Текст книги "Ныне и присно"
Автор книги: Константин Мартынов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
«И девчонку арестуют», – мысленно вздохнул он. Жизнерадостную, не смотря ни на что, тарахтелку было жалко. Лучше бы одну отправил.
– Подумаешь, он не знает! – ехидно фыркнула упомянутая тарахтелка. – Что он вообще знает? Парень это мой, ясно? Мы с ним уже месяц… дружим. И вообще, не ваше дело, кто да с кем! Идите лучше бандюков ловить!
Она демонстративно обняла Тимшу за талию, потянула за собой.
– Пошли, Сережа, дяденьки спешат, у них работа важная!
Шабанов очумело подчинился. Старшина, неимоверным усилием воли, вернул на место отвисшую челюсть. Тимша ждал окрика, но, вместо него из—за спины донеслось:
– Понял, Михеич, какие девки в нашем районе растут?
«Такие дела…» Едва не подведший под монастырь прут канул в сугробе. Тимша покосился на спутницу – по девчушке сначала дружина игорева прокатилась, потом сам воевода ботинком припечатал, едва не убил, а она одного из мучителей своих спасти изволила. Странно как—то…
– Ты почто за меня вступилась? Я те что, родня? – грубо спросил Тимша.
Девчушка вздрогнула и остановилась. Нагрубивший из одной лишь растерянности Шабанов по инерции сделал еще пару шагов и лишь затем повернулся к спутнице.
– Почто вступилась? – вызывающе переспросила она. – Думаешь, я не поняла, кто меня на рынке от смерти спас? А я подлюкой оказаться должна? Тебя милиции сдать? За кого интересно, ты меня принимаешь?
Оля всхлипнула, впервые с момента встречи.
«Во дурак… – Тимша невольно почухал в затылке. – Хорошо еще, что пощечину не влепила».
– Все, отпровожался! Сама дойду! – девчушка гордо вскинула голову, зашагала прочь. Валенки оставляли в свежевыпавшем снегу широкие борозды. Тимша вздохнул и поплелся следом.
«Совсем ты, Шабанов, озверел. Ни за что, ни про что человека обидел. Б-борец с несправедливостью, етишкин пень!»
Оля упрямо шагала впереди. Не оборачиваясь. Даже спотыкаться перестала. Несмотря на задранный к небу нос. Тимша стоически терпел невнимание и зорко поглядывал по сторонам сказано, до дома проводит, значит до дома. Эту пигалицу он в обиду не даст.
Одинокий фонарь не столько освещал ведущую сквозь сугробы тропинку, сколько боролся с метелью. Метель, как всегда, побеждала.
Тропа свернула к занесенному снегами палисаду, потянулась вдоль изломанного, похожего на щербатую стариковскую челюсть заборчика. За палисадом в ночной темноте угадывался неказистый, чуть не на метр ушедший в землю двухэтажный барак.
«Хорошее место для засады…» – пришла в голову неожиданная мысль.
Словно в ответ на нее, из темноты появилась бесформенная фигура в драном кроличьем треухе с оторванными завязками, грязном армейском бушлате и застиранных до потери цвета тренировочных штанах. На ногах фигуры красовались резиновые сапоги.
– А-а, эт-т ты, девка! – cиплый пропитой голос резал слух. – Деньги где?! И закусь!
«Чего-о? – Тимше показалось, что он ослышался. – Кто этому ярыжке[35]35
Ярыги (ярыжки) – чернорабочие, грузчики, бурлаки, гребцы на речных и морских судах.
[Закрыть] хайло раззявить позволил?» Он подался навстречу ярыжке, но замешкался. «А надо ли высовываться? Мужик-то ей явно знакомый, а девица языкатая, сама кого хочешь отбреет. Чего ж встревать непрошено?»
Супротив ожидания Оля виновато съежилась, рука в пестренькой варежке прижала карман, словно несданная хозяину выручка могла выпрыгнуть.
– Нету денег… – упавшим голосом пробормотала Оля. – Завтра будут. Честное слово!
Ярыжка грязно выругался. До Тимши долетела густая волна застарелого перегара.
– Ты кому мозги пудришь, сука? – проревел ярыга, угрожающе надвинувшись на девчушку.
Оля сжалась до полной незаметности, но с места не сошла. Детина протянул к ней костлявую грязную ручищу… Дольше Тимша терпеть не собирался. И произносить увещевающих речей тоже. Вся скопившаяся в душе горечь, вся неистраченная злость выплеснулись в сокрушительной зуботычине.
Покрытая недельной щетиной челюсть оглушительно клацнула. Ярыжку пронесло над землей, припечатало к жалобно хрустнувшему забору…
– Папа! – вскрикнула Оля и бросилась к потерявшему сознание мужику. – Очнись, папочка!
Тимша почувствовал, как внутри что-то оборвалось. «Неужели убил?» – мелькнула паническая мысль Он метнулся следом за девчушкой, приложил кончики пальцев к шее, нащупывая живчик…
– Жив! – вырвался облегченный вздох, лоб покрылся испариной. – Отдохнет с полчасика и очухается. Даже помнить что случилось не будет.
На лице Оли, сквозь не успевшую сойти маску ужаса, проступила робкая улыбка.
– Он вообще-то хороший, – промокнув уголком шарфа выступившие слезинки, сказала она. – Только выпить любит… Ему всего-то и надо – на «Льдинку»!
Тимша виновато переступил с ноги на ногу.
– Это… да, конечно… отец, он завсегда отец… Давай я его в подъезд затащу, к батарее – чтоб не замерз.
«Таких отцов самих воспитывать надо! – в то же самое время думал он, с холодным бешенством. – Кулаком и сапогом!»
– Давай, – согласилась Оля.
Тимша напрягся, приподнял обмякшее тело. Судя по вони, мытье детина презирал. «Это мне епитимья такая. За рыцарство идиотское», – обреченно подумал Тимша.
Вскоре ярыжка привалился к батарее. Шабанов попятился, едва не сбив стоящую за плечом девушку.
– Как он? – спросила она чуть слышно.
Словно в ответ, мужик завозился, устраиваясь поудобнее. Булькающий храп сотряс ветхое здание.
– Теперь до утра дрыхнуть будет, – сообщил Тимша.
– Я знаю, – кивнула Оля. Стало ясно, что папашке ночевать у батареи не впервой. И деньги у дочери отнимать тоже.
– Про какую закусь он говорил?
Оля потупилась.
– У меня братики-близняшки… Аслан разрешает для них каждый день по хот-догу брать. Бесплатно.
– Хозяин? – недоверчиво переспросил Тимша. – Азер?
Девчушка кивнула, даже в полутьме подъезда был заметен проступивший на щеках румянец. Наконец он подняла глаза и с вызовом заговорила:
– Ну и что, если азер? Вам, скинхедам, все равно, что они за люди! Всех под одну гребенку стрижете? А они разные!
Тимша вздрогнул и посмотрел на девчушку с брезгливой жалостью.
– Ты и рада! За пару говенных сосисок чурке задницу лизать готова? Тьфу, мерзость!
Он ждал пощечины и даже не пытался уклониться.
– Уходи! – голос Ольги дрожал от сдерживаемых слез. – И вожаку своему доложи, мол, задание выполнено, девке голову вскружил, болтать не будет! Ры-ыцарь!
Тимша задержал дыхание, на миг просбоило сердце.
«Как это – «вскружил»? – растерянно подумал он. – Делать мне больше нечего!»
Ольга стояла отвернувшись, задрав к закопченому потолку курносый носик. Шабанова для нее больше не существовало.
«Ну и плевать! – на смену растерянности пришло раздражение. – Блажит девка, с перепугу невесть что в голову стукнуло!.. А, насчет уходить, верно сказано – до дома проводил, ошиваться здесь – даром время терять…»
Он двинулся к выходу. Медленно, словно ожидая оклика.
Девушка не окликнула.
Фонарь сдался окончательно, сорванный ветром плафон валялся в сугробе. Тимша зло выругался, пнул.
Пластик брызнул осколками. Как граната.
Глава 7
«Темнота. Снова темнота. И снова запах трав. На этот раз к травам примешан смрад горелого железа… Вежа? Нет, из вежи мы уехали… вместе с лопарочкой… Вылле…»
Сергей пробует встать… В ту же секунду тело захлестывает волной боли… Вскрик доносится издалека, словно кричит кто-то другой… Кто? Голова в огне, обрывки сгоревших мыслей уносит ветер…
«Вылле?.. Она в монастыре… А я? Помнится лес… волки… дальше провал.»
Чья-то рука приподнимает голову, в губы тыкается край жестяной кружки. Жидкость течет по губам, наполняет иссохший рот. Сергей глотает…
По пищеводу катится шаровая молния, фейерверком взрывается в желудке. Мир заливает гнуснейшей сивушной вонью, из-под сомкнутых век ручьями хлещут слезы.
«Эй вы там! Опупели, мать вашу за ногу?»
Глотку раздирает хриплый лающий кашель.
– Ну я ж говорил, Петр Нилыч, очухается малец! – довольно воскликнул надтреснутый тенорок. – Чтоб с царевой водки, да не очухаться? Не могет такого бысть.
– В… в… воды! – сипит Шабанов меж приступами кашля. – Ась? – живо откликнулся обладатель тенорка.
– В-воды, сукин кот… отравитель! Воды!
– Воды требует, – пояснил кому—то тенорок.
– Ну так дай, оболтус! – рявкнул незнакомый бас.
Прохладная влага несет облегчение, тут же, дождавшись своего часа, наваливается усталость. Во мраке скользят короткие, дарящие покой мысли:
«Речь-то русская… Дошел… таки дошел…»
Шабанов улыбнулся.
– Опять сомлел? – грохотнула боевым металлом темнота. «Темнота?» Сергей ухитрился разлепить веки. Скорее полумрак. Окончательной победе мрака мешает пара трехсвечных шандалов – один на сбитом из массивных плах столе, другой на закопченой бревенчатой стене. Окон в поле зрения не наблюдается. Зато наблюдаются четыре колоритные личности.
За столом, скрипит пером тощий мужичонка в темного сукна платье и суконной же шапке куполом. Козлиная бороденка трясется от усердия. Не иначе дьяк. Служилый писец то бишь.
Ближе к низким окованным железными полосами дверям стоят двое – один приземистый лысоватый и толстый, в отороченной мехом шапке-мурмолке, долгополом, расшитом мелким речным жемчугом коричневом кафтане. Из-под кафтана виднеются гнутые носки сапок. Физиономия у толстяка недовольная – сразу ясно, оторвали человека от сытного обеда… или от девахи пышнотелой… в общем, помешали спокойно наслаждаться жизнью.
Второй – полная противоположность: высокий, широкоплечий, черные с проседью кудри прижаты ободком похожего на луковицу шелома, на угловатом жестком лице неизгладимая печать властности, подбородок скрыт густой спадающей на грудь бородой.
«Вылитый Бармалей», – хмыкает Шабанов. Ирония – лишь средство победить робость.
Взгляд скользит по одежде незнакомца. Из-под налатника – плаща с разрезами до подмышек, – тускло блестит кольчуга, на широком украшенном бляхами поясе упрятанный в ножны меч. Носок грубого видавшего виды сапога нетерпеливо стучит по полу.
«Ясен пень, – мысленно хмыкнул Сергей, – командир местного гарнизона… Воевода. Наверняка и лекарь у него в подчинении… Лекарь? Отравитель! Выкормыш дона Рэбы!»
Сергей морщится – на языке до сих омерзительный привкус влитого лекарем пойла.
«А-а, вот он, коновал!»
Белобрысый «коновал», с довольной миной на угреватой физиономии, торчит в полушаге от серегиного изголовья. В одной руке мерзавец по-прежнему держит посудину с адским зельем, в другой – кувшин с водой. Потертый кафтанчик и домотканые пестрядные порты неоспоримо свидетельствуют, что врачи на Руси и в шестнадцатом веке не жировали.
– Не-е, не сомлел! – радостно возвестил лекарь. – Эвон, зенками лупает!
Вояка, ожившей статуей Командора, двинулся к приютившей Сергея лавке. Басовым гулом отозвался пол. Следом, по-утиному переваливаясь, приблизился толстяк.
– Кто таков? – булатом звякнул голос вояки.
Сергей попытался сесть… не сумел – помешал обхвативший грудь ремень. «Неужто к лавке приковали? Точно. Вот гады! Не доверяют. Я ж к ним… а они… В рожу бы плюнуть!»
– Отвечай, коли воевода спрашивает! – нетерпеливо громыхнул вояка. Булат уступил место колокольной бронзе. Лекарь отскочил, воровато оглянувшись, поковырял в ухе.
– Шабанов я… Тимофей. Умбский помор.
Вояка недоверчиво прищурился.
– Умбский? Что ж тебя лопари в каянских землях углядели? Али Умба нынче рядом с Овлуем стоит?
– Весайнен… в Порьей губе…
«Вот он, момент, ради которого… Почему ж онемели губы? И голова, как не своя…» Мысли путались, каждое слово приходилось выдавливать, борясь с некстати одолевшими слабостью и тошнотой.
– Наши-то, Букин… Заборщиков… они еще у Овлуя утекли… я не сдюжил… потом уж, из Весалы… два раза… если б Матул не помог… лопарь… Вылле…
Объяснения звучали бессвязно и невнятно. А уж если судить по хмурому лицу воеводы, и вовсе никчемно. Шабанов задохнулся. В голове шуршали галькой волны океанского прилива, с грохотом разбивались о береговые утесы. «Рано отключаться. Надо о главном!»
– Юха на Печенгский монастырь пошел… лучших дружинников взял. Оттуда на Колу метит… помочь надо, предупредить!
– Как есть подсыл! – злобно фыркнул толстяк. – Ты сегодни дружину уведешь, а завтрева немчура припрется. Едва отстроиться успели!
Дьячок вздрогнул; уныло посмотрел на сломавшееся перо. Испачканные чернилами пальцы потянулись к аккуратной горке запасных. На кончике крючковатого носа, свидетельством крайнего усердия, висит мутная капля пота.
– Посмотрим, что на дыбе скажет, – отрезал воевода. Рука властно ткнула в незамеченную Сергеем дверцу.
Лекарь недовольно буркнул – пожалел даром истраченной водки. Дьячок проворно шмыгнул к двери, потянул за кованую ручку. Раздался душераздирающий скрип.
– Никак смазать не могут, окаянные, – виновато оглянулся дьячок, и, просунувшись внутрь, тявкнул, – Эй, Осип! Забирай оборванца!
Мрак за дверцей прорезали багровые отсветы. Через десяток-другой секунд из-за дверцы послышалось громкое сопение, проем заслонила громоздкая туша.
– Этого мозгляка на дыбу? – утробно прогудел вошедший. – Окачурится ведь, а меня виноватить станете.
Тем не менее, кат сноровисто отстегнул ремни. Могучая ручища сгребла Шабанова, сунула под мышку. В нос шибануло скисшим потом. «С таким Осипом никакой дыбы не надо», – подумал Сергей. В принципе, он хотел сообщить это присутствующим… язык, зараза, отказался подчиняться.
Пыточная оказалась именно такой, какой представлялась душная тесная каморка, земляной пол, очаг с засунутыми в него железными прутьями, из толстенных брусьев сколоченная дыба – медведей на такой растягивать. Посреди пыточной широкая скамья, под ней на цепях покачиваются браслеты кандалов. Рядом со скамьей, на низком широком столе разложен замысловатый инструмент – молотки, клещи, шилья, зловещего вида лопаточки… «Как у дантиста… – невольно поежился Сергей. Кату бы еще белый халат натянуть – и вовсе не отличишь».
Несмотря на попытки храбриться, по телу волнами пробегала дрожь. Висение на сосне иммунитет к дыбе не гарантировало. Заныли плохо залеченные кисти…
«Шкуродеры сраные! Я ж… из последних сил!» На глаза навернулись вызванные обидой слезы. Сергей захрипел, попытался вырваться. Палач хмыкнул.
– Мозгляк, – с непонятным удовлетворением повторил он и обернулся к протиснувшемуся в каморку воеводе. – На дыбу, или что другое сотворить? Помрет он на дыбе-то.
– Тебе виднее, – воевода поморщился. – Мне знать надобно, когда Пекка заявится.
Серегу швырнули на скамью, кандалы вцепились в запястья и щиколотки. Кат задумчиво повернулся к столу, почухал в затылке. Сальные волосы встопорщились облезлым ежом.
– Не-е, – в голосе явственно слышался рокот тяжелых, как валуны, мыслей. – С гвоздьем торопиться не будем… лучше уж каленым железом…
– Ты чего услышать хочешь? – отчаянно выкрикнул Сергей. – Как я на себя наговаривать буду? Правду я сказал, правду! Пекка небось уже до монастыря добрался!
В каморку бочком-бочком пробрался дьяк, боязливо отодвинув пыточный инструмент, сел за стол. Перо ожидающе нависло над пергаментом.
– Не веришь, хоть пару человек в Колу пошли! Не воинов, поморов! Пусть…
Сергей не договорил – в лицо дохнуло жаром, по груди, выжигая дыхание, разлился жидкий огонь. Мир утонул в ослепительной боли… затем вернулась спасительная чернота.
– Я ж говорил, мозгляк, – прогудел кат. – Ему бы вылежаться, созреть, тогда и поспрошать можно…
Воеводский кулак досадливо впечатался в подставленную ладонь.
– Ладно, волоки в темницу, пусть отлеживается…
Воевода повернулся к дьячку, очи грозно сверкнули.
– Смотри, мне ждать недосуг!
Шабанов этого не слышал.
* * *
Ночь. Пурга. Утонувший в снегах город. Вокруг ни души. Под ногами пробитая в сугробах тропинка, по правую руку кособочится деревянная двухэтажка, слева нависает крутой заснеженный склон. Над ним виден освещенный прожекторами каменный солдат. Тело заслоняет сопка, но плечи, голова в каске и автомат за спиной пронзительно белеют на фоне пасмурного ночного неба.
«Мурманск?» Сергей недоуменно оглядывается. «Точно. Это ж Туристовка![36]36
Туристовка – ул. Туристов и прилегающий к ней район Мурманска.(местн. жарг.)
[Закрыть] Вернулся!»
Невероятная, сумасшедшая радость захлестнула сердце.
«Вернулся!»
Сергей расхохотался. Звонко, счастливо.
– Вернулся!!! – крик взмыл над заснеженными крышами, унесся к небу. – Слышите, люди, я вернулся!..
– Эка невидаль! – ехидно заметили откуда-то сбоку.
Сергей подпрыгнул, словно пятки прижгли, еще в прыжке развернулся лицом к говорившему… В двух метрах от него из открытой форточки торчала морщинистая старушечья физиономия.
– Ну вернулся и вернулся. Мало ли вашего брата из тюрем повыпускали? Чего на весь город орать?
– Сгинь, бабка! – Шабанов вытер моментально вспотевший лоб. – Чуть до кондрашки не довела.
– Доведешь вас, как же… – проворчала старуха, но форточку закрыла.
«Дома. Наконец-то дома!» Сергей повел плечами, заново привыкая к легкой и теплой синтетике.
– Эй, предок! Тимша! – вполголоса позвал Сергей.
Ответом – тишина. Сергей выждал с полминуты… и почувствовал себя идиотом. А кем, собственно, чувствовать, окликая жившего четыре века назад? Да и жил ли такой? Не поблазнилось ли с перепоя?
– Вот же зараза! Подзатянулся кошмар. Небось, пока я тут бегаю, мать всеми правдами и неправдами сыночка от психушки спасает!
Невдалеке раздался пьяный смех, из темноты вытаяли силуэты шатающейся парочки.
– Пошли ко мне – у меня и диван мягкий, и выпить есть… – явно не в первый раз нудил парень.
– Вот еще! – хихикала девица. – Сначала в кабак!
«Ну, точно дома», – уверился Шабанов и, насвистывая мотивчик из «Эммануэли», зашагал к дороге…
Тихое – на пределе слышимости, – бормотание показалось звуком далекого телевизора. Сергей невольно прислушался…
«Б-ство! – буркнул тимшин голос, на сей раз куда отчетливей. – Сплошное. И мы с тобой такие же!»
«Предок?» Сергей запнулся о несуществующую кочку. Веселье смыло в унитаз неприглядной действительности.
– Ты это что? Как? Значит, все по-новой? – Сергей чуть не взвыл от злости. – Нет тебя, понял?! Это дурь моя со мной разговаривает! Сам в психушку пойду, аминазин с галоперидолом жрать!
«И пойди, – зло усмехнулся невидимый собеседник. – Нам обоим там самое место».
Иронизирующий глюк? Новое слово в психиатрии. Так, глядишь, в учебник засунут. Сергей нервно хохотнул.
Тропинка слилась с относительно широким тротуаром. Появились прохожие. Люди отворачивались от режущего ветра, прикрывались воротниками, шли по-крабьи, боком. Одиноко бредущий парень никого не интересовал.
«Рассказал бы, как дома-то! – тоскливо попросил тимшин голос. – От Пекки, как я розумею, убег?»
– Нет, до сих пор на сосне болтаюсь! – все так же вслух отозвался Сергей. – Пекка? Глюк твой Пекка. Как и ты сам!
Последние слова Шабанов выкрикнул в лицо заступившего дорогу типуса с ищущим взглядом и незаженной сигаретой в руке. Типус поспешно отскочил в придорожный сугроб.
«Сказать что ли в лом? – обиженный голос продемонстрировал близкое знакомство с молодежным жаргоном. – И вообще, нечего орать! Прохожих пугаешь. Я тебя и без ора слышу.»
«Ну да, конечно… – перешел на безмолвную речь Сергей. – Тихо сам с собою… Ладно, не плачь – расскажу».
Сергей помолчал и, не удержавшись, добавил:
– Рассказывать глюку о том, что блазнилось? Высший пилотаж.
Повествование о Матуле, его большеглазой наивной внучке и совместном побеге много времени не заняло, но Шабанов успел выбраться из старинных закоулков на простор улицы Челюскинцев. Здесь было многолюдно… и многоментово. Лица патрульных отличались повышенной степенью озверелости. От лютых взглядов по спине принимались бегать мурашки размером с доброго жука.
«Ты шапку на затылок сбей, – посоветовал Тимша. – Чтоб видели – не скинхед. И рожу беззаботную сделай».
Сергей послушно выпустил на волю чуб, нацепил на физиономию широченную, как гоголевский Днепр, улыбку. Вплавленная в милицейскую плоть подозрительность не уменьшилась ни на йоту. Сергей зябко передернул плечами.
«Чего это они?»
Глюк замялся, потом нехотя сообщил: «Да порезвились мы тут… на центральном рынке… басурман погоняли…»
«Этого еще не хватало!» Шабанов зябко поежился – сумасшествие представлялось куда более родным и понятным.
«Со скинхедами, значит, спелся…» – ядовито констатировал Сергей. Да что там ядовито – морду бы набил, кабы сумел.
«Хоть с кем-то! – неожиданно зло отрезал Тимша. – Тебя рядом не случилось, посоветовать что да как. Лучше доскажи, куда добраться успел!»
Досказалось быстро – чего рассказывать-то, если большую часть времени провел в полу– или совсем бессознательном состоянии? Разве что о воеводе да спутнике его толстопузом… и о застенке пыточном.
«Толстопузый в расшитом кафтане – это Нифонтов Петр Нилыч, – заметил Тимша, – знатный мореход, сказывают, был. Люд кандалакшский его третьего года на посад выбрал, так Нилыч в Москву ездил, у царя грамоты выправлял. А оружный, небось, воевода царский, над стрельцами поставлен… Ладно, о другом думать надо. Пекка верно уж к монастырю подступил, а ты все по темницам валяешься!»
– Иди сам поваляйся! – огрызнулся Сергей. – Тело твое, время твое, чего ко мне пристал?
От стены дома отлепился доселе незамеченный мужичонка, заступил дорогу.
– Выручи, друг! Пять рублей не хватает! Выручи, а?
С небритого измятого жизнью лица моляще смотрели глаза больной собаки, сложенная лодочкой дрожащая ладонь тянулась к Шабанову. Сергей брезгливо посторонился, зашагал дальше. Милиция бомжа не замечала принципиально – таких в отделение таскать, санобработки проводить замучаешься.
«Вот оно, твое время! – едко заметил Тимша. – Неужто по нраву? – он помолчал, затем нехотя обронил, – пробовал я уйти, потому и с тобой не сразу заговорил. Не открылся путь… пока не открылся.»
Не открылся… Сергей ощутил знакомую по беспамятству душную черноту междумирья, передернул плечами. Что ж теперь? Двое в одном теле? Классическая шизофрения.
«Назад я не собираюсь! – на всякий случай предупредил он. – Накувыркался досыта!»
Тимша не ответил.
Знакомый до боли подъезд встречает запахами жареной рыбы и борща. Лифт, кряхтя, ковыляет на зов, как учуявший хозяина престарелый пес… Дом!
Сердце просбоило и вновь застучало – всполошенно, с каждой секундой набирая обороты. Сергей невольно прижал руку к груди. Наверх, теперь наверх.
Лязг остановки, тусклая лампа на голом шнуре, стену украшает процарапанное гвоздем «Серый дурак!» – десять лет никакая побелка не берет, – двумя шагами правее обитая темно-синим дермантином дверь… Рука ныряет в карман за ключом, на глаза непрошено навертываются слезы… осталось войти, снять кроссовки…
– Ну, здравствуй, мама…
Светлана Борисовна ответила невнятным «Угу…» Облепленная бигудями голова не шелохнулась. Взгляд неотрывно следил за латино-американскими страданиями.
– Кончита! О, Кончита! Я не могу без тебя! – рыдал телевизор.
Хряск колен о паркет, прижатые к груди культуриста холеные руки, глицериновые слезы в атропиновых глазах…
– Мама, я вернулся! – Сергей порывисто пересек комнату, осторожно коснулся материнского плеча…
– Слышу, что вернулся. Ужин на плите – сам разогреешь.
Краски потускнели, мир зарос пылью…
– Чай пить будешь? – спросил Сергей. Надежда еще жила, еще билась в тисках обыденности. – Я заварю! Крепкий!
Мать нетерпеливо отмахнулась.
– Не мешай! Все потом, после кино!
«Она не виновата, – сочувствующе шепнул Тимша. – нынче жизнь такая… у всех.»
Спички зажигаться не хотели, ломались одна за другой. Сергей давился обидой, на щеке блестела мокрая дорожка. «Домой вернулся… встретили, называется…»
«Так ведь ты никуда не уходил, – мягко напомнил Тимша. – Мать с тобой утром разговаривала, перед работой. С чего бы ей в любезностях рассыпаться?»
– С тобой она разговаривала, не со мной, – тихо буркнул Сергей.
Тимша помолчал, затем осторожно заметил: «Думаешь, для нее есть разница?»
– И я о том, – Сергей принципиально говорил вслух: хотелось хоть чем-то отличаться от засевшего в мозгу предка.
Голубой венчик таки окружил конфорку, нервно звякнул, вставая на решетку, чайник. Сергей отошел к окну. Метель ненадолго утихла. Россыпь светящихся окон горела застывшим фейерверком… и за каждым чья-то жизнь.
– Если мы оба здесь, что будет с твоим телом? – задал Сергей давно мучавший вопрос.
«Не знаю, – отозвался Тимша. – Умрет наверное…»
– А мы? Мама, я? Ты же мой предок?
«Я что, бог? – рассердился Тимша. – Не тому вопросы задаешь. Может ничего не изменится, может фамилия у тебя другая будет… – он задумался, потом злорадно добавил, – а может исчезнете к чертовой бабушке!»
Исчезать не хотелось совершенно.
«Гадство сплошное! – пожаловался Сергей. – Почему я на дыбе висеть должен, а ты здесь чаи распивать?»
«В гробу я твой чаек видел! – неожиданно сорвался Тимша. – Там люди гибнут, а я тут сопельки тебе утираю! Дай волю – давно бы вернулся. Ч-чаек… ядри твою вперехлест!»
Н-да… ситуация… Сергей ожесточенно потер лоб. Прошлое, клятое прошлое! Вцепилось и не отпускает. Ну кто, не считая замшелых историков, помнит о шестнадцатом веке? А если и помнит, то что? Ивана Грозного? В учебнике пара строчек, и те не прошли – пробежали не оглядываясь. Всех знаний: боярам головы рубил, да столицу хотел перетащить – то ли в Вологду, то ли в Кострому… дурь какая-то! А что Русь собирал, ливонцев теснил, каперский флот супротив шведов выставил? Заборщиков помнится сказывал, как на капере ходил. Вся Европа со страху кипятком писала – русские Балтику захватить норовят! Чьих только посольств в Москву не наехало, какие блага сулили, чтоб назад русского медведя загнать! И ведь загнали! Стоило Грозному умереть!
Сергей выскочил из кухни, сдернул с книжной полки пару томов по случаю купленной матерью «Всемирной истории». Русско-шведские войны… Что про них умные люди пишут? Борьба за выход к морю. Полтысячи лет! В паршивом десятке страничек?! Тьфу. Иваны, родства не помнящие!
Светлана Борисовна оторвалась от телевизора – сериал кончился, пришло время новостей. Чуть не над Псковом кружили натовские истребители, в Польше размещали ракетные базы…
Как там король шведский говорил? «Русские – опасные соседи…..а теперь этот враг без нашего позволения не может ни одного судна опустить на Балтийское море![37]37
Из речи шведского короля Густава-Адольфа.
[Закрыть]»
Четыреста лет прошло – что изменилось?
Прошлое, настоящее… Всего и разницы, что нынче вместо фальконетов ракетные установки! Хорошо либералам – у них где кормежка сытнее, там и родина! А как русскому быть? Хоть бы предок подсказал!
«Эй, Тимша! Ты там не заснул часом?»
Молчит, видно мешать не хочет. И пусть молчит – ясно же, что скажет!
На смену барражирующим над Литвой истребителям пришел блок спортивных новостей. Комментатор, с восторженным придыханием, вещал о новом торжестве либерализма – к выступлениям в женских дисциплинах допущены транссексуалы! Пал еще один барьер на пути соблюдения прав сексменьшинств!
Затошнило. Сергей резко шагнул к телевизору, ткнул выключатель. Злость не давала покоя. Подталкивала. Непонятная, незваная…
«Сперва с мечами перлись, потом с танками, ныне поумнели – с гамбургерами, прокладками, да модой зад подставлять!»
С каких времен нас в леса загнать пытаются? Новгородцы с корелами хваленых викингов, аки псов смердячих, еще до Александра Невского гоняли! Больше тысячи лет тому!
Цепочка поколений во тьму уходит, и все Шабановы Русь защищали. Что же последнему в цепочке делать? Смотреть, как немчура над страной изгаляется?
«Возвращаться надо…»
Осознание факта, ветром с Арктики охладило разум. Сергей вздрогнул, подозрительно прислушался. Мать возилась на кухне, Тимша не подавал признаков жизни.
«Эй, предок! – Сергей пристукнул кулаком по столу. Хватит придуриваться! Это ж ты мне втихаря мыслишки подсовываешь!»
«А если и подсовываю? – невозмутимо отозвался Тимша. Иль ты с ними не согласен?»
«Послать бы его куда! Согласен—несогласен… какая разница? Чего под руку лезть? И без подсказок разобрался бы».
«И я об этом, – без насмешки заметил Тимша. – Должен же кто-то Пекке по рогам настучать? Если уж мне нельзя, так ты займись!»
– Сергей! Ты почему не ужинал? – донеслось с кухни. – Иди, я разогрела!
«Это тебя», – буркнул Сергей.
В ту же секунду комната рванулась прочь, оставив его во мраке узкого тоннеля.
В окружающей черноте угадывалась некая вязко-текучая структура. Мимо проплывали медленно кружащиеся сгустки, раскручивались туго свернутые спирали, извиваясь текли переливчатые струи… Звуки доносились глухо и дребезжаще, словно между Сергеем и светящейся позади комнатой выросла стеклянная перегородка. Шабанов глянул вперед – в конце тоннеля одиноко горела свеча. Пламя чуть колебалось под несуществующим ветром.
«Вход и выход. Из нашего в шестнадцатый… – Сергею стало не по себе. – Вот оно каково, торчать в сознании вторым номером. Неуютно, надо заметить… Эй, предок!»
«НУ?» Голос прозвучал сразу со всех сторон, словно заговорили окружавшие Сергея стены.
«Есть у нас еще одна темка для беседы. Напоследок, так сказать… О новых твоих приятелях…»
Темнота взбурлила, ощетинилась частоколом выросших из стен клинков. Свеча казалась спасительным островком в океане враждебности.
«Эк тебя корежит. Видно и самому компания не слишком по душе!» Стены туннеля запульсировали, черные без единого блика лезвия то приближались, то отдалялись, решая, что вернее – иссечь насмешника, или раствориться в клубящемся мраке.
«Хочешь информацию к размышлению? – продолжал гнуть свое Сергей. – Бабку Ашхен, старую армянку со второго этажа, знаешь?»
«Знаю, – хмыкнула темнота Тимшиным голосом. – Постоянно на крылечке дежурит. Не бабка – часовой в платочке!»
Мечи немного оплыли, пульсация замедлилась. Самое время уходить по—английски, но Сергей уже не мог остановиться. Как тогда, у сожженного каянского хутора.
«А почему дежурит? Муж на фронте погиб, море обоих сыновей забрало, одна осталась…»
«И что?» Лезвия вновь затвердели, уже короткие, больше похожие на спрятанные в кулаках ножи.
«А то, что у нее родня в Армении нашлась, дальняя правда… приезжали, с собой звали. Ты бы что ответил?»
Тимша не отозвался, Сергей, выждав немного, продолжил: «Отказалась бабка – душа здесь останется, сказала, как жить без души?»
Тимша по-прежнему молчал, ножи превратились в уродливые бугристые наросты.
«Ладно, авось бабка скинам не враг… хоть и армянка… тогда другой пример, попроще. – Гнул свое Сергей. – Спроси узбеков, которые дынями торгуют, во что им доставка обошлась? Сколько в цену поборов заложено – за право доехать, за право торговать… за право оставаться живым наконец! Дорогие дыньки? Я бы еще дороже продавал!»
«У подъезда шприцы пустые видел? – желчно бросил Тимша. – Снегом занести не успело! А сколько еще по весне вытает! Героин по-твоему белые медведи с Арктики тащат?»
«Не медведи, – согласился Сергей. – Вот думай, кого мочить, кого защищать… голову я тебе нормальную одолжил.»
«Моя тоже не в огороде выросла», – усмехнулся Тимша. Уродливые наплывы растворились, по стенам тоннеля вновь безмятежно плыли вихрики.
