Текст книги "Расстановка"
Автор книги: Константин Рольник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 39 страниц)
– В том-то и штука, что вор всего один. Бегает как волк-одиночка! Но квалификация потрясает… Это ж надо додуматься! Представляешь, идет в супермаркет, выбирает крупные коробки с едой или вещами, и закладывает туда магнит. А потом выходит из супермаркета, подымается на второй этаж торгового центра… Там открытая баллюстрада, в полу отверстие диаметром в сто шагов. Он становится над ним, врубает портативный электоромагнит, и коробка – у него в руках. Ну, и с ней скрывается.
– Черт… Непризнанный гений. Изобретатель-самоучка. Да, такого не поймаешь, он же вещи не выносит через воротца. А в какой момент он ее магнитом вытянет – только от него и зависит. Споличным поймать сложно.
Доброумов хотел было идти дальше, но рассказ о воре-изобретателе вдруг заинтересовал его. "Такому бы в нашем НИИ работать, а не коробки воровать" – подумал Никита.
– Наши там устроили засаду… На балюстраде. Через три дня он опять появился, зашел в супермаркет, заложил магнит, поднялся наверх – ну, наши на него и бросились. Однако не учли, что он отлично владеет южными единоборствами. Как выяснилось. Мишке сломал коленную чашечку, Стаканчикову кисть руки вывернул – и сбежал. У нас только его примета осталась. Воришка-то, оказывается, меченый. Стаканчиков когда его пытался взять – рванул за пиджак, и плечо обнажилось… А там выжжено тавро. Он успел заметить – полумесяц и номер АР789.
– Хм… Полумесяцем клеймили пленных рабсийских граждан… Когда была война в южных республиках Савейского Союза. Перед самым его распадом. А кроме того, сейчас такое клеймо используют националисты горных окраин, где тоже идет война. Тавро было свежее?
– Нет, заросшее. Давняя отметина, как видно.
– Значит, видимо, он из южных областей. Советую поискать в картотеке, кто попадал в плен тринадцать лет назад, может что-то и накопаете… Сколько лет вору на вид?
– Лет двадцать… Или двадацть пять.
– Ну вот. Значит, в период войны ему было от семи до двенадцати. Нет, вряд ли найдете. Да плюнь ты на это, сейчас перед тобой новые задачи поставлены…
Никита Доброумов перестал вслушиваться в чужой разговор, и отправился за разрешением на доступ в компьютерный зал. "На южных окраинах.." – неспешно думал он – "А ведь брат изобретателя Левшова, мой объект поиска, тоже потерялся на южных окраинах… И кстати, тоже был в то время ребенком. Интересное совпадение".
Разрешение на доступ было получено без проблем. Обман с незакрытой скобкой и вписыванием дополнительных данных тоже прошел незамеченным. Усевшись перед компьютером, Доброумов облокотился на руку. При этом он так повернул пальцы, чтобы объектив перстня-камеры глядел на экран. Никтита принялся перебирать личные дела всех детей, пропавших без вести в период тогдашнего конфликта, но впоследствии получивших приют в детстких домах. Он читал пятое по счету досье. Под старым, выцветшим фото мерцала надпись:
«Александр НАЙДЕНОВ. Год рождения: предположительно 3983. Принят в Азиркентский детдом 17 октобера 3993 года. Задержан полицией при попытке украсть булки со склада хлебобулочных изделий: перебрасывал их через стену склада с помощью самодельной деревянной катапульты. По приеме в детдом прошел инфекционный контроль. Травм нет. Необходим курс реабилитации от последствий шока, а также усиленное питание. Ребенок страдает дистрофией (причина – хроническое недоедание). В результате нервного потрясения частично потерял память, свою фамилию и адрес родителей не помнит. Новая фамилия (Найденов) дана в детдоме. С его слов, потерял родных в период войны 3991 года, в восьмилетнем возрасте. Полтора года работал на хлопковых плантациях в плену у азирийских националистов. Бежал из плена в 3992-м, во время налета правительственных сил на лагерь бандитов. На левом плече – стандартное клеймо, выжигаемое рабсийским пленным: полумесяц и номер АР789.»
Доброумов обладал фотографической памятью, и завидев номер, не мог сдержать возгласа изумления. Он вспомнил недавнюю беседу полицаев в коридоре. Вот так совпадение! Подойди он к беседующим чуть раньше или чуть позже – и не услышал бы ключевой информации, вот этого сочетания: «АР789». Значит, по крайней мере один из пропавщих в те годы детей, того же возраста что и Саша Левшов, находится сейчас здесь в Урбограде, промышляя воровством! Если «Найденов» – это и не сам Левшов, то он по крайней мере мог с ним видеться или вместе учиться! Рука Доброумова задрожала, он затаил дыхание, опасаясь что объектив видеокамеры-перстня собъется с ракурса – но ничего не мог с собой поделать. Наконец, он взял себя в руки и по-особому, впитывающе, погрузился в материал:
"… После приема в детдом, десятилетний мальчик был определен в 1-ый "Б" класс. На протяжении учебы отличался любознательностью, проявлял интерес к изобретательству, истории техники. За все годы учебы отличные оценки по природоведению, позднее – по физике, химии, математике. Аккуратен, настойчив, наблюдателен. Самостоятельно мастерил приборы и механизмы, некоторые из них были экспонированы на выставке «Творчество воспитанников». Характер независимый. Трудновоспитуем. Учась в пятом классе, подложил на стул рабославном священнику, пришедшему в детдом для ознакомительных лекций о религии, самодельную петадру с замедленным химическим взрывателем, за что получил в четверти двойку по поведению. В 5-м классе, по его просьбе, был переведен в класс "В" (специализированный технический). Результаты экзаменов и тестов профориентации выявили гибкость и образность мышления, высокий уровень концентрации внимания, отличную память, пространственное воображение, незаурядные технические и математические способности. Победитель трех школьных олимпиад. По окончании восьмилетнего курса, в 4001 году переехал из Азиркента в Рабсию, в Моксву – поступать в столичный инженерно-физический техникум. В соответсвии с соглашением о помощи в трудоустройстве, Найденову было предоставлено на время учебы место в общежитии".
Доброумов набрал в строке поисковой системы: «Моксовский Инженерно-физический техникум», чтобы проследить путь воспитанника далее. Тут Никиту ждало разочарование: тогда же, в 4001-м году, техникум был расформирован по решению аттестационной комиссии, как убыточный. В здании техникума разместилась теологическая рабославная академия, в общежитии – ее воспитанники. Инженеры, будущие изобретатели, были выброшены на улицу режимом Медвежутина: они стали избыточными и ненужными для рабсийской экономики, нацеленной на вывоз минерального сырья и ресурсов. Таким образом, след Найденова-изобретателя, молодого ученого – терялся в Моксве. А спустя три года в Урбограде объявился вор, с той же татуировкой АР789. Впрочем, этот вор был изобретателен и использовал технические средства для добычи пропитания, как и в детские годы. Теперь это была не примитивная деревянная катапульта, а электромагнитная удочка. В этом вся разница. Потенциальный талантливый инженер оказался излишним для правящего режима.
"Возможно, в семье Левшовых талант к технике врожденный. Или же в этой семье детям с малых лет прививали интерес к изобретательству" – подумал Доброумов – "Если это так, то технические таланты Найденова вполне объяснимы. Вероятно, Найденов и Левшов – одно и то же лицо. Мне необходимо поймать его быстрее, чем это сделает полиция. Впрочем, не исключено, что Левшов и Найденов – разные люди. Для надежности, необходимо сфотографировать и досье других азирийский беспризрников их возраста, попадавших в детдома и спецприемники…" И Доброумов погрузился в работу, снимая информацию с экрана камерой-перстнем.
…А этажом ниже, в операторной видеонаблюдения, кряжистая фигура Кондратия Шкуродерова нависла тяжелой глыбой над компьютерным столом лейтенанта Подлейшина. Сам лейтенант стоял поодаль, заискивающее улыбаясь, и переминаясь с ноги на ногу. Его розовое лицо, при показном смирении, выражало довольство. Шкуродеров впился гипнотическим взглядом в экран.
– Это он! – хрипло и медленно проговорил начальник, полуобернувшись к подчиненному.
С экрана в зал операторной смело глядел Рэд, заснятый камерой слежения на платформе урбоградского полустанка.
Шкуродеров свирепо засопел, протянув огромную ручищу к селектору внутренней связи.
ГЛАВА VII
Планета Мезля.
Рабсийская Федерация.
4004 год бронзового века.
18 авгутса. Вторница.
И все же – что он затевает?
(Братья Чершевские)
– Я поражен… Да, просто поражен этим потоком людей. Ежедневно к нашему гостю приходят по трое-четверо товарищей… И заметь, это уже четвертый день, а он приехал на неделю. Никогда бы не подумал, что в нашем городе столько революционеров. Урбоград, не в пример другим, всегда считался стабильным городом. И откуда столько недовольных? Алексей Чершевский, задав этот вопрос, обернулся к двоюродному брату. Николай прищурился, обдумывая ответ. Одетый, как всегда, небрежно, он стоял сейчас у подъезда, держа под мышкой фанерные планки. С начала своей провинциальной ссылки, писатель нашел себе новое хобби: выпиливание лобзиком по дереву. Отсутствие возможности печататься и выезжать за рубеж очень угнетало его. Столярная работа в пустующем гараже была отдушиной. Это, увлечение было и прикрытием иного: на гаражной полке, среди промасленных инструментов, писатель хранил коротковолновый радиоприемник: в гараже он узнавал новости зарубежных информационных агентств. При Медвежутине над Рабсией опустился занавес тотальной цензуры. Иначе и быть не могло: чтобы навязать народу шовинистический угар и церковное мракобесие, требовалось отсечь все альтернативные источники информации. Техники РСБ создали Великую Электронную Стену. Виртуальная твердыня отсекла рабсийский сектор компьютерной сети от международного. В рабсийском секторе была введена предварительная цензура информации, пользователей обязали вводить при входе в сеть номер паспорта. Информационный голод был одной из причин интереса народа к подпольной прессе. Но тайная пресса доходила не до каждого, и большинство рабсиян круглые сутки пробавлялось официальной пропагандой, в духе «традиционных рабсийских ценностей»: самодержавия и рабославия. Цензура требует тотальности: в тот же период были заново пущены в строй глушилки, их свист и вой забивал в эфире иностранные передачи. Тогда же, четыре года назад, обрушились репрессии на владельцев коротковолновых радиоприемников. Чершевский, храня приемник, нарушал закон. РСБ об этом прекрасно знала – в гараже опального писателя спецгруппа провела тайный обыск в первые недели его приезда. Однако Николая не тронули. Полковник Шкуродеров, отвечавший за борьбу с «политическим крайнизмом», не желал скандала: ведь писатель Чершевский имел международную известность, а работая в столичных архивах, обзавелся и связями в разведсообществе. Приказ из Моксвы гласил: «писателя изолировать, но сохранить». Что ж – сыщики РСБ оставили радиоприёмник на прежнем месте, посреди железяк и промасленных тряпок… Сейчас Николай и Алексей шли столярничать, рассчитывая послушать в гараже запретные радиостанции: «Инглезианскую волну» и «Голос Армарика».
– Спокойный город, говоришь? Ну…. – протянул писатель, обращаясь к брату – не стоит преувеличивать это благополучие. Оно ведь дутое. Мы с тобой за каждым обедом обсуждали очередные выходки и преступления властей. Неужели ты думаешь, что кроме нас никто в городе этого не видит?
Они зашагали сквозь пустынный двор. Трава газонов под косыми лучами Слунса казалась изумрудной. Где-то вдалеке, на игровой площадке, стучал мяч, доносились звонкие ребячьи голоса… Миновав чугунную оградку, собеседники вышли на узкую улочку.
– Были и попытки сопротивления, – покачав головой, продолжил Николай – Вкривь и вкось, но все же были. То уволенный рабочий поджег склад на спичечной фабрике. То студент дал пощечину реакционному профессору на глазах аудитории… Мы ж обсуждали.
Разглядывая жестяной наконечник водостока, напоминавший сморщенный окурок, Алексей перебил родича, досадливо и нетерпеливо:
– Это стихийные выходки, личная месть. А я говорю об организации. Сейчас вот к нашему гостю приходят его соратники. А до этого они себя ничем не проявляли. По радио изредка передают о других городах: диверсии, акции возмездия, денежные экспроприации…. И все это под эгидой "Союза повстанцев". А у нас в Урбограде – мертвый штиль. Откуда вдруг столько подпольщиков? Почему о них до сих пор не было слышно?
Писатель снисходительно улыбнулся наивности собеседника.
– Алексей, у меня есть версия на этот счет. Ты ведь знаешь: в прошлом, по роду писательской работы, мне часто приходилось общаться с разведчиками. Я подбирал документы, чтобы писать очередной детектив, а получить материалы можно было лишь у сведущих людей. Вот и Женя Прямиков, мой одногруппник, работал в разведке. Сейчас он уж в отставке, постарел…
– К чему ты это вспомнил?
– А к тому, что Прямиков часто говорил: в разведке всё начинается с вербовки. С привлечения людей. Это самая важная часть работы, и самая первая. А мы с тобой видим, судя по всему, уже эпилог. Если к нашему гостю приходит столько товарищей, значит кто-то, где-то, когда-то их набрал.
– Логично… – проговорил Алексей.
– Ну вот. – вздохнул Николай – Мы с тобой не видели этой кропотливой работы по набору людей. Мы не видели, с каким трудом и сомнениями достигалось их согласие работать на повстанцев. Мы не знаем, сколько кандидатур пришлось при этом отклонить, сколько людей в последний момент отказались. От нас сокрыты неудачи вербовщиков. Мы видим лишь конечный результат, вершину айсберга: уйма набранного народу приходит в твою квартиру, и получает от нашего гостя некие инструкции. Он принимает тех, кого уже набрали. Их набирали до его приезда, в течение многих лет. Ну вот… Мы же не удивляемся, что по улице идет колонна солдат: если они идут колонной, значит их ранее призвали в армию. Так и здесь.
Сворка из трех собак, лохматых и веселых, выбежала из подворотни, обнюхала увлеченных беседою прохожих, побежала прочь. Спутники приостановились, огляделись. Улица была почти пуста. Лишь в дальнем ее конце гордой походкой шла стройная девушка в длинном зеленом платье. Алексей обернулся к собеседнику, спросил утверждающе:
– Выходит, наш гость принимает уже набранных, согласившихся, проверенных? Пожинает урожай?
– Да, Алеша. Потому их и так много, потому и беседы с ними коротки. Он вовсе не убеждает их вступить в Союз Повстанцев, и не проверяет их готовность к борьбе. Не его это дело. Задолго до него это сделали вербовщики. Неизвестные для нас вербовщики, живущие в нашем городе. А наш гость снимает сливки с их многолетней предыдущей работы….
Родственники двинулись дальше, писатель продолжал на ходу строить предположения:
– Возможно, здесь поработала целая команда, когда наводчик намечает недовольного, другой вербовщик с ним знакомится. А третий, по сведениям первых двух, подбирает неотразимые аргументы. Получает согласие. Затем он предлагает кандидату затаиться, лечь на дно, ждать приказа к активизации. Вербовка людей – самый долгий и сложный этап, но мы его не видим. Видим развязку, конечный результат: поток людей в твою квартиру, когда приказ отдан.
– Хм… Ну, тогда все встает на свои места… А зачем бы понадобились эти беседы, переговоры? Что затевается, как думаешь?
Они свернули на улицу более широкую, но столь же пустынную. Разогретые плиты мостовой излучали жар.
– Об этом наш гость хранит молчание. – покачал головой писатель – Он сколько угодно готов со мной говорить о философии, об абстрактных проблемах, теоретических тонкостях программы повстанцев… Но стоит мне завести речь о конкретных вещах – он сразу замыкается, отшучивается, переводит разговор на другую тему. Я понимаю, конспирация необходима. Нет, я не обижаюсь…
Тени деревьев перемежались светлыми полосами. Мимо прокатил велосипедист. Яркие оранжевые цветы на высоких стеблях, вдоль тротуара, были роскошны.
– И все же… – задумчиво спросил Алеша – Николай, какие у тебя гипотезы? Когда я встречаю в прихожей новых гостей, мне бросается в глаза их волнение, тревога… Такое чувство, что все происходящее для них внове, а нашего гостя они уж во всяком случае не знают, приходят к нему впервые. Это по их скованности видно. Они зажаты, они волнуются.
– Ну вот, ты и ответил на свой вопрос. Скорее всего, этих навербованных людей наш гость инструктирует, раздает задания. Первые задания для новичков. Согласие помогать повстанцам они дали давно, еще при вербовке – но до сих пор не помогали ничем. Были на консервации. Сейчас положение изменится. Скорее всего, мы видим рождение повстанческой организации в Урбограде. Исторический момент, Алеша! Впрочем, возможно я ошибаюсь.
Николай задумчиво прервался, разглядывая уродливые наросты на липовом стволе – дерево страдало от опухоли. Укоризненно покачав головой, литератор обернулся к собеседнику:
– Есть иная версия: эти люди уж давно ведут работу, только не громкую, без эффектов. Скажем, вся эта толпа людей предоставляет повстанцам почтовые адреса для тайной переписки. Или например, на их сберкнижки малыми суммами положена касса повстанцев. Или они, как мы с тобой, укрывают нелегальных приезжих, а в Урбограде планируется какой-то съезд, и вот сейчас понадобилось их предупредить о том, что к ним приедут участники съезда. Впрочем, первая гипотеза, о создании организации из завербованных прежде новичков – представляется мне самой правдоподобной. Уж больно различны типы наших гостей, и слишком волнуется каждый из них….
Родичи дошли до оживленного перекрестка – улочка пересекала широкую магистраль. Грохот трамваев, рев маневренных скутеров, скрип шин… Переходя дорогу, Алексей обдумал предположение брата.
– Что ж… Я доверяю твоей интуиции. Впрочем, истинную цель моего постояльца мы никогда не узнаем. Слишком скрытен. Но уж о философии вы с ним, надеюсь, говорили подробно?
– Это да! Здесь он избыточно откровенен. Я этим пользуюсь, и позволил себе большую бестактность, на грани свинства…
Писатель криво усмехнулся в седую бороду.
– Это какую же? – иронически вопросил собеседник.
– Не давал ему спать, чуть ли не до рассвета… Расспрашивал. Его бессоница стала моей союзницей. – рассмеялся писатель – О чем мы только не успели переговорить с ним в эту ночь… Я получил цельное впечатление об этом типе. Хоть в роман вставляй…
Молодые деревца вдоль дороги лениво шевелили кронами под дуновеним теплого ветерка.
Николай вздохнул в третий раз, приостановился. Он указал пухлым пальцем на одинокую придорожную скамейку, они уселись.
Агент наружного наблюдения – безликий мужик в жеванном темно-сером костюме – занял позицию на другой стороне улицы. Играя под старого спившегося бродягу, он старательно выискивал в урне пивные бутылки, положив рядом драный мешок… Шпик прекрасно видел беседующих, но не слышал их разговора – оба собеседника предусмотрительно "забыли" взять с собой мобильные телефоны, через которые РСБ вело прослушивание. Агенту пришлось ограничиться визуальным наблюдением: любой контакт Чершевского с посторонними нужно было отныне фиксировать. Таков был приказ Кондратия Шкуродерова.
Загонщики
(II)
Убедившись, что опасный подпольщик Рэд скрывается в городе, глава политического сыска действовал стремительно и точно. Умерив пыл полиции, он добился чтобы операция «Вихрь-антиповстанец» свелась к перекрытию выездов из города. Отменил повальные проверки документов на улицах. Добился, чтобы полицаев переодели в штатское. А после того – бросил всех сотрудников РСБ на тайную слежку за недовольной интеллигенцией, которая могла бы приютить подпольщика. Опальный столичный писатель Николай Чершевский относился к категории поднадзорных. В момент, когда он мирно беседовал с братом на лавочке, вооруженная спецгруппа РСБ тихомолком проникла в квартиру писателя. Однако ни подпольщика Рэда, ни бумаг, способных навести на его след, обнаружено не было. Дом двоюродного брата писателя не тронули: жилища горстки диссидентов еще можно обшарить тайно, а обыск у десятков их родственников переполошил бы весь город. Опаска, заставившая повстанцев поселить Рэда у безвестного врача Алексея, не была напрасной. В тот самый момент, когда Рэд инструктировал будущего раздатчика подпольной прессы – учителя Зайцева, уволенного из школы за материализм – полковник Шкуродеров листал оперативные сводки. Он обдумывал план поимки заговорщика. Результаты прослушивания городских телефонов оказались нулевыми. Следующая сводка обобщала прослушивание квартир. Тоже ничего интересного. Третьей сводкой был список недавних происшествий, имевших политический оттенок. На ней Шкуродеров остановился подробнее.
Сложив сводки в черную папку, он вызвал по селектору лейтенанта Подлейшина. Когда тот явился, вытянувшись в струнку перед шефом, Шкуродеров устремил на него тяжелый гипнотический взгляд, и угрожающе произнес:
– Вот что, Подлейшин. Вы работаете плохо.
Повисла тяжелая пауза. Дождавшись момента, когда подчиненный виновато опустил взгляд, Шкуродеров продолжил:
– Самое неприятное: Вы работаете с каждым годом хуже и хуже.
Подлейшин смущенно переминался с ноги на ногу, наконец спросил вполголоса:
– В чем мое упущение, господин полковник?
Шкуродеров точно рассчитал, зная психологию подчиненного: побудить его к особенно успешной работе может уязвленное профессиональное самолюбие. Начальник раздраженно зарычал, переходя на грубое "ты":
– Что у тебя творится с агентурой? Как работаешь? Какие донесения нам приходят? Сплетни бабушек на дворовой лавке. Доносы завистливых коллег. Анонимки конкурентов. – Шкуродеров огромной лапищей хлопнул по черной папке, намекая что она разбухла от свидетельств профнепригодности лейтенанта – Ты в обмен на зачеты и экзамены вербуешь в университете студентов-двоечников, чьи тупость и неразвитость меня поражают! Сидя в клубе "Социум", слушая там рефераты, они даже не понимают, о чем ведется речь, какие мысли действительно опасны. Уловить прямые призывы к свержению строя эти дуборылы еще способны, но покажи мне того идиота, который прилюдно станет призывать к этому толпу! Если такой и найдется, он точно не имеет отношения к повстанцам. Те с успехом изображают из себя лояльных подданных!
– Но, господин…
– Никаких "но"! – перебил полковник – Мы плетемся по следам этого негодяя… Сероглазого. А мы должны – забегать вперед. Вот он приехал. Город наш тихий и спокойный. Для чего он сюда прибыл? Голову положу – создать здесь подпольную организацию, расставить для нее кадры. В том числе, создать боевые группы, газету, типографию, распространителей. Все как всегда у них. Кто у них будет бегать и стрелять? Старушки с лавочек? Нет. Это будет делать молодежь. И мне среди молодежи нужны любой ценой информаторы, не двоечники, а умные и развитые люди, выходцы из оппозиции, которые пропаганду повстанцев учуют за версту. Сероглазый где-то сидит, в нашем городе, занимается вербовкой кадров – и то же самое должны делать мы. Быстрее его! И наши кадры – наши информаторы – должны стать его кадрами. Если не удастся нам его изловить, если он организацию создаст – мы должны наводнить ее своими людьми. Умными и молодыми.
– Но где их взять? – развел руками Подлейшин – До сих пор на сотрудничество соглашались только те, кто…
– Знаю – перебил полковник. – Вот потому и говорю: плохо работаешь. Смотри, подсказываю, что надо делать.
Он извлек из папки последнюю сводку, надел массивные роговые очки, прочел: "8 августса 4004 года на митинге в защиту пенсионеров был задержан полицией студент университета Янек Батуронис. Задержание произведено в соответствии с секретной директивой РСБ N473292AE, предписывающей арест всех молодых людей, появляющихся на легальных митингах протеста, для применения к ним мер социальной профилактики… "
На жаргоне рабсийских полицаев так назывались избиения и пытки задержанных.
– "…У Янека Батурониса была изъята видеокамера. После проведения мер профилактики, студент был отпущен, носитель видеозаписи изъят и передан в органы РСБ (хранится в архиве вещдоков под номером 78321.) Проверка, включавшая исследование записей телефонных переговоров Батурониса, показала: с повстанческими организациями молодой человек не связан, в легальных партиях также не состоит, студенческие клубы не посещает, по общественным вопросам публично не выступал… В одном из писем к иногороднему одногруппнику Я. Батуронис выражает возмущение "бесчеловечностью режима по отношению к беззащитным старикам". Фамилия получателя письма… "– полковник прервался, положил сводку на стол и подтолкнул ее к Подлейшину.
– Хм… – недоумевающе начал лейтенант – Я не совсем понимаю. Там же написано, что он не связан…
– Не связан, но будет связан! – рявкнул Шкуродеров – И связать его с повстанцами должны мы, а вернее ты. Но перед этим ты должен его сломать и заставить работать на РСБ. Мне безразлично, как ты это сделаешь. Этот молодой человек должен быть нашим осведомителем. Я скажу тебе, что произошло: после того, как его избили в полиции – уж не буду говорить, какая там "профилактика" – он наверняка растрепал об этом всем знакомым, и университетским и дворовым. Над ним сейчас ореол пострадавшего, затаившего злобу, пригодного для вербовки повстанцами. Быстро ли, медленно ли, через пять или десять ступеней и посредников, слухи о происшедшем дойдут до Сероглазого… Ну, или до вербовщиков, подбирающих ему кандидатуры. И вот тогда наш Янек – наш, я подчеркиваю! – с радостью согласится к ним вступить. А дальше мы ниточку за ниточкой размотаем все его контакты, и вся организация повстанцев будет у нас в кармане.
Подлейшин облегченно кивнул: теперь лейтенант знал, что от него требуется.
– Это лишь один пример. Вот тебе сводка, носом рой, ищи молодых ребят. Умных ребят – нам дураков не нужно. И срочно превращай в осведомителей. Спустишься в гараж, возьмешь авто, и немедленно по адресам. Начни с этого Батурониса. Он сейчас наверняка на лекции, ты дуй в университет, вытащи его срочно в кабинет ректора. Мне нужна нормальная агентура и ценная информация, а не какие-то застольные беседы писаки Чершевского с его братцем за обедом, которые мы прослушиваем, тратя напрасно время и деньги. И не треп старушек на лавочке. Все, иди вербуй!
– Есть, господин полковник! – Подлейшин молодцевато развернулся к двери.
– Э, нет постой! Напортачишь. Лучше давай так: тащи его сюда. У меня есть время. Учитывая важность дела, я с ним побеседую сам. С необходимой жесткостью. А ты сиди, гляди на него сбоку, рисуй психологический портрет. Когда я закончу беседу, ты веди его в сквер. Поработаем на контрасте. Твоя мягкость и любезность, после моей суровости. Это его растопит… Из проруби на пляж, так сказать…
…Через двадцать минут шофер РСБ лихо тормозил перед зданием Урбоградского университета. Спустя еще десять минут, перед Подлейшиным стоял трепещущий от ужаса Янек… Неловко улыбаясь, ректор сказал Батуронису:
– Господин из РСБ… желает беседовать… С глазу на глаз…
Ректор искательно взглянул на лейтенанта, тот небрежным кивком указал профессору на дверь. Седовласый ученый торопливо и безропотно вышел.
– Ну, здравствуйте, господин Батуронис – лучезарно улыбаясь, начал РСБшник – Позвольте представиться: лейтенант Подлейшин, управление Рабсийской Службы Безопасности по Урбоградской области.
Янека поразил приветливый тон лейтенанта. Работников РСБ все панически боялись и ненавидели. В сознании думающих рядовых рабсиян слово "РСБ" вызывало устойчивую цепь ассоциаций: арест, преследования, пытки, тюрьмы, лагеря, смерть… Тем больше потряс юношу тон лейтенанта: в нем звучала, кажется, искренняя приветливость, уважение, интерес к собеседнику. Улыбка жандарма также не производила впечатления издевательской или наигранной. Будь на месте желторотого Янека вербовщик Зернов, он бы воскликнул: "Вот и я всегда так делаю!". Улыбка, дружелюбие, комплимент, искренний интерес – первые аккорды любой вербовки.
Этого, однако, Янек не знал. На миг ему подумалось, что приветливость лейтенанта – пролог к чему-то невыносимо ужасному, и он увидел в его улыбке высокомерие, превосходство, упоение властью. Янек почувствовал, что в горле у него пересохло, и вымученно улыбнувшись, ответил:
– Здрав-в-вствуйте.
Вышло нехорошо, скомканно и невнятно.
– Что ж, уважаемый Янек… Сейчас мы проедем в Управление, там и побеседуем…
Сидя в автомобиле, бок о бок с Подлейшиным, Янек с удивлением выслушивал его вопросы: ни один из них не касался политики. Более всего это напоминало дружескую болтовню: "как дела?", "как учеба?", "не досаждают ли нерадивые одногруппники?"… Янек недоумевал, отвечал односложно, думая лишь о том, что ему предстоит… Наконец, они подъехали к хмурому дому из грязно-серого мрамора. Восходя по ступеням, Янек зримо представил: тем же путем шли тысячи арестованных и репрессированных прежде людей. Вероятно, они испытывали те же чувства, что и он… Что ж, если и он подымается сейчас по этим щербатым ступеням – это означает государственное признание его значимости, нестандартности, подлинной интеллигентности. В Рабсии так было всегда. Студент внутренне приготовился пострадать за справедливость, как тысячи людей до него. Они поднялись по крутой лестнице на второй этаж (Янек заметил, что над лестницей укреплена видеокамера) – и вошли в кабинет с надписью "Общественная приемная". Кабинет был тесен, скромно обставлен: ореховый стол в виде буквы "Т", жесткие стулья.
– Сейчас придет мой начальник – дружелюбно пояснил лейтенант, поправив светло-серый пиджак. – С ним вы и будете беседовать.
"Начальник!" – нервно подумал Батуронис – "Теперь понятно. От него-то не стоит ожидать дружелюбия. Читал я, читал, об этом приеме – добром и злом следователе… "Доброго" увидел, теперь поглядим на злого…" Вслух же Янек спросил, нервно улыбнувшись:
– Начальник? И, наверное, сердитый?
– Почему сердитый? – рассмеялся лейтенант – Добрый! У нас тут все… добрые…
Дверь открылась, и полковник Шкуродеров вошел в кабинет. Янеку показалось, что тяжеловесная фигура вошедшего окутана мраком. Студент почувствовал удушье. Более всего его поразили мертвые глаза полковника – тот устремил на Янека тяжелый гипнотический взгляд, проникающий в душу, трамбующий мозг, сминающий всякое сопротивление… Однако Янек, бесстрашно встретил этот взгляд, и вдруг обрел невыразимое спокойствие. Со стороны казалось, что эти двое, по разные стороны стола, несопоставимы по внутренней силе. По одну сторону – властный пожилой мужчина, стоящий на вершине пирамиды насилия и подавления, огромного аппарата злодейства и лжи. По другую сторону – хрупкий беззащитный студент. Но впечатление было обманчивым. Янек тоже стоял вершине огромной пирамиды, только другой, не бюрократической, не силовой, не денежной. Его опорой была вся история борьбы человечества за свободу, традиция сопротивления угнетению, в его памяти жили биографии тысяч и тысяч героев, отдавших свои жизни ради борьбы с тиранией, ложью, социальным злом. И с вершины этой пирамиды – исторической и нравственной – полковник увиделся Янеку ничтожно маленьким, с муравья размером. Шкуродеров испытующе глядел на Янека, студент же смотрел поверх него, куда вдаль – он видел в этот момент героическое прошлое, частью которого ему, возможно, предстоит стать – и светлое будущее, ради которого миллионы уже принесли себя в жертву. Своя отдельная позиция, знание истории, глубокая убежденность в своей правоте – единственная и несокрушимая опора в такие минуты.
