Текст книги "Расстановка"
Автор книги: Константин Рольник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 39 страниц)
– Будьте осторожны – напутствовал Николай Чершевский
– Николай, уж коль скоро я попаду на острие вашего пера, то смерти мне бояться нечего…. – Рэд теперь и улыбался по-иному, он без остатка растворился в образе самоуверенного аспиранта – Сейчас выключу "Пелену" и положу ее в карман. Потом вы откроете дверь, и я исчезну. Но хочу сказать напоследок: искренне рад, что нашел здесь приют и провел эти дни в вашем обществе. Прощайте, дорогие!
Он окинул взглядом тесное книгохранилище, массивные дубовые шкафы, узкую тахту и неказистый письменный столик, за которым ключевые игроки будущего подполья обсуждали тайные дела. На краю столешницы лежала черная коробочка "Пелены".
Уход
(Рэд, бессмертие)
Толкнув обшарпанную дверь подъезда, Рэд впервые за шесть дней очутился на улице. Свет, тепло, звуки и краски мира с такой силой нахлынули на него, что с непривычки заговорщик опешил и остановился как вкопанный. Щурясь от нестерпимо ярких лучей, он оглядел двор. Кажется, ничего подозрительного. Безлюдье. Тишь. Буйные раскидистые деревья шевелят кронами под ветром. В живительной тени, у качелей, беседуют мамаши, покачивая коляски с детьми. Заперты и мертвы автомобили на парковочной площадке. На асфальт уже легли кое-где желтые листья. Подпольщик судорожно перевел дух. С непривычки кружилась голова. Он сощурил глаза, жадно вбирая новые впечатления – недельное затворничество обострило чуткость к природе. Городское небо, в легких перистых облачках, радовало его также остро, как синий купол над Урбальскими горами. Оно казалось живым и ласковым. Даже тонкие черные нити проводов, перечеркнувших лазурь, не портили впечатления. Придя в себя, подпольщик неторопливо двинулся вдоль исписанных стен, миновал футбольную площадку: там сейчас не звучали удары мяча и ребячьи голоса. Он прошел под арками, крашенными желтой охрой. Пересекая спокойный проулок, Рэд оглянулся по сторонам, еще раз убедился: слежки нет. Шел он через дворы, избегая людных мест, оглядывал дворовые скверики, и поймал себя на том, что тревожится за судьбу этих зеленых оазисов: ведь рано или поздно варварская «уплотнительная застройка» доберется и сюда… С элегической грустью, смешанной с радостью от чудной картины, подпольщик любовался маленькими фонтанчиками, роскошными бархатными цветами на клумбах, алыми гроздьями рябин. У него вдруг возникло щемящее чувство, будто он любуется природой в последний раз.
Усилием воли прогнав нелепое предчувствие, Рэд зашагал вперед. Покинув уютные дворики, он направился к шумному перекрестку городских магистралей – туда, где высились две старинные высотки, все в гипсовых завитушках. Вой моторов, рев сигнализаций и звуковых сигналов, трепетание горячего воздуха, гул людских голосов и суета прохожих – помогли подпольщику преодолеть разнеженность.
Сосредоточенно оглядывая широкие тротуары, Рэд примечал неладное: у обочины примостилась патрульная машина, и тройка полицаев с автоматами наизготовку проверяла документы у водителей легковушек. Поодаль, близ полицейской будки, занял пост кинолог с собакой, а внутри за стеклом виднелись автоматчики в бурых касках. На стороне, где пролегал его маршрут, вооруженных стражников не было – но в толпе у остановки наметанный глаз конспиратора сразу выделил нескольких мужчин в черных отглаженных брюках и белых рубашках. Дюжие молодцы походили друг на друга как близнецы: короткая, по-уставному опрятная стрижка, начищенные тупоносые ботинки единого фасона, крепкое телосложение, лица незаметно-стертые. Именно по нарочитой неприметности Рэд и засек их. "Это не полиция" – понял он – "Это РСБ. Причем не служба наблюдения. Очевидно, всех сотрудников кинули на патрулирование улиц. Крупная операция. Скорее всего, охота идет за мной."
Заговорщик лениво прошествовал мимо остановки, качая в руке чемоданчик. В любой момент он был готов подорвать "Пелену" в кармане, а вслед надкусить ядовитую ампулу. Ух… Кажется обошлось… Тех, кто шикарно одет, полицаи трогать боятся – мало ли какие связи у задержанного. Но ведь это РСБ, могли и задержать. Очевидно, маскарад и грим сделали свое дело. Вьехал в город загорелый, светлорусый, небрежный "мастер химкомбината" – уходит бледный и щеголеватый черноволосый аспирант, облеченный в классический костюм. Молодой всезнайка в претенциозном галстуке, с узенькой бородкой-"якорем"…
Итак, не задержали. Теперь проверим, увязался ли хвост…
Рэд неторопливо поднялся на высокое железное крыльцо магазина бытовой химии. Даже в этот момент заговорщика не оставила ирония. Он хмыкнул: хозяева магазина, дабы пластиковая дверь не захлопнулась, прижали её зеленой мусорной урной, лавочку отнюдь не украшавшей. Взойдя по ступенькам, Рэд глянул вниз: тротуар был как на ладони. Худшие опасения подтвердились: один из безликих следовал за ним.
"Черт, и откуда берутся такие одутловатые рыла с пегими ресницами." – выругался про себя заговорщик – "В чем же мой прокол? Выгляжу пристойно. Слишком улыбчив и роскошен, видимо. Похож на иностранца? Так, начинается… Посмотрим еще, для верности".
Он быстрой походкой проследовал в торец торгового зала, медленно развернулся. Выбирая у полки мелочь – медицинский клей, школьные акварели, ватные тампоны и перчатки для мытья посуды – он украдкой посматривал на соглядатая. Здоровенный бугай, обливаясь потом, бестолково скитался меж рядов, ничего не покупая. Все ясно, денег на оперативные нужды патрульным не выдали, срочно бросили на улицы весь состав….
Теперь, когда Рэд уверился в наличии слежки, им овладел мальчишеский азарт – "Ну, даже лучше, что это произошло здесь. До ближайшей точки пятьдесят шагов". Две точки, для ухода от слежки, были намечены и оснащены Рытиком заранее, они входили в стандартный план отхода, которым Рэд и воспользовался.
Сунув покупки в карман, он вальяжно и неторопливо вышел из магазина и направился вниз по тротуару, к химчистке за углом. Миновав торговок цветами и свернув, Рэд мгновенно ускорил шаг. В салон химчистки почти вбежал, и при такой жаре сбившееся дыхание скрыть не удалось – но это было и не нужно. Сконфуженно улыбнувшись, Рэд обратился к девушке за барьером:
– Скажите пожалуйста, где здесь туалет?
Приемщица была снисходительна: ишь как запыхался прохожий, видно нужда неотложная – и быстро указала на служебный вход. Юркнув туда, Рэд уверенно поднялся на второй этаж – он хорошо изучил планировку – зашел в кабинку уборной и запер дверь изнутри. Открыв зеленый шкафчик, подпольщик извлек оттуда драный дерюжный мешок – три часа назад его принес пенсионер Торопов, по указанию Рытика – и быстро вынул оттуда новый костюм: изодранные лохмотья бродяги. Там же лежал театральный парик (буйные грязно-седые космы), и длинная широкая накладная борода, столь же неопрятная.
Быстро натянув перчатки, Рэд переоделся, открепил спинку жилета, извлек капроновый тросик с карабинами и положил на подоконник. Затем Рэд небрежно посадил на медицинский клей новую шевелюру. Пальцем он быстро растер на щеке голубую акварель, по краям смазал желтым, стушевав края мазни внутрь и наружу, а в центре ватным тампоном нанес алые пятнышки. Синяк вышел знатный: трехдневный, буро-зеленый, с кровоизлиянем. Рэд глянул в мутное зеркало: теперь там отражался не щеголеватый молодой аспирант со стильной бородкой-"якорем", а чумазый рваный алкоголик-бродяга с фонарем под глазом, заросший спутанными волосами.
– Ух ты… Страсти-мордасти! – не сдержавшись, заговорщик бросил реплику вслух.
Сложив прежний шикарный костюм в чемоданчик, Рэд лихо вышиб кейсом стекло в уборной, сбросил конец длинного троса в колодец хоз. двора, а другой конец веревки укрепил на батарее отопления. Спустившись вниз, на гаражную крышу, заговорщик спрыгнул в пустой сквер. Там он выбросил кейс в колодец, и поплелся к помойке – шаркая ногами, пьяно покачиваясь.
Сосредоточенно роясь в отбросах, Рэд украдкой зыркал по сторонам. Он видел, как безликий детина пулей выскочил из химчистки. Шпик заполошно метался по двору, его потная рожа раскраснелась, она сияла как медный самовар. Наконец, став от Рэда в пяти шагах, охотничек вынул мобильный телефон и бросил в трубку: "Ложная тревога. Очкарик живет в доме у химчистки. Его во дворе жена и дети ждали с покупками. Зачем? Ну, ключ забыли… Ага, я сейчас… "Признаваться в провале не хотелось – у начальства с неумехами разговор короткий. Еще минут пять горе-сыщик приходил в себя, стирал пот со лба, курил – и бросив под ноги Рэду окурок, направился на исходный пост…
Наблюдая за кульбитами РСБшника, Рэд позабыл о других опасностях. И потому, когда на плечо его легла тяжелая ручища – вздрогнул всем телом, пружинисто отпрыгнул в сторону. С образом спившегося бродяги такое поведение не вязалось.
– Н-ну ты, козел – его сосед, подлинный бездомный, с сизыми прожилками на обожжённом лице, трясся от ярости и похмелья – Ты чё на мой участок пришел..
Неизвестно откуда, но с поразительной быстротой, к пьянчуге пришло подкрепление – еще тройка местных люмпен-пролетариев.
– Ты урод, погань… Чё, порядка не знаешь… Я сейчас покажу… твою мать…
Рэд не нуждался в том, чтобы урбоградские алкоголики показывали ему кого-то из родных. Он задумался, как доходчивее растолковать им это. Худощавый и хрупкий заговорщик не отличался физической мощью, но знал двадцать смертельных зон точечного удара. Этого был достаточно, чтобы отправить к праотцам любого пьяного задиру.
"Все же, оборванец не виноват в своей деградации" – сочувственно помыслил Рэд – "Это режим Медвежутина и капитализм низвели беднягу на скотский уровень. Ладно, не стану калечить нищеброда…"
Меж тем, агрессор схватил палку и грозно надвигался, запрокинув лохматую голову. Усмехнувшись, Рэд собрал тонкие пальцы клювиком, и легонько ударил его чуть пониже кадыка, меж ключиц. Бродяги сперва не поняли, что произошло: забияка повалился на асфальт – кашляя, задыхаясь, обливаясь слезами. После же взглянули на Рэда с опаской: им стало ясно, что ловкий боец лишь выдает себя за старого бомжа. Оставив приставалу на попечение собутыльников, Рэд направился в дальний угол сквера, и исчез в подземном коллекторе.
Через двадцать минут, в полном соответствии с картой маршрута, Рэд вынырнул из тоннеля у поворота железной дороги. Товарные поезда тут замедляли ход – эта деталь была вовремя замечена и оценена командой Рытика. Иного пути и не оставалось: все выезды из города были перекрыты, на вокзале шла облава, платформы полустанков топтали сапоги автоматчиков, автомобильные пробки возникали на мостах по причине повальных проверок, в аэропорту и на речных пристанях творилось черт знает что.
Отдышавшись под кустом, Рэд дождался, когда грохочущий товарняк притормозил на излучине. Схватившись за чугунные ступеньки платформы, заговорщик перевалил через борт.
"Эх, уголь, будь он не ладен! Да все равно уж, весь в грязи… Картофельные очистки… Коллекторная ржавчина…" – Рэд с облегчением вздохнул, привалившись к торцу платформы и наслаждаясь мерным стуком колес – "Поезд-то идет не к Урбальским горам, а в другую сторону… Да и черт с ним… Сейчас главное выехать за пределы городской черты, верст за пятьдесят… В любом направлении… Потом как-нибудь доберусь… А все же, возраст чувствуется… Чем дальше, тем сложнее участвовать во всей этой кутерьме… Или это от того, что хозяин не давал мне спать? Три ночи без нормального сна, как минимум… Все, пора просить у подполья другое ремесло. Как пить дать, попрошусь работать с бумажками…"
"С бу-маж-ка-ми… с бу-маж-ка-ми…" – пели стальные колеса. Запрокинув голову, подставив щеки ласковому ветру и вглядываясь в прозрачную синь, подпольщик забылся сладким сном. ***
Ред неутомимо и споро шагал по проселку. Стоял зной. Бескрайние поля по обочинам дороги звенели стрекотом кузнечиков. Из под ног вилась сухая бурая пыль. Но о чистоте брюк пешеход не думал– они были прежними, бродяжьими.
Лохмотья старой кофты и парик подпольщик давно выбросил под куст в перелеске, у берега узкой мутной речки. Голубой ключ, питавший ее, оказался очень кстати: ледяной водой заговорщик смыл с лица остатки грима, волоски приклеенной бороденки, угольную пыль и нарисованный синяк. Все же путник являл собой забавное зрелище: драные бордовые штаны и разгрузочный жилет защитного цвета, накинутый на шелковую рубашку "аспиранта". Трудно поверить: всего пять часов назад эта сорочка была белоснежной… Впрочем, селян это не шокирует.
Две колеи, проделанные тракторами, уходили в даль, прямая тропа стрелой пересекла равнину, плоскую как стол. До Урбальских гор было очень далеко – Рэд проспал в поезде дольше нужного, и оказался на двадцать верст западнее, чем расчитывал.
"Итак, поселок Ячменево." – думал Рэд – "Где же он? Междугородные автобусы делают там короткую остановку. А рядом, как всегда, крутятся частники, подрабатывая извозом. В кассе автобуса требуют паспорт, но "дикий" таксист без вопросов везет куда угодно. Путь мой – северо-восток. Подбросят до Пятигорья, там заночую где-нибудь на старом сеновале… А потом пешочком, по пустынной дороге – разве что лесовозы ездят – на кордон, на таежную заимку…. Домой… "
Он отчетливо вспомнил запах хвои, подымающиеся у горизонта хребты Урбальских гор – поросшие буйной чащей, но с голыми кремнистыми верхушками. В его памяти навек запечатлелись величавые "каменные реки" из огромных обломков скал, заросших мхом и лишайниками. Незабываемы были горные, извилистые холодные ручьи: их струи весело прыгали по камням, в брызгах играла радуга…
Густое благоухание медуницы, настоянный на травах воздух, тишь и благодать – все сейчас воскрешало память о счастливых месяцах, проведенных Рэдом на заимке. Он торопил себя, желая как можно скорее оказаться на базе…
"Вот уже и домом называю тот кордон… Что ни говори, в моем возрасте уже хочется оседлой жизни. Привязался я к лесному логову…" – Рэд замедлил шаг – "А ведь давал себе зарок: не привязывайся ни к чему… Очевидная уязвимость."
В сладкий запах медуницы вплетался аромат спелых яблок.
"Откуда это?" – удивился подпольщик – "Садов поблизости нет, кажется… А… Вот в чем дело…"
Красное яблоко, спелое, с желтою трещиной, лежало на пне у дороги: очевидно, деревенские оставили его здесь, возвращаясь с покоса. Значит, до Ячменева уже близко. Рэд миновал перелесок – верхушки берез были уже тронуты желтизной – и наконец, увидел вдали белые аккуратные домики. Среди них, на площади, белело двухэтажное здание автобусной станции. Чуть ближе сверкали полосы рельс: в Ячменево был и железнодорожный полустанок.
"Это мне не по дороге: либо на восток в Урбоград, либо на запад… Мой курс – северо-восток."– повторил Рэд про себя.
…Пешеход уже чувствовал усталось, но тем же упругим и размеренным шагом двигался вперед, минуя беленые известью хаты, и усыпанные яблоками палисадники. Лишь однажды он остановился: на бортик одного из домишек вскочил черный козел с неправдоподобно длинной бородой, застыл в гордой позе. Рэд минуты три любовался забавной картиной. "И дался мне этот козел" – подумал он – "Начинаю хитрить с самим собой… Просто выгадываю время для отдыха. Природа великолепна, а вот зной изматывает. Напиться бы…"
Подпольщик свернул с дороги, прямой как стрела, на ухабистый и заросший муравой переулок. Путь этот вел к полустанку, но Рэд его прошел на три четверти: до деревянной будки, скрывавшей колонку с водой. Умывшись и напившись, путник извлек из жилетного кармана остатки вяленого мяса и перочинный нож, присел на рассохшуюся лавку. Перед дорогой надо подкрепиться… Грохот подошедшей электрички не помешал обеду. Умяв последний кусок, Рэд смахнул крошки на траву и резко поднял голову.
Среди мирной сельской картины было какое-то пятно, мгновенно вызвавшее тревогу. Это не была привычная конспиративная тревога – опаска дичи перед охотником. Нет, это было чувство страха за близкого, сочувствие беззащитному…
"В чем же дело… В чем причина беспокойства? "– недоуменно спросил себя Рэд. Он чутьем схватил неладное, и силился понять источник дискомфорта. А… Вот оно… Вот оно!
Две фигуры, стоявшие на платформе, притянули его взгляд: огромный силуэт, затянутый в серое – и маленькая куколка со светлыми локонами. В их сочетании было что-то неуместное и противоестественное, режущее глаз. Рэд вгляделся пристальней. В серой фигуре было что-то неуловимо знакомое. Великан пошатывался, сбоку свисало что-то длинное и черное… Фотографическая память пришла на помощь: грабитель-полицай из поезда… Ну да, именно он! Один из тех, кто избивал Васю Крылова. Как он тут оказался? Впрочем, ясно: он патрульный в электричке. Приехал, значит. А этот опрятный чистенький мальчишка рядом? Неужели его сын? Вот уж не похож на отца. Но если сын, то почему он пытается вырвать ладошку, почему рвется от пьяного остолопа назад к поезду? Неуверенно, со страхом, но тянется к в вагону… Он плачет, другой ладошкой размазывает слезы по щекам… Где уж там вырвать ручонку из такой лапищи… Нет, это не сын… Но куда и зачем, в таком случае, пьяный зверь тащит двенадцатилетнего пацаненка? На неформала мальчишка совершенно не похож, одет пристойно, даже празднично…
Неосознанный мощный импульс поднял Рэда с лавки, и заставил пройти к станции. Скрывшись за углом билетной кассы, он услышал, как мальчик молит, всхлипывая:
– Ну дядя полицейский, отпустите… У нас ведь хор в Пригородном… у меня выступление…
– По-а-а-ди… Сейчас… У теее-я ес-сь мо-би-ль-ник? – полицай не вязал лыка, и слова его невозможно было разобрать, да парнишка и не прислушивался.
– Ну, поезд ведь уйдет! Отпустите, дяденька!
– Пой-дем, мне проверить надо… Вдруг ты… п-п-отеря-ялся… из дому сбе-е-жал… Для п-по-рядку…
Рэд понял, что происходит. Банда мерзавцев-полицаев – сейчас он вспомнил их фамилии: Кнутов, Паскудников и Гнилодеев – воспринимала электрички как вотчину, отданную им "в кормление", и потрошила пассажиров. Когда Рэд ехал в Урбоград, они крепко избили школьника Васю Крылова. Быстро нашли повод докопаться: неформал, взгляд волчий, неуступчивый, да и лет ему было поболе… Но здесь-то? Впрочем, такие не пощадят ни старика, ни пятилетнего ребенка. Еще тогда, видя их мерзости, Рэд с трудом сдержал желание вмешаться, его удержала только ответственность за операцию "Генезис". Сейчас дело было сделано – а происходящее – даже по сравнению с тем что было – это полный беспредел. Как мальчик доберется с пустынного полустанка до дома, без денег и мобильника, да еще как знать – не искалеченный ли на всю жизнь?
Под холодной оболочкой сухого логика, в душе Рэда жило горячее сострадание к угнетенным. У сострадания есть и обратная сторона – ненависть к мучителям и угнетателям. И, как сострадание, ее порождающее – эта ненависть не умрет, какими бы законами о "политическом крайнизме" мерзавцы ее ни запрещали. Праведный гнев медленно овладевал Рэдом. Повстанец прислушался.
– Ну дя-я-денька – жалобно тянул мальчуган – Я же в хоре пою… И при церкви пел, и в школе… У нас в Нижнеурбинском был конкурс… Ну отпустите…
Паскудников – это был именно он – скривил одутловатую синюшную харю, и на миг было отказался от своего намерения. Но денег на водку не было, а выпить очень хотелось. "Сейчас возьму мобильник, а самогонщик-то уж на следующей станции… Нальет за него бутылку, как всегда… Ну, как назло в вагоне только этот пацан был… И… Не пропадать же добру…"
Полицай завел мальчишку в темный лабиринт, посреди штабелей из бетонных балок. Рэд бесшумно и осторожно следовал по пятам, выглядывая из-за углов прежде чем свернуть. Неизвестно откуда в его в руке появился короткий железный обломок штыковой лопаты: деревянная ручка в локоть диной, железная плоскость с острой кромкой… Сойдет. Рэд уже понял в каком тупичке совершится будущее ограбление. Туда он решил подобраться сверху, ползком по штабелям. Балки, при близком рассмотрении, оказались бетонными шпалами. Хватаясь за новенькие железные болты на этих шпалах, заговорщик подтянулся на самый верх, и пополз в направлении тупичка. Предчувствие его не обмануло: пьяный скот наклонился к мальчонке, принялся шарить в его карманах. Он уже держал в руках мобильник и деньги, которые заботливая мама дала юному певцу, на случай если тот отстанет от поезда. Картонный прямоугольник билета упал в грязную лужу.
– Мой билет! Билет! – всхлипнул парнишка, и громко зарыдал.
Рыдания эти взбесили пьяного подонка, он зажал рот жертве волосатой ручищей, а другую руку занес для удара… И тут что-то черное накрыло его сверху – так в джунглях атакует леопард, затаившийся среди ветвей.
Рэд убил мерзавца так, как мечтал это сделать при первой их встрече: железная кромка лопаты одним махом разрубила хрящи и шейные позвонки, взрезала артерии. Рэд отбросил к штабелю уродливый труп с рассеченной до середины шеей. Кровь дохлого скота, вопреки ожиданию, не была черной: сознательным реакционером он не был. Но лишь потому, что давно пропил свое сознание. От бурой лужи на земле разило алкоголем.
"Тьфу ты" – подумал Рэд, утирая пот со лба – "А еще говорят, что труп врага всегда хорошо пахнет. Разве в переносном смысле… Такое амбре, будто в кабаке сижу…. А все же, это счастье – освободить мир от очередной крупинки Зла, выполнить свой долг! Гад ничего и понять-то не успел… Так. Теперь займемся спасённым…"
Рэд протянул руку в направлении, где он ожидал увидеть перепуганного хлопчика. Заговорщик ничего не ощутил, и недоуменно обернулся … Сквозь щели в штабелях он увидел: парнишка давно вырвался из тупичка и пустился прочь… Вот он он подбегает к платформе…
– Эх – досадно молвил Рэд, опустив голову – Даже спасибо не сказал. Впрочем, понятно: шок.
Он выпрямился, ожидая увидеть, как спасенный мальчик садится в поезд. Но Рэда ожидала иная картина: кудрявый мальчуган, стоя рядом с подельниками убитого мерзавца, указывал пальчиком на бетонный лабиринт. На него, Рэда!
– Ужасист! Междугородный ужасист!!! Он полицейского убил! – ветер донес до подпольщика эти слова, испуганный визг ребенка резанул его слух. – Ужасист, как по телеку! Там ужасист! Держите его!
– Вот дурошлеп! – Рэд похолодел, не так от страха, как от внезапной и глубокой обиды. "Черт, его и винить-то нельзя… Телека насмотрелся, да и в церкви пел… Вот и вбили в его головенку, что революционеры – какие-то чудовища… Ладно, на малолетних зомби не обижаются… Бежать!"
Рэд рванулся из тупичка, но все выходы из лабиринта вели к станции. Так… А их старший, Гнилодеев-то, смотрю уже к станции бежит… Видно, память еще не пропил, а в Урбограде им инструктаж давали и фоторобот мой показывали. Черт… Вот уже и местная полиция нарисовалась. Сколько их тут… А если даже вылезу поверху, по штабелям – там же равнина! На двести-триста шагов их пистолеты берут… Не скроешься… Рэд вернулся к дохлому Паскудникову, опустошил его кобуру. В обойме у негодяя было пять патронов.
"Так, ствол есть. Ну, по верхам, пошли-пошли! И – добежать до поселка, а там среди улочек уж как-нибудь.."
Рэд вновь вскарабкался на штабеля, полз по холодным шпалам. Еще немножко… Так… А это что такое?
– Стой! Стрелять буду! Стреляю!
Грохот выстрела распорол тишину сельского вечера. Послышались свистки, крики, топот ног. Штабеля брали в оцепление. Со стороны поселка стояло лишь двое полицейских, и Рэд снял их прицельно.
"Еще не разучился… Выберусь! Не впервой… А пацан… Вот свиненок-то… Нет, даже больше на барашка похож… Барашек! Вещий сон! Эх…"
Нелепые ассоциации не помешали Рэду спрыгнуть со штабеля и опрометью броситься к белым хатам поселка. Сейчас через овраг, и…
– Стоять! Стой!
Рэд не слышал свиста пуль, он карабкался по склону оврага вверх, сжав зубы, не замечая что руки и лицо его люто обожжены крапивой. Так… Через плетень… Вперед… Комп на всякий случай ликвидируем… Левую руку он сунул в карман жилета, вдавил кнопку на корпусе "Пелены", и мощные миниатюрные дробилки превратили диск компьютера в пыль. Вот плетень над оврагом… Ах, как простреливается тут все… Ну, прыгаем и цепляемся!
Рэд не почувствовал, как пять пуль пригвоздили его к плетню, увитому диким виноградом. Когда же окровавленное тело сползло вниз, жизнь покинула его.
Подбежали запыхавшиеся полицейские.
Тело подпольщика было изуродовано, голову пули пощадили. Серые глаза мертвеца смотрели в небо. На смуглом лице застыла гримаса тяжкой обиды.
Не спасенного ребенка Рэд укорял в последний миг – а тех лже-учителей, журналистов и церковников, что настроили этого мальчишку против революции, превратили в зомби, отравили юную душу покорностью перед Злом….
Сообщники палачей!
Кто виноват? Что делать? С чего начать?
(Николай Чершевский)
Классическая традиция рабсийской литературы требовала ответа на ряд вопросов. Писатель, не отвечавший на них, терял право именоваться серьезным.
Николай затрагивал эти вопросы в каждой из книг. Именно это выделяло повести Чершевского из общей массы. Всякий свой политический детектив автор превращал в глубокое философское произведение.
После бесед с подпольщиком Николая Чершевского охватило вдохновение. Сейчас его раздражала необходимость отвлекаться на еду, сон, прогулки. Писатель, вернувшись от Алексея днем, еле вынудил себя приготовить обед. Голод ведь тоже помеха делу, а в такие моменты он ярился на все, что сбивало мысль с творческой задачи.
Зная за собой эту черту, литератор обставил рабочий кабинет своеобразно: минимализм в сочетании с ретро.
В других комнатах хранились богатые коллекции, награды, грамоты. На стенах и полках там громоздились диковинные подарки, привезенные из экзотических стран. Лишь малую часть этих сокровищ Николай передал брату. Каждый предмет такого рода вызывал цепь ассоциаций, воспоминаний, чувств – не всегда созвучных с настроением новой книги. Потому Чершевский и держал сувениры вне рабочего кабинета.
Здесь же, за работой – ничего лишнего! Однотонные, без рисунка, обои цвета топленого молока. Неброский палевый ковер. Суровые прямоугольные шкафы без завитушек – темно-коричневые, почти черные. На полках – только нужные для работы книги: справочники по странам мира, статистические сборники, путеводители, словари и учебники иностранных языков, солидные труды по истории, философии, психологии. Богатая подборка биографий из серии "Жизнь замечательных мезлян". За ней, во втором ряду, крылись сочинения гонимых ныне авторов: Марела Карса, Ильича Нелина. В торце кабинета примостились высокие и узкие напольные часы с бронзовым циферблатом.
В центре же – святая святых, широченный прямоугольный стол с пишущим прибором и кипой белой бумаги. Внушительную черную площадь освещала старинная коротенькая лампа с широким желтоватым абажуром.
Игольчатые растения с бордовыми листьями, что вились на подоконнике, вносили живую нотку в суровый аскетизм кельи.
В такой обстановке творческой мысли не на чем поскользнуться, все помыслы сосредоточены на одном.
Николай Чершевский прикрыл дверь кабинета, спасаясь от запаха душистой ухи. Пряный аромат еще недавно дразнил аппетит – а теперь, после обеда, просто нервировал. Писатель опустился на массивный и жесткий деревянный стул, охватил рукой седеющую полукруглую бороду, глубоко задумался.
Смутный замысел новой книги возник в его сознании еще года два назад. Он даже знал, как начнет эту обличительную, эзоповым языком написанную вещь: с картины расстрела законного парламента на вымышленной планете. После такого зачина читатель сразу поймет, что существующая там власть преступна, ее "конституция" – принятый на крови клочок бумаги, а ее "законы" – не более чем бандитские малявы. Это повторяло ситуацию в Рабсии, указывало на корни возникшей в стране диктатуры. Да, обличение и ярость имели тут все основания.
Чершевкий поднялся со стула: не давала покоя летняя духота, с высокого морщинистого лба катился градом пот. Он принес из зала широкий вьентамский веер, подаренный ему тридцать лет назад – в ту войну Харнакин был военным советником, а он, Чершевский, фронтовым корреспондентом. Разглядывая причудливый орнамент костяного веера, Николай вдруг вспомнил интервью, взятое им в ту пору у вождя Красных Вьентов. Старый Зиап разъяснял ему тогда роль деятелей искусства в революционной войне: "Писатели и поэты в своих произведениях должны клеймить врага и поднимать народ на борьбу. Их задача исключительно важна. Но воплощать ее надо тонко, под псевдонимом."
Впрочем, рабсийским писателям этого объяснять было не нужно – сама история тиранической страны учила их тайному, эзопову языку, позволявшему выражать мысли о развитии общества в завуалированной форме. Обида опального писателя на режим была глубокой, мерзости последних лет ужасали, а горячее желание перемен побуждало призвать рабсиян к действию.
Но Чершевский был слишком ответственен и серьезен, чтобы ограничиться голым призывом к бунту. Конструктивная, созидательная часть была не вполне ясна – а звать к топору, не имея позитивной программы, литератор не считал себя в праве. Лишь последние беседы с Рэдом вдохнули в творца нужную уверенность.
В какой-то мере, тираническая политика рабсийских властей даже облегчала Чершевскому задачу. В современной ему Рабсии монополисты и чиновники, генералы полиции и спецслужб, верноподданные журналисты и церковные иерархи сложились в узкую господствующую касту. Если материальное, силовое и духовное угнетение исходят из единого центра, а органы этого подавления организованы в стройную вертикаль – несложно ответить на вопрос "кто виноват?".
Куда сложнее было с другим вопросом: "что делать?". Горький опыт истории учил: недостаточно убрать прежних угнетателей. Ибо вслед за "что делать?" встают другие вопросы: "Что взамен?", "Из чего и чем строить новое?".
Литератор угрюмо сдвинул косматые брови: этот вопрос, оставаясь без разъяснения, уже два года загораживал путь к новой книге.
На вопрос "Что взамен?" охотно отвечали социальные утописты. Однако их ответы не удовлетворяли Чершевского. У них все сводилось к новым, более "справедливым" способам дележки пирога. Меж тем, этот пирог, под давлением промышленности на природные ресурсы планеты, все убывал. На какие бы "справедливые" и "равные" куски пирог ни делили, эти кусочки становились все скуднее. Чершевского не устраивал ответ социалистов, предлагавших разделить пирог по-братски с помощью государства. Критически он оценивал предложения анархистов – делить куцый пирог через общину, через всеобщее голосование. Вызывали недоверие рецепты демократов, утверждавших что "невидимая рука рынка" раздаст каждому кусок по труду: слишком явно было видно, в предыдущие годы, что рынок собирает все куски в руках монополий и платит киллеру больше чем библиотекарю.
