Текст книги "Махтумкули"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 29 страниц)

Это было превосходное убежище для тигров и кабанов, водились здесь и чудовищно крупные змеи, бледные, словно выцветшие от постоянной сырости. В зарослях было много хозяев, и гостей они не жаловали. Если бы там, где площадка соединялась с тугаями, не было отвесной, словно спиленной, стены, здесь вообще нельзя было бы обосноваться. Останавливающиеся на площадке путники всю ночь жгли большие костры, пугая огнем зверье.

Шатырбек подошел к впадине, опасливо посмотрел вниз и, словно испугавшись, отступил назад.

– Будь осторожен, – предупредил Тачбахш-хан, тоже всматривавшийся в заросли. – В эти тугаи можно войти, но выйти из них трудно.

Шатырбек постоял, задумчиво мусоля в пальцах кончик своего роскошного уса, и подозвал пузатого джигита.

– Построй всех, кто ружья имеет!

Через несколько минут воины выстроились у края низины.

– Цельтесь в середину зарослей! – приказал Шатырбек. – Как только скажу: "Два!" – стреляйте!

Он взял у нукера ружье с инкрустированным серебром прикладом, крикнул: "Раз!" – покосился на свое воинство, крикнул: "Два!" – и спустил курок. Гулкий залп сорвал с деревьев Геокдженгеля огромную массу птиц, раскатистым эхом замер в ущелье. Где-то в низине тревожно захрюкали кабаны. Шатырбек покрутил усы с таким видом, будто сделал важное дело, и приказал:

– Человек шестьдесят пусть останутся здесь! Остальных – на ту сторону!

На северной стороне долины начинался широкий, словно гигантские ворота, проход между горными массивами, совсем не похожий на узкую и извилистую южную часть, только что пройденную Шатырбеком, Сквозь него просматривались холмы, поросшие редким кустарником, а за ними вплоть до самого Гургена тянулись орошаемые земли гокленов, ганекмазов и акатабаев.

Шатырбек остановился, задрав голову кверху. Там, в глубокой голубизне, вершины гор будто соприкасались друг с другом.

– Гляди ты, какая мощь у создателя! – преисполняясь религиозного трепета, пробормотал Шатырбек. – Что перед ним смертный!

– Ай, это что! – быстро отозвался Тачбахш-хан. – Ты бы в Курдистане на горы поглядел – вот это да!

Там, где проход кончался, уже стояли шатры, весело потрескивали костры, облизывая красно-желтыми языками черные днища котлов. Шатырбек сглотнул слюну – страшно захотелось выпить чаю.

– Эй, молодцы! – крикнул он. – А ну-ка чай ускорьте!

Взобравшись на невысокий голый холмик, он посмотрел в сторону Гургена. Насколько хватало глаз, до самой черты горизонта не было заметно никакого движения, только холмы и холмы, то низкие, то повыше, оголенные и поросшие скудной растительностью. Вдалеке чернели несколько стожков сена.

Шатырбек спустился с холма.

– Пошли-ка туда людей, – сказал он джигиту с брюшком, – надо проверить все до самых стогов. И заросли у подножия гор чтоб не забыли обшарить. А коневоды пусть гонят сюда коней – на ночь здесь останемся. Утром же, даст бог, двинемся на Хаджиговшан. На этот раз мы с ними полностью рассчитаемся! Всем глаза выжгу!

Бек сердито нахмурил брови и зло подумал о Хаджиговшане. Он был полон злой радости, его трясло. Будь его воля, он сию же минуту поджег бы это селение, а золу развеял по ветру. Да, сейчас его единственной мечтой было скорее достичь Хаджиговшана и растоптать его копытами коней.

– Собьются с пути да наскочат на кизылбашей – вот будет дело!

Атаназар задумался на мгновение и решительно хлопнул джигита по плечу.

– Иди скажи парням, пусть готовятся! Ждать больше нечего, будем выступать, иначе опоздаем!

В доме Махтумкули был выработан и принят такой план: пока Абдулмеджит-хан не выступил из Куммет-Кабуса, надо напасть врасплох на Шатырбека и разгромить его. Для того чтобы осуществить это, большинство хаджиговшанцев и присоединившихся к ним жителей окрестных сел отойдут от Серчешмы к Гургену, а Атаназар, отобрав тридцать наиболее храбрых джигитов, затаится в пещере. Как только кизылбаши, увидев, что туркмены ушли, оставят за спиной выход из ущелья в долину, Мяти-пальван со своими ударит на них до рассвета. К этому времени джигиты Атаназара займут горный проход и не дадут Шатырбеку возможности отступить.

План обещал быть удачным, так как Шатырбек располагал не особенно большими силами. Однако удар следовало нанести согласованно и обязательно ночью. Что же помешало Мяти-пальвану прислать гонца с известием о готовности? Ведь от пещеры до горного прохода расстояние немалое и пройти его ночью не так-то легко, особенно если учесть, что на пути лежит лощина, сплошь заросшая кустарником.

Атаназар не зря считался не только отменным воином, но и прекрасным следопытом. Он и в товарищи себе отобрал парней с крепкими нервами и сильными ногами, умеющих бесшумно двигаться ночью и не принимающих грозно всхрапнувшего кабана за вражеское войско. Он шел вперед, словно была не ночь, а светлый день, – уверенно и быстро. Его вело безошибочное чутье охотника, и только дважды или трижды под ногой у него легко чавкнула трясина. А вокруг была такая тишина, что даже ушам больно, – а ведь за Атаназаром двигались три десятка парней. Не слышно было жалобного посвиста козодоя, угомонились и шакалы, истошно голосившие с самого вечера.

Низина наконец кончилась, и Атаназар облегченно вздохнул, словно сбросил с плеч тяжелый груз. Постоянное напряжение изматывало куда больше, чем самая тяжелая работа. Такое же состояние было, видимо, и у других джигитов, так как со всех сторон послышались облегченные вздохи.

Они остановились у подножия холма. Сразу же за ним начинался старый арык, тянущийся до самого Гургена. От противоположного берега арыка и до горного прохода вала теперь короткая и легкая дорога.

Прихватив с собой двоих джигитов, Атаназар полез на вершину холма и попытался разглядеть проход. Это ему, конечно, не удалось, зато он увидел два костра – кизылбаши бодрствовали, если не все, то по крайней мере часовые. Медлить было нельзя.

Разделив своих джигитов на три группы и еще раз объяснив каждой из них ее задачу, Атаназар со своей группой спустился в арык и двинулся по направлению к кострам. Дно арыка было усеяно камнями, и каждый неловкий шаг оступившегося товарища, каждый шорох заставлял Атаназара вздрагивать в ожидании грозного оклика: "Кто там?"

Неподалеку от того места, где надо было вылезать наверх, Атаназар подумал и снял тельпек, зажав его в кулаке. Однако предосторожность не помогла. Внезапно над арыком возникла черная тень кизылбаша, напряженно вглядывающегося в темноту.

– Это ты, Али?

Поняв, что прятаться нет смысла, Атаназар быстро шагнул вперед, ответив по-персидски:

– Да!

Кизылбаш еще пригляделся и вдруг с испуганным воплем пустился бежать. Не теряя времени, Атаназар и его товарищи кинулись к проходу. Среди кизылбашей поднялась паника, в отблесках костров замелькали мечущиеся фигуры.

Бросив саблю в ножны, Атаназар сорвал с плеча ружье и выстрелил, метясь в одну из фигур. Джигиты, у которых ружей не было, подняли отчаянный крик:

– Эй, наступайте!

– Бейте кизылбашей!

– Ловите их, не пускайте!

Паника среди кизылбашей усилилась. Десятка два их побежали к проходу. Атаназар и его товарищи встретили их в сабли. Несколько кизылбашей упали зарубленными, остальные повернули назад. Их встретили саблями и выстрелами свои же, приняв за нападающих туркмен. В этот момент загремел грозный клич, и две группы хаджиговшанцев обрушились на ошалевшего от страха и неожиданности врага.

* * *

Наступил рассвет, а от Мяти-пальвана не было все еще никаких известий. Теперь уже не оставалось сомнения, что-то непредвиденное и страшное. «Боже мой, – с тоской думал Атаназар, – неужели Абдулмеджит-хан неожиданно обрушился на Хаджиговшан? Но и в таком случае джигитов должен был бы кто-то известить. Что же случилось? Может, вообще не осталось никого, кто мог бы стать гонцом?»

Он послал несколько человек привести коней, чтобы быстрее идти на соединение с Мяти-пальваном. Однако понимал, что сразу уехать не удастся, так как много кизылбашей попрятались среди кустарника и их необходимо было выловить, чтобы они не смогли сообщить своим о разгроме в ущелье.

Да, Атаназару крепко повезло, что среди войска Шатырбека не было сарбазов. Будь они – не помогли бы ни отвага, ни решительность кучки отчаянных джигитов, особенно в тот момент, когда всего десять парней закрывали горный проход до появления остальных двух групп, ударивших с разных сторон, чтобы сделать видимость большого числа нападающих.

Группа пленных кизылбашей, понурившись, стояла в сторонке. Среди них находился и Тачбахш-хан. Он был босиком, в нижнем белье и круглой войлочной шапочке, которую надевал на ночь, боясь простудить голову. Однако и в таком жалком виде он стоял важно, выпятив грудь, и хорохорился.

Атаназар понял, что ему в руки лопала важная птица, так как знал Тачбахш-хана в лицо. Он подошел к пленным и строго спросил:

– Кто старший?

Джума перевел его слова по-персидски.

– Я старший! – немедленно отозвался Тачбахш-хан и решительно выступил вперед, хотя колени его подрагивали.

– Как зовут?

– Тачбахш-хан… Слыхали, может?

– Слыхал.

– Я и подумал, что наверняка слыхал! – заторопился обрадованный Тачбахш-хан, как будто признание Атаназара сразу изменило положение. – Меня и в столице все знают! Я был дружен с самим шахом Агамамедом!

– А вы, случайно, не из потомков шаха-скопца? – издевательски спросил Атаназар.

Маленький хан нахмурился, строго сказал:

– Хороший джигит не болтает лишнего о шахе вселенной!

– Почему же не поболтать? – спросил Атаназар и указал плетью на пленных. – Видишь этих бедняг? Кто их привел сюда? Зачем вы пришли на нашу землю? Что вы от нас хотите, а?

Тачбахш-хан смешался и только пожевал губами вместо ответа.

– Я вас спрашиваю! – рявкнул Атаназар, надвигаясь на вздрогнувшего хана всей своей громадой. – Отвечайте, когда у вас требуют ответа!

Тачбахш-хан жалко улыбнулся.

– Шайтан, сынок, будь он проклят!.. Шайтан проклятый мутит разум человека!..

– Неужели шайтан? – всплеснул руками Атаназар.

– Истинно так, сынок! Это он человека с пути сбиваем разные плохие мысли внушает… Проклятие шайтану!

– Так-так, – сказал Атаназар, щурясь. – Значит, шайтан, говоришь?.. А ну, джигиты, освободите его от шайтана… вместе с головой! А труп шакалам выкиньте!

Двое парней схватили Тачбахш-хана под руки и поволокли прочь. Бороздя пятками землю, хан истошно, в смертельном ужасе завопил:

– Сынок!.. Жертвой твоей буду – не убивай!.. Клянусь аллахом, я не виноват! Клянусь верой своей!.. Ради пророка, прости мою вину мне, сынок! Пожалей ради детей моих!..

Атаназар подмигнул джигитам и те, посмеиваясь, выпустили Тачбахш-хана. Он опрометью кинулся к Атаназару, упал к его ногам и, плача, полез целовать сапоги.

Брезгливо морщась, Атаназар сказал:

– Встаньте! Не к лицу валяться человеку, который близок к шахам! Встаньте, говорю вам!

Тачбахш-хан робко поднялся на колени.

– Вах, проклятие всем шахам, сынок! Правду говоришь ты, что бедный люд не виноват, от шахов вся беда идет… Только от них!

С трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, Атаназар прогудел:

– Искренне говорите?

– Клянусь аллахом, сынок! – страстно поклялся Тачбахш-хан. – Верой своей клянусь!

– Ну, тогда ладно, – сказал Атаназар, пряча улыбку, – прощаю тебе твою вину… Шатырбек, кстати, где?

Сразу повеселевший Тачбахш-хан, к которому постепенно возвращался его горделивый вид, ответил не задумываясь:

– Это тоже подлец из подлецов, сынок! Вчера повел нас сюда, а сам взял да и в крепость уехал, вроде бы по делу. А какое у него дело в крепости? Просто счастливый – повезло ему! А во всем он, только он один виноват! А мы – что? Нам как прикажут… Ты поэта Махтумкули знаешь, сынок?

– Доводилось встречаться, – осторожно сказал Атаназар.

– Вот у него и спроси! Он – правдивый человек, все тебе о нас расскажет!.. Он…

Один из джигитов что-то тихо сказал Атаназару на ухо, и тот сразу же ушел, не дав Тачбахш-хану высказать свои мысли о Махтумкули. Но хан быстро утешился, найдя себе благодарных слушателей в лице обступивших его джигитов. Они не понимали персидского языка, и хотя смотрели внимательно и дружно цокали языками, вдруг начинали хохотать в самом неподходящем месте. Однако Тачбахш-хан не обижался: после пережитого потрясения все его радовало вокруг.

У ханского шатра, в котором временно расположился Атаназар, его ждали два запыленных, усталых джигита.

– Что случилось? – спросил он, едва поздоровавшись. – Почему так поздно приехали?

Джигиты рассказали о том, что произошло. Вчера после полудня Абдулмеджит-хан неожиданно вышел из Куммет-Кабуса и направился к Хаджиговшану. Поэтому Мяти-пальвану пришлось изменить маршрут. Они сошлись в Чагыллы, к счастью, уже под вечер. А людей сердара Аннатувака все еще нет. Мяти-пальван оказался в трудном положении и ждет скорейшего возвращения Атаназара.

Выслушав вестников, Атаназар задумался. Он и раньше предполагал, что Абдулмеджит-хан не станет откладывать нападение на Хаджиговшан, и пытался доказать это на последнем совете. Получилось, что прав был он, а не Аннатувак и Махтумкули. Однако сейчас не время думать о правых и виновных, надо помогать Мяти-пальвану. Почему все же не успел подойти сердар Аннатувак, хотя времени у него оставалось больше, чем достаточно?.. Что ж, надо задержать Абдулмеджит-хана подольше у Чагыллы, а там подоспеет и сердар.

Атаназару сообщили, что какой-то человек свалился в расщелину и стонет там.

– Что за человек? – не понял Атаназар.

Один из джигитов Мяти-пальвана зло проговорил:

– Кизылбаш, наверно, свалился в потемках! Пусть подыхает, собака!

– Разве кизылбаш не человек! – с упреком сказал Джума.

– Не человек! – отрезал джигит, сверкнув красными от бессонницы глазами. – Враг!

– Хоть и враг, – настаивал на своем Джума, – но ты не можешь не оказать ему помощи, если он в ней нуждается!

Джигит сплюнул и отвернулся, похлопывая плетью по пыльному голенищу сапога. Одна щека у него нервно подергивалась.

Атаназар, косясь на джигита, сказал Джуме:

– Ты прав, Джума. Кто бы ни был этот человек, его надо вытащить обязательно. Иди и сам займись этим делом.

Когда Джума ушел, Атаназар обнял джигита за плечи.

– Не спорь с ним, брат! Мне, может быть, ближе твои чувства, нежели его, но прав-то в конце концов он! Умен парень не по летам, да и не удивительно – лучший ученик Махтумкули-ага.

Возле расщелины собрались почти все свободные от дел джигиты. Они наперебой окликали лежащего ничком в узкой каменной щели человека, но он не отвечал и только время от времени слабо стонал.

– Принесите веревку! – решительно сказал Джума, снимая саблю. Он сбросил халат и тельпек, повязал кушак, сунул за него нож.

Принесли веревку, и Джума стал осторожно спускаться.

Человек лежал вниз лицом. Одежда его была изорвана и окровавлена, на голове чернела полоса засохшей крови.

Морщась, словно больно было ему, а не раненому, Джума попытался перевернуть его на спину и вдруг отдернул руки, словно ужаленный змеей: ему показалось, что это Бегенч. Набравшись духу, он все же перевернул раненого. Да, это действительно был Бегенч, но в каком виде! Он с трудом разлепил глаза – они глядели мутно и непонимающе, – прошептал что-то невнятное.

– Эй, ребята! – крикнул Джума склонившимся над расщелиной джигитам. – Это Бегенч! Позовите Атаназара, слышите?

Узнав, что нашелся Бегенч, Атаназар сам спустился в расщелину и склонился над другом. С острой жалостью вглядывался он в постаревшие, заострившиеся черты совсем недавно цветущего юношеского лица. Сейчас оно даже отдаленно не походило на то веселое, жизнерадостное лицо парня, собирающегося впервые в жизни обнять свою молодую жену, каким оно было у Бегенча в памятный день свадьбы. Его сплошь избороздили глубокие морщины страданья, которых не скрывала беспорядочная щетина давно не бритой бороды. Глазницы чернели провалами. Обметанные серые губы с хрипом всасывали воздух. Скулы торчали острыми углами.

Джума с глубоким состраданием разглядывал товарища. Внезапно взгляд его упал на левую руку Бегенча – и сердце Джумы екнуло и оборвалось: все пальцы были безжалостно обрублены, лишь культя мизинца торчала, как только что перевязанная пуповина.

Атаназар поднялся с корточек и крикнул наверх:

– Еще одну веревку спустите! И ковер, что в шатре лежит, киньте сюда!

Через минуту старый иранский ковер, на котором не удалось доспать эту ночь Тачбахш-хану, полетел в расщелину. Атаназар расстелил его, с помощью Джумы осторожно уложил Бегенча, обвязал эту своеобразную люльку двумя веревками и крикнул, чтобы поднимали, да поосторожнее, не дергали.

Выбравшись из расщелины, сам, Атаназар велел Джуме взять с собой несколько джигитов и отвезти Бегенча в Хаджиговшан, а заодно отправить туда пленных кизылбашей, которым для верности связали за спиной руки, и оружие, захваченное этой ночью, А сам с остальными джигитами поскакал в сторону Чагыллы.

* * *

Сердар Аннатувак не подоспел вовремя, и Мяти-пальвану пришлось туго. Если бы сражение началось не перед вечером, а рано утром, Абдулмеджит-хан, возможно, в тот же день овладел бы Хаджиговшаном. Но солнце село, и сарбазы вложили сабли в ножны. Осторожный Абдулмеджит-хан решил следовать поговорке: «Будешь в темноте идти – споткнешься», – и остановил коня, когда стемнело. Он решил продолжить сражение на рассвете. Спешить было некуда. Чагыллы он занял сходу, а до Хаджиговшана тянулось ровное поле. Кроме того, ополчение оказалось даже слабее, чем хан предполагал, а он никогда не склонен был считать туркмен достаточно серьезным противником. Он полагал, что завтра вместе с утренним солнцем выйдет к окраинам Хаджиговшана.

Но хан ошибся.

Воспользовавшись передышкой, Мяти-пальван послал гонца в Хаджиговшан – сообщить, что положение тяжелое и, если к рассвету не подойдет сердар Аннатувак, сдержать кизылбашей будет невозможно. Одновременно два всадника поскакали к Атреку: поторопить сердара.

К счастью, торопить его не пришлось, – он перехватил гонца Мяти-пальвана уже на марше. Поэтому во второй половине ночи силы гокленов и иомудов соединились. Узнав обстановку, сердар Аннатувак предложил немедля ударить по сарбазам и освободить выгодную западную окраину Чагыллы. Его предложение приняли.

Под покровом ночи несколько сот джигитов с грозным боевым кличем ринулись на вражеский лагерь. Хотя сарбазы Абдулмеджит-хана были не новичками в ратном деле, внезапное нападение привело их в замешательство. После короткой, но жаркой схватки они отступили, бросив даже пушку. А когда тьма поредела, началось сражение, давно уже невиданное в здешних местах. Кровью окрасились камни Чагыллы, заалела мутноватая вода Гургена. Вначале, захватив инициативу, джигиты сердара Аннатувака и Мяти-пальвана стали теснить ханских сарбазов. Абдулмеджит-хан яростно сопротивлялся. К полудню из Куммет-Кабуса пришло подкрепление, и сарбазы вынудили туркмен отступить на запад.

Еще собираясь в поход, Абдулмеджит-хан знал, что в Хаджиговшане его не встретят с распростертыми объятиями. Однако сильного сопротивления он не ожидал и, торопясь к громкой славе победителя, оставил пеших сарбазов в Куммет-Кабусе, выступив только с конниками и одной-единственной пушкой, взятой скорее для устрашения, чем для боя. Он считал, что большая часть туркмен находится возле Серчешмы, где их должен отвлекать до времени Шатырбек. После взятия Хаджиговшана он намеревался послать туда войска и совместными усилиями покончить с бунтовщиками.

Первая, вечерняя, стычка с джигитами Мяти-пальвана как будто подтвердила предположение Абдулмеджит-хана и укрепила в нем уверенность в легком успехе. И надо было видеть его ярость, когда ночное нападение едва не разрушило все его планы. Особенно бесила его потеря пушки. Сарбазы-артиллеристы были жестоко наказаны, а плосконосый сотник чуть не расстался с головой. Однако это не поправило положения, и кто знает, чем бы все кончилось, не подоспей пехотинцы.

Получив подкрепление, Абдулмеджит-хан немедленно послал в Куммет-Кабус одного из сотников со строгим приказом: немедленно привести все резервные войска до последнего человека.

Открыв ураганный огонь из ружей и пушек, сарбазы перешли в наступление.

Атаназар достиг Чагыллы, когда солнце уже клонилось к закату. Он торопился – звуки ружейной пальбы и тяжкое уханье пушек подгонял и его. Над Чагыллы висел странный белый туман, и, только подъехав поближе, Атаназар догадался, что это не туман, а пороховой дым.

Увидев, что со стороны Серчешмы скачет большой отряд всадников, Абдулмеджит-хан, уже почти смекнувший, в чем дело, подумал было сперва о Шатырбеке. Но, разглядев лохматые папахи всадников, выругался и приказал встретить их пушками. Первое ядро разорвалось далеко в стороне. Зато от взрыва второго клубящийся куст пыли и дыма вырос на самой обочине дороги. Всадники шарахнулись в стороны. Уводя из-под обстрела их, Атаназар обогнул низину стороной и вывел джигитов на северный берег Гургена, где держали оборону туркменские войска.

Новости, которые он услышал, оказались печальными: Мяти-пальван был тяжело ранен, Сапар-ага, Ата-Емут и десятки других погибли, сдерживать превосходящие сипы кизылбашей почти невозможно.

Атаназар разыскал сердара Аннатувака, который после ранения Мяти-пальвана принял общее командование. Он сидел в яме, невесть кем выкопанной на речном берегу, и давал указания десяткам. Появление Атаназара его заметно обрадовало.

– Приехал, сынок? – сказал он, обняв широкие плечи джигита. – Молодец, что поспешил, молодец!

Атаназар коротко рассказал о схватке в Серчешме и пленении большого количества нукеров Шатырбека. Сердар внимательно выслушал и одобрил:

– Большое дело сделали вы, сынок! Очень большое! Однако следовало бы закрыть ущелье – оставить там человек пятнадцать. Кизылбаш уже понюхал жареного и вряд ли сунулся бы через переход, зная, что там сидят наши джигиты. Ну да не беда… А ты, сынок, в общем, оказался прав: Абдулмеджит-хан не стал действительно распылять силы на Серчешму и Хаджиговшан, в одно место ударил, тощий пес!.. Не стану скрывать от тебя: положение очень скверное. Может, слышал уже, что Мяти-пальван ранен? Отправили его в Хаджиговшан. И других много тоже пострадало, да сбережет нас аллах от плохого… Ружей много у кизылбашей. И пушки… Эх, сотню бы ружей нам! Всех бы иранских разбойников вместе с их пушками послали к праотцам!

Сердар замолчал, горестно качая головой. Глядя на него настороженно и с надеждой, Атаназар сказал:

– Сердар-ага, я считаю, что какое бы ни было положение, отступать нам нельзя!

– Мы об этом и говорим, – невесело усмехнулся сердар Аннатувак, поняв затаенную тревогу джигита. – Куда отступать? Нет, сынок, отступать нельзя. Нужно подумать, как до невступления вечера дать отпор врагу. Через Чагыллы на Хаджиговшан пропускать кизылбашей нельзя. Думаю, есть один выход: обойти Чагыллы по северной стороне и ударить Абдулмеджит-хану в спину. Одновременно начнем атаку и отсюда. Как ты думаешь?

– Согласен с вами, сердар-ага, – кивнул Атаназар. – По-моему очень дельная мысль. Если разрешите, я сам выполню это!

Сердар Аннатувак посмотрел на Атаназара с отеческой лаской и сказал:

– Выполняй, сынок, и да будет над тобой милость аллаха! Возьми своих всадников и всадников Мяти-пальвана. И помни, что главный наш выигрыш – это внезапность. Обеспечишь ее – можно надеяться на благополучный исход. Не сумеешь подойти скрытно – останется только положиться на чудо, а чудеса, сынок, в наши дни стали слишком редки.

– Будьте спокойны, сердар-ага! – уверенно прогудел Атаназар и одним неуловимо легким движением выбросил из ямы свое могучее тело.

А пушки били все чаще. Абдулмеджит-хан торопился до захода солнца войти в Хаджиговшан, но все больше чувствовал, что придется ночевать в окрестностях Чагыллы. Войска из Куммет-Кабуса запоздали, а туркмены бились самоотверженно – за каждую пядь земли приходилось платить немалой кровью. Правда, сарбазы постепенно продвигались вперед, нанося противнику значительные потери, но Абдулмеджит-хана такие темпы не устраивали.

Чтобы развить наступление, он бросил на южный берег Гургена около трехсот всадников. Они должны были перейти реку возле Чагыллы и попытаться напасть с тыла. Атаназар в это время собирал своих джигитов на северном берегу. Увидев вдали приближающуюся конницу врага, он приказал немедленно переправляться на южный берег. Когда все джигиты перебрались, он выехал на пригорок и выдернул из ножен саблю.

– Братья! Друзья! Знайте: отступать некуда! Если не устоим, нет нам ни счастья, ни жизни! В Хаджиговшане никто не трогается с места – наши отцы, матери и дети надеются на нас! Братья, кто дорожит их честью, кто считает себя мужчиной, пусть погибнет, но не отступит!

Сотни сабель и копий взметнулись в воздух.

– Кто отступит – бесчестен!

– Позор трусу!

– Постоим за нашу честь!

– Веди, Атаназар!

Вражеская конница приближалась, неся над собой, как нелепое зловещее знамя, тучу поднятой конскими копытами пыли. Атаназар крутанул клинок над головой.

– Кто отступит, тот трус! Вперед, братья!

С яростным воем джигиты ринулись за ним. Пришпорили коней и сарбазы. В бешеной скачке столкнулись два живых потока. В воздухе заплясали сабли. Серую дорожную пыль окрасила красная человеческая кровь.

А в это время Абдулмеджит-хан бросил всех своих пеших сарбазов на сердара Аннатувака. И сердар понял, что натиска врага не выдержать. Он велел постепенно отходить на север, стремясь увлечь кизылбашей в сторону Хаджиговшана.

Однако Абдулмеджит-хан быстро разгадал его хитрость. Он разделил сарбазов на две части. Одна из них стала преследовать отступающих, а вторая, тесня и уничтожая оставленные заслоны, продолжала пробиваться к Хаджиговшану.

Взглянув на низкое солнце, сердар Аннатувак сообразил, что сегодня кизылбаши при всех условиях уже не дойдут до Хаджиговшана. Поэтому он срочно отрядил туда гонца. А сам – теперь уже не было необходимости заманивать кизылбашей к Атреку – быстро перебросил воинов на южный берег и ударил на конных сарбазов. Абдулмеджит-хан, проклиная увертливого сердара, послал в бой конную полусотню личной охраны.

Сражение с северного берега Гургена полностью перекинулось на южный.

* * *

Болезнь Махтумкули не прошла, скорее даже усилилась.

К слабости тела и ломоте в костях прибавился странный шум в голове. Но не время было хворать, и старый поэт, превозмогая боль, целые дни проводил на ногах.

Его угнетала мысль о том, что враг подошел почти вплотную к родному селению. Сначала Махтумкули все еще надеялся, что кизылбашей остановят. Он ждал молодого гонца на взмыленном коне и с веселыми глазами, который привезет весть о победе. Но чем дальше, тем яснее становилось, что такого вестника не будет. И старый поэт с горечью в усталом сердце начал исподволь отправлять хаджиговшанцев в Атрек. Постепенно аул пустел, и вот уже совсем мало кибиток осталось там, где недавно шумел обжитый человеком уголок земли.

Сам Махтумкули не собирался никуда уезжать. Рядом с его кибиткой по-прежнему стояла черная юрта Мяти-пальвана. Остался целым и ряд Адна-сердара. Правда, Илли-хан, захватив семью, удрал в Атрек одним из первых. Забрали родственники и вторую жену сердара. Но Садап осталась. Черной ночной птицей сновала она между четырьмя кибитками Адна-сердара, ожидая прихода Абдулмеджит-хана. Она собиралась встретить его с большими почестями и в специальном загоне откармливала несколько молодых барашков.

Солнце клонилось к закату. Ливший у Гапланлы дождь прошел стороной, не задев Хаджиговшана. Махтумкули сидел в кибитке Мяти-пальвана и размышлял, что старика надо бы побыстрее отправить в Карабалкан – до Атрека ему при его состоянии не добраться. В двух местах пробили старческое тело пули кизылбашей, но могучий организм старого богатыря упорно сопротивлялся смертельному недугу. Мяти-пальван пытался даже казаться веселым, подбадривал унывающих, но уж кто-кто, а Махтумкули знал, каких сил ему стоило это.

Интересуясь всеми новостями, Мяти-пальван ни разу не спросил о сыне. Однако старого поэта трудно было обмануть: он читал невысказанное в тускнеющих глазах друга. И хотя не разделял его предчувствие близкого конца, все же послал всадника за Джумой. Путь был долог и полон неожиданностей, а всадник отправился недавно. Поэтому Махтумкули очень удивился, услыхав о возвращении Джумы. Он встретил его у порога кибитки и задержал на улице.

– Твой отец нездоров, – но ты не печалься, сынок, – сказал он ободряюще, с любовью глядя на взволнованное лицо юноши, уже знавшего, что отец тяжело ранен. – Не расстраивай его и не волнуй, чтобы он скорее поправился. И самое главное, не печалься!

– Что толку в печали, Махтумкули-ага! – вздохнул Джума. – Вон Бегенча привезли… Еле дышит.

Эта новость удивила и порадовала поэта: если дышит после такой дороги, то еще долго будет дышать. Он пропустил Джуму в кибитку и пошел проведать Бегенча.

Того несли на паласе четверо джигитов, не зная, куда деть раненого: тетка, мать и жена Бегенча два дня назад уехали в Атрек. Поэт велел положить его у себя.

Не обращая внимания на людей, постепенно заполнявших кибитку, Махтумкули откинул платок, прикрывающий лицо парня. Люди тихо ахнули, увидев изменившегося до неузнаваемости джигита.

– Бегенч! – негромко позвал поэт. – Очнись, сынок! Открой глаза!

Бегенч хрипло дышал, не приходя в сознание. На глаза Махтумкули навернулись слезы. Он опустил голову и долго сидел, погруженный в раздумье. Потом попросил одного из джигитов, принесших Бегенча:

– Садись, сынок, на коня и привези Сабыр и Джерен в Карабалкан, в дом Язмурада. Сегодня мы туда же отправим беднягу…

Сквозь толпу протиснулся парень и шепнул Махтумкули, что прибыл гонец от сердара Аннатувака. Поэт торопливо поднялся: какую весть прислал сердар?

Выслушав ее, Махтумкули поник головой. Говорят: дно терпения – чистое золото. Поэт терпел и ждал, и надеялся – все оказалось облачком, рассеявшимся от первого дуновения ветра. Силы оказались слишком слабы. Теперь не оставалось ничего иного, как оставить Хаджиговшан.

– Передай сердару, – сказал Махтумкули гонцу, – что я согласен с его предложением. Если силы слабы, пусть отступает. Сражение нужно давать только там, где оно выгодно для нас… Я знаю, что Абдулмеджит-хан рвется к Хаджиговшану. Пусть идет! Он уже понял силу народа и знает – он далеко не глупый человек, – что чем дальше он идет, тем короче делаются его шаги… И сердару передай, иним, и Атаназару: пусть из-за Хаджиговшана не льют кровь понапрасну.

Проводив гонца, Махтумкули вышел на улицу и остановил двух джигитов.

– Сыновья мои, – сказал он, – сарбазы перешли Чагыллы. Они идут сюда, и у нас совсем мало времени. Обойдите село и скажите всем оставшимся, чтобы уходили в Карабалкан. Потом… – Поэт передохнул, словно не решаясь сказать. – Потом один из вас пусть сядет в седло и подожжет все травы и все стога на холмах. Зажгите саман и дрова, оставленные хозяевами. Пусть горит все, что может гореть! Враг не должен воспользоваться плодами нашего пота!