Текст книги "Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история"

Автор книги: Константин Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Глава 22

Последнее, а потому – самое аккуратное – движение лезвия, и вот отделенная от паспорта фотография ложится на стол. Двадцать минут кропотливой работы бритвочкой – и вуаля. Почему так долго? Потому что у меня только один паспорт. И не получится, если я потороплюсь, сказать, «Давай по новой, все фигня» Вот и приходилось тщательно, буквально по миллиметру срезать фото с документа, чтобы ни на волосок ни вверх ни вниз. Особенно вниз – запоротое фото не так страшно, как прорезанная насквозь страница паспорта.

Знаете, как разложить тысячу спичек по двадцати коробкам так, чтобы в каждом было ровно 50 спичек и все смотрели головками в одну сторону? Брать по одной спичке и укладывать. Да, это долго, монотонно и чертовски утомительно, но это единственный способ. Стоит чуть-чуть заторопиться – и обязательно хоть в одной спичке, да ошибешься. Вроде бы просто, но не каждый сообразит. Все мы торопыги, всем нам хочется побыстрее, да к тому же многим кажется, что их постоянно хотят обмануть, провести, обдурить. Такие непременно постараются найти подвох в условиях задачи или же попытаются вывернуть условия так, что формально – формально! – решение будет подходить, но фактически – задача будет решена неправильно.

Жизнь не подчиняется законам демагогии.

Вот так и я: снял фото с паспорта так, что не затронул ни одного бумажного волокна ни на паспорте, ни на фото, прошел исключительно по клеевому слою. И мне не надо никому доказывать, что я не ошибся. Потому что я не ошибся. Как говорил один книжный герой: «Жить нужно так, чтобы тебе доказывали».

Так, а теперь переходим к более сложной задаче…

У меня есть шесть фото, на которых красуюсь я, в одной из своих рубашек. Причем не в той, что я ношу сейчас. Чтобы у возможного милиционера, который проверит мой паспорт, не возникло вопросов: «А чего это ты на фото в паспорте, полученном год назад, в той же рубашке, что сейчас стоишь передо мной?». Нет, конечно, этому можно придумать несколько простых и правдоподобных объяснений, но лучше, если лишних вопросов просто не возникнет, верно? Смотри выше пассаж про то, как нужно жить. Еще я на фото с легкой полуулыбкой, слегка расширенными глазами – так и было задумано, но вообще-то эта расширенность вызвана адским хлопком вспышки – и чуть надутыми щеками. Прием нагло украден из книги про агентов Внутренней разведки: якобы так выглядишь моложе. По-моему, я так, скорее, выгляжу чуть-чуть придурковато… то есть, да – моложе.

Я положил срезанное фото и тщательно обрезал бритвой по контуру одну из шести фотографий. Если что – у меня есть еще две попытки… Почему не пять? Потому что три фотографии нужно отдать при поступлении. А лишних денег у меня, как я уже говорил – нет.

Так… Есть фото. Я приложил его к паспорту. Как тут и было… сказал бы я, если бы не одно «но». Вернее – два «но». Во-первых, на старом фото была пришлепнута фиолетовая печать, которая полукругом легла на белый уголок, специально оставленный справа для того, чтобы буквы печати были разборчивее и не сливались с каким-нибудь темным пиджаком. Во-вторых – на верхнем левом и нижнем левом углах фотографии выдавлены круглые оттиски штампов. С пентаграммой в центре[1] и буквами «МВД ТРС».

А на моем фото этих украшений, естественно, нет. Значит, что? Нет «Тогда тебя первый же мент спалит» – неправильный ответ. Меня палить не должны. Я не хочу ни в тюрьму, ни в психушку. Значит, надо эти оттиски и печати на мое фото добавить.

Как? Как говорил Кар Карыч «Не торопясь»[2].

Берем один их ластиков и той же самой бритвой, аккуратно, по крошке, срезаем край полукругом. Так, чтобы он в точности повторял край оттиска печати. Сверим – идеальное соответствие. Потом… Потом переворачиваем ластик и вырезаем все лишнее так, чтобы полукруг превратился в двойную дугу. Капаем чернила на извлеченную из тетради промокашку, смазываем нашу эрзац-печать, шлепаем… нет, не на фото, а сначала на тетрадный же лист, для проверки. Сверяем – подходит. Подходит не в смысле «И так сойдет!», а в смысле – в точности подходит. Мне халтурить нельзя…

Теперь делаем лезвием крохотные засечки на моем фото, чтобы точно знать, где должны пройти контуры печати, опять промокаем ластик, не дыша, подносим к фото…

Есть!

Я приложил фото к паспорту – есть! Есть точное совпадение!

Правда, придирчивый зритель может спросить: «А где же буквы? Вон, на том фото еще и буквы «илиции Испол» и «совета депу» видны. А у тебя только край печати… Не будет ли это выглядеть подозрительно?». Конечно, будет, подозрительно, как маленькая девочка в белом платьице на ночном кладбище. Поэтому мне эти двадцать букв – двадцать одну, конечно – нужно добавить каждую в отдельности. Почему я не вырезал их сразу? Во-первых, я ненастоящий сварщ… в смысле, изготовитель печатей – или как их называют, резчик? Гравер? – и вырезать бритвой готовую печать просто не смогу. Поэтому буду вырезать каждую буковку в отдельности, так проще, можно сверять контуры. А во-вторых – сколько мне нужно вырезать штампиков, чтобы отпечатать 21 буквы? Двадцать один? А вот и нет – пятнадцать. Они же повторяются!

Я тяжело вздохнул и склонился над столом…

* * *

Не прошло и часа – я выпрямился, размял затекшие пальцы и покрутил хрустнувшей шеей – как на моем фото разместились все необходимые буковки. Теперь переходим к оттискам штампа…

Но сначала – перерыв. И так руки дрожат…

Я разворошил кровать – а то хозяйке покажется подозрительным, что и без того странный квартиросъемщик не прилег на кровать, хотя снимал комнату для ночлега – лег, покрутился, сминая простыни… и встал. Нет, никакого отдыха. Я лечь не успел, как глаза начали слипаться.

Сел на кровати, постучал пальцами босых ног по полу – с разрешения хозяйки я постирал портянки и развесил во дворе для просушки, а то после недельной носки воздух они отнюдь не озонировали – подумал… Нет уж, лучше все сделать сразу, а потом ложиться…

Схема работы со штампами та же – вырезаем из карандаша штампик, кладем фото и… Хм. Не подумал. Чтобы сделать выдавленный оттиск нужно три вещи: собственно, штамп, то есть пуансон – та часть, которая непосредственно давит на объект воздействия, матрица – углубления, в которые пуансон вбивает материал, чтобы на нем остался оттиск, и молоток, которым нужно будет тюкать по штампику-пуансону. А у меня ничего этого нет…

Может, зря я ввязался в эту историю с паспортом? Ничего у меня не выйдет…

Отставить панические настроения! За работу! Как говорил мой командир: «Солдат должен всегда быть занят делом, а то у него в голове мысли заведутся. А это ни армии, ни мне, ни ему самому – не нужно!». Как же ты был прав, товарищ прапорщик. Рефлексия – зло.

В качестве ударной части я взял единственный имеющийся у меня инструмент, нож, рукоятка которого вполне сойдет за молоток – мне же не медный лист чеканить, а тонкую картонку – вырезал из безжалостно уничтоженного карандаша несколько отличных твердых штампиков – как хорошо, что карандаши в эти годы делают из кедра – а вот матрица… На чем бы вырезать углубления?

Я задумчиво посмотрел на стол, но потом подумал, что хозяйка не обрадуется вырезанным на нем непонятным узорам. О, трехногий табурет в углу! Если я испорчу сиденье – она, конечно снова заметит, но я же хитрый. Я перевернул табурет кверху ножками, срезал ножом подощву одной из ножек до чистой древесины. Отлично. Вырезай, не хочу.

Через некоторое время, когда все было готово, я положил на вырезанные в ножке табурета углубления отрезанный от края кусок фотобумаги – не на готовом же фото пробовать, верно? – приставил штампик, занес, держа за лезвие, нож…

Бух!

За дверью что-то грохнуло, сонный голос хозяйки произнес:

– Ершан, ты там что творишь?

– Чемодан рассохся, гвоздики забиваю.

– Потише, ночь на дворе…

Он зашаркала куда-то по коридору. Не спится ей среди ночи… А с другой стороны – мог бы и сам потише быть. Я положил под стоящий на полу перевернутый табурет сброшенное с кровати одеяло, подвинул лампу к краю стола, взял штампик и нож…

Попытка номер два…

* * *

Честно говоря, первое фото я запорол. Нет, аккуратно тюкая, я смог выдавить нужные буквы на фото. Правда, они выглядели чуть более потертыми, чем должны были быть, но я не собираюсь никому показывать старое фото для сравнения. А вот то, что я закривил и край нижнего оттиска не сходился с тем, что был на паспорте, на два миллиметра – это косяк. Который при быстром просмотре паспорта в глаза не бросится, но я не могу рассчитывать на поголовную невнимательность здешней милиции. Или приемной комиссии, которая тоже будет смотреть документы.

Пришлось делать второе фото.

Вот оно уже вышло на загляденье. Намазав фото клеем, я приложил его к паспорту… легло как родное! Теперь у меня есть документы! Я теперь не букашка без бумажки, я – человек! Ершан Ершанов, уроженец, этта, Талгана. Из которого надо валить подальше, чтобы не наткнуться на «односельчанина». Земля, в некоторых случаях – чертовски маленькое и тесное место.

Все обрывки промокашки и бумажек с пробами, кусочки ластика, в которых никто уже не опознает никакие буквы, щепки карандаша, щепки от обструганного табурета, разрезанные на мелкие кусочки две фотографии, старая и неполучившаяся – все это тщательно перемешано, завернуто в три бумажных кулечка и будет выкинуто по дороге на вокзал в три разные урны. Не то, чтобы я боялся того, что кто-то достанет обрывки и сложит из них цельную картину, после чего все поймет и объявит меня в розыск, но… Макс Шрек тоже не боялся[3]. И американцы в Иране не боялись[4]. И что получилось? Не-ет, береженого Бог бережет.

Хорошо хоть, табурет не качается, я же срезал, наверное, почти сантиметр длины ножки… погодите-ка. Мда. Ложись спать, Ершан, твой мозг уже не варит. Табурет – трехногий, а трехногие табуреты не качаются никогда[5].

* * *

– Извините, не последите за вещами, я в туалет схожу?

– Конечно, давайте.

Молодой парнишка деревенского вида сбросил свой мягко шлепнувшийся заплечный мешок – тряпки он в нем таскает, что ли? – и убрел в дальнюю дверь зала ожидания. Меня продолжала грызть выспавшаяся вместе со мной совесть, которая упорно доказывала, что красть документы у несчастного парнишки – плохой поступок.

Хоть ты в церковь иди, исповедуйся… К сожалению, я, хотя и не воцерковленный[6], но знаю, что обращение к Богу в моем случае не поможет. Хоть и говорят «Бог всех простит, у него работа такая», но, для того, чтобы Бог тебя действительно простил – нужно, как минимум, раскаяться в своих поступках. И, хотя я, как бы, раскаиваюсь, но для прощения нужно деятельное раскаяние, то есть я, как минимум, должен загладить свой проступок, то есть – вернуть паспорт[7]. А это не получится, иначе – зачем я все это затеял?

– Спасибо, – вернулся хозяин мешка, о котором я, надо признаться, забыл. Самому, что ли, сходить, облегчить тело, раз уж душу не получается…

– За чемоданом не посмотрите?

– Конечно-конечно, идите, постерегу, – заверил меня паренек.

Поход до туалета и назад времени много не занял, но за эти несколько минут кое-что изменилось.

Парень с мешком исчез.

И мой чемодан вместе с ним.

Меня обокрали.

[1] Если кто забыл – в этом реальности пентаграмма играет роль серпа и молота нашей реальности.

[2] Старый мудрый ворон из мультсериала «Смешарики». Конкретно эта цитата – из серии «Одно из двух».

[3] Герой фильма 1992 года «Бэтмен возвращается». Бизнесмен, который выкинул обрывки компрометирующих документов в канализацию, а суперзлодей Пингвин их там нашел и собрал в целые документы.

[4] В 1979 году, убегая из Ирана, американцы пропустили документы посольства через шредер, превратив их в бумажную лапшу. Иранцы наняли ковроделов, которые смогли восстановить все документы обратно.

[5] Потому что через три точки всегда проходит плоскость. Это через четыре точки она может и не проходить.

[6] Воцерковленный – не просто крещенный, а живущий по законам веры.

[7] Герой в данном случае неправ, но не знает об этом.

Глава 23

Первое чувство, которое я испытал – совершенно детскую обиду. Меня! Обокрали! Меня! Это же я тут могу тырить чемоданы у невнимательных граждан, а у меня – низзя! Как же так?!

Вторым накатило неожиданное облегчение, невыразимое чувство легкости после упавшего с души камня. Евреи, в случае потери кошелька, говорят: «Спасибо, Господи, что взял деньгами». В смысле – любого человека ждут неприятности и расплатиться всего лишь деньгами (а не, скажем, жизнями и здоровьем близких) это на самом деле незначительная плата. Так и мне теперь не нужно мучиться угрызениями и гадать, что меня ждет за успешно украденные документы. Ничего – меня самого обокрали.

И только после этого пришло окончательное понимание.

Меня обокрали.

Я стоял, тупо глядя на пустое фанерное сиденье, то самое, на котором сидел парнишка с мешком – а я еще подумал было, что мешок слишком легкий для своего объема, как будто тряпками набит… да, тряпками – и думал о том, что я потерял, что у меня осталось, и что делать теперь.

Проще посчитать, что осталось: документы, я всю пачку держал по внутреннем кармане куртки, нож, который я так и таскал в другом кармане, вместе с написанным заявлением в милицию… И двадцать копеек денег.

Всё.

Всё остальное я сложил в чемодан, даже оставшиеся у меня 107 рублей. Была еще мыслишка хотя бы семь рублей оставить при себе, но не-ет, зачем нам слушать внутренний голос, мы лучше побоимся, что к нам в карман залезет вор и лишит нас почти праведно нажитого. Мы лучше сложим все деньги в чемодан, его же гораздо труднее украсть, правда? Конечно, труднее, если только этот чемодан не принадлежит лоху, который поведется на древний, как навоз Аудумлы[1], развод.

Подходит к сидящему на вокзале одиночке вот такой паренек-простачок, бабушка-одуванчик или дедок-боровичок, в общем, кто-то безвредный, присаживается рядом и просит последить за вещами, пока этот самый «безобидный» в туалет сбегает. Человеческая психология такова, что стоит при тебе упомянуть про посещение туалета, как тебе тут же самому захочется «пудрить носик». А кого попросить посмотреть за вещами, как не человека, для которого ты сам только что совершил аналогичную любезность? Вроде как бы и не чужой. Ну, а «нечужой», стоит тебе скрыться за дверями туалета – скрывается сам, только в другую сторону и с твоими вещичками.

Подвела меня еще и психология жителя 21 века. Мол, да кто позарится на такое барахло, как фанерный чемоданчик деревенского парня? Что в нем такого ценного можно найти, кроме ношеных кальсон, да недоеденного куска крокодилятины? В НАШЕ время – ничего. А вот в советские пятидесятые люди жили, между прочим, бедно – как бы недавно война прошла – и ношеная одежда представляла ценность, которую можно было загнать. Да что там одежда – белье с веревки снимали, целые специализации воровские были, которые с ростом благосостояния населения вымерли сами собой: голубятники[2], вертилищики[3],сыроежки[4], майданщики[5]… Хотя нет, майданщики и в 21 веке прекрасно себя чувствуют.

– Простите, – обратился к сидевшему рядом с моим бывшим местом человеку, по виду – академику архитектуры, с небольшой бородкой-подковкой, в белом костюме, белой шляпе, с авоськой, в которой желтела гроздь мелковатых бананов – вы не подскажете, парня не видели, с мешком такой?

– А как же, видел-видел, – охотно откликнулся «академик», – Минут пять назад свои вещи подхватил и ушел. На поезд, сказал, торопится.

– Мешок?

– И чемодан еще.

Ну понятно. Надежда на то, что исчезновение чемодана – недоразумение, отпала сама собой. Я поблагодарил «академика», и зашагал к выходу на перрон, чувствуя себя нищим: всего имущества только то, что на себе. Прям Диоген: «Все мое ношу с собой»[6].

Что делать, что делать, что делать…

Мысль обратиться в милицию даже не возникла. Не с моим почти честным паспортом, который украден в нескольких станциях отсюда. Этот паспорт можно светить только на значительном отдалении от места прописки.

До этого план был таков: купить честнейшим образом билет на столичный поезд… до ближайшей станции. А там постараться уговорить проводницу одного из вагонов на то, чтобы разрешила доехать до столицы бесплатно.

А теперь – как? Денег нет не только на билет – ни на что. Даже в поезд не проникнешь.

* * *

– Помочь? Я смотрю, у вас вещей много, а я налегке.

Молодая пара переглянулась. В глазах у мужа мелькнуло явственное опасение, что незваный помощник, войдя в вагон, исчезнет вместе с сумками. Но потом, еще раз переглянувшись с женой, молчаливо решили, что я выгляжу безобидно, да и их все же двое – от двоих не скроешься.

Завидую я, если честно парам, которые умеют вот так, глазами друг другом разговаривать. Родственные души, нашедшие друг друга, две половинки единого целого.

Она – тоненькая, в голубом платье в горошек, без рукавов. Он – плечистый, в обычной здесь бело-голубой клетчатой рубашке с закатанными рукавами. А вокруг них – вещи…

Несколько фибровых чемоданов – а может и не фибровых, потому что обшиты белыми полотняными чехлами – огромных и даже на вид неподъемных, толстые кожаные сумки, величиной с подушку… а вот и сама подушка, примотанная к одному из чемоданов. Переезжают они, что ли?

– Если можно – вот это и вот это, – указала тонким пальчиком девушка. Я подхватил чемоданы… крякнул: кирпичами они их набили, что ли?… и потащил к вагону.

– Ваш билет?!

– Не еду, вещи помогаю занести.

– Отправление через десять минут!

– Понято…

Закинув вещи пары в их купе, я, расталкивая локтями набившуюся толпу отправляющихся-провожающих, двинулся к выводу из вагона. Не тому, в который я проник – как оказалось, билет для этого и не нужен, достаточно наглости и пары чужих чемоданов – и даже не соседнему, а следующему. Я успел быстро пробежаться взглядом вдоль поезда и проводница именно того вагона показалась мне наиболее доброй.

Так… Черт. Каждый план хорош, до тех пор, пока не начнет претворяться в жизнь. В этом вагоне тоже немало народа и проводнице не до того, чтобы вести разговоры с нахальным безбилетником. А когда все рассядутся: начнется проверка билетов и вовсе станет не до общения, просто выгонят безбилетника и всё.

Меняем план: задача номер раз – спрятаться в вагоне до отправления.

Туалет… Безнадега, заперт.

Я рванул вдоль коридора, быстро заглядывая в купе.

Первое – огромная толстая тетка в бордовом платье раскладывает какую-то снедь. Мимо.

Второе – куча-мала пищащих и вопящих детей. Мимо.

Третье – офицеры… Мимо.

Четвертое…

Одинокий пассажир с газетой. Лет пятидесяти, среднего роста, сухощавый, седеющие волосы, чуть загорелое лицо. На Клинта Иствуда чуть смахивает. Если бы Клинт носил белые костюмы. На столике, накрытом скатертью, лежит соломенная шляпа с черной ленточкой.

Мужчина чуть опустил газету и бросил на меня ленивый, заинтересованный взгляд. Я быстро закрыл за собой дверь:

– Помогите, пожалуйста. Я еду поступать, меня обокрали на вокзале, денег нет, билета нет, помогите спрятаться от контролеров.

– Давай, – быстро среагировал обитатель купе, кивая вверх.

Я взлетел по полкам на третью, багажную, под самым потолком. Прижался к стене и прикинулся ветошью.

Несколько минут тревожного ожидания… Лязг двери… Голос, спрашивающий билет… Спокойный ответ моего спасителя… Еще пара часов (ну или мне так показалось от нервов)…

Гудок.

Вагон дернулся и плавно двинулся, набирая скорость.

Получилось.

[1] В скандинавской мифологии – корова, которая выкормила своим молоком великана Имира, первое живое существо на свете, из которого потом была создана вся вселенная.

[2] Вор, крадущий стиранное белье

[3] Вор, крадущий ручную кладь

[4] Вор, специализирующийся на продуктах. Нет, не ради щекотания нервишек, и не от голода. На продажу.

[5] Вор, крадущий на вокзалах. А вы о чем подумали?

[6] Фраз принадлежит не Диогену, а мало (в наше время) известному древнегреческому мудрецу Бианту. Кстати, относится она не к барахлу, а к знаниям, мол, все имущество мудреца, это его мудрость, а она всегда с ним.

Глава 24

– Значит, говорите, в деревне жили?

– Ага, совершенно верно.

– Работали кем или просто учились?

Я с любопытством взглянул на товарища Птичкина. Ареса Телепанормаевича… дал же Бог отчество! Вернее, не Бог, конечно, а отец. А тому это заковыристое имечко досталось тоже не от Бога, а от его представителя на земле: по словам Ареса Телепорно… тьфу ты… Телепаранор… Птичкина, короче, – священник в деревне, где крестили его отца, тем, кто приносил ему денежку, выбирал из святцев[1] нормальные имена, а тем, кто не приносил – в силу скупости ли, или как, в случае с Птичкинымы, в силу бедности – тем доставались вот такие вот.

– Работал, конечно. Летом же, этта, в школе не учатся, так как же не работать-то?

Спасибо незапомнившийся мне автор книжки «На берегах Аргая», из которой я и почерпнул эту информацию. А то запнулся бы: «Работают школьники-талганцы или не работают? Какой ответ правильный?» – и хана.

Что-то уж больно въедливы вы, товарищ Птичкин, уж больно ловко вытягиваете информацию обо мне, да еще и вот такими повторными вопросиками. Ты же уже спрашивал, жил ли я в деревне, зачем уточнять?

Что ж, в эту игру можно играть и вдвоем…

– А вы где служили?

Показалось? Или в глазах моего собеседника и вправду на мгновенье мелькнула какая-то тень.

– Ну что вы, нигде я не служил, с чего вы взяли? – искренне улыбнулся он.

– Показалось так. Спрашиваете прямо как на … на беседе в милиции.

Следи за языком, Ершан. А то чуть не ляпнул «…как на допросе». Хотя ощущения, надо признать, очень похожи.

– Ах, вопросы! Прошу прощения, если смутил вас – это у меня профессиональное.

Я поднял бровь. Угадал, что ли?

– Нет, не угадали, – прочитал мою мысль по лицу Птичкин, – я – писатель.

– Это не вы, случайно, написали «На берегах Аргая»?

А вдруг и вправду он? Неудобно получится… Страшно неудобно.

– Нет, это не я. О такой книге, честно говоря, и не слышал вовсе. Про Талган?

– Да.

– Нет, я в Талгане не был ни разу. Я все больше по западным и южным краям страны…

А Талган – где? Ах, да… Здесь же все наоборот, и юг там, где у нас север.

– … «Черные крыши», «Лесной шум», «Живое серебро», «Огненный вал» – не читали?

– Прошу прощения…

– Не расстраивайтесь. Я не самый известный писатель, есть те, кто гораздо лучше меня…

Разговор плавно свернул с личности одного самозваного уроженца Талгана на личность писателя средней руки. Чего я и добивался.

* * *

До столицы остались считанные часы – прибываем в 06:36 – солнце еле-еле взошло, я стою в тамбуре, курю папироску, стрельнутую у какого-то солдата, и думаю о жизни.

Нет, не о том, что мне приходится вести жизнь какого-то нищего побирушки, хотя именно ее мне и приходится вести.

С писателем Птичкиным мы провели несколько часов интересной и увлекательной беседы. И это не сарказм, мне и вправду было интересно. Помотала его жизнь, однако… В смысле: помотала его жизнь, этта. Я же талганец, а не чукча, верно?

Но, несмотря на всю интересность этой беседы – из спального вагона пришлось сваливать. Слишком, так сказать, чистое место, не для бородатой деревенщины в мятых штанах, вроде меня. Нет, никто, конечно, не прогнал бы меня взашей только потому, что я не корреспондирую с чистотой вагона – даздесь не только скатерки на столах, даже вазочки с цветами есть! – просто… Не выгляжу я как человек, который может позволить себе билет в спальный. И бродя по нему, я нарываюсь на вопросик «Ваш билет!».

А вот билета-то у меня как раз и нет…

Поэтому я убрел в плацкартные вагоны, где и принялся бродить среди более простецкой публики. Честно говоря, я и среди них выглядел как бомж в супермаркете, но хотя бы не в театре.

Закрылся в туалете одного из вагонов и помылся. Весь, целиком. Поэтому времени это заняло много и на выходе меня ждало несколько недовольных граждан, но я быстро свинтил от них в соседний вагон. Где подсел то к одной компании, то к другой.

Так-то я в жизни бы не стал навязываться незнакомым людям, но голод – не тетка, а у советских людей в любой вселенной есть обычай: сел в поезд – начинай есть. И все эти запахи вареных яиц, копченого мяса, огурцов, арбузов, бананов – резали мой желудок, как осколками стекла. Поэтому я не выдержал, выбрал группу, показавшуюся мне наиболее подходящей, и робко попросил покушать. Да, мне было стыдно.

Компания из пяти веселых ребят оказалась геологами, возвращающимися из экспедиции. «Оказалась», потому что из-за внешности одного из геологов, похожего на молодого Гайдая, такого же высокого и тощего, да еще и в очках а-ля Шурик, мне показалось, что это – фольклористы. Нет, оказалось, геологи, в какой-то неизвестной мне пустыне искали газ. Потому что неподалеку одно месторождение газа уже нашли и страна и партия сказали «Где одно – там и еще десять! Ищите!». Вот прям так, чтобы сразу – не нашли, но набрали проб и образцов пород, которые нужно исследовать на предмет того, не указывают ли они на признаки газа. Ребята даже пытались мне объяснить, в чем именно была суть поисков, но мне все эти антиклинали, синклинали, ловушки, коллекторы, покрышки[2] ничего не говорили, я же не геолог.

На типовых геологов, какими они мне представлялись, крепких мужиков с бородами, в свитерах и в энцефалитках[3], ребята и вовсе не походили. Тощий «Гайдай», больше похожий на студента-ботаника, второй, тоже тощий, но более жилистый, третий, по комплекции более соответствовавший образу советского геолога и похожий на гарпунера Неда Ленда[4] в исполнении Владимира Талашко[5], не носил бороды. Вернее, сейчас не носил – видимо, в экспедиции она у него была, а сейчас он ее, несколько не подумав, сбрил, и теперь красовался лицом, дочерна загоревшим сверху и бледным снизу. А другие два члена команды и вовсе были девушками: тощей и плоской девицей в круглых очках в стальной оправе, единственной, кому я не понравился, и очень красивой девушкой, с алыми пухлыми губами и обвораживающей фигурой. Испорченное мышление жителя 21 века не замедлило задуматься над тем, как геологи развлекались в экспедиции, где вокруг на сто километров – ни одной живой души, но обдумывать эту мысль я не стал.

И так понятно.

Что это не мое дело.

Геологи накормили меня до отвала – о чем я очень скоро пожалел, потому что желудок скрутило болью не по-детски – впихнули мне в дорогу несколько шариков твердого соленого сыра, величин с грецкий орех и кусок копченого мяса. На мой вопрос, не крокодилятина ли, очкастая мымра буркнула, что это там, в Талгане мы привыкли крокодилов коптить, а это – сайгачатина. Так что теперь в моих карманах обитали не только документы, ножик и ветер, а еще вкусняшки и десять рублей. Червонец, это не от геологов, а от Птичкина, всунутый перед расставанием.

Геологи спасли меня от проводницы, заинтересовавшееся, что это за личность тут обитает, ей лично незнакомая. Заявили, что я их приятель из соседнего вагона, пришел в компанию. Впрочем, проводница и спросила не для скандала, а так, для порядка.

Геологи уложили меня спать, у них в отсеке была свободная полка, куда они и сказали мне забираться на ночь. Где мне и удалось отоспаться до самого утра. Потом, чтобы не примелькаться той же проводнице, я убрел ещена пару вагонов дальше к хвосту поезда, где сел на хвост мужчине в сером шевиотовом[6] костюме. Мужчина обладал роскошными залысинами интеллектуала и тяжелой квадратной челюстью – Ломброзо застрелился бы, попытавшись определить, кто это – и оказался строителем, возвращающимся со стройки канала в пустыне. Вернее, завязавшим со стройками наглухо – тяжелая трость говорила о том, что падение с лесов не прошло для строителя вхолостую. Так как в этом вагоне и вовсе были заполнены только половина мест, на ночь я просто внаглую улегся на свободную полку и заснул. За что и был покаран проводницей, которая обнаружила меня часа в три ночи и прогнала к чертям.

К чертям я не пошел, а пошел в тамбур, в котором вот и стою, жду прибытия в столицу и думаю о жизни. А именно о том, что в моих железнодорожных странствиях мне попадались исключительно хорошие люди: жена строителя свайного поселка, писатель, геологи, покалечившийся строитель канала… Может, здесь такие люди составляют большинство? А может, я просто интуитивно не сближаюсь с плохими людьми? Может, не стоит судить обо всех людях только по своим знакомым?

Я посмотрел на какие-то пакгаузы, проносящиеся за окном в сером утреннем свете.

Вот так же мимо меня проносились множество людей, с которыми я близко не общался и не могу оценить степень их хорошести или плохости. Может, среди них был цеховик[7], организовавший тайное швейное производство в психушке[8] или хирург, изобретший аппарат с кольцами и спицами для сращивания сломанных костей[9], серийный насильник девочек[10] или возвращающийся после выполнения опасного задания разведчик, шпион враждебного государства или герой войны, вор или сыщик, наркоман или чемпион, тунеядец или труженик – я этого никогда не узнаю. Говорят, среднестатический человек за свою жизнь проходит, в среднем, мимо 36 убийц. И при этом остается в твердой убежденности, что в своей скучной серой жизни встречался исключительно со скучными серыми людьми. Так и я, даже если еду сейчас в одном поезде с убийцей – никогда не узнаю, кто это[11].

Поезд прогудел. Похоже, я приближаюсь к месту моего назначения.

* * *

Столичный Афосинский вокзал. От которого отправляются поезда в вожделенный мною Афосин, город на берегу Соленого моря – да, это название – в котором я хочу поступить в универ. Ну или хот бы попробовать, чтобы как минимум неделю, на время вступительных экзаменов, у меня была крыша над головой. Жизнь перекати-поля мне уже изрядно надоела.

Поезд из Талгана пришел на другой вокзал, Мерзакский, но тут мне повезло – оба вокзала находятся на одной и той же треугольной площади (возможно, есть и третий вокзал, для симметрии, но я не в курсе), так что, чтобы попасть с одного на другой мне понадобилось пройти не больше десяти минут бодрым шагом. Повезло: я как-то не подумал, что здешняя столица, как и Москва времен СССР, может оказаться городом режимным, по которому болтаться просто так кому попало никто не разрешит[12].

Я прошелся вдоль перрона, к которому паровоз – натуральный такой паровоз, черный, с огромным цилиндром паровой машины, будкой машинистов и дымом из трубы – подтащил состав зеленых пассажирских вагонов, которые через несколько минут отправятся в Афосин. И я тоже на нем отправлюсь. Если придумаю, как.

Попробовать, как в Талгане, найти человека, которому нужно помочь с багажом и под эту марку втиснуться в вагон?

Я провел взглядом вдоль поезда… и задумался.