Текст книги "Расстановка"
Автор книги: Константин Рольник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Воображал ли себя Янек непогрешимым героем, человеком без недостатков? Нет. Он прекрасно видел свои слабости. Он приготовился к тому, что на них будут безжалостно играть. Непогрешимым был не он – непогрешимой была та традиция, идея и мораль, которая заставила его выйти на защиту обездоленных пенсионеров. А вражеская традиция и мораль – официальная, рабославная, патриотическая – та, что учит примирению с преступной властью, была ему ненавистна. Между тем, Шкуродеров планировал сыграть именно на чувстве патриотизма. Официальная мораль – стандартная отмычка аморальных людей к неискушенному сердцу.
Янек сцепил в руки в замок. Он побледнел, и приготовился встретить неизбежное.
– Здравствуйте – глухим басом пророкотал Шкуродеров.
– Здравствуйте – хрипло и сдавленно ответил Янек.
– Ну что ж… Начнем беседу. По какой причине мы вас вызвали сюда? Как вы думаете?
Этот прием Шкуродеров заимствовал у инквизиции: еретик сам должен строить догадки о своей предполагаемой вине, облегчая работу следствия. Что было делать Янеку? Он ответил совершенно искренне:
– Я… Попробую догадаться… Я добросовестно учусь, и никогда не совершал подлостей… Остается предположить одно… Видимо, вы решили начать против меня политическое преследование.
Воцарилось долгое молчание. Янек ждал подтверждения сказанному.
– Мы не занимаемся политическими преследованиями! – изменившись в лице, веско ответил Шкуродеров. – И вообще, кто же вас преследует?
Ответ был столь неожидан для Янека, что студент растерялся.
– Наша беседа может вылиться в такое преследование… – сдавленным голосом пояснил юноша – или им закончиться… А может и не закончиться им…
– У вас сложился неверный стереотип о нашей работе. – промолвил Шкуродеров – Преследования и репрессии – дело далекого прошлого… Возможно, полвека назад и можно было встретить в правоохранительных органах садистов, негодяев. Сейчас – иное дело. Мы никого не преследуем. Преследуем мы лишь одну цель – обеспечить безопасность страны. Мы боремся с преступниками, жуликами, бандитами и наркоторговцами.
Янек прекрасно знал, что сказанное – полуправда. Он и сам был безвинно избит в полиции после митинга, да и репрессии против "политических крайнистов", то есть инакомыслящих, были общеизвестным фактом. Чем дальше он слушал полковника, тем более удивлялся.
– Уверен, что в ходе беседы мы найдем какие-то точки соприкосновения… – продолжил меж тем Шкуродеров – Мы проводили подобные беседы с сотнями людей, и я не припомню ни одного случая – подчеркиваю, ни одного! – когда мы не нашли бы с собеседниками точек соприкосновения.
После этих слов Янеку стала наконец ясна цель беседы.
– Я понимаю, что ваша деятельность разнообразна… – осторожно подбирая слова, ответил студент – Я стараюсь рассматривать её без предубеждений, объемно, а не односторонне. Но найдя с вами точки соприкосновения, я был бы вынужден поступать непорядочно… Непорядочно по отношению к своим друзьям…
– Мы вовсе не желаем вас принудить к непорядочности – ответствовал полковник – Но ведь мы с вами – граждане одной страны, и должны заботиться о процветании Рабсии. А если в стране начнутся массовые беспорядки, политические убийства – то это процветание будет недостижимо…
Процветание… Янек, отведя взгляд от роскошного шерстяного пиджака полковника, вспомнил лица ограбленных режимом пенсионеров, которых он видел на том митинге. Достаются ли им плоды процветания? Или у них, да и многих других, отбирают последнее?
– Наверное, неуместно тут открывать дискуссию… – Янек тяжко вздохнул.
– Нет, почему же – поощрил Шкуродеров – Мы с интересом выслушаем ваше мнение.
– Процветание страны – это замечательно. Но кто же воспользуется его плодами? Сегодня ими пользуется… – студент осекся – Ну, вы же знаете: ими пользуется лишь узкая группа лиц…
– По-вашему, это можно изменить? Как именно? – заинтересованно спросил Шкуродеров.
– Мне хотелось бы… хотелось бы большего равенства в обществе… А сейчас эта идея как-то… отодвинута, что ли…
– Вы не разочаровались в ней? – спросил полковник – Из чего вы делаете вывод о неизбежности такого равенства? Как вы его себе представляете?
– В людях можно и разочароваться, но сама идея… В древности церковь признала равенство всех перед богом. У нас вот, в конституции – равенство перед законом… А следующая ступень – может быть, равный доступ людей к техническим возможностям, ресурсам? Впрочем., вы наверняка знаете мои взгляды… Возможно, вы читали и мои письма друзьям, перехватили их?
– С чего вы взяли, что мы читаем вашу переписку? – сердито спросил полковник, сыграв даже обиду.
На это Янек не ответил. О том, что РСБ вскрывает почту, было известно в Рабсии каждому, об этом писали не только зарубежные, но даже и рабсийские газеты – оправдывая попрание прав граждан интересами их "безопасности".
Шкуродеров прервал затянувшееся молчание, переведя разговор на вопросы истории. Он спрашивал о том, какие группы в обществе заинтересованны в прогрессе. Разговор приобрел философский оттенок, стал напоминать одну из тех бесед, которые Янек часто вел с друзьями. размышляя о смысле жизни. Янек, не претендуя на роль гения или пророка, лишь выражал свое восприятие мира. Но такой поворот темы не усыпил его бдительности: он не назвал ни одну из фамилий своих друзей, ни один конкретный факт своей биографии – за этим он следил в ходе беседы особенно тщательно. Студент обратил внимание и на то, что лейтенант Подлейшин, молча сидевший поодаль, бросал на него в ходе беседы испытующие взгляды, очевидно делая некие выводы. Шкуродеров неожиданно перешел к вопросу о деньгах – заметил, что любой прогрессивной группе нужно финансирование… "К чему он клонит?" – спросил себя Янек – "Может быть, в окрестностях города повстанцы провели экспроприацию, ограбление банка? Но при чем же тут я?"
– Мне интересно с вами беседовать – заметил под конец Шкуродеров.
– Мне тоже – протянул Янек. – Только вот…
– Стены смущают? – подсказал полковник.
Янек хотел было ответить знаменитой фразой: "стена, да гнилая – ткни и развалится". Но подумав, решил не идти на открытую ссору – нужды в том не было. Он лишь буркнул:
– Угу.
– Ну, большой беды в этом нет. – глухим басом произнес полковник – Думаю, что эта беседа у нас не последняя… Мы, вероятно, встретимся еще не раз…
Пребывать в подвешенном состоянии Янеку до смерти надоело, и он открыто спросил::
– Означает ли это, что на меня заведено дело, и это дело ведется?
– Нет, что вы! – усмехнулся Шкуродеров – Это не допрос, а всего лишь беседа.
– Но какова же будет цель таких бесед? – еще более откровенно спросил Янек, желая расставить все точки над "и". – Неужели вы желаете меня вынудить доносить на инакомыслящих, сдавать вам своих друзей?
– Ни в коем случае. – веско произнес полковник – Не надо никого сдавать. Скорее вот что… Вы разумный человек, и если рядом с вами окажутся люди излишне горячие, то… Надо бы как-то корректировать их поведение. Удерживать в рамках разумного… Это позволит избежать многих трагедий.
Янек лихорадочно обдумывал сказанное. Неожиданно Шкуродеров произнес:
– Ну, ладно… До свидания. – вслед за чем покинул кабинет.
В разговор вступил лейтенант Подлейшин.
– Ну, каково впечатление от беседы?
– Неплохое впечатление. – удивленно пожав плечами, ответил Янек.
Беседа действительно была умной – если отвлечься от обстоятельств ее проведения и страшного стресса, ими порожденного. Студент не назвал имен друзей, не обсуждалось ничего конкретного. Речь шла лишь об истории и философии.
Лейтенант, будто уловив мысли Батурониса, задумчиво произнес:
– Да… Все мы здесь немного историки, немного философы… А как вы считаете, можно ли добиться прогресса с помощью мирной эволюции?
– Ну, эволюция… революция… Они ведь сменяют друг друга объективно, их порождают обстоятельства. Решительные изменения происходили до сих пор в ходе революций… Это ведь не я придумал. Это законы истории. В странах, где раньше произошла революция – сегодня стабильнее, меньше напряжений…
– Я так понял, что ваши взгляды политически левые, прогрессивные. А можно их назвать радикальными?
"Хороший вопрос" – подумал Янек – "Если я сейчас скажу "нельзя", это будет явной ложью – у них ведь мои письма к друзьям, где я излагаю свои взгляды подробно, возмущаюсь безобразиями. Кроме того, такой ответ будет зацепкой – если я против радикализма, то по их логике я должен помочь РСБ в борьбе с ним. С другой стороны, ответ "да" – не воспримется ли, как наглость? Но ведь это правда… Причем известная им правда. Осталось ее лишь подтвердить."
И сквозь зубы, глухо, но решительно, Янек ответил:
– Да.
– Выходит, – быстро подхватил Подлейшин – теорию об исключительно эволюционном пути вы отрицаете?
Разговор приобретал странный оборот. Янек не удержался от иронии:
– Неужели вы желаете ЗДЕСЬ агитировать меня за идеи социальной эволюции?
– Нет, конечно. – рассмеялся лейтенант – Я уважаю ваши убеждения.
– Я тоже терпим к чужим убеждениям. – миролюбиво ответил Янек – Иначе дискуссия невозможна…
– Но я ведь историк по образованию – произнес РСБшник – Я читал обширную литературу по этой проблематике, однако пришел к другим выводам.
Что здесь можно было сказать? Как всегда – если речь не касается имен и действий других людей – чистую правду. Янек вздохнул:
– Значит, мы сделали разные выводы из истории.
– Ну что же… Пройдемте…
Янек был уверен, что вся эта милая беседа окончится его отправкой в тюремную камеру. И когда лейтенант вывел его на улицу, изумлению студента не было предела.
Увидев уличную суету, ощутив кожей тепло летнего дня, Янек почувствовал себя воскресшим. Откуда было ему знать, что самые серьезные испытания лишь предстоят?
Покинув здание РСБ, студент и лейтенант направились к близлежащему скверу…
История как борьба банд
(братья Чершевские)
Сидя на уличной лавке, Алеша продолжал расспрашивать брата о своем постояльце (дорого бы дал агент за этот рассказ!):
– Какое же впечатление он на тебя произвел? Наверное, повторяет догмы, которые двести лет назад сформулировал Марел Карс? Наш гость – фанатичный догматик? Мне так показалось, когда я разглядывал его лицо: тонкие губы, замкнутость, аскетизм..
Развалившись на скамье, расстегнув ворот рубашки и оттерев пот со лба, писатель раздумчиво ответил:
– Нет, Алеша… Он не догматик. Мне с ним беседовать интересно. Его мышление достаточно гибко. Я для себя сделал вывод, что в Союзе Повстанцев идет теоретическая работа, бурлит живая мысль. Они пересмотрели ряд старых догм… Ведь условия жизни и вправду изменились за два столетия…
– В чем же он видит изменения? – допытывался Алеша – Какие новшества в теорию внесли лидеры повстанцев?
– Ну, как тебе сказать… – протянул писатель, разглядывая клумбы – Начнем с того, что любой мыслитель, изобретатель, новатор – берется за перо, чтобы улучшить жизнь. Чтобы изменить мир в сторону наибольшего счастья наибольшего числа людей. Ради этого работал и древний философ Марел Карс. Ту же цель ставят и теоретики повстанцев. Ученый, прежде всего, должен представлять идеальный конечный результат, которого он добивается…
Тут Чершевский осекся и отшатнулся: рядом с ним на скамью упало нечто странное: жужжащее, крылатое, многоногое. Николай пригляделся: оса и стрекоза, сцепившись в смертельной схватке, катались по доске. Огромная стрекоза, казалось, брала верх – но быстрый укол осиного жала прикончил ее. В рабсийском обществе царила та же конкуренция, что и среди насекомых – далеко было до идеальной гармонии. Вздохнув, писатель продолжил свою мысль:
– Надо, надо представлять идеал. Видеть звезды, даже стоя в болоте. Однако, этого недостаточно. Мечтатель, если он не изучает реальные законы развития – не ученый, а выдумщик, фантаст. Марел Карс был ученым, а не утопистом. Он изучил, как работает рынок, как из неоплаченного труда работников капиталисты извлекают прибыль, какие противоречия есть в системе производства и обмена, как эти противоречия ведут к кризисам и войнам… Он сделал вывод, что вся история – это история борьбы угнетенных классов против угнетателей. Но тут есть заковыка…
Последние слова Николай проговорил медленно. Он запрокинул голову: в небе, прорезал сияющий след военный турбоплан. Николай не знал, что перед войной с Картвелией военно-воздушные силы переведены на усиленный режим патрулирования – просто любовался картиной синего неба, сияющим Слунсом, и столь же ярким реактивным следом турбоплана.
– Заковыка? – брат отвлек его от небесной картины, легонько ткнув в плечо – Какая же? Вроде бы, все логично. Разве в обществе нет классов? Есть ведь наниматели, а есть их работники. Раньше были рабы и рабовладельцы, феодалы и крепостные. Интересы у этих классов разные, частыми были восстания угнетенных против господ… По-моему, древний ученый прав в своих выводах.
Начинался плодотворный теоретический спор, из тех, что писатель так любил. Он живо откликнулся:
– Алексей, "класс" – это понятие экономическое. Скажем, все, кто нанимается на работу, живет на зарплату, производит прибыль для капиталиста – это класс наемных работников, пролетариев. Бесспорно, этот класс существует и производит. Иначе как бы заводы работали? Из экономики рабочий класс не исчез. А вот из политики устранился.
– Я сам вижу его пассивность…. Но как такое может быть? – недоуменно вопросил Алексей – У рабочего класса есть ведь политические интересы, почему же он их не отстаивает?
Доктор отмахнулся от надоедливой осы, и оглядел улицу. Вдалеке показалась колонна марширующих солдат – их гнали на картвельскую войну. Боевые действия начались утром: в спорные южные районы одновременно вторглись картвельские и рабсийские части. Этого братья не знали: вторжение готовилась в глубокой тайне. Писатель, вслед за братом, недоуменно повернул голову в направлении колонны, пожал плечами. Его охватила тревога. Отвлекшись от неприятного чувства, Николай вернулся к спору.
– Знаешь, Алеша, а я вообще сомневаюсь, что "экономическая категория" может вести политическую борьбу. Борьбу ведут субъекты, у которых единая воля, план борьбы, осознание целей. Можно ли это сказать про общественный класс? – прищурился Николай – Допустим, один крепостной крестьянин дал по роже управляющему имением, а второй – за тысячу верст от первого – поджег помещичью усадьбу. Разве это борьба класса?
Писатель недоверчиво усмехнулся в бороду
– А что же это? – недоуменно спросил брат
– Это борьба его представителей. – вздохнул Николай – Без общей идеологии, без общего плана. Эти крестьяне ведь не состоят в одной организации, не руководятся из единого центра… Они разрозненны. Почему же их поступки – борьба группы?
Послышалась залихватская песня. Шеренги солдат приблизились.
– Вот когда армия воюет – кивнул в их направлении Николай – то армия субъект, у нее есть план, цель, руководство. Все батальоны и роты связаны дисциплиной. Борьба армий, банд, правительств, партизанских отрядов – это действительно борьба групп, субъектов. А "борьба классов" – это ведь научная абстракция. Она просто выделяет сходные поступки людей со сходным общественным положением… С тем же успехом можно сказать, например, о борьбе рыжеволосых против брюнетов. Да, много рыжеволосых подвергаются насмешкам, и многие из них в разное время отвечали колкостями на попытки высмеять их цвет волос. Но рыжеволосые – не сплоченная группа, не субъект, они ведь общей идеи не имеют, не организованны, не руководятся из единого центра. "Борьба группы рыжеволосых", "борьба класса крестьян", "борьба класса рабочих" – все это лишь абстракции. Они существует в мозгу ученого, объединяющего сходные, но разрозненные факты.
– Надо же! Странно. – брови Алексея недоуменно взлетели вверх, рот округлился – Это переворачивает все прежние подходы… Николай, очень сомнительные вещи ты говоришь… Ведь на идее классовой борьбы и основана была революция в Славном Семнадцатом… Не будь под этим лозунгом реальной почвы, за ним бы не пошли. Ну да, у "класса" нет общей идеологии, руководства и плана… Зато у всех его членов схожая психология! Восприятие мира у наемных рабочих сходно, у крестьян сходно, у капиталистов сходно. Потому что образ жизни похож. Пусть неосознанное, но мощное психологическое единство внутри таких групп существует…
– "Существовало", Алексей. – поправил писатель – Существовало. А в нашу эпоху эта классовая психология исчезла. И теоретики Союза Повстанцев, исследуя реальность, это заметили.
Колонна маршировала мимо скамейки, удалая песня и грохот сотен солдатских сапог прервали собеседников.
"…Нашей мощи покорятся
Воды рек, вершины гор
Наглых выучит смиряться
Нашей армии топор!
Медвежутин – божья сила,
За него должны мы встать,
А «Единая Рабсия» —
Это нежная нам мать!"
Шеренги прошли мимо, подымая пыль. Писатель поморщился, и спросил:
– Слушай, Алеша, почему все новые марши, придуманные после распада Савейского Союза, отличаются клиническим идиотизмом? Без Медвежутина, бога и "Единой Рабсии" они не обходятся… А что дали этим солдатам бог, Медвежутин и "Единая Рабсия"?
Алексей понимающе усмехнулся.
Его собеседник вернулся к теме:
– Ну, мы остановились на том, что у рабочих исчезла классовая психология. Почему так случилось? Ведь в прежние статичные эпохи, в условиях скудости, все подчинялись правилам и нормам своего сословия… И власти, и сельская община в древних обществах диктовали каждому, как ему одеваться, как строить дом, даже как смотреть на окружающих. Князь был обязан держать себя по-княжески. Монах был обязан опускать очи долу. Крепостной – кланяться господину. "Всяк сверчок – знай свой шесток" – вот какие были нравы. Эти общинные нравы сохранялись поначалу и в промышленном обществе. Были у этого положительные стороны – общинная солидарность, взаимопомощь. Но были и отрицательные: крайняя несвобода, обязательный конформизм, приспособленчество к обычаям своего сословия, класса.
– Думаешь, это и поддерживало общность всех рабочих?
– Да. А затем развитие промышленности уничтожило общинную психологию. Наемный рабочий подвижен, лично свободен. Личность выделилась из массы. Рабочему позволено жить где он хочет, одеваться и обставлять свой дом как он пожелает – в рамках денежных возможностей, конечно. Он может слушать музыку какую хочет, иметь хобби какое хочет, и так далее. Кажется, это великолепно. Но есть у этого и оборотная сторона – разобщенность.
Алексей задумался и ответил со вздохом:
– Похоже, ты прав. Я вот замечаю, что в нашем огромном городе жители не знают даже своих соседей по лестничной клетке. Да, солидарность рабочих конкретнее чем "людская солидарность вообще". Но с дальнейшим развитием интересы каждого все более неповторимы, индивидуальны. Среди рабочих возникают группки по интересам: любители определенной музыки, коллекционеры определенных вещей, потребители определенных товаров, фильмов, книг… Разброс интересов очень велик, ассортимент товаров тоже…
– Ну вот, ты понял мою мысль. А в итоге, личность не привязана к огромному классу. Солидарность она ощущает только в своей дружеской компании, в семье. "Классовое сознание" становятся для личности пустой абстракцией. Психологически нынешний рабочий не чувствует себя членом класса. И потому ищет причину страданий в личной неудачливости, а не в классовой несправедливости. В том же его убеждают правительственные СМИ. И сегодня рабочий этому верит.
Алексей вздохнул – он неоднократно встречался с тем, что люди принадлежали к угнетенному классу, но не видели системы угнетения. Они искали причину несчастий в себе.
– Да, да. – повторил Николай – Посмотреть на общество как на систему, как на огромное казино, где выигрывает горстка а проигрывает масса, могут лишь немногие. Обвинить в этом правила игры, обвинить владельцев казино – способна горстка умниц. Тонко чувствующих, способных обобщать и делать выводы. Все остальные, а их большинство – это обыватели. Мыслят они бессистемно, озабоченны личным благополучием. У большинства нет классовой психологии. Поэтому "борьба классов" сменилась сегодня борьбой банд.
Мимо скамьи тяжелой походкой протопала толстая баба в желтой кофте, с дегенеративным лицом, толстой шеей и выступающей тяжелой челюстью. Глядя на ее обветренную физиономию, Алексей переспросил:
– Банд? Ушам не верю! Так история – это, по-твоему, борьба уголовников?
– Нет, Алеша. – рассмеялся писатель – Я не про уголовников… Бандой я назвал, для простоты, любую организованную группу с четкой целью, планом, идеологией, дисциплиной, с разделением труда. "Банда" – это и корпорация, и союз, и партия, и государственный аппарат, и некая армия, отряд… Все это, если хочешь, банды. Вот они – субъекты, они борются. А "классовая борьба" – если у членов класса нет солидарности и общей идеи – лишь научная абстракция. Не более того.
Братья поднялись со скамьи. Вышло у них это одновременно, и они рассмеялись. Николай продолжил на ходу развивать свою мысль: история из борьбы классов выродилась в борьбу банд, но среди этих банд есть хорошие и плохие, прогрессивные и реакционные…
Агент наружного наблюдения, замаскированный под бродягу, давно уж перешел на сторону улицы, где сидели братья. В пылу спора они не обратили внимания на оборванного пьянчугу, забравшего из-под их скамейки пару пустых бутылок. Подслушав конец беседы, шпик РСБ сделал вывод – братья, как обычно, ведут отвлеченный философский диспут. О приехавшем подпольщике, они, уж во всяком случае, не беседуют. А скорее всего, и не знают. Наблюдать за ними дальше, засекать возможные контакты? Таков приказ. Но соглядатай понял: ничего ценного наблюдение не даст. А если так, почему бы не заскочить в магазин, пока братья столярничают в гараже? Начальство не заметит, а жена давно уж просит новый утюг… Потом, в отчете, можно расписать все по минутам, обвести полковника вокруг пальца. Шпик тревожно огляделся. Убедившись, что его не контролируют, молодчик бросил "объект наблюдения", и направился к магазину электротоваров.
Неважная честь, чтоб из этаких роз…
(Янек Батуронис, лейтенант Подлейшин)
В тот же момент, на другой лавочке – в южной части города, близ офиса РСБ – беседовали Янек Батуронис и лейтенант Подлейшин. Было это в пустом сквере, где из клумбы роз торчала грандиозная статуя поэта-бунтаря. Изваяние осталось от прошлой эпохи – правящие ретрограды не успели снести монумент. Сам же поэт, в стихотворном завещании, просил потомков не строить ему памятников среди розовых клумб и заплеванных скверов. Неблагодарные внуки пренебрегли заветом стихотворца… Янеку статуя помогала. Украдкой поглядывая на нее, он вспоминал о великих освободительных традициях народа, черпая силы к сопротивлению.
Студент вновь оглядел лейтенанта: светловолосый, лет двадцати с небольшим, высокий, коренастый… Улыбчивое розовое лицо, длинный прямой нос… Прическа аккуратна, серый костюм сидит безукоризненно … Звонкий голос, свободная жестикуляция и приветливый тон довершали картину.
"Неужели такой человек добровольно служит реакции, тирании, социальному злу?" – подумал Янек – "Сразу и не скажешь… Впрочем, на то и рассчитано…"
Будто подслушав мысли юноши, лейтенант приветливо заметил:
– Уважаемый Янек, вот мы побеседовали… Вы сами заметили, и мне потом сказали, что эта беседа не произвела на вас гнетущего впечатления. У вас, наверное, сложился в прошлом стереотип… Будто РСБ только и думает, как расправиться с каждым инакомыслящим. Было такое предубеждение, или я ошибаюсь?
Янек неопределенно качнул головой.
– Ну вот, теперь-то вы видите? Сотрудники РСБ способны поддержать беседу на темы, вам интересные… Мы ведь не отметаем чужое мнение с порога. Заметили?
– Да, я это заметил. – Янек по-прежнему отвечал односложно, глядел насупившись.
– Вы напрасно воспринимаете нас как противников… Вы, вероятно, РСБ воспринимаете как единый монолит? Так?
– Ну, а как же иначе… Ведь все ее сотрудники подчиняются приказам… Начальникам…
– Так-то оно так – медово улыбаясь, откликнулся лейтенант – но ведь любая организация из людей состоит. А среди людей всегда есть разногласия, споры, различия в подходах. Скажу откровенно, есть у нас и сотрудники со взглядами, весьма близкими к вашему восприятию.
Янек подумал: "Так почему же они проводят нынешнюю гнусную политику? Нет… Тут дело такое… Он пытается создать у меня впечатление о разногласиях в их среде… О том, что часть из них поддержала бы прогресс против реакции, что они ищут опору в народе, в том числе и я могу принести пользу этой фракции в РСБ. А для чего им создавать такое впечатление? Чтобы я согласился работать на всю РСБ, думая будто помогаю её прогрессивной части". Вслух же студент не произнес ни слова.
– Да, да – настаивал Подлейшин – у нас есть люди, которые проявляют к прогрессивным идеям терпимость, и даже искренний интерес… Не верите? Зря. Впрочем, это ваше право… Слушайте, да что мы все о политике… Давайте о спорте, что ли поговорим…
Янек удивленно воззрился на лейтенанта, а тот продолжал:
– Вот скажите, каким видом спорта вы увлекаетесь? Мне просто интересно…
Янек рассказал о спортивной секции, где он тренировался. Говоря об этом, он, однако, был начеку. Как шахматист в ходе партии не упускает из виду короля, так и Янек держал в уме только одно: "Не предавать!" – о чем бы не повел речь непрошенный собеседник. Меж тем Подлейшин, казалось, напрочь забыл и о политике, и о своем задании, увлеченно погрузившись в беседу о спорте. Но так лишь казалось. Задачу, которую он ставил, можно было выполнять с любой стороны. Главное было – подкрасться к собеседнику, развеять его страх, снять напряжение, вызвать доверие к себе.
Сам лейтенант выглядел спортивно, подтянуто. Он рассказывал о том, как тренируется в бассейне "Альбатрос", расположенном неподалеку от сквера. В постоянном напряжении часами находиться невозможно: Янек расслабился, развалился на скамье поудобнее. Заметив это, Подлейшин доверительно сказал:
– Эх, а вообще-то, наш быт не так-то и отличается от жизни обычного горожанина. Вот у меня, скажем, мать-пенсионерка получает такую же пенсию, как и другие. Весьма куцую, надо сказать. Живем скромно, не роскошествуем… Вам, наверное, интересно будет это узнать – вы ведь интересуетесь общественными вопросами, уровнем жизни разных групп людей… Сострадаете обездоленным… Это, конечно, можно только привествовать… Вообще, если бы вы откровенно изложили свои взгляды… Что для вас важно, чего вы хотите – для людей, не для себя… То, возможно, наши взгляды в чем-то и совпали бы… Этого нельзя исключать…
Слыша это, Янек подумал: "для него мои взгляды, ценности, желания – это лишь рычаги, чтобы мною манипулировать. Говорить он может все что угодно, а выполнять будет приказы начальства. Так зачем давать ему зацепки и рычаги? Не такой я дурак."
Вслух же вежливо ответил:
– Честно говоря, я не думаю, что это даст какие-то результаты…
– Ну почему же? – улыбнулся Подлейшин
Ответа он не получил, хоть и затянул надолго паузу. Затем добавил:
– Интересны мне ваши политические взгляды… Ведь нельзя сказать, что у нас нет политической жизни. Кроме "Единой Рабсии" есть еще две разрешенные партии – Розовая и Трехцветная. Как вы относитесь к их программам, к их кандидатам?
"Они же руководятся из вашего офиса "– подумал Янек – "Две карликовые "партии" возглавляют сотрудники РСБ, причем рядовые. Голоса "избирателей" никогда не подсчитывают. В местном РСБ особый чиновник сочиняет каждый раз "итоги выборов", по приказу из Моксвы. "Итоги" всегда одинаковы – по три процента за каждую из "партий", остальные 94 за "Единую Рабсию". Цифры, сочиненные в РСБ, печатают в газетах. А любого, кто в них усомнится – репрессируют за "политический крайнизм". Поэтому большинство и не ходит на выборы. А уж надеяться, что депутаты способны что-то исправить, не приходится – тексты всех законов пишет негодяй Медвежутин и его банда. Государственная Дурка лишь утверждает эти преступные указы. Каждому известно. Зачем задавать глупейшие вопросы? Наверное, чтобы меня запутать…"
– О выборах я ничего не могу сказать – поморщился Янек – В них я не участвую.
– Почему?
– Да уж известно…
Стоило Янеку подумать о негодяе Медвежутине, как лейтенант, будто подслушав его мысли, вопросил:
– А как вы относитесь к нашему верховнику Медвежутину и его политике?
В планы юноши не входило потрясать сердца РСБшных лейтенантов мужеством и героизмом. Такое поведение осталось бы безвестным для масс народа. Единственным результатом было бы раздражение собеседника. С другой стороны, Медвежутин тащил страну к средневековью, шовинизму, засилью церкви, социальной несправедливости, диктатуре. Что же хорошего можно найти в его политике? Янек напряженно задумался, выискивая в огромной куче реакционного навоза хоть какое-то жемчужное зерно. Наконец, он вспомнил: в начале правления Медвежутин посадил в тюрьму трех олигархов, особо ненавистных народу. Диктатор сделал это, чтобы спасти всю систему угнетения от массовых протестов. Иногда стоит пожертвовать частью, чтобы спасти целое. Конечно, страдания арестованных олигархов не шли ни в какое сравнение с участью жителей домов, сожженных в столице по приказу тирана – эта провокация проложила убийце путь к власти. В обоих случаях, действовала одна логика – пожертвовать тройкой олигархов или сотней жителей, чтобы спасти целое, сохранить гнусную систему. Однако, вспомнив о популистской выходке диктатора, Янек промолвил медленно, подбирая слова:
– Ну… В начале правления, он производил впечатление мудрого деятеля… Например, открыл кампанию борьбы с хищниками-олигархами… Это можно одобрить…
Заметно оживившись, Подлейшин сразу ухватился за эти слова. Он сладко улыбнулся, оживленно закивал головой, и радостно воскликнул:
– Ну вот видите! Значит, можно надеяться, что Медвежутин и в дальнейшем будет вести справедливую политику! Действовать решительней ему просто мешают условия… Но постепенно он преодолеет эти трудности. На самом-то деле он искренне желает социальной справедливости, разве нет?
Тут Янек понял, что если он позволит собеседнику – из ложной ли вежливости, из опасения, или из чувства такта – навязать эту линию постепенных уступок, то шаг за шагом это приведет к его полной внутренней капитуляции. Что ж поделаешь… Как бы неприятно ни было, надо учиться говорить "нет".
– Наказали несколько человек. – вздохнул студент – а вся система осталась прежней. Владельцами стали другие богачи, более управляемые. Это не новый курс, а подделка. Раньше, во времена Империи, народ верил в доброго царя. Но теперь… Вы же знаете, Медвежутина выдвинула прежняя власть, он преемник Дельцина. С той средой он тесно связан… И что творится? Вот я пошел на митинг, поддержать пенсионеров – им урезают льготы. И другие гарантии для бедняков попали под удар… Мне жаль бедняков, а полицаи меня арестовали и побили на этом митинге… Теперь вот вы приехали и доставили меня в РСБ. Значит, и с демократическими правами тоже не все в порядке… Если нельзя недовольство проявлять на митингах, то что делать? Наверное, потому и растет "Союз Повстанцев", что у людей нет права законно выражать свое мнение… Я скажу прямо: мне не нравится политика Медвежутина. А что у него творится в культуре, какую идеологию проповедуют с экранов? Какая-то глупая церковно-шовинистическая окрошка…
