Текст книги "Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Глава 45

Я плотнее прижал нож. Нельзя сразу выдергивать нож из раны, если ты не хочешь, чтобы кровь хлынула струей. После этого я подхватил обмякшее тело и затащил в комнату. Щелкнул задвижкой на двери и бросился к кровати. Надо завернуть ее в простыню… нет, в одеяло… закатить под кровать, а потом, ночью, когда все уснут, вытащить ее из общежития и…

– Ершан. Ершан!

Я встряхнул головой. Господи, какая чушня лезет в голову…

– Извини, задумался. Что ты говоришь?

– Я говорю: ты из какого места Талгана?

Ужас не прекращался: у дверей моей комнаты стояла настоящая талганка, которая могла расколоть меня на раз-два, просто задав пару вопросов. Например, где я жил. А я в упор не помнил название своего «родного» поселка.

– Погоди. Ты сама-то кто и откуда?

Девчонка смутилась. Судя по всему, она по жизни была тихой и застенчивой, и ее смелости еле хватило на то, чтобы пойти искать меня. Зачем-то.

– Мада. Мада Ершанова.

Она еще и моя однофамилица… Или… Родственница?! Я ведь до сих пор не знаю, насколько редкую фамилию присвоил. То ли она аналог Иванова и людей с такой фамилией по десятку на пучок, то ли аналог какого-нибудь Бетономешалкина или Батономахалкина[1] и тогда мы – однозначно родственники не во втором, так в третьем колене.

Я почувствовал дурноту. Вроде бы мысль насчет ножа была не такой уж и безумной…

– А я Ершан.

– Я знаю. Я спросила, этта, есть ли кто-то из Талгана. Мне сказали – только я и Ершан Ершанов.

– А пришла-то зачем?

– Потому…

– Стой. Заходи, что мы как неродные. Талганец талганке поневоле брат. Народная… э… поговорка[2].

– В комнату? – Мада попятилась, как будто я приглашал ее не в комнату, а в притон разврата, – Этта… к мальчикам?

Откуда взялось это горькое дитя на мою голову?

– Да проходи ты уже! – я схватил ее за руку и затащил в комнату.

– Мама, – тихо пролепетала девчонка, влетая внутрь.

– Да тихо ты. Сядь.

Она осторожно присела на краешек кровати Каза. Что-то лязгнуло и зашуршало, как будто он прятал под подушкой горсть бутылок и отряд шуршунчиков.

– Начнем сначала. Я – Ершан Ершанов, из Талгана. Сардарский район, поселок Жабна.

Жабна?? Ничего себе название! Надеюсь, я правильно вспомнил то, что написано в «моем» паспорте в разделе «Прописка», а не придумал это название с перепуга.

– Жабна? – Мада задумалась, – Кажется…

– Кхм-кхм. Может, ты теперь себя назовешь?

– Ой, да… – интересно, она сможет еще дальше покраснеть, или уже некуда? Мозг тут же подсказал, что румянец с лица может начать ползти дальше. Вниз. На шею. На… кхм.

– Мада Ершанова. Из Ангамара.

Ну, не из Мордора – уже хорошо[3]. А вот то, что я еле успел прикусить язык перед тем как спросить, что это такое – уже плохо. Это примерно как москвич, который не знает, что такое Бутово или красноярец, не слышавший про Абакан.

– Вот и познакомились. Теперь давай, рассказывай, что тебя ко мне привело.

Я присел рядышком. Мада резко отодвинулась в сторону. Я вскочил. М-мать, да как с этой недотрогой себя вообще вести?

Вот именно – вести. Вести разговор, задавая больше своих вопросов и поменьше отвечая на ее вопросы.

– Ну, я… этта… никого здесь не знаю… Все другое… Я… этта… из нашего города никогда не уезжала…

Так. Ангамар – город. Уже хорошо. Она из него не выезжала – замечательно. Значит, в гостях в «моем» поселке никогда не была…

– Только к нам в гости приезжала родня… Отовсюду…

М-мать. Ладно, как говорят в Чернобыле: «Не будем тянуть кота за рога».

– В моем районе у вас родня есть?

Мысленно скрестим пальцы на удачу…

– Есть…

Не сработало.

– Только не в Жабне. В Маротово.

– Никогда там не был. А кто там у тебя живет?

– Тетя Лика.

– Нет, не слышал, – абсолютно честно сказал я, мысленно вытирая холодный пот… отовсюду, где он выступил. По крайней мере прямо сейчас на меня не разоблачит.

– Так, а ко мне ты пришла… – поощрительно кивнул я.

– Ну… – губы Мады задрожали, – Я хотела… думала… хотела… как взрослая… Приехала в Афосин, поступать… а теперь…

– Стало страшно? – понял я. Домашний ребенок, никогда не отрывавшийся от маминой юбки, решила показать всем – и в первую очередь, себе – свою взрослость, но хрустальная мечта разбилась о чугунную задницу реальности. Нужна поддержка, а получить ее неоткуда: родных нет, друзей нет, знакомых – и тех нет. Осталось искать земляков. А таких только один. Да и тот… фальшивый…

Ладно, будем спасать человека.

– Не страшно… – Мада опустила глаза и нервно вцепилась в подол платья, – Просто… Непривычно. Много девчонок в одной комнате, к ним парни приходят, разговаривают… всякое…

– Пристают? – я почувствовал непонятное возмущение. Как будто это действительно моя землячка, к которой домогаются чужаки. Зарэжу!

– Нет… Просто…

– Хочешь, я приду и скажу, чтобы даже и не думали?

Альтруизм – наше всё. И еще я придумал, как можно использовать эту девочку… Нет, воображение, вовсе не так! И нет! И не… воображение, твою мать! Прекращай! Так, о чем это я думал?

– Нет! – испуганно вскрикнула она, – Они же подумают, что мы… этта…

– А мы скажем, что ты… Как твою маму зовут?

– Мада.

Я смотрю, фантазией вашу семью бог обделил…

– А папу?

– Ершан.

– Так ты – Мада Ершановна?

– Ну да.

– А я – Ершан… этта… Ершанович.

Твою мать, я ведь действительно Ершан Ершанович Ершанов. Не мне, получается, упрекать чью-то семью в отсутствии фантазии. Ну, либо мой «папа» был шутником а-ля отец Майера Майера[4].

– Значит, смотри. Если кто-то спросит – ты моя сестра… двоюродная.

Потому что на родную она, несмотря на отчество, все же не тянет. Мы несколько непохожи. А зачем мне такая родня? Да очень просто. По двум причинам.

Первая: это живой источник сведений о Талгане. Напрямую я, конечно, ее спрашивать не могу, но просто потихоньку вытягивать в разговоре нужную информацию – легко. Она пришла ко мне не столько за защитой, сколько в результате недостатка общения: разговоры других девчонок ей непонятны и неинтересны, а им, соответственно, не очень интересны ее рассказы о Талгане. Если, конечно, она не рассказывает о крокодилах, гуляющих по улицам или еще какой экзотике.

Вторая: это же железное подтверждение моей легенды! Любой, кому покажется, что я – не талганец, тут же выбросит эту вздорную мысль из головы: «Как же не талганец, вон, у него и сестра здесь учится!».

Я думал, это кошмар, а это – дар богов!

– Почему сестра?

– Потому что тогда я могу ходить в гости к тебе, ты ходить в гости ко мне – и никто не подумает про тебя ничего плохого. Поняла, сестренка?

– Д-да, – она несмело улыбнулась и попыталась сесть чуть поудобнее.

Зря.

Кроватная сетка тут же прогнулась и Мада, взвизгнув, провалилась, подняв вверху ноги и ловя задирающийся подол платья. Я бросился к ней…

– Таааак… – произнес от двери холодный, как просторы Антарктиды, голос.

Мы с новообретенной сестрой замерли. В несколько предосудительной позе: Мада полулежа на койке, и я над ней, как орел-стервятник над жертвой.

– Что. Это. За. Разврат? – в раскрытой двери стояла Ланита, сверкая глазами так, что куда там волку-оборотню.

– Что значит – разврат?! – выпрямился я с видом оскорбленной невинности.

– Вы! Среди бела дня! На кровати!!! – начала шипеть самозваная блюстительница нравственности.

– С родной сестрой, – вставил я.

– С родной се… – Нитка машинально продолжила и осеклась, – Что?

– Это – моя сестра. Пришла ко мне в гости. Это запрещено?

– Откуда у тебя здесь сестра?

– Приехала поступать вместе со мной.

– А почему я ее на экзаменах не видела?

– Я с другого факультета, – пискнула Мада из-за моей спины, одергивая платье.

– А почему…? – похоже, Ланите некоторый беспорядок в одежде «сестры» тоже показался подозрительным. Хотя и возник он совершенно случайно.

– Тебе паспорта показать?

– Ладно. Я проверю, – холодно ответила Ланита и захлопнула дверь.

– Уф, – я сел на кровать и в этот раз Мада не стала отодвигаться, видимо, уже начав относиться ко мне как к брату, – Пронесло.

– А почему ты сказал – родная сестра? Ты же говорил: двоюродная?

– А двоюродная сестра мне что, уже не родная, что ли?

[1] Фамилии из книги Эдуарда Успенского «Пластмассовый дедушка»

[2] Герой переделал выражение Фашиста из фильма «Брат 2»: «Свой своему поневоле брат». А про то, что это – «народная фашистская поговорка» решил не добавлять. В аналоге СССР пятидесятых годов шутку не поймут.

[3] Название показалось герою похожим на название королевства Агмар из легендариума Толкиена.

[4] Майер Майер – герой цикла романов Эда Макбейна о 87 полицейском участке. Отец по фамилии Майер решил пошутить и дал своему сыну имя, совпадающее с фамилией.

Глава 46

Я перевернул листок и продолжил писать: «Милый дедушка, Алоизий Могарыч[1], забери меня отсюда, пожалуйста, нету никакой моей возможности тутова обитать. Никто меня здесь не любит, обзывают всчецки, по-городскму, непонятно. А еще один сейчас над моей душой стоит и смотрит, что я тут тебе пишут…».

– Эй! – возмутился Берген, заглядывавший мне через плечо и читавший письмо. Я невинно улыбнулся. Он обиженно запыхтел, но тут же понял весь комизм ситуации и захохотал.

– Родным пишешь? – спросил Берген.

– Не, родным я уже написал, – мимоходом отмахнулся я. На самом деле никаким родным я, по понятным причинам, не писал, но то, что это – странно, до меня дошло только сейчас. Не мог обычный сельский парнишка, уехав от родных за тучу верст, не черкануть им хотя бы пару строчек. Нет здесь еще возможности позвонить, причем не только по мобильному, но и по стационарному. Не в каждом доме есть телефон, а то и не в каждом селе. Пришлось по быстрому сочинять, что письмо уже написано.

– А ты же там что-то про дедушку…

– Это я так, тебя… этта… пошутить, в общем.

«Этта» появилось во фразе не в рамках поддержки образа. Пришлось включить «талганца», потому что я забыл, как по-человечески сказать «потроллить». Интернет – зло, родную речь забываешь, переходишь на какой-то киберсуржик.

– А кому? – вот пристал.

– Приятелям.

Вот это, кстати – чистая правда. Помните, может быть, тех парней, что пустили меня переночевать в общежитие во время моего анабасиса[2]? Маргат, Аркон и Кайман. Я тогда пообещал им написать и вот сейчас решил это самое обещание таки выполнить. Почему? Да очень просто: еще одна ниточка, привязывающая меня к этому миру и снимающая потенциальный вопрос «А ты вообще местный?», ежели таковой когда-нибужь возникнет в голове общающихся со мной. Возникнет – и тут же будет отброшен: конечно, местный! И сестра у него тут учится и письма ему пишут (это если парни ответят, конечно), и он пишет.

Кто умная голова? Я умная голова!

Дописав письмо – и выбросив, естественно, часть про дедушку – я заклеил конверт, написал на нем адрес «Большегартская область, г. Большой Гарт, ул. Кирпичикова, д. 16, Аркону Белочкиному» и запихнул его во внутренний карман своего пиджака, чтобы по дороге бросить в ближайший почтовый ящик. Шкафа у нас не было и костюм висел на гвозде, вбитом в стену.

Ну а теперь – кулинария.

Мы с ребятами решили, что честным будет готовить по очереди. Если из очереди вычеркнуть Мамочкина. Тот, хотя несмотря на фамилию, мамочкиным сынком и не был, но и готовить не умел вовсе. Даже на уровне «сварить яйцо». Нет, яйцо-то то он сварит… и, возможно, даже не станет тыкать его вилкой в ожидании, когда яйцо размягчится…[3] Но и питаться одними вареными яйцами никто не согласился.

Сегодня – моя очередь.

* * *

Готовить я люблю, умею, практикую, но на кухне общежития, где все конфорки на обеих плитах уже кем-то заняты, особых изысков не приготовишь. Да и неособых – тоже. Поэтому я решил приготовить самое простое, что мне пришло в голову – макароны по-флотски. Мысль эта пришла мне в голову, когда я, рассматривая ассортимент продуктового магазина, внезапно обнаружил пузатые поллитровые банки с консервированными… макаронами со свининой. Именно это было написано на красно-желтой этикетке, да и сами макароны отчетливо виднелись сквозь стекло.

Вообще, как я заметил, в здешнем СССР выпускалось очень много консервов. Как я понимаю – по причине того, что продукты надо как-то хранить, а соответствующих холодильных мощностей еще не было. Проще законсервировать, потому что и хранить консервы проще. К тому же у подавляющего большинства советских граждан еще нет такой вещи, как холодильник. Ну и, например, купить он себе килограмм той же свинины. Летом. В жару. И куда ее? Холодильника нет, в окно в авоське не вывесишь[4], съесть в одно лицо – не вариант. Вот и покупали люди здесь по тридцать грамм сливочного масла, сам видел. Не от бедности, а от невозможности хранения.

Вода в кастрюле, раздобытой где-то пронырливым Казом, закипела, и я высыпал в нее серые трубки макарон, которые здесь продавались на развес. Макароны были толстые, брутальные, поневоле поверишь, что на макаронном станке при его минимальном переоборудовании, можно выпускать патроны[5]. Помешивая, чтобы не получить кашу, я вскрыл консервным ножом банку тушенки и запустил в нее ложку. Зорко следя за тем, чтобы, остальные кулинары не запустили в мою тушенку свои ложки – студент есть существо вечно голодное – я тихонько утащил из чужого бумажного кулька пару щепоток соли и бросил к своим макаронам.

Ммм, ничего так тушенка, только на мой вкус – солоновата[6]. Впрочем, я люблю соленое.

* * *

Притащив тяжелую и горячую кастрюлю в пустую комнату – опять все куда-то разбежались – я честно отначил от макарон шестую часть, мысленно усмехнулся, вспомнив вычитанную где-то математическую задачку про бананы и обезьянку[7], плотно пообедал… А что нужно сделать после плотного обеда по закону Архимеда?

Правильно! Чтобы жиром не заплыть – нужно срочно покурить!

Туалеты здесь к долгому сидению не располагали, потому что представляли собой чашу Генуя[8], но я, сделав свои немудреные дела, не открывая кабинки, чиркнул спичкой и закурил. Благо в туалете и так было накурено, так что вещай хоть топор, хоть целую алебарду.

– А я тебе говорю – никакой он не талганец! – громким шепотом прошипел кто-то снаружи моего убежища. Я чуть папиросу не проглотил. Потому что в общежитии был один-единственный талганец – это я. Так что говорить могли только обо мне. И действительно – ненастоящий. Так… Может, мне уже пора бежать до канадской границы.

– Ну а кто? – вот этот ленивый, как будто тихонько посмеивающийся над тобой голос, я сразу узнал. Каз.

– Шпион! – а это, кажись, Берген. Вот спасибо тебе, дружище… Хорошо еще, что ты с такими подозрениями не в КГБ пошел, а к Казу. Тот, по крайнеймере, не может запрос в Талган отправить.

– Андурийский или салаопский?

– Не смешно!

– Мне – смешно. С чего ты вообще решил, что Ершан – шпион?

– Да он же на талганца не похож совершенно.

– А как должен выглядеть типичный талганец?

– В тюбетейке…

– Зеленой такой. Как у Ершана, да?

– Да елки-палки! Талганцы загорелые, а на нем загара почти что и нет!

Ну да, нет. Не успел я загореть как следует.

– Берген, ты же у нас из Каджии, верно?

– Да.

– Как выглядит типичный каджиец?

– Э…

– То-то и оно, что на типичного каджийца ты тоже не похож. Может, это ты – шпион? Никто не должен выглядеть как типичный представитель чего-то. Все люди – разные. Я бы, скорее, решил, что Ершан – шпион, если бы он и вправду на сто процентов соответствовал образу типичного талганца. Какие там у тебя еще улики?

– У него нож!

– Как и у любого талганца.

– А зачем он тогда его с собой таскает?

– Потому что он – талганец, нет?

– Ты же сам сказал…!

– Я сказал, что никто не должен выглядеть типичным. Что никто не должен непременно НЕ выглядеть типичным – я не говорил. И вообще – у него же сестра есть.

– А может, она тоже шпион!

– И друзья, которым он пишет письма…

– А может это шифровка!

Понятно… Берген в своей теории про шпиона дошел до той стадии, когда любое мое телодвижение будет расценено как доказательство. Это как у помешанной на ревности девушки: офлайн – значит, с бабой! Онлайн – значит, с бабами переписывается!

Что ты там говорил, Ершан? Молодец ты, говоришь? Классно подтверждаешь свою легенду? Вот тебе и классно вот тебе и подтверждаешь: хоть и надеялся, что мои странности будут списаны на то, что я – талганец, оказалось, что не для всех.

Что ж такого придумать, чтобы у Бергена отпали любые сомнения на мой счет?

[1] Зачин – из рассказа Чехова «Ванька», а «Алоизий Могарыч» – из «Мастера и Маргариты» Булгакова. Герой шутит.

[2] Анабасис – длительный военный поход по недружественной местности. Но герой, вспоминая будейовицкий анабасис Швейка, использует это слово в значении «долгое странствие без особой цели»

[3] Анекдот про неумелую домохозяйку:

– Дорогой, я уже полчаса варю яйца, а они все еще твердые…

– Наверное, их снесла очень старая курица.

[4] Распространенный способ хранения продуктов в СССР в зимнее время. А вот откуда его знает герой – не в курсе.

[5] Распространенная байка о том, что советские макароны имели диаметр в 7,62 мм, специально для того, чтобы на макаронных станках можно было выпускать патроны для винтовок. Ерунда, конечно, диаметр стандартных макарон по советскому ГОСТУ – от 5 до 7 мм.

[6] Процентное содержание соли в тушенке по ГОСТу 1941 года – от 1,5 % до 1,8 %. По современному ГОСТу – от 1 % до 1,5 %. Т. е. тушенка 1950х годов действительно была более соленой.

[7] Владимир Левшин «Магистр рассеянных наук». В задачке про бананы каждый из трех человек, живущих в комнате, войдя и обнаружив связку бананов, честно отделял свою треть – не зная, что остальные уже свою долю съели – а одним бананом угощая обезьянку. В итоге в конце обезьянка объелась, а читателю нужно было определить, сколько же бананов съел каждый.

[8] Напольный унитаз. Распространенный в СССР и в современном Китае

Глава 47

«Обычно считается, что Скалозуб – типаж грубого вояки, который может говорить только об армии и армейских порядках. «Выпушки, погончики, петлички». Однако сама фамилия полковника говорит о том, что в его лице выведен образ не просто дубины и тугодума, а этакого светского остряка. Ведь одна из характеристик, получаемых им от героев пьесы «Шутить и он горазд, а ныне кто не шутит…».

Тьфу ты. Здесь Скалозуб носит фамилию Суриян – армянин, что ли? – что вовсе не указывает на его типаж остряка[1]. Я старательно замалевал компрометирующие меня строки на черновике.

Как я и предполагал, одной из тем вступительных сочинений, написанных на мелом на доске в аудитории, была связана с «Горем от ума» Горибоедова… ах, простите «Несчастие ума» Кристабракова. А именно «Образ отрицательного персонажа в произведении «Горе от ума». В качестве жертвы препарирования мною был выбран приснопамятный полковник Суриян, который изо всех сил метит в генералы и некоторыми почитается героем войны. Но такое я написать не смогу. И не только потому, что сочинение, в котором Скалозуба выставили героическим персонажем, здесь не пройдет. А еще и потому, что теория о том, что он – герой, не кажется убедительной лично мне.

Я в задумчивости посмотрел на черное полотно доски, в поисках вдохновения. Интересно, почему она черная? У меня в начальной школе доска была коричневая, в средней – зеленая, а в институте – и вовсе белая[2]. Так, вернемся к «Горю от ума», куда-то мысли не туда забрели…

Горе от ума, горе от ума… У меня тоже горе, только от чужого ума. От избытка ума и свободного времени. Теперь, зная, что Берген меня подозревает в шпионаже на марокканскую разведку[3], я начинаю замечать, что он постоянно присматривается ко мне, задает вопросы, типа с подковыркой, может быть даже – следит за мной, юный друг чекиста. И ладно, если он поделился этими подозрениями только с Казом, который его высмеял. А если у Бергена хватит ума рассказать обо мне компетентным органам? Что делать, что делать…?

Так. Сейчас тебе надо написать сочинение про полковника Скалозуба! Давай, пиши!

«Тем не менее, анализ текста пьесы говорит нам о том, что остряк из полковника – плохой. Об этом прямо говорит Данла: «Куда как мил и весело мне страх, выслушивать о фрунте и рядах!», то есть полковник попросту неинтересен как собеседник. Да и единственная попытка его пошутить, мягко говоря, неудачна. Речь идет о невразумительной истории про всадницу, потерявшую ребро, упав с коня. С точки зрения полковника эта байка, видимо, должна быть смешной…».

Может, правда? Развести Бергена на откровенный разговор, так, чтобы он впрямую назад меня шпионом – пусть якобы в шутку – и попросту высмеять его? Пусть он увидит, насколько эта мысль смешна?

«Казалось бы, зачем полковнику тужиться, изображая из себя весельчака, если у него это попросту не получается? Ответ прост…».

А вот ответ на мой вопрос сложен. Что делать, что делать?

«… полковник хочет, чтобы мысль о его шпионской деятельности покинула голову соседа по комнате, для чего…».

Тьфу ты! Что я пишу?!

Замалевал еще несколько строк, отчего мой черновик начинает напоминать письмо Фейнмана жене[4].

«…полковник хочет войти в светское общество Москвы…».

М-мать! Кромы! Нет здесь Москвы!

«…полковник хочет войти в светское общество Кромы. Может возникнуть вопрос: неужели он до сих пор в него не входит? В том-то и дело, что нет. Для светского общества полковник – выскочка и…».

Блин, забыл слово. Нувориш? Ммм, нет. «Нувориш» – это внезапно разбогатевший выскочка[5], что, конечно, подходит Скалозубу, он «золотой мешок», но мне кажется есть более точное слово… Сноб? Нет, «сноб» – это выходец в низов, получивший дворянство[6] и всячески пытающийся оказать всем вокруг, и прежде всего – себе самому, что он самый взаправдашний дворянин. А Скалозуб – и так дворянин… А, вспомнил! Парвеню! Именно так называли выскочек, пролезших в аристократию из простолюдинов, типа Меншикова[7] и Китайцева[8].

«Но как же так, можно спросить. Ведь Суриян – молодой полковник, метящий в генералы, золотой мешок, то есть владеющий большим количеством крепостных. Разве же он не входит в аристократию? Входит. Но – относительно недавно.

Из каких мест пьес можно сделать такой вывод?

Давайте для начала разберем: является ли полковник москвичом или же он переведен со своим полком откуда-то издалека?

На первый взгляд – он не местный. Почему? Потому что его не знает Дымский, с самого детства воспитывающийся в семье друга своего отца и знающих всех более-менее крупных дворян первопрестольной. «Кто этот Суриян? Отец им сильно бредит». Однако есть как минимум два указания на то, что полковник – местный житель.

Первое: его упоминание о «батюшке», к которому он «обещался зайти». Это означает, что отец полковника живет здесь же.

Второе: короткий разговор с Слезовой, которая смутно припоминает, что же видела полковника раньше «в полку… в том… гренадерском…». Маловероятно, чтобы помещице, олицетворявшей высший свет, был представлен какой-то мелкий офицер из мушкетерского полка. Скорее всего, она запомнила его только потому, что он – сын местного мелкого дворянина.

А вот теперь перейдем к вопросу: почему Скалозуб лезет в высший свет, как, по меткому народному выражению, жаба на корч[9]? И ответ этот прост.

Полковник – выходец из семьи мелкого дворянина, настолько мелкого, что Дымский даже не помнит его фамилию. Одним из доказательств этого утверждения, помимо того, что его не помнит Дымский, можно назвать то, что отец полковника, вышеупомянутый батюшка, никак и никем не упоминается в разговорах. Его как будто бы нет, что, с учетом спесивости высшего света – как раз понятно. Зачем вспоминать какого-то дворянина-неудачника?

Второе доказательство – вышеупомянутый разговор со Слезовой. Вспомним – полковник вежлив…»

А стоит это писать? Так-то я пишу сочинение в советскую эпоху, когда любая положительная характеристика отрицательного персонажа-дворянина, мягко говоря, не приветствовалась. Та-ак, чуть поправим…

«…вернее, если внимательно прочитать пьесу, не столько вежлив, сколько угодлив, что было бы странно со стороны наследника знатного и богатого рода и вполне объяснимо для того, кто поднялся с самого дна здешнего дворянства…».

Вот, примерно так.

«Полковник вежлив с отцом Данлы: «Куда прикажете, лишь только бы усесться», «Зачем же самому? Мне совестно…». Полковник вежлив с Дымским, он искренне пытается завязать с ним разговор, пусть и на свой манер, из всей речи услышав только что-то о гвардейцах. Полковник – единственный, кто не поддержал слух о безумии Дымского…».

Мне бы такого полковника… Чтобы слух о моем шпионстве не поддерживал. Впрочем, Скалозуб его и не опровергал: просто не стал распространять.

«И при этом – есть один-единственный момент, когда Суриян срывается и откровенно хамит. Той самой Слезовой. Давайте вспомним: помещица вспоминает, где раньше видела Сурияна и упоминает гренадерский полк. На что полковник, чуть ли не обрывая ее, упоминает мушкетерский полк. И на вежливое замечание, мол, я бабушка старенькая, глупенькая, где уж мне гренадера от мушкетера отличить, полковник чуть ли не рычит о том, что отличия есть: «В мундирах выпушки, погончики, петлички».

Почему такая резкая реакция? Потому что помещица нечаянно – или же, скорее всего, специально – ткнула полковника в больное место.

Суриян – высокий красавчик, которому самое место – в гренадерах, куда отбирали наиболее сильных и рослых. А где он служил? В каком-то замшелом мушкетерском полку. Видимо, отец пытался пропихнуть его на службу в гренадеры, но не хватило то ли денег, то ли связей и молодому Сурияну пришлось отправляться на службу в гораздо менее престижное место. Видимо, на это и намекает помещица, мол, помню-помню, из какой грязи ты вылез. Этим и объясняется резкость полковника, до этого момента – безукоризненно вежливого. Объяснение самой помещицы «не мастерица я полки-то различать» – просто лукавство и чуть ли не издевка: навряд ли в те времена существовала хотя бы одна женщина-дворянка, не сумевшая бы отличить мушкетера от гренадера…».

Хотя бы потому, что гренадеры носили гренадерки, то бишь, высокие конусовидные шапки, а мушкетер, то есть пехотинец[10] – цилиндрический кивер. Тот самый кивер, который «весь избитый» чистили в «Бородино». В те времена по форме можно было легко отличить…

Мысль. Какая-то мысль пришла… В те времена по форме можно было понять, кто перед тобой. А в наше время? То есть – в то время, в котором я живу сейчас?

Кажется, у меня есть идея…

[1] Фамилия образована от французского слова souriant «улыбчивый» и должна без проблем расшифровываться зрителями начала 19 века. Но наш герой французского не знает.

[2] До 1950х годов черный цвет считался оптимальным для прочтения написанного мелом, как наиболее контрастный. Однако проведенные исследования показали, что такая контрастность отрицательно влияет на зрение учеников и доски стали делать коричневыми, а с 1970х годов – зелеными, так как зеленый цвет был признан наименее опасным для глаз.

[3] Герой, понятное дело, шутит, потому что в мире ОРС нет Марокко. А в нашем мире примерно в описываемые времена не было и марокканской разведки: Марокко было колонией Франции и получило независимость только в 1956 году.

[4] Ричард Фейнман, американский физик, участвовавший в разработке атомной бомбы, в своей книге «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» рассказывает о том, что его письма жене приходили все в черных полосах, которыми военный цензор, прочитывавший письма, вычеркивал то, что, по его мнению, не подлежало разглашению.

[5] Нувориш – от французского nouveau riche «новый богатый»

[6] Само слово «сноб» – от сокращения «s. nob», т. е. «sine nobilitate», «не имеющий дворянства»

[7] Александр Меншиков – сподвижник Петра Первого, вышедший из простого народа, и в детстве торговавший пирогами.

[8] Здесь герой путает фамилию. Не Китайцев, а Кутайсов – получивший графский титул камердинер (т. е. личный слуга) Павла Первого.

[9] Корч – пень

[10] Мушкетерские полки были переименованы в пехотные в 1811 году. Скалозуб, который «с восемьсот девятого служу» успел бы их застать.