Текст книги "Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)

Глава 78

Возле причала покачивались черные лодки, мотоботы… нет, не ботинки для мотоциклистов[1], которые кто-то побросал в воду – приличные такие по размеру кораблики, с палубой, небольшой каютой, некоторые даже – с камбузом, со своими собственными лодками, чтобы подходить к сетям.

Лет десять назад мотоботы окончательно вытеснили рыбацкие парусные лодки, а сейчас их самих заменяют тральщики…

– Траулеры, может? – озадаченно переспросил я.

– Тральщики[2], – отрез дед Паич.

Сей шустрый дедок, до крайности напоминающий Щукаря, даже с такой же торчащей пучком бородой и старым, как и его хозяин, картузом на голове. И, как и Щукарь, дед Паич, который приходился Нитке и в самом деле дедом – то ли двоюродным, то ли еще какой седьмой водой, был до невозможности шебутным.

Встретив нас с поезда на железнодорожной платформе, он тут же загорелся желанием показать дикому талганцу настоящих рыбаков, которых я, там, в своем Талгане, в глаза не видывал. На мою робкую попытку заявить, что у нас там есть джунгли, в джунглях – реки и болота, а в них – рыба и, между прочим, крокодилы, мне было безапелляционно заявлено, что крокодилы – это фигня. Вот слышал ли я о той твари, как Малаганский хватун, а?!

– Дед! – пихнула его локтем в бок Нитка, – Ты сам Хватуна придумал, чтобы мы в детстве на залив купаться без взрослых не бегали!

– Ну придумал, и придумал, – не стал отпираться Паич, – Но ведь он же про него не слышал, а?

Неподалеку от причала на длинных вешалах сохли сети. Их тонкие – ну, по крайней мере, издалека, – светлые нити, вызвали у деда Паича очередной желание поворчать:

– Вон, понаделают сеток из карбона[3] этого, а того не додумают, что рыба – она ведь не дурная. Желтую сетку враз увидит! Обойдет и пойдет себе дальше, над вами смеяться. То ли дело раньше: из льна сетку сплетешь, а того лучше – из фильдесота[4], в черный цвет ее покрасишь, а и в синий неплохо – и все! Вся рыба в море твоя!

– А какую рыбу ловите?

– Салаку, знамо дело. Корюшку еще… – дедок показал на два краснокирпичных здания сушилен, – но на корюшку сейчас не сезон, ее время – в мае. А так-то все ловим, окуня, ерша, плотву, щуку, ряпушку, судака… угрей опять же. Но угорь, он рыба хитрая, он тебе просто так сидеть в лодке не будет…

Если верить дальнейшему рассказу деда, то здешние угри отличались прямо-таки змеиным коварством, стоит рыбаку отвернуться – и угорь непременно сбежит, даже по земле проползет, как змея. Меня так и подмывало спросить, не было ли случаев, чтобы угри душили неосторожных рыбаков, как удавы, но чувствовалось, что, если таких случаев и не было, то в следующих рассказах деда Паича они непременно превратятся в коварных убийц.

За разговором мы прошли вдоль побережья залива и начали подниматься в гору, где, за небольшим еловым леском, прятался колхозный поселок.

* * *

Я вам уже говорил, что при слове «колхоз» каждый представит свое – и в случае с дядькой Ниты напрочь ошибется? А что вы представите при словах «дом колхозника»? Лично у меня было две ассоциации: небольшой деревенский дом, обитый досками, такой, в каком я жил, когда «уезжал в Талган» или белокирпичный дом комнаты на три, с шиферной крышей, уже из нашего времени.

Дом дяди Драка смог меня удивить.

Он был деревянный, все правильно. И досками был оббит, пусть не крашеными, а черными, возможно, просмоленными, а может, просто почерневшими от времени. Вот только величиной этот домик был… хорошей такой величины.

Шесть окон в ряд, и это только на торце здания, вокруг которого оббегала этакая галерейка с низкими перильцами, высокое крыльцо, вообще деревянный фундамент поднят так, что скорее уже похож на недоразвитый первый этаж. Окна, соответственно, получается – этаж второй. А над ними, под самой крышей в вернем углу фронтона – балкон и еще несколько окошек.

Неплохо живут рыбаки…

Как я успел заметить, второго такого большого дома в поселке нет. Хотя и остальные непохожи на крохотные хибарки, вполне себе приличные домики.

А за домом росли яблони. Деревьев так десятка три. И это еще не считая огорода и хозпостроек. Соток так на сорок пять-пятьдесят, точнее не скажу, у меня глазомер не очень. Неплохо так для колхозника, которому, насколькопомню, разрешали не больше шести соток приусадебного хозяйства[5].

– А разве можно столько яблонь? – у меня в голове всплыла где-то прочитанная или услышанная информации о том, что колхозникам и сады нельзя было держать, отчего они их вырубали.

– Ну… – замялся дед Паич, – Отчего ж нельзя… Налог плати, да и хоть всю землю засади. Ох, грехи наши тяжкие… Раньше-то, при товарище Силине, налог от дохода платили. Считали, что на один гектар яблоневого саду – 4200 рублей дохода. А на наши десять соток – четыре сотни с небольшим. У кого доход меньше семисот рублей – 50 рублей налога[6]. Заплатил – и гуляй себе. Потом, в войну, подняли, значит, налог подняли, по 160 рублей дохода на сотку насчитывать стали, и по 8 копеек налога с каждого рубля дохода. Наш сад на сто двадцать восемь рублей потянул[7]… А после войны – одиннадцать копеек, это уже, сам считай, сто семьдесят шесть[8]. Нее, ну тут, конечно, тоже можно, продал блоки на рынке, значит, по два рубля за кило, вот тебе и, значит, девяносто килограммов продать надобно, а с одного дерева мы больше сотни снимаем. А их у нас, тридцать два, как никак…

– Дедушка, – я слегка ошалел от легкости, с которой старый дедок оперирует цифрами, – А сколько будет 32 умножить на 58?

– Так это… Тыща восемьсот пятьдесят шесть. А что?

– Нет. Ничего. Больше вопросов не имею.

Ничего себе калькулятор с бородой!

– Я ж, внучок, у нас в колхозе счетоводом был, меня просто так цифирью не собьешь, – Паич хитро прищурился и тут же задумался, – А о чем это я говорил?

– О налогах.

– А, ну да! Так вот яблоки, конечно, продавать можно, только они ж у всех, цену хорошую не возьмешь, да и у нас – белый налив, он лежит плохо, гниет быстро. Не, ну, конечно, выкрутиться можно и тут…

Дед подмигнул мне и тут же получил тычок от почему-то рассердившейся Нитки:

– Ты же обещал! Когда налог снизят!

– Ну так… Обещал, конечно… Когда снизят…

– Его уже пять лет как снизили!

– Ага… – дед повернулся ко мне, – Теперь, значит, считают не от дохода, а от площади[9]. Девять рублей с сотки, с нашего садика всего-то девяносто получается… А не пятьдесят! – торжествующе повернулся он к Нитке, – Вт когда до пятидесяти скинут – тогда и брошу, вот как бог свят – брошу!

Нитка только вздохнула.

* * *

Причину ее недовольства дедом я понял чуть позже. Когда меня припрягли – кто бы сомневался – помочь по хозяйству.

В доме кипела работа: несколько женщин разных возрастов, с которыми меня по быстрому познакомили и чьи имена и родственные связи я тут же забыл, таскали яблоки из сада, быстро их сортируя, одни укладывая в деревянные ящики, другие, битые и мятые, наскоро обтирали тряпкой и толкли в кашу увесистым пестом в деревянном бочонке. Ящики нужно было таскать в одну сторону, бочонки – в другую. Нитку отправили «на родник за водой», с двумя ведрами на коромысле, а мне доверили перетаскивание ящиков с яблоками в кладовку.

Пройдя темным узким коридором, я занес ящики в помещение, которое можно было бы назвать просторным, если бы в нем были окна и свободное пространство – все было забито яблоками, от которых одуряющее пахло, собственно, яблоками и чуть-чуть – кислятиной.

– Дедушка Паич, – спросил я вынырнувшего откуда-то старика, – Тебе не кажется, что яблоки подгнивают?

– Нее, – хитро усмехнулся дедок, – Не успеют.

Он оглянулся, подмигнул мне и подвел за руку к висевшим на стене той же кладовки тяжеленным даже на вид тулупам. Засунул за них руку, чем-то щелкнул – и часть стены, вместе с тулупами, отошла в сторону, открывая проход еще в одно помещение, в котором тихонько побулькивали бочонки, источавшие знакомый запах браги.

– Я, – прошептал дедок, – с каждой яблони по пять четвертей[10] чистого получаю. Одна бутылка по десять рубчиков идет. Вот и считай.

Четверть – это литра три. Пятнадцать литров самогона с дерева, умножить на два, чтобы получить бутылки, умножить на десять, умножить на тридцать два дерева… Десять тысяч. С округлением.

– Пусть поднимают налоги, черти.

Ай да дед Щукарь, ай да старый бутлегер!

Улыбаясь своим мыслям и хитрости старика, я подошел к входной двери, чтобы выйти на крыльцо, открыл ее – и замер.

На меня смотрело черное дуло пистолета.

[1] Как считает Гугл по запросу «мотоботы»

[2] Старое название рыболовецкого траулера. Сейчас так называют только военные корабли, предназначенные для поиска морских мин

[3] Из капрона, конечно. Производство капрона в СССР начало в 1948 году.

[4] В нашем мире такая нить называется фильдекос – тонкая хлопчатобумажная нить, произведенная по особой технологии. Замена названия обусловлена тем, что фильдекос означает «шотландская нить». А в мире ОРС нет Шотландии.

[5] Герой путает с размерами дачного участка для горожанина. Размер земель под личное хозяйство колхозника ограничивался половиной гектара.

[6] Закон СССР о сельскохозяйственном налоге от 01.09.1939 года

[7] Указ Президиума ВС СССР от 03.06.1943 года

[8] Указа Президиума ВС СССР от 13.07.1948 года

[9] Закон СССР о сельскохозяйственном налоге от 08.08.1953 года

[10] Четверть – мера объема, примерно в три литра

Глава 79

– Ух ты, какое у тебя оружие! – проговорил я, быстро отводя ствол вверх и извлекая пистолет из руки напавшего.

– Ага, мировой! – довольно подтвердил тот.

Нет, я, конечно, вижу, что «нападающему» – лет семь-восемь от силы. Белобрысый круглоголовый мальчонка, в широченных черных штанах на лямках и белой – ну, когда-то – рубашке. Вот только я, знаете ли, не ясновидящий. И не могу с первой же секунды определить, игрушечный у него пистолет, или он у папы-милиционера его взял поиграться. А то и просто – играли в лесу, да и нашли под елкой. С войны всего-то чуть больше десяти лет прошло, мало ли что здесь немцы с финнами под елками забыли…

Нет, все же игрушечный. Тяжеленный, литой, то ли свинцовый, то ли, что вероятнее – оловянный. Покрашен черной краской и на первый взгляд и вправду похож на карманный «браунинг».

– Держи, – я вернул оружие владельцу, потрепал его по стриженой голове и шагнул на крыльцо. Там ящиков с яблоками еще… Немало.

– А ты кто?

– Ершан.

– А ты откуда?

– Из Талгана.

– А что ты здесь делаешь?

– Яблоки ношу.

Мальчишка бежал за мной короткой рысью и вопросы сыпались из него, как из прохудившегося мешка.

– А зачем?

– Зачем что?

– Зачем ты яблоки носишь?

– Чтобы в кладовке лежали.

Мальчишка замолчал на секунду, явно понимая, что разговор заходит куда-то не туда, вроде и ответы получены, но ситуация нифига не прояснилась. Взрослый бы решил, что над ним издеваются, но мальчишка просто пошел по второму кругу:

– Ершан, а ты кто?

– Человек.

– Нет, а ты что за человек?

– Хороший.

– Точно?

– Точно.

– А кто подтвердит?

– А вон, у деда Паича спроси.

– Дед Паич обещал мне ухи открутить.

– За дело, небось?

– За дело, – вздохнул мальчишка, – Я с его яблони упал.

– Ну, наверное, сначала ты на нее залез? За яблоками, верно?

– Верно.

– А дед Паич, наверное, не любит, когда его яблоки воруют?

– Я не воровал, я просто хотел яблоко сорвать. И упал. Вниз.

– Чего ж тогда дед Паич к твоим ушам примеряется?

– Я вместе с суком упал.

– Ну, тогда я его прекрасно понимаю.

Мы дошли до сараюшки, в которой стояли ящики с отобранными яблоками. Я открыл мотнувшуюся на кожаных петлях дверь и замер.

В лицо мне смотрел ствол пистолета.

* * *

Испугал мен не сам пистолет, тут уж я с первого взгляда определил, что передо мной – точная копия пистолета, которым владел яблоневый космонавт. Проблема в том, что именно он, тот самый мальчишка, который бежал за мной сзади, стоял теперь передо мной в сарае. Белобрысый, круглоголовый, семи-восьми лет, в широких черных штанах на лямках и белой – когда-то – рубашке.

Одно лицо.

Признаюсь честно, в первое мгновение оглядываться мне было жутковато. А что, если за моей спиной стоит какое-то чужеродное чудовище, которое только притворялось ребенком? Даже вспомнился эпизод из какого-то фильма ужасов, в котором персонаж разговаривает с человеком за спиной, а потом оглядывается – а человека там давно нет… [1]

Тьфу.

Я оглянулся.

Второй мальчишка весело мне подмигнул. Потом они вдвоем с внутрисарайным пацаном рванули бегом к выходу со двора.

Близнята, чуть до инфаркта не довели…

Я зашел в сарай, слыша за спиной далекий крик деда: «Вот я вас крапивой!»

– Ершан, сынок, – обратилась ко мне женщина, толокшая яблоки в кашу. Кажется, жена дядьки Драка, – Помоги, пожалуйста, принеси из сельпо[2] мешок сахара. Там все уплачено, только забрать. А то мне не по силам, дедушки – и подавно, а Драк придет к вечеру. Поможешь?

– О чем речь? Где сельпо?

– Вы к дому от залива поднимались?

– Ага.

– Ну вот, а селпо – по другую сторону дома. Из калитки выйдешь – и налево, там площадь а на ней, справа – сельпо. Скажи Манке, что тот это мешок, который Пакратовы купили, она знает.

– Хорошо… – несколько озадаченно кивнул я. А Манка мне на слово поверит? Я, как бы, человек незнакомый…

Нитка, ловко разрезающая яблоки на кусочки, только черное лезвие ножа мелькало, подмигнула мне, и все сомнения пропали.

* * *

Площадь, скорее, площадка, заросла низкой зеленой травой-муравой, разве что накатанные колеи светлели пылью, да блестела посередине красивая лужа.

Направо, значит…

Небольшой голубой домик сельпо я опознал сразу, для особо туповатых над дверью была вывеска. А вот то, что под этой вывеской лязгала ключами, вешая замок, какая-то тетенька – вот это настораживало.

– Ээ… Добрый день…

– Здрасьте, – ответила «тетенька», не оборачиваясь. Потом повернулась, оказалась молоденькой круглолицей девчонкой лет двадцати, и подпрыгнула:

– Это что еще за старик Агашич?

– Меня тетя… э… Пакратова послала за мешком сахара.

– За мешком? – прищурилась девчонка.

– Ага.

– А ты ей кто?

– Я ей друг дяди Драка.

– Точно?

– Точно.

– А где у дяди Драка шрам?

– Слушай, не знаю. На видимых местах нет, а в бане я с ним не мылся. А где у него шрам?

Девчонка покраснела:

– Дурак. Я с ним тоже в бане не мылась. Мешок сахара, значит?

– Ага.

– Подожди пять минуток, а? До дому добегу и приду.

– Беги.

Куда мне торопиться, верно?

Я прошелся туда-сюда вдоль магазина, потом прошелся поперек магазина, то есть подошел к луже, посмотрел, как ветерок гоняет по ее поверхности рябь…

– Ты, что ли, Ниткин хахаль новый? – произнесли за моей спиной.

[1] Автор понятия не имеет, что за фильм сейчас вспомнил герой

[2] Магазин сельского потребительского общества

Глава 80

Молодой парнишка… ну как, молодой, где-то на год младше меня, лет девятнадцать. Высокий, широкоплечий. Плоская кепка на голове, распахнутый пиджак, под которым белая рубашка, руки – в брюки, на ногах – сапоги, в уголку рта – папироска. Лицо… какое-то… дерганое, что ли. Глаза голубые, застывшие, казалось, что и не моргнут и по коже лица периодически пробегает легкая судорога, как будто он быстро-быстро морщится.

Ну что этому гражданину ответить? «Нет»? Ну, во-первых, это будет не совсем правда, верно? А во-вторых – как-то трусливо получится. «Да»? Тоже как-то… не совсем правда… Да и «хахалем» я себя называть не собираюсь.

– С чего это я тут должен перед тобой отчитываться?

– Да так просто, поболтать хотел, – криво улыбнулся парень, – Я ее первый буду, так могу тебе подсказать, что она любит, как…

Я чуть ли натурально увидел, как с этими словами из его рта вываливаются куски грязи.

Никто, ни один нормальный человек не станет такого говорить. А ненормальный – не станет говорить незнакомому. Может, это местный юродивый? Которому даже и врезать нельзя – народ привык и не поймет. Как в той книге, где герои вышли из леса в деревню, вырубили милиционера, а он оказался дурачком, который просто шутил по-своему[1]. Или он меня просто провоцирует?

Пальцы дернулись, но сжаться в кулак не успели.

– А, я вспомнил, – раздался спокойный, даже чуть веселый голос, в которомс удивлением узнал свой собственный, – Нитка про тебя говорила. Тот самый неудачник, у которого не только крошечный, так еще и не встал. Так что, братишка, первым у тебя не получилось, извини…

Лицо парня побурело, глаза начали натурально закатываться под лоб:

– Ах ты…

Он махнул рукой, целясь мне в глаз, широко, непрофессионально… Сержант Краев, который учил нас в армии рукопашному бою, при виде такого удара орал бы так, что даже марсиане тревожно бы подскочили.

Я присел – кулак промчался над моей головой, как товарняк – а потом резко выбросил руку вперед.

Вот так нас учил сержант Краев.

Агрессивный парнишка хэкнул и сложился пополам, пытаясь отдышаться.

– Это я тебя еще пожалел, – сочувствующе проговорил я. Ладно, с издевкой проговорил. Имею право.

– Краст!!! – гневный крик.

Я оглянулся. На улице, той, что шла к дому дяди Драка, стояла раскрасневшаяся Нитка, яростно сдувая со лба выбившуюся из-под косынки прядь. Руки в боки, глаза горят и ей пофиг, на каком боку у меня тюбетейка[2]. Настоящая русская… или как там они здесь называются?… федская женщи…

Погодите-ка… Краст? Это тот самый Крастик, из-за которого моя – да вашу мать, моя! – Нитка не смотрела на парней?

И в этот момент меня накрыл флешбэк.

* * *

Мне восемнадцать лет. Лето, август, прошли и экзамены и выпускные. Мы гуляем вечером по улице с моей одноклассницей, с которой я встречаюсь, и по которой я сох… ну, честно говоря, как только она доросла до третьего размера, так и начал сохнуть. Я твердо уверен, что влюблен в нее, в том возрасте любовь и эрекцию легко перепутать, это я сейчас, став на два года старше, понимаю, а тогда-то… Так вот, мы с ней гуляем и на нас вылетает мальчонка, который с ней встречался до меня. Называет ее «шлюхой», а мне, дурного слова не говоря, прилетает по физиономии. С товарищем сержантом мы знакомы еще не были, так что уклониться я не успел, получился плюху, отшатнулся в сторону… За себя я бы, может, и не обиделся, но за девушку… Так что, хотя драться никогда особо не умел – прыгнул вперед. Попал кулаком удачно, кровь с носа брызнула прям веером, как в американских боевиках. Бывший падает, и тут я слышу: «Леша!!!». А я, как бы, не Леша вовсе. Моя любовь бросается к пострадавшему Леше, начинает над ними причитать, пытаться поднять, и гневно бросает мне: «Ты что, озверел?! Зачем ты его ударил?!». Я постоял чуток, посмотрел, как она над ним сюсюкает, качнулся с пятки на носок – и ушел. Как-то засохла любовь тут же, куда там помидорам. Мне, кстати, бывшая любовь назавтра еще и претензии высказывала, потому что бедный Лешенька, как только пришел в себя, врезал ей в глаз и ушел.

* * *

– Краст! Отойди от него! Пошел вон! – услышал я. И мне так хорошо на душе стало…

Краст, отдышавшись, выпрямился и, похоже, что-то хотел добавить, но мне показалось, что грязи тут и без того достаточно:

– Если что-то вякнуть хочешь, то я из Талгана. А мы в Талгане всегда с собой нож носим – я хлопнул себя по куртке, под которой во внутреннем кармане и вправду лежал нож, талганец я или хрен собачий? – И если ты… гнида… еще хоть слово… про Нитку вякнешь… я тебе… твой поганый язык… НАХРЕН!

С каждым кусочком фразы я делал шаг вперед и, уже приблизившись почти вплотную к герою, мать его, любовнику, выкрикнул последнее слово ему в лицо.

Краст шарахнулся. А позади была лужа. Он споткнулся, а может, каблук сапога увяз в грязи, неловко покачнулся…

И шлепнулся плашмя прямо в лужу, только вода во все стороны плеснула.

Подбежавшая Нитка схватила меня за руку:

– Ершан, с тобой все хорошо?

Вот что такое счастье, вот оно…

– Да так, поговорили малость.

Парнишка заворочался в луже, как кабан, погнал волну, только кепка поплыла в сторону, как кораблик. Нитка уткнулась мне носом в плечо и захихикала.

– Я тебе еще покажу!!! – поднялся, весь грязный, вода стекает, да еще и грозится.

– Не надо мне ничего показывать. У меня у самого есть, твой огрызок меня не интересует.

Краст дернулся вперед, шарахнулся назад, вбок…

– Огрызок, значит, огрызок… Я тебе покажу огрызок…

Пнул ногой кепку, которая тут же затонула, и, размахивая руками и что-то гневно бормоча, зашагал по улице.

Нитка подняла на меня лицо:

– Ершан, я люблю тебя!

[1] Александр Бушков «Волчья стая». Герой сильно путает обстоятельства истории с участковым, но в его состоянии это объяснимо.

[2] Цитата из анекдота:

Узбек женился на хохлушке:

– Давай мы с тобой сразу так договоримся: если я домой прихожу и у меня тюбетейка на правом боку, значит у меня все хорошо, ты мне есть-пить давай, я тебя любить буду, о чем хочешь меня спрашивай, что хочешь – проси. Но если я домой прихожу у меня тюбетейка на левом боку, ты меня ни о чем не спрашивай, только есть-пить давай, и сразу к себе уходи, значит у меня не все хорошо.

Хохлушка ему отвечает:

– Хорошо, милый. Только давай мы и так договоримся – если ты приходишь домой и у меня руки на груди сложены – значит, дома все хорошо, денег много, все есть, дети сыты и я всем довольна. Но если ты приходишь домой и у меня руки в боки, то мне все равно на каком боку у тебя тюбетейка!