Текст книги "Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

Глава 34

Затянув на стопке книжек бумажный шпагат, я отхватил его ножом – шпагат этот практически не рвался, зато отрезался за милую душу – завязал узелок и перенес стопку к ее соседкам.

Уф. Пятая. Четыре – на продажу, добрейший Морей Картанович снабдил меня не только мотком шпагата, но и адресом букинистического магазина, в котором мои книжки с удовольствием примут. Книжки не то, чтобы старые, но, судя по встречающимся ятям и ерам – попадаются и дореволюционные, как сам товарищ Каркуман.

Каркуман – это фамилия Морея Картановича, того самого оценщика из комиссионного магазина, благодаря которому я разбогател на энную сумму денег после продажи барометра-анероида. И, если при виде этой фамилии вам почудилось что-то такое, ветхозаветно-одесское – то таки да. Морей Картанович – из «этих». Не знаю, как в здешнем мире называют евреев – а спрашивать и неловко как-то – но он явно из их породы. И, судя по обмолвке, большевиков, которых здесь и нет давно[1], не очень-то любит. На вид ему лет шестьдесят с небольшим, а, значит, царскую власть застал в полном расцвете сил и энергии. Это из-за насыщенности историческими событиями кажется, что между революцией и послевоенными временами – целая вечность. А ведь прошло всего-то лет сорок, чуть больше, чем после распада СССР. А людей, которые прекрасно помнят СССР в условном 2020 году – немало. Неужели тех, кто помнит царя-батюшку, в пятидесятые было меньше?

Ах, да, отвлекся. Четыре стопки книг – букинисту, пятую, состоящую из пары десятков тонких книжек в бумажных обложках – в личное пользование. Потому что это – набор книг про шпионов, каковые – книги, а не шпионы, конечно – в букинистическом не очень популярны. И дадут мне за них пятачок за пучок. А так – все какое-то развлечение вечерами, когда нечем заняться. «Бацилла номер ноль», «Смерть под псевдонимом», «Атомная крепость», «Тревожные облака», «Когда играют дельфины», «Ученик чародея», «Таинственный пассажир», «Гранитный линкор»[2], Буду читать про то, как то, как опасные приключения главного действующего лица начинаются с писка привидений в старинном замке…

Ээх, осталось только найти его, то волшебное время, когда мне нечем заняться…

Сегодня, например, воскресенье, я с утра уже пробежал по магазинам, сделал бутерброды, угостил девчонок, дошел до общежития своего будущего – если повезет – и получил комнату, в которую даже не успел заглянуть, после чего в комиссионке узнал у Куркумана, что его можно принести, а что не стоит и напрягаться, получил цэу и ебцу[3], сейчас шарюсь по заброшенным домам, потом – в комиссионку, потом – в букинистический, потом – перетащить вещи из одной общаги в другую (да, я как-то незаметно для самого себя оброс вещами), потомпознакомиться в новыми соседями по комнате, потом успеть повторить хоть что-то из математики, потому что завтра уже вступительный экзамен… Где мне время найти на книжки, спрашивается?

Ну вот, вроде передохнул, можно и к самому сложном приступать.

Я поставил четыре стопки книг на стол, сверху помести на них стул и осторожно, попеременно матерясь вполголоса и молясь, чтобы эта шаткая конструкция не развалилась, полез наверх, под самый потолок. Потому что самой ценной вещью, из тех, что можно унести, в этой квартире оказалась люстра. Бронзовая, о трех рожках, со стеклянными плафонами. За каковую мне обещано цельных 500 рублей, а, значит, я смогу разориться на какую-никакую одежду.

Осторожно, балансируя, как акробат-эквилибрист, я выпрямился, так, что пыльные лампочки люстры оказались на одном уровне с моим носом… Что теперь нужно сделать? Правильно. Нужно не менее осторожно слезть обратно и проверить, обесточена ли люстра. Потому что-то кто-то очень сообразительный забыл сделать это раньше. Нет, можно, конечно, плюнуть, посчитать, что заброшенный дом давно обесточен, и взяться за провода голыми руками. А можно этого и не делать. Опытный электрик, говорят, даже жену за грудь не берет двумя руками сразу, а я, после одной истории в детстве – опытный электрик. Был бы умный, не был бы опытный…

Висела у нас в классе розетка на стене. И вот случилось так, что отвалился от нее корпус, оставив медные внутренности сверкать на всеобщее обозрение. Всем моим одноклассникам было жутко интересно – есть в этой розетке электричество или нету. Но проверять как-то побаивались. И вот, на перемене, один будущий опытный электрик решил проверить наличие электротока опытным путем. Подошел я к розетке, осторожно дотронулся пальцем до одного контакта… Ничего. Не менее осторожно – до другого… Ничего. Ну понятно повеселел я, нет тока. Осмелел и ткнул пальцами сразу в оба контакта. После чего у меня сразу развилась электрофобия в тяжелой форме.

Я пощелкал клавишей черного текстолитового выключателя. Как говорится – нас посетил римский полководец Нолемоций. Никакой реакции.

Вздохнув, я полез снимать люстру.

* * *

Если ты пьешь с ворами – опасайся за свой кошелек, если ты пьешь с ворами – опасайся за свой кошелек…[4]

Нет, пить с ворами я не собираюсь, но и песня имеет не настолько прямой смысл. В ней говорится о том, что каждый твой поступок может иметь негативные последствия. Даже если ты о них и не подумал.

Например: если ты шарахаешься по заброшкам и таскаешь в скупку разные ценные и, что немаловажно, габаритные вещи, которые в карман не спрячешь – тобой могут заинтересоваться люди, уверенные, что те деньги, что тебе заплатили за товар, им пригодятся гораздо больше.

Сердце екнуло сразу же при выходе из магазина. Уж больно скучающий вид был у околачивающегося неподалеку парнишки. Среднего роста, плечистый и крепкий, ходит он, что характерно, в белой футболке и кепке… Вот только готов он не к славному подвигу и, если вдруг и полезет в горящий дом[5], то только для того, чтобы спасти из него что-нибудь ценное, вроде цельной семги со шкурой и хвостом[6].

Повернувшись, чтобы пройтись вдоль проспекта, я успел краем глаза заметить небрежный кивок белой кепки и, потом, коротко глянув назад, увидел, что за мной ленивой фланирующей походкой двинулись двое: белая кепочка и кепочка букле.

Ну и что мне прикажете делать?

Затесаться в толпе? А вдруг именно в толпе опытный карманник, которого я не заметил, и вытянет мои кровью и потом – ладно, только потом: думаете легко было тащить эту люстру? – нажитые деньги? Наоборот, скрыться в безлюдном месте? Так может эти ребята работают гораздо проще, и именно безлюдное место для их планов в отношении меня – самое то?

Куда бедному талганцу податься?

Ха!

Я резко свернул к стоящему у тротуара зеленому грузовику с округлым капотом. Вернее, не к самому грузовику, а к его водителю, крепышу в кожаной куртке и кожаной же кепке, курящему рядом.

– Привет, шеф. Ты сейчас поедешь?

Шофер смерил меня взглядом:

– Ну, сейчас докурю и поеду.

Конечно. Если бы твоя папиросина уже не была почти догоревшей, я бы к тебе и не подошел.

– Можешь меня подвезти?

Водитель бросил папиросину под ноги, затушил ее носком ботинка:

– Ты хоть знаешь, куда я еду?

– А мне главное – отсюда. Увязались тут за мной нехорошие ребята, хочу оторваться.

Шофер коротко кивнул и распахнул дверь кабины грузовика:

– Прыгай.

Я скользнул на обтянутое кожзамом сиденье, чувствуя, как отпускает стресс, скрутивший мне кишки при виде две двух безобидных с виду парней.

Сначала – гопота, теперь – гоп-стопщики…

Нафиг, больше в заброшки ни ногой.

Сегодня, за книгами – последний раз.

* * *

Ээх… Я с тоской оглядел кабинет квартиры, которую покидаю навсегда. Сколько здесь всего ценного еще может оказаться… Наверное. Ладно, пора идти.

Я подхватил связки с книжками, выпрямился – и поставил их обратно.

Ящики стола-то я и не осматривал. А там как раз может оказаться что-то небольшое, что можно положить в карман, но ценное.

Первый ящик… Пусто. Только перекатывается ручка-вставочка со стальным пером, испачканным засохшими чернилами. А что ты хотел: шариковые ручки еще не изобрели[7], будешь писать, макая перо в чернила, как знаменитый летчик АС Пушкин. Только и разницы, что он – гусиным, а ты – стальным.

В карман. Я – будущий студент, мне ручка пригодится… интересно, как здешние студенты лекции пишут[8]?

Второй ящик… Толстая папка с тряпочными завязками. Заглянуть в нее или не стоит? Вот так посмотришь неосторожно – а там секретные чертежи атомной бомбы. И доказывай потом, что ты не работаешь на уругвайскую разведку. А с другой стороны – если там и вправду что-то секретное, все равно никто не поверит, что в эти бумаги не заглядывал… Открываем.

Бумажные листы, исписанные мелким, разборчивым почерком. На верхнем листе написано: «Море я впервые увидел в девять лет. Меня поразила эта ровная синяя гладь до самого горизонта и я понял, что безнадежно заболел морем…». Понятно. Какой-то моряк писал мемуары. Интересно, почему оставил их в брошенной квартире? Забыл? Или… Ну да: родственникам покойного его мемуары оказались неинтересны. Заберем с собой: человек писал, старался, а его, можно сказать, жизнь смешают со строительным мусором. Нехорошо это. Неправильно.

Третий ящик… Ничего. Пусто.

Я задвинул ящик. Выдвинул. Задвинул. Выдвинул. Что-то мне не нравилось, что-то было не так…

Выдвинул третий ящик. Задвинул. Выдвинул второй…

Они же разные.

Вот что меня зацепило: в третий ящик папка с мемуарами не влезла бы. Слишком короткий.

Что это значит? Что при полностью задвинутом третьем ящике – между его задней стенкой и задней стенкой стола остается пространство шириной в ладонь.

Тайник.

Я полностью убрал второй ящик, посмотрел на фанерку, разделяющую второй и третий, подумал. Подцепил ее – фанерка скользнула в пазах и выдвинулась.

Под ней действительно был тайник.

[1] Герой ошибается. Всесоюзная коммунистическая партия (большевиков) была переименована в КПСС в 1952 году, то есть за несколько лет до описываемых событий.

[2] При всей неожиданности данных названий – перечислены реальные заголовки романов пятидесятых годов. Про шпионов, да.

[3] ЦУ и ЕБЦУ – ценные указание и еще более ценные указания.

[4] Песня «Тутанхамон» группы «Наутилус Помпилиус»

[5][5] Герой вспоминает стихотворение Сергея Михалкова «Рассказ о неизвестном герое»

[6] А здесь ему вспомнился кот Бегемот из «Мастера и Маргариты», спасавший во время пожара в доме Грибоедова разные нужные вещи: «Я побежал в кладовку, спас семгу. Я побежал в кухню, спас халат».

[7] Шариковые ручки изобрели в 1938 году в Аргентине. Но до СССР к концу пятидесятых они еще не добрались.

[8] Карандашами

Глава 35

Тайник был пуст. Совершенно. Я поболтал в нем рукой, как будто от этого в тайнике могло завестись что-то полезное.

Не завелось.

Ну, с другой стороны – а что такое полезное я там мог обнаружить? Пачки денег? Пистолет? Именной кортик? Секретную переписку Троцкого с Каутским? Вот чем все это – кроме денег, конечно – могло мне помочь? Моя задача сейчас – вписаться, встроиться, влезть, хоть с мылом хоть без него, в здешнее советское общество. А вовсе не искать приключения на свою пятую точку. А всякие загадочные находки – это именно что приключения. Даже те самые вышеупомянутые пачки денег. Бесхозные деньги, знаете ли, крайней редко встречаются. У них обычно есть хозяева, которые за своими деньгами могут и прийти…

Так что – и хорошо, что ничего не нашлось.

И все равно – тоскливо.

Какое-то у меня последнее время ощущение, что я – второстепенный персонаж приключенческого романа. Вернее даже не второстепенный, а эпизодический. Вроде и не массовка, восьмой орк в седьмом ряду, но что-то вроде «тот самый чувак, который обнаружил пустой тайник после того, как отважный главный герой достал из него полную коллекцию золота Шлимана[1], спрятанную коварным оберштандартенфюрером[2] вон Мольтке». Или «Тот тип, с которым недолго болтал ни о чем главный герой во время поездки в поезде». Вот примерно вот такое ощущение. Вроде бы – я попал в другой мир, должен стать как бы героем, прогрессором и нагибатором, грести под себя деньги, звания, славу, почести и красивых девушек в количествах. А вместо этого – прикидываюсь джунглевым узбеком, который впервые вышел из лесу, сплю в кладовке, роюсь на помойках… ну, в заброшках, невелика разница…

А прогрессором я не стану, мягко говоря, никогда. Во-первых – у меня нет никаких особых знаний о том, что здесь произойдет в будущем, ни в самом ближайшем ни в более отдаленном. Это в СССР 1958 года я мог примерно прикинуть, что через 6 лет турнут Хрущева, следующие 18 лет продлится золотое времечко папы Брежнева, а потом придет Горбачев и устроит перестройку с последующей перестрелкой. А в ОРСе 1093 года я не знаю, что случится, когда и с кем. Другие имена, другое летоисчисление, даже ориентация на глобусе – и та другая. Не очень-то попророчествуешь.

Стать техническим прогрессором? Плюнуть на Институт, в который я подал документы, и перебраться в Афосинский электротехнический, развивать компьютеры или как они там сейчас называются – ЭВМ? Я, возможно, даже смогу что-то сделать, потому что, хотя знания у меня, как шкура у леопарда – пятнами, но я хотя бы знаю общие тенденции развития. И? Вот предположим – стал я известным конструктором, изобрел компьютер «Алдан»[3], почет, слава, премии, девочки в ассортименте… А потом один пронырливый журналист решить написать статью о начале пути Ершана Ершанова, для чего отправиться в мое «родное» село в Талгане. А там – Ершан Ершанов. Настоящий. Чем для меня слава закончится? То-то же.

Так что мне сейчас нужно от любой славы – бежать и прятаться. Тихо поступить, тихо отучиться, тихо уехать по распределению в село Нижние Пыжики и там жить тихой, мирной жизнью.

Главное – чтобы не слишком задерживаться в памяти других людей.

* * *

– Ершанчик, мы тебя никогда не забудем!

Меня целуют. Прияяятно… Пусть всего лишь в щечку, но все равно – прияяятно. Особенно учитывая, что это делают сразу три девчонки. Такой оргии у меня с момента попадания в ОРС не было.

Девчонки, с которыми я мимолетно подружился в общежитии, где обитал в кладовке, очень расстроились, узнав, что ветры судьбы срывают меня с места и переносят аж на соседнюю улицу, в другое общежитие, в котором я теперь и буду жить с полным правом, как будущий абитуриент. У которого завтра, между прочим, первый экзамен, девчонки!

Я не могу с вами… этта… задерживаться!

Не могу! Но пришлось.

Девчонки в шесть рук бросились меня на кровать и… разбежались по другим комнатам, оставив Лалину стеречь меня, чтобы не убежал. А потом притащили мне… да чего только не притащили!

У здешних выпускников, оказывается, была традиция: дарить первокурсникам после выпуска и выезда из общежития разные ненужные, но полезные в студенческой жизни вещи. Например, готовальню, пять лет служившую верой и правдой, или набор разномастных тарелок, или чугунную сковороду…

– Сковорода-то мне зачем?! Вам же нужнее!

– Бери! У нас их три, а у тебя – ни одной!

Частым гребнем прочесав комнаты знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых, Кара и Мара собрали мне основательный набор нужных вещей. Выгоревший до белизны солдатский сидор, с расплывшейся чернильной надписью, возможно, прошедший от здешней Москвы до здешнего Берлина. Алюминиевая кружка. Круглый половичок, связанный из лоскутков. Связка вилок-ложек, среди которых не было ни одной одинаковой. Несколько спичечных коробков. Ластик, очень похожий на тот, что был мною изничтожен для создания поддельной печати на паспорт. Столовый нож с желтой костяной ручкой. Наволочка в розовый цветочек. Кусок хозяйственного мыла. Гайка на семнадцать…

Короче говоря, то, что может пригодиться, но не жалко отдать. И все это счастье барахольщика было отдано мне с такой радостью в глазах – что я не смог отказаться. Даже в душе что-то сжалось. Как-то не привык я в наше циничное время к такой неожиданной бескорыстности… Нет, я не заплакал! И это не слеза была вовсе!

Сложив подарки в вещмешок, и взяв в руки сковороду, которая никуда не помещалась, я еще раз обнялся с девчонками, еще раз расцеловался – а Мара еще и умудрилась быстренько чмокнуть меня в губы, пусть мельком и в самый уголок, но в губы же! – и провожаемый грустными взглядами и требованиями непременно приходить в гости, я поскакал в свое будущее родное общежитие.

* * *

Комната номер 113.

Справа – шесть кроватей в ряд вдоль стены, между ними – тумбочки, немного похожие на старые больничные, которые делались не из ДСП, а из дерева и фанеры. Тумбочки крашены в светло-кремовый цвет того неповторимого оттенка, который получается, если смешать белую краску с коричневой половой. Если у тебя белой на все тумбочки не хватает, а коричневые – слишком мрачно. Примерно по такому принципу американские подводники, у которых были белая и красная краска, но ни то ни другой не хватало для покраски лодки, выкрасили ее в розовый цвет.

Справа – два стола, на которых в данный момент нет ничего, а потом, видимо, предполагается, что будут писаться курсовики и чертиться чертежи.

Еще слева за дверью стоял узкий шкаф золотисто-желтого оттенка.

Ах да: еще обитатели комнаты.

Четыре человека. Я – пятый, а шестая койка светит пустой сеткой.

– Привет, – взмахнул рукой я, после чего прошел к своей кровати, на которую еще днем бросил скатанный в рулон матрас и стопку белья, вместе с шерстяным одеялом.

– Привет, – нестройно поздоровались парни, с откровенным любопытством рассматривая своего нового сокамерника… сокомнатника… сожителя… тьфу. Нового соседа, в общем.

Черт, боязно как-то. До этого я с людьми общался так, на бегу, если и возникали какие-то сомнения в моей личности – через час я исчезну из поля зрения, через день обо мне забудут. А с этими ребятами мне жить бок о бок неделю. И от них не сбежишь и не скроешься: это общежитие, здесь ты каждую минуту у кого-то на виду. Рассмотрит вон тот толстячок у меня татуировку «ВДВ-97» – у меня такой нет, да и никакой нет, это просто умозрительный пример – спросит «Что это такое?» – и что ему врать? Да еще так, чтобы не забыть, что ты врал вчера, позавчера, намедни и анадысь[4].

Я бросил быстрый взгляд. Один сидит на кровати, второй валяется с книжкой, третий роется в огромном чемодане из коричневой фибры, четвертый, тот самый толстячок, смотрел в окно, а теперь смотрит на меня. Потому что стоит рядом.

Тихо переведя дыхание, я встал и, не слишком широко улыбаясь – я, в конце концов, суровый талганец – но и не хмуря брови – я талганец суровый, но дружелюбный – протянул руку:

– Ершан Ершанов. Из Талгана.

Вялое рукопожатие мягкой ладошкой. Как будто подушку потрогал.

– Буркан Мамочкин. Я… Мы… Мы приехали недавно…

Мамочкин толстячок смутился и замолчал.

– Из Кранска он, – упруго поднялся с кровати второй. Если Буркан – рыхлый, круглолицый, розовощекий, то этот – сухой, поджарый, с зачесанными назад черными волосами и редкими подростковыми усиками. И рукопожатие – крепкое, уверенное, – Берген Кароев я. Из Каджии. Слыхал? Там где горы, солнце, вино, и много-много овец.

Понятно. Хотя говорил он без акцента да и внешность имел вполне славянскую, но в его голосе мне явственно послышалось «Гиде горы и выно, генацвали!». С этим соседом надо быть осторожнее: он, похоже, из тех, что на каждой кочке главной лягушкой хотят быть.

– А я из Талгана, – в тон ему ответил я, – Где джунгли, крокодилы, а овец совсем нет.

– Слышал, слышал, – в голосе Бергена мелькнуло уважение, – с Мамочкиным ты уже познакомился, а это – Арман…

Валявшийся на кровати с книжкой – учебник математики, надо же – красавчик лениво протянул руку. Из тех смазливых типов, которые нравятся девушкам и бесят мужчин. Этакая юная версия Ретта Батлера[5], разве что лицо более мягкое, и я бы даже сказал – женственное. Арман, надо же… Тоже мне, дю Плесси…[6]

– Арман – афосинский, просто хочет жить самостоятельно, без родителей. А вон тот модник – Ирис Мартанко.

Рывшийся в чемодане протянул мне руку и тут же выдернул, как будто боялся, что я поломаю ему пальцы. Есть у некоторых такая неприятная привычка.

– Лараимский я, – сказал он и с довольным видом показал Бергену предмет поисков: цветастый галстук с пальмами и обезьянами. Галстук, видимо, должен был стать дополнением к пиджаку с огромными ватными плечами. Который шел Ирису как корове – черкасско седло.

Вот с такой сборной солянкой мне жить ближайшую неделю.

[1] В «золото Шлимана» оно же «клад Приама» входило 10 тысяч предметов и ни в какой тайник оно бы не поместилось. Герой иронизирует.

[2] Такого звания в СС не существовало. Продолжение иронии.

[3] Компьютер из книги братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу».

[4] Намедни – на днях, анадысь – тоже на днях.

[5] Имеется в виду Ретт Батлер из фильма «Унесенные ветром», в исполнении Кларка Гейбла

[6] Арман дю Плесси более известен нам как кардинал Ришилье