Текст книги "Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Глава 48

Толпа девчонок с редкими вкраплениями парней заполонила коридор Института, радостно пища или же наоборот – разочарованно вскрикивая. Ну и как мне сквозь все это девичье богатство протиснуться? Мне, между прочим, тоже интересно – поступил я или нет? Сразу полезли в голову мысли о том, что вон ту задачку надо было, наверное, как-то иначе решить, слишком уж он легкая для вступительного экзамена, опять вспомнился треклятый мухорол – а вдруг это не толуол вовсе? Вдруг я неправильно понял сигналы Каза или тот специально соврал… да нет. При все своей шебутности и чрезмерной энергичности, Каз не выглядел такой паскудой. Вот там, где его шутка не повлекла бы серьезных последствий – он бы не преминул юморнуть. Типаж человека, который знает, что за шутку его могут и побить – но не пошутить не может, натура не позволяет…

Мне в спину уткнулся твердый предмет и холодный голос произнес:

– Ваша карта бита. Мы вас разоблачили. Сдавайтесь.

Я тяжело вздохнул и, опустив голову, завел руки за спину:

– Ваша взяла. Нужно достойно признавать проигрыш. Надеюсь, мое чистосердечное признание мне зачтется? Пистолет я спрятал под кривой березой, шифровки для связи с Центром – в дуплистой иве, ампула с ядом, чтобы отравиться в случае провала – в каблуке левого заднего ботинка…

Каз не выдержал и заржал.

– Чего ты тут выжидаешь, риоранский шпи ён? – спросил он, подбросив и спрятав в карман плоский металлический пенал.

– Жду, пока рассосется вот это сборище.

– Ну, так ты можешь до морковкина заговенья[1] ждать… Айда на штурм!

Каз рванул вперед, я, секунду подумав за ним. Этот проныра уж точно прорвется к стенду, на котором вывешены результаты вступительных экзаменов, а с ним – и я.

Где проскальзывая угрем, где прошмыгивая ужом, где чуть отодвигая в сторону взвизгивающих девчонок, но Каз добрался до стенда чуть ли не быстрее, чем если бы шел по пустому коридору. Повел пальцем сверху вниз…

– Гричкин… Делентьев… Добалов… Ершанова… Ершанов… О, Ёрш, вот и ты.

Отлично… Так, стоп, с какого перепугу я – Ёрш? Ладно, эту сову мы потом разъясним[2]… Так, я точно в списке? Значит – поступил?

Поступил?!

«Ершанов Ершан. Математика – 5, химия – 5, русский язык – 4/4».

За что четыре-то?! Да и пофиг – я поступил!

Поступил!!!

ПОСТУПИЛ!!!

Я так не радовался своему предыдущему поступлению, в нашем еще мире. Там-то что – не поступил, да и фиг с ним, вернусь домой, в следующем году попробую еще раз. Это тем, кто армию не прошел, еще можно понервничать – не поступишь, в армию призовут, все такое… А мне можно было вообще не переживать.

А здесь – нееет. Мне возвращаться – некуда. И я уже как-то привык спать на чистых простынях в кровати, а не под мостом, в вагоне или еще в каких малоприспособленных для нормального сна местах. Так что сейчас с моей души упал камень, величиной с Джомолунгму[3]. Ведь теперь моя жизнь определена и расписана на пять… да нет, даже не на пять лет вперед, на всю, извините за тавтологию, жизнь.

Пять лет – это только время учебы, в течение которого у меня будет жилье, стипендия и легализация (например, тот же студенческий билет, который, в отличие от паспорта, будет настоящим). Но ведь после учебы меня не выкинут за ворота Института пинком под зад, типа, лети птичка, ты свободна. Нет, после окончания института меня ждет распределение, то есть, я гарантированно получу работу и жилье, пусть хоть комнату в общежитии – плевать, для человека, которому в буквальном смысле слова некуда голову преклонить – это царский подарок! Для кого-то другого распределение, возможно, «кандалы», «каторга», «насилие над свободной личностью»… Вас бы на мое место – посмотрел бы, как вы бы тогда запищали.

Итак, значит, ближайшие восемь лет я, если, конечно, не буду дурить – а я не буду – я обеспечен жильем и занятостью. А потом…

– Да отойди ты! – невежливо пихнули меня в бок.

Да, не стоит задумывать о будущем, стоя перед списками поступивших. Они не только тебе интересны.

– Судя по улыбке до ушей, ты поступил?

А, вот чьи кулаки тут летают и мне под ребра прилетают. Ланита-Нитка-Свинка со всей своей дружелюбием.

– Ага! – радостно спародировал я одного из Двоих из ларца.

Нитка тяжело вздохнула – в этом вздохе явственно слышалось «С кем мне придется учиться, господи боже мой, ну за что мне такое наказание, чем я перед тобой провинилась…» – и двинулась ледоколом к стенду.

Я штопором вывинтился наружу и мне тут же закрыли глаза сзади.

– Угадай кто? – хихикнул знакомый голос.

– Ммм… Какая сложная задачка… Королева?

– Нет!

– Тогда, может… знаменитая актриса, которая шла мимо, случайно увидела мея и влюбилась с первого взгляда?

– Нет!

– Тогда… Моя любимая сестренка?

Я резко развернулся и, подхватив Маду, свою самозваную и самоназванную сестренку, под тонкие ребра, чуть подбросил ее в воздух. Она радостно запищала, обняла меня, я чуть взъерошил ей волосы…

– Совсем не стесняются, – тихо прошипел за спиной незнакомый девчачий голос.

– Дура, это брат с сестрой.

Да, как-то так получилось, что все почему-то начали считать нас не двоюродными, а родными… хм… сиблингами[4]. Но мы с Мадой, посовещавшись, решили легенду не менять: пусть думают, что хотят, а если кто-то просит впрямую – мы двоюродные.

– Я поступила! – счастливо вздохнула девчонка. Забавно но я и в самом деле начал воспринимать ее как младшую сестренку, которой у меня не было. Я вообще единственный ребенок в семье.

– Молодчина! Я знаю, видел твою – нашу – фамилию в списке.

– Ершанчик, а когда мы в Талган поедем?

Умеешь ты, сестренка, до инфаркта доводить… Хорошо еще, поймал себя за язык и не спросил, начерта вообще туда ехать, не ближний, между прочим, свет. Мада определенно уверена, что мне туда – надо. Значит, вопрос «Зачем?» будет глупым. И подозрительным.

– С превеликим бы удовольствием никуда не поехал… – деланно вздохнул я.

– Я тоже, – «сестренка» наморщила носик, – Но ведь в общежитии нужно будет прописаться. А дома – выписаться…[5]

Блин… Нет, не так – БЛИН!!! Нет, все равно не так, но я человек приличный и не буду произносить слово, наиболее точно описывающее мое состояние в данный момент.

Прописка! Проклятое изобретение советского периода[6]!

Как я мог забыть? И ЧТО мне теперь делать? Я не могу припереться в родное ершаново село и на голубом глазу попросить поставить мне штампик о выписке. А где мне его взять?! И в общежитии без штампа о выписке я не могу прописаться.

Что делать?

Вся жизнь, только что расписанная чуть ли не до кладбища, на котором меня похоронят после того, как меня в девяносто лет застрелит ревнивый муж двадцатилетней красотки – причем за дело – только что пошла под откос.

– Ершан, ты чего? Ты как-то побледнел… – Мада осторожно взяла меня за руку и посмотрела в глаза, – Что случилось?

– Знаешь, сестренка… Я не поеду…

Что ты несешь?!

– Вернее, поеду, но не сейчас. Потом. Попозже. У меня тут в Афосине живет дядя, мне нужно ему кое с чем помочь…

– Жаль… Я думала… Этта… Мы вместе поедем…

– Сестренка, прости, но не сейчас. В другой раз. На каникулах. Обещаю.

А там – или эмир или ишак…[7]

– Жаль… Могли бы заехать ко мне… С родителями… этта… познакомила бы… Я им уже про тебя написала…

Сестренка, за что? Что я сделал тебе такого, что ты хочешь моей смерти?!

– А что ты им про меня написала? – надеюсь, мой голос звучит естественно. В смысле «имеет естественное звучание», а не «естественно, он звучит как голос человека, которого приговорили к смерти милым девичьим голоском».

– А что?

– Ну, ты же не написала, что встретила своего давно потерянного родного брата? – даже смог улыбнуться, мол, шучу. И даже не слишком криво.

Мада рассмеялась:

– Чуть-чуть не написала. Я уже привыкла, что у меня теперь есть любимый братик!

Она обняла меня еще раз. Мне уже как-то даже неловко становится…

– Но потом… этта… опамятовалась. Я просто написала, что встретила земляка. Даже фамилию твою как-то не написала. Что она с моей совпадает.

Я оглянулся и тихонько завел Маду в уголок за огромные листья монстеры[8].

[1] До морковкина заговенья – выражение известное, но вдруг кто-то не знает. Означает оно «до момента, который никогда не наступит», и пошло от заговенья – последнего дня перед постом, после которого нельзя употреблять скоромную (то есть животную) пищу. Морковка же – еда постная, и есть ее можно всегда, поэтому «морковкино заговенье», т. е. день, после которого нельзя есть морковку, никогда не наступит.

[2] Цитата из «Собачьего сердца» Булгакова

[3] Джомолунгма, она же Эверест – самая высокая гора Земли. На Западе более распространено название Эверест, в СССР эту гору чаще называли Джомолунгма (потому что название «Эверест» гора получила от англичан, честь королевского геодезиста Джона Эвереста, и считалось неприемлемым, как «колониальное»)

[4] Сиблинги – в науке и в английском языке так называют детей от одних родителей, то есть это такое отсутствующее в русском языке слово, которое объединяет братьев и сестер (скажем, слово «родители» объединяет маму и папу, а вот для братьев и сестер – и для дедушек и бабушек тоже – такого единого слова нет). Кстати, двоюродными сиблинги быть не могут, это герой уже откровенно путает.

[5] Постановление Совета министров СССР от 21.10.1953 года № 2666–1124 утвердило «Постановление о паспортах» согласно которому любой человек, прибывший куда-то для временного проживания на срок более полутора месяцев, должен был выписаться из постоянного места жительства и прописаться там, где собирается жить.

[6] Изобрели институт прописки не в СССР, а еще при Александре Первом (в СССР она только оформилась в привычном нам виде). Но герою сейчас не до исторической точности, он в панике.

[7] Намек на известную байку о Ходже Насреддине, который пообещал эмиру научить за 20 лет разговаривать ишака, а на замечание друзей, что это невозможно, сказал, что за двадцать лет кто-нибудь да помрет – или эмир или ишак или сам Ходжа.

[8] Монстера – декоративное растение с огромными разрезанными листьями. Популярное в советские времена в учреждениях.

Глава 49

– Ершан, что… что?

Мада испуганно прижалась к стене, не понимая, что я хочу ей сказать. Самому бы знать, что сказать-то…

– Мада, сестренка… Не говори родным, откуда я. Просто скажи, что из Талгана, из какого-то поселка, но название не называй, скажи – не помнишь…

– Я… этта… и так не помню.

Чёрт. Мог бы и не выделываться. С другой стороны: девичья память – вещь ненадежная. Сейчас не помнит, а в самый неудачный момент – как вспомнит.

– И не вспоминай.

– Да что такое-то?

Думай, голова, шапку куплю! Почему она не должна говорить? Ну?!

– Вдруг встретят кого-то из моего поселка, скажут, что ты знаешь меня…

Что в этом плохого-то?

– Я из дома убежал.

Глаза Мады в точности достигли анимешных стандартов.

– Как?!

Как, как… Я еще не придумал.

– Нууу… этта… – какое хорошее талганское слово «этта», как помогает придумывать на ходу, если бы вы знали, – Не то, чтобы прям убежал… Просто… этта… В общем, они не знают, где я.

– Ты не сказал родным?! – судя по ужасу в голосе и глазах, мой только что выдуманный поступок по степени кошмарности был примерно сравним с… с чем-то ужасным и кошмарным. Примерно половина отцеубийства, я бы сказал.

Совершенно невовремя – нет, чтобы две минуты назад! – вспомнились строчки из моего, благополучно про… терянного, справочника по Талгану и талганцам, более известному как книга «На берегах Аргая». Для талганцев семья – это очень важно. Может, не настолько же, как род у казаха или клан у шотландца – по понятным причинам автор книги не сравнивал талганцев ни с теми ни с другими – но тем не менее пойти наперекор родным среднестатистический талганец не сможет. Натура не позволит.

– Они были против. Хотели, чтобы я в наш сельскохозяйственный пошел…

– Аркатанский?

– Ну да.

Аркатан – столица Талгана. И если там нет сельскохозяйственного института… значит, он должен был быть в другом месте Талгана. Не могло быть такого, чтобы на весь регион не было ни одного сельхоза! Поэтому я и сказал «наш», то бишь талганский, чтобы Мада сама уже поняла, в какой именно.

– А ты?!

– А я… я в Афосин хотел… Вот, и…

В глазах девчонки вдруг вспыхнуло ослепительное Понимание. Хотлось бы надеяться, что она поняла что-то правильное.

– У тебя поэтому денег не было?! Ты говорил, что в поезде обокрали, а ты просто без денег из дома уехал, после того, как с отцом поругался!

Ого. Я уже с отцом поругался. Хотя ни про отца, ни про «поругался» не было ни слова. Девчонки… Что не знают – то придумают, потом сами же поверят.

– Нет, – я не стал все же плодить разные версии собственной легенды, чтобы не запутаться, – меня и вправду обокрали. Деньги у меня были, я там… этта… в поселке, немного заработал… в школе…

Вроде прокатило. По крайней мере, недоумения в глазах не было. Значит, всплывшее смутное воспоминание о том, что в советские времена школьники могли работать и зарабатывать на каникулах, оказалось верным[1].

– Работал?

– Да… в смысле, нет.

У меня же, то есть, у Ершана, не было трудовой! А если бы он работал официально – должна была быть. Чёрт… Мадочка, девочка, ты же умница, с фантазией, придумай что-нибудь сама…

Понимание в глазах:

– В заготконтору сдавал?

Ты ж моя красавица.

– Что я туда только не сдавал… Деньги-то нужны были.

Запомни: срочно узнать, что такое заготконтора[2], что туды сдают и что мог бы сдавать туда Ершан, на случай, если этот вопрос всплывет еще раз. Моя легенда обрастает кучей деталей, на которых я непременно спалюсь когда-нибудь, наверное…

– И вот я, – пока Мада не начала выяснять подробности – денег заработал, собрался и… Вот, в Афосине.

– А родные? Они же – переживают!

– Я им письмо написал, мол, так и так, мама с папой, я сам по себе и вы по себе… Только им нельзя знать, где я. А то приедет папа, дядя, братья… двоюродные.

Мада быстро-быстро закивала. Потом остановилась:

– Но… как же ты… БЕЗ СЕМЬИ?!

– Я справлюсь, – сурово сказал я.

Не ржать! Ты еще не менее сурово шмыгни носом и кулаком так по носу проведи.

* * *

– Ух ты, письмо!

Сразу после входа в общежитие, перед металлическим турникетом, сработанным, судя по тяжести и общей брутальности, не менее как рабами Рима, на стене висел фанерный ящик с открытыми ячейками. Под каждой – буква, и если кому надо оставить студенту письмо – приходи и клади в ячейку с нужной буквой. Сегодня в ячейке с буквой «Е» белел конверт для Ершана Ершанова. Без обратного адреса.

– Что там? – всунул свой любопытный нос Берген. Тоже поступивший, как и я. С нашей комнаты вообще все поступили.

– Не знаю, – беззаботно отмахнулся я, – В комнате прочитаю.

В комнате я шлепнулся на кровать и аккуратно оторвал полоску с края конверта. Прочитал. Медленно, нарочито медленно сложил листок бумаги, затолкал его обратно в конверт, который бросил на койку.

– Ершан, ты с нами? – Берген старательно отследил взглядом все мои манипуляции с конвертом, не менее старательно делая вид, что ему это совершенно неинтересно.

– А? – переспросил я, погруженный в мысли, – Куда?

– По пиву в честь того, что мы теперь студенты.

– Ну да… По пиву и отметим… поступление…[3] Попозже, мне срочно нужно… в одно место сбегать.

Я встал, отряхнул свой костюм-тройку – надо к одежде все же относиться аккуратнее, вон, весь измял – и неторопливо двинулся к двери.

Сто против одного: сейчас некто Берген уже открывает мое письмо, которое я совершенно случайно забыл на кровати. Письмо, в котором крупными печатными буквами написано: «Срочно явиться в отдел и доложить о продвижении расследования по делу. К.».

* * *

Я выскочил из трамвая и, насвистывая, зашагал по улице. Не слишком торопясь, а то Берген, следящий за мной, может меня потерять и все действо лишится смысла, но и не слишком уж замедляясь, я же как-никак тороплюсь. Меня же, как-никак, вызвали.

А вот и пункт моего назначения. С несколько озадачившей меня вывеской «Отдел внутренних дел исполкома Кромийского районного Совета депутатов трудящихся г. Афосина». Милиция все же МВД подчиняется, по крайней мере, должна. А здесь – исполкому Совета депутатов. Совет здесь – представительский орган народной власти, который собирается не каждый день и, для решения текущих вопросов действует тот самый исполком, исполнительный комитет, на наши деньги – администрация городского района. И вот ей здесь почему-то подчиняется милиция…[4]

Впрочем, над этим вопросом я и в прошлый раз долго не задумывался и сейчас не стал. Не до того мне.

Я подошел к крыльцу, обогнул спускавшегося гражданина в черном костюме с красной повязкой на груди, по всей видимости – дружинника… а, нет, на груди мелькнул значок в виде красной звезды, охваченной обручем. В центре – пятиугольник с каким-то человеком, а под ним, на обруче, надпись «Бригадмил». Еще что-то написано было, но не успел заметить. Не дружинник, милиционер в штатском…[5]

Козырнул милиционеру в белой гимнастерке – тот машинально взял под козырек – подошел к двери, поздоровался за руку с еще одним гражданином в штатском, в этот раз без опознавательных знаков, но с уверенным лицом сотрудника милиции, и вместе с ним вошел в здание.

Берген остался снаружи. Вот он сейчас задумался…

[1] Кодекс законов о труде РСФСР 1922 года (действовал до 1974 года) запрещал прим на работу детей младше 16 лет, но нашему герою, по документам, семнадцать.

[2] Заготконтора – заготовительная, сами понимаете, контора. Организация, принимавшая от население всё, что это самое население может сдать из того, что нужно государству. Обычно принимало так называемые дары леса: грибы, ягоды, лекарственные растения, но по факту могли принимать что угодно – от пресловутых рогов и копыт до битых патефонных пластинок, рваных калош и консервных банок.

[3] «Ну что, по пиву и оформим сделку?» – цитата из рекламного ролика, в котором Мефистофель соблазняет Фауста. Но герой искренне верит, что это – цитата из самого «Фауста». Ни на что не влияет, но забавно.

[4] С 1956 года отделы милиции имели двойное подчинение – МВД и исполкомам.

[5] Вот тут герой ошибся. «Бригадмил» или бригада содействия милиции – как раз и есть предшественница дружинников. Преобразована в народную дружину в 1958 году.

Глава 50

– Ты кто? – озадаченно посмотрел на меня штатский, с которым я поздоровался.

– Ершан Ершанов, – не стал врать я.

– Аа… – озадачился опер, а может, и не опер вовсе, я как-то слабо представляю себе опера, которого можно выбить из колеи таким пустяком, – Ты ко мне?

– Нет, – снова не стал врать я, – Я в паспортный.

– Туда, – махнул незнакомец рукой вдоль коридора.

Думаете, я насчет паспортного соврал? Как бы не так – я действительно пошел в паспортный стол. Кстати, показывать мне, где он, было необязательно – я так знал его месторасположение. А также то, что у паспортного торчит длиннющая очередь, которую можно беспалева занять и торчать в ней, так, что никому и в голову не придет задать мне вопрос, какого ляда я здесь делаю.

Никому, кроме вас, конечно.

Итак: какого ляда я здесь делаю? Ответ: убиваю время. Берген ведь уверен, что пришел по вызову в какой-то кабинет? Вот, значит, я не могу выскочить из дверей милиции через пять минут. А просто так торчать в коридоре – не вариант, обязательно кто-нибудь заинтересуется. А так – вон, в очереди стою, в паспортный, что, нельзя?

Как вы уже, наверное, поняли – письмо со срочным вызовом я написал себе сам. Печатными буквами, потому что почерк у меня такой, как будто писала не курица лапой, а цельный тираннозавр. Ну не могу я привыкнуть к здешним стальным перышкам, вставочкам и чернильницам! Впрочем… У меня и с шариковой ручкой почерк был не ахти. Нет в наших школах чистописания[1].

Зачем написал? Чтобы неутомимый разоблачитель шпионов, более известный как Берген, его прочитал, кинулся за мной следить… и обнаружил, что я работаю не на уругвайскую разведку, а на милицию. Надеюсь, осознания этого факта для него будет достаточно, чтобы прекратить меня подозревать. А то поподозревает-поподозревает – да и поделится своими подозрениями с кем положено (государством) и с кем не надо (мне).

Авось прокатит.

– Ага, выписался, – прогудел мощный дяденька, вышедший из дверей паспортного, – Теперь…

Что «теперь» я уже не слушал, короткая случайная фраза напомнила мне о моей проблеме с выпиской, богатырский облик дяденьки – о нашем общажном неуемном шахматисте и, как говорил Боб… впрочем, нет, это неправильная цитата[2]… просто: в моей голове начала зарождаться идея…

* * *

Я вышел из дверей милиции, потянулся с наслаждением – как-то устал я торчать в очереди – чиркнул спичкой… потом второй… тре… да что ж такое-то! Нормально, не ломаясь, зажглась только четвертая, от которой я и прикурил.

Так… Бергена не видно. То ли разочаровался в своих контршпионских способностях, то ли спрятался понадежнее – это уже неважно. Главное – он видел меня входящим в здание милиции.

– Огоньку не найдется? – подошел милиционер в белой форме. На запястье правой руки висел на ремне черно-белый деревянный жезл. Гаишник…[3]

– Отчего ж не найти? – подлые спички зажглись с первого раза и гаишник, козырнув, отправился по своим делам. Ну а я докурил – и по своим.

Как назло, пошел дождик, отчего я порадовался, что натянул свой черный костюм и кепку. Костюм я надел для солидности, а также потому что человек в костюме вызывает меньше вопросов, чем человек в старой мятой куртке. А кепку – чтобы меньше бросаться в глаза со своей тюбетейкой.

Удачно заскочил в трамвай и сел на свободное место. Раскрыл книжку – взял с собой один из шпионских романов, чтобы было не скучно торчать в очереди, убивая время – и углубился в чтение.

– Отрастил бороду, стиляга! – неожиданно услышал я над своей головой.

Кто это еще?

Бабушка-тетушка, лет пятидесяти, так что не очень-то и понятно, как к ней обращаться. Судя по склочному голосу – она равно обидится на любой из вариантов. В белом, туго повязанном платке, в черной кофте, длинной, чуть ли не до пола юбке, срзу видно – из тех бабок, которых хлебом не корми, дай прицепиться к кому попало. Нет, я все понимаю, война… не всех дураков убила, но я-то почему должен терпеть этот визг?

– Сидит, зенками хлопает, когда старые люди стоять должны!

«Старые люди» могли бы занять любое свободное место, трамвай шел полупустой, но, как я уже сказал: главное для этой бабки – скандал.

– Ишшо и волосы отрастил, как гриву у коня!

В этот момент меня дернул за язык сам черт, не иначе.

– Служение Господу не позволяет нам стричь волосы, – торжественно произнес я.

Бабка замолкла, как выключенная. Посмотрела на мое скорбное лицо, на волосы, на бороду, на черный костюм…

– Батюшка, прости меня, дуру старую, обозналася!!!

[1] Чистописание в школах отменили примерно с середины семидесятых. С массовым распространением шариковых ручек.

[2] Боб, один из героев мультфильма «Монстры против пришельцев». И говорил он буквально следующее: «Мозгов у меня нет, зато есть– идея!». Понятно, героя такая цитата не устроила.

[3] Опять ошибка. В пятидесятых годах – до 1961 года – ГАИ не занималась регулировкой уличного движения, это входило в функции ОРУД, отдела регулирования уличного движения. На ГАИ возлагалась функция организации дорожного движения, обоснование установки знаков и нанесения разметки, контроль за техническим состоянием улиц и дорог