, э? Померли флота. И заводы коптильные тоже помер. Люди рыбу в Норвегии сдают норвеги сбора не берут. Одни торгаши в Мурманск ходят. Был Мурман рыбный, стал торговый. Я тралмейстер, что мне на торгаше делать? Теперь баранку кручу, тебя на гору Дураков везу, пятьдесят рублей зарабатываю. За хороший день хорошие дэньги взять можно.
Тимша обалдело посмотрел на собеседника.
– Как, сбор? – переспросил неверяще. – За выловленную рыбу, как за товар заморский?
– Не за рыбу – за все! – хмыкнул Нияз. – Лед у норгов берешь – свежую рыбу пересыпать. Он у них на пирсе в ящиках – бэри, сколько нада. Таможня сказала – за ввоз льда плати, за соляру недорасходованную плати – в Россию везешь… Теперь до наших вод доходим, горячей водой лед размываем, соляру за борт откачиваем…
Нияз укоризненно поцокал языком.
– Нэ панымаю… а тэпер и панымать нэ хочу – сваих бед хватает.
В подтверждение сказанного, из левого ряда, наскоро мигнув поворотником, «пятерку» Нияза подрезал сияющий лакированным «металликом» джип. Нияз ударил по тормозам, резко вывернул руль. Джип остановился, преградив путь. Мягко хлопнули, выпуская троих «качков», двери. Гориллоподобные туши двинулись к «пятерке».
– Э-э… – Нияз явственно скрипнул зубами. – Накаркал.
«Наезд?!» Тимша не поверил глазам. «Вот так, внаглую, на виду у всех?!»
– Кто такие? – на всякий случай переспросил он.
– Кто? – Нияз дернул щекой. – Бэспрэдэльщики. Частников грабят, никакая «крыша» нэ указ… Я дэнэг нэ давал, сказали, убивать будут. Пугали, э?
На обращенном к Тимше лице Нияза возникла и вновь увяла неуверенная улыбка. Похоже, легко отделаться он не рассчитывал.
«Неужто никто не видит?» Шабанов повертел головой. Поток автомобилей обтекал раскорячившийся посреди полосы джип, не снижая скорости. Водители дружно демонстрировали затылки, словно на противоположном тротуаре путаны устроили бесплатный стриптиз. Маячивший у автобусной остановки милицейский наряд бесплотными тенями исчез в темноте, пешеходов как ветром сдуло. Никому не хотелось встревать в бандитские «разборки», все берегли нервы и здоровье…
– Ты здесь посиди, я сейчас! – торопливо пробормотал Нияз, доставая из кармана пригоршню смятых десяток. – Дэнэг дам, и дальше поедем.
– Сам посиди! – оборвал его Тимша. – Монтировка в салоне есть?
– Как нэт? Есть канэчна… – недоуменно ответил Нияз. Пад сидэньем валяется…
Экс-рыбак вздохнул, темная от въевшегося в кожу масла ладонь легла на тимшино плечо.
– Зачэм она? Бандитов монтировкой нэ напугаешь.
«Да что ж с людьми-то сталось? Им плюй в глаза – они: «Божья роса!» Тимшу перекосило, словно недозрелого яблока куснул.
– Не напугаю, так согреюсь, – буркнул он. – Ты пока не дергайся, я с ними, как русский с русскими потолкую…
Кованая железяка уже привычно нырнула в рукав. Взгляд зацепился за встроенные в зеркало часы. «Шестнадцать двадцать одна…» – зачем-то мысленно повторил Тимша.
Бандюки тупо уставились на вылезшего из машины Шабанова – привычная логика требовала, чтобы их встречал раболепствующий водитель, а не мрачновато уставившийся пассажир. Упрощенная до амебного уровня программа такого не предусматривала. Громилы с механической синхронностью пошли в обход нежданно выросшего препятствия.
«Один в одного – свинячьи рожи, куртки «аляски», бесформенные штаны, нелепые по зиме кроссовки… Им бы серийные номера на грудь… – Шабанов мысленно сплюнул, – Киборги штампованные. Первый, Второй и Третий.»
– Мужики, дайте проехать – спешу я, – миролюбиво предложил Тимша. В действенность слов не верилось, но чем черт не шутит?
На сей раз троица остановилась. Скрип заржавевших шестерен под низкими скошенными лбами слышался за версту.
– Ты че лезешь, пацан? – наконец спросил Первый. – Сиди в машине, там тепло…
Второй и Третий, уважительно посмотрев на сказавшего умное главаря, снова попытались заняться привычным делом.
– Оставьте водилу в покое, – угрюмо посоветовал Тимша, вновь заступая дорогу. – И вообще, паршивый это бизнес, извозчиков трясти. Неужто кого побогаче не нашлось? Или хозяев жизни подстричь кишка тонка?
Исполнители тупо остановились, вновь покосились на вожака. Первый нахмурился, метнул исподлобья по-милицейски тяжелый взгляд.
– Сгинь, пацан! – буркнул он, раздуваясь от злости. – Дрисни, пока из тебя камбалу не сделали!
Разговора не получится, понял Шабанов. Как и предполагалось. Ну, по крайней мере, попробовал… Пора татей по-другому привечать. Как у поморов заведено.
О том, что бандиты наверняка вооружены, да и весит любой из них вдвое больше его самого, Тимша не думал.
– В общем так… – скучно заметил он. – Здесь вам ничего не обломится. Валите на хрен по-хорошему, а то и рассердиться могу.
В заплывших жиром глазках исполнителей вспыхнула радость понимания. Императив «Гони бабки!» сменился не менее знакомым «Нас посылают!» Третий, переходя в боевой режим, полез за пазуху… Тимша его опередил.
Рука хлестнула наотмашь, выпрыгнувшая из рукава монтировка с хрустом раздробила челюсть. Громила с воем рухнул на дорогу,
«Не убил? Жаль. Все равно назад ходу нет… главное не останавливаться.» Костяшки пальцев разбили кадык оторопевшего Второго, бандит захрипел, схватился за горло. Державшийся за спинами подручных Первый, взревел, зажатый в кулаке нож пробил куртку, скрежетнул по ребрам. Обросшая короткой черной щетиной харя надвинулась, заслонив город. Гнилозубое дыхание плеснуло в лицо.
– Не умеешь! – по-звериному оскалился Шабанов. Монтировка крутанулась вокруг руки. – Смотри, как надо.
Кованый прут отработанно хлестнул по запястью, выбил нож. Кожа лопнула, обнажив белеющие осколки костей. Шабанов размахнулся еще раз…
Сухим хворостом затрещали перебитые ребра. Бандит заверещал. Истошно, по-заячьи.
«Этот уже на большак никогда не выйдет». Тимша по-звериному крутнулся – может, кто бандюкам помочь хочет? Желающих не нашлось.
В разрезанную куртку задувал морозный ветер, по коже струилось липкое. Взгляд неспешно и внимательно переползал с одного тела на другое.
– Шалишь, – пожурил Шабанов решившего прикинутся мертвым Второго. – Ты еще живой!
Второй шевельнулся, крысиные глазенки забегали в поисках спасения.
– Братан, не убивай! – прохрипел он. – Чего хочешь дам, не убивай! У меня бабки есть! Много!
– Привыкли жизнь бабками мерить, – презрительно бросил Шабанов. – Честь за бабки не купишь!
У Второго отвисла челюсть.
– Так ты из РНЕ, да? – прошептал он. – Почему ж тогда за черножопого…
– Потому что он человек, а ты гниль! – отрезал Тимша. Окровавленная монтировка вспорола воздух. Коленные чашечки Второго разлетелись вдребезги. Бандит захлебнулся воплем, потерял сознание.
«Теперь и впрямь все…» Тимша устало выпрямился. В бок стегнуло острой болью, закружилась голова. «Надо бы зашить. И куртку… и шкуру…» Шабанов представил, как пришивает одно к второму. На губах появилась слабая улыбка. «Потом, на досуге…» Он обошел вокруг «пятерки», подергал ручку. Дверь не открылась, зато чуть опустилось стекло.
– Зачэм так делал, э? – побелевшее от ужаса лицо Нияза творожно светилось в полутьме салона. – Завтра их друзья савсэм мэня убивать будут, да? Уходи! Я тебя нэ знаю!
Тимша недоуменно уставился на Нияза. Монтировка забыто покачивалась в руке. Откуда-то со стороны донесся пронзительный женский визг. Его подхватили другие голоса. Рана болела все сильнее и сильнее.
– Тебя-то за что? – тускло буркнул Шабанов. – Видели, кто увечил… Хочешь, джип задарю?
Он кивком указал на осиротевший автомобиль.
– Дур-рак ты! – с чувством резюмировал Нияз. – Как и все русские!
Стекло опустилось ниже, показалась кисть с зажатым в ней полиэтиленовым пакетом.
– Суй железяку – салон пэрэпачкаешь, что жены скажут?
Монтировка исчезла в пакете. Нияз тяжело вздохнул, щелкнул фиксатор замка.
– Садис, – сварливо бросил водитель. – Пятдэсят рублэй зарабатывать буду…
«И снова часы – шестнадцать двадцать пять. Всего четыре минуты между двумя хлопками дверцы. Четыре минуты, трое калек, два авто, один убивец… Пора командовать запуск.»
– Поехали, – напомнил Тимша. – Пока бдительные граждане твой номер не записали.
Жигуль рванул, по крутой дуге обходя бесчувственные тела, заскочил в проулок, пересек один двор, затем другой…
– Тэпэрь пускай ищут, – хмыкнул на глазах оживающий Нияз. – Номэра давно снэгом залэпило.
Голос доносился почему-то сквозь три ватных одеяла. Тимша тряхнул головой, сунул руку в прорез на куртке. Пальцы наткнулись на длинную с вывернутым наружу мясом рану.
– У тебя аптечка далеко? – спросил он. – Вата нужна. И бинт…
Очнулся Тимша в комнате. Теплой и – он приоткрыл один глаз, – по-восточному уютной. То есть, с коврами на полу и стенах, широченной, заваленной подушками и валиками, оттоманкой, портретом незнакомого горбоносого старца в золоченого багета раме и живописно раскиданными повсюду пуфиками. Даже корпус стоящего в углу телевизора украшал яркий восточный орнамент.
Шабанов наскоро перебрал в памяти предшествующие события – драка, затем побег… поездка… и снова драка. Изувеченные отморозки. Насыщенный выдался денек. Знать бы еще, куда попал… И как?
Он шевельнулся… левый бок полыхнул болью – словно крысиная стая пирует. С губ сорвалось неизбежное упоминание падших женщин, орального секса и еще с десяток свойственных могучему русскому языку выражений.
За стеной встревоженно зашебуршали. Тимша мгновенно осекся – за такое поморы по губам били, а уж басурмане…
Тысячью сладкозвучных колокольчиков зазвенел стеклярусный занавес, в комнате появился круглый серебряный поднос, над коим возвышался серебряный же узкогорлый пузатый чайник Над длинным по-лебединому изогнутым носиком вился парок. Бока чайника покрывала густая арабская вязь, а венчала сияющая полированным шариком крышка.
Рядом с надменным чайником робко пристроилась готовая принять вулканически парующее содержимое изящная фарфоровая пиала. Сопровождал высокородную пару, как и положено, нагруженный товарами слуга – то бишь, блюдо с лепешками.
К сожалению серебряно-фарфорового великолепия, ему было суждено остаться незамеченным – куда более Тимшу заинтересовали обнаженные смуглые ручки в коих оно покоилось.
Следом за подносом в комнате возникла обладательница упомянутых ручек… Шабанов забыл о терзающей ребра боли, в горле пересохло.
