Текст книги "Махтумкули"

Автор книги: Клыч Кулиев

– Не надо! Не трогай… На, лучше свежего чая выпей.

– Чай я всегда найду, а вот тебя…

Тархан схватил Лейлу в объятия и принялся жадно целовать ее губы, глаза…

– Снимешь?

Она поправила растрепавшиеся волосы, улыбнулась, отрицательно качнула головой. Тогда он рывком сдернул халат, неловко зацепил платье, и оно треснуло. Лейла стыдливо пыталась стянуть порванные края, а Тархан уже не мог отвести глаз от обнажившегося молодого тела. Кровь ударила ему в голову, и он вновь жадно прильнул к горячим губам Лейлы…

Потом Тархан налил в пиалу остывшего чая, спросил устало:

– Как думаешь, что будет с нами?

Лейла не решилась взглянуть на него. Горячий румянец медленно сбегал с ее лица – так наплывающая на солнце туча постепенно гасит живые краски земли.

Тархан по-своему понял ее настроение и бодро сказал:

– Лейла-джан, не думай ни о чем! В этом мире для много дорог. Все равно, по какой из них отправиться – в Хиву ли, в Мерв… Слава аллаху, мир широк, везде найдем кусок хлеба, с голоду не помрем, а там видно будет. Глазное – мы вместе.

Лейла продолжала молчать. Тархан подсел поближе, обнял за плечи.

– Ну, что ты опустила голову, Лейла-джан? Не печалься! Посмотри на меня… Ну, посмотри же!

Лейла прижалась лицом к его груди и беззвучно заплакала. Недавнее состояние радости внезапно сменилось ощущением глухой, гнетущей тоски. Она не понимала ее причины, но плакала все горше и все сильнее прижималась к Тархану, словно прощаясь с ним навсегда.

Поглаживая ее волосы, Тархан успокаивал:

– Что ты, Лейла-джан? Ты же сильная, как джигит, а плачешь. Ответь – почему? Может, ты не хочешь ехать со мной? Скажи!

Всхлипывая, Лейла покачала головой.

– С тобой… я на край света… пойду…

– Почему же тогда плачешь?

– Так просто… Сама не знаю…

– Слез без причины не бывают. Ты мне не хочешь открыть свое сердце? Разве у тебя есть человек, более близкий, чем я?

Лейла порывисто прижалась к нему.

– Я боюсь… Если б ты знал, как я боюсь!

– Чего ты боишься, глупышка?

– Боюсь, что счастье наше кончится. Боюсь разлуки с тобой.

– Не надо думать об этом, Лейла-джан. Судьба соединила нас, значит, у нас – дорога одна. И мы пойдем по ней вместе.

– Дай бог, чтобы так было!

– Все будет хорошо, Лейла-джан!

Лейла постепенно успокаивалась. Но прежнее состояние счастья и покоя не возвращалось. Она испуганно дрогнула, когда вдали прозвучало конское ржанье.

– Твой?

– Нет, – прислушиваясь, ответил Тархан, – это чужой конь. А ну-ка, подожди…

Он взял саблю и выбрался из шалаша. Его гнедой стоял, насторожив уши, и смотрел в сторону тропы. Тархан спустился в овражек, стараясь потише шуршать палыми листьями, прошел несколько десятков шагов и выглянул. На тропе стояли два всадника. Один – высокий и худой, как скелет, с длинной белоснежной бородой – был незнаком. Второй богатырской фигурой и ладной, своеобразной посадкой в седле напоминал Атаназара. Тархан вгляделся пристальнее: конечно, Атаназар и есть!

Сзади зашуршало. Он быстро обернулся, но это подходила Лейла – у нее не достало сил дожидаться Тархана.

– Кто это? – одними губами спросила она.

– Один – Атаназар. Второго не знаю.

В широко раскрытых глазах молодой женщины застыл тревожный вопрос. Приподнявшись на цыпочки, она попыталась выглянуть из оврага. Но это ей не удалось. Тархан тихо засмеялся:

– Подсадить?

– Что будем делать? – не принимая шутки, тревожно спросила Лейла.

– Окликнем их, – сказал Тархан, – Атаназар свой человек.

– А тот, второй?

– Э, Атаназар с плохими людьми компанию не водит… Ты, Лейла-джан, возвращайся в шалаш и жди меня, а я подойду к ним. Если с Атаназаром верный человек, приведу обоих, если нет – одного Атаназара.

– А может, никого не надо? Пусть они едут своей дорогой.

– Не бойся! Атаназар большую помощь может нам оказать!

– Делай, как знаешь, – с привычной покорностью согласилась Лейла, и в голосе ее прозвучала нотка горечи. – Только возвращайся побыстрее…

– Хорошо… На, возьми саблю!

Принимая клинок, Лейла слабо улыбнулась.

– Я не умею рубиться на саблях!..

Она проводила Тархана взглядом, чувствуя, как опять недоброй болью сжимается сердце, и медленно пошла к шалашу. Напрасно не послушал ее Тархан. Лишние глаза – лишняя беда. Тот, кто строит свое счастье на зыбком песке, должен опасаться каждого порыва ветра. Потом, когда песок будет скреплен глиной, а глина засохнет и превратится в камень, можно не бояться ничего. Но вначале…

Всадники между тем спешились. Седобородый джигит раздувал костер. Атаназар, чертыхаясь, возился с тугим узлом хурджуна. Кони мирно щипали блеклую осеннюю траву.

Стоя за деревом, Тархан хотел окликнуть Атаназара. Потом передумал и, озорничая, с криком: "О Али!.. Помоги Али!" – выскочил из леска. Атаназар схватился за ружье. Белобородый поднялся, обнажив саблю.

– Эй, герой, не залей кровью вселенную! – закричал Тархан, подбегая.

Друзья крепко обнялись, Атаназар шутливо упрекнул:

– Разве можно так пугать людей, которые и без того напуганы?.. Сапар-ага, это и есть тот самый Тархан, о котором я вам говорил!

– Здравствуйте, яшули! вежливо поздоровался со стариком Тархан.

– Это Сапар-ага, – пояснил Атаназар, снова берясь за хурджун. – Он из нашего аула, но ты его не знаешь. Тебя еще на свете не было, когда он в плен к кизылбашам попал… Вот чертов узел! Кто только тебя завязывал!..

– Ты же, наверное, и завязывал, – усмехнулся Сапар и обратился к Тархану: – Случайно, сынок, не встречался тебе поэт Махтумкули?

– Нет, – с сожалением сказал Тархан. – А разве с ним что-нибудь случилось?

– Кто знает… Одному аллаху ведомо. Когда мы из крепости вырвались, его никто не видел. Хорошо, если не попал в руки кизылбашей. Нас освободил от цепей, а сам… С какими глазами мы появимся в ауле? Я готов назад возвратиться, чтобы его выручить!

Атаназар, справившийся наконец с узлом, заметил:

– Что толку будет от вашего возвращения? Лишними рабами кизылбашей только порадуем. Надо быстрее в аул возвращаться и, если он еще не вернулся, сообща думать, как его выручить.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Тархан.

– Поесть, попить чаю и трогаться в путь.

– А больше никто сюда не придет?

– Сегодня, друг мой, каждый сам ищет себе дорогу. Не припомню случая, чтобы нас так крепко расколотили кизылбаши! Что-то здесь не то. Сапар-ага говорит, что прошлую пятницу к Шатырбеку приезжал Абдулмеджит-хан со своими нукерами. До самого вечера барабаны били музыка играла. Ясно, что не заблудился хан.

– Верно, сынок, – подтвердил Сапар. – Шатырбек имеет за спиной какую-то поддержку. Совру, если скажу, что видел регулярное войско, но Абдулмеджит-хана своими глазами видел – он целый день просидел с Шатырбеком. Его нукеры пировали и пили вино. И еще одного видел – начальника сарбазов Селим-хана. По-моему, он покинул крепость не вместе с Абдулмеджит-ханом и где-то неподалеку были его сарбазы…

Он склонился к костру.

Раскладывая на дастархане лепешки, Атаназар спросил:

– Ты один, Тархан?

– Нет, – шепотом ответил Тархан.

– Кто?

– Пойдем, со мной… Пока Сапар-ага чай готовит, я тебе покажу кое-что!

– Не шепчитесь, ребятки! – добродушно сказал Сапар. – Ступайте по своим секретным делам, только к чаю не опаздывайте!

Шагая рядом с Атаназаром, Тархан спросил:

– О сердаре ничего не слышно?

– А что с ним случится? – равнодушно ответил Атаназар и вдруг резко остановился. – Постой! Ты почему сердара вспомнил? Уж не Лейла ли с тобой?

– Нет, – сказал Тархан, в глубине души удивленный проницательностью друга. – Лейла далеко.

– Хитришь?

– Нынче все хитрят.

– Кто же все-таки у тебя?

– Придешь – увидишь.

– Женщина или мужчина?

– На что мне мужчина сдался?

Атаназар шутливо толкнул Тархана в плечо.

– Вот хитрюга, а! Всех обскакал! Другие о животе своем заботились, а он и о добыче не забывал! Ну, если в такой передряге тебе что-либо стоящее попало, снимаю перед тобой свой тельпек! И как это ты ухитрился?

– Как говорили в старину, когда аллах дает рабу своему, он кладет на пути его.

– Хорошенькая?

– Как частица луны!

Переговариваясь, друзья добрались до полянки. Окинув ее взглядом, Атаназар воскликнул:

– Эге, брат, да ты тут, гляжу, всерьез расположился! Отличное местечко для любви! Думаю, если бы поделили все богатства земли, все равно нам лучше не досталось бы.

Тархан громко крикнул:

– Эй, невеста, выходи из дому! Гостя встречай!

И заглянул в шалаш. Атаназар пытался рассмотреть, кто это сидит в шалаше, с головой, укутанной мужским халатом.

– Гелин-джан! Как сидишь! – смеясь, Тархан потянул с Лейлы халат. – Ну-ка открывай свое лицо! Покажи нам, кто ты есть!

– У кого же такая маленькая рука, как не у Лейлы! – прогудел Атаназар и густо захохотал.

Лейла снова съежилась под халатом, но Тархан с мягкой настойчивостью снял его с молодой женщины.

– Теперь уже нечего прясться, Лейла-джан! У Атаназара взгляд, как у орла, сквозь халат тебя разглядел!

Лейла смущенно отворачивалась, пряча лицо.

– Ладно тебе! – вступился за нее Атаназар. – Иди-ка сюда!

Они отошли в сторону.

– Какой ты счастливый человек! – улыбаясь, сказал Атаназар. – Тебе везет, как филину. Помнишь, ты говорил: "Поцеловать один раз – и умереть?" Ну, а что теперь еще желаешь?

– Пока ничего, Атаназар-джан, – ответил Тархан. – Но есть одна мечта.

– Достигший брода достигнет и берега. Знаю, о чем ты мечтаешь!

Лейла подсматривала за ними в щелку между ветками шалаша. Она напряженно вслушивалась, но слов разобрать не могла. Понимая, что речь идет о ней, пыталась догадаться… Вот Атаназар что-то сказал Тархану. Тот отвечает ему. Смеются. Нет, хорошо смеются, не обидно!

Она невольно сравнивала их: очень похожи на братьев. Оба – рослые, широкоплечие, Тархан даже чуточку пошире в плечах. Но о чем же они все-таки говорят? К какому решению придут?

* * *

Закат, пылавший в полнеба, угасал. Острые пики горной гряды медленно теряли свои четкие очертания, расплывались в поднимающейся из ущелий мгле. Но хаджиговшанцы, собравшиеся на окраине аула, не торопились расходиться по домам. Весть о разгроме уже облетела всю округу. Вчера многие из джигитов, потрепанные и прячущие глаза, вернулись в аул. Судьба остальных была неизвестна. И люди высматривали силуэты всадников, которые должны были появиться со стороны Гапланлы. Кто ждал отца, кто – брата, кто – друга. Даже детишки, обычно непоседливые и шумливые, притихли, усевшись поблизости от взрослых.

Старики сидели на вершине пологого холма. Среди них был и Мяти-пальван. Многие считали его счастливым, и не без основания: его Джума вернулся целым и невредимым. Мяти-пальван тоже радовался возвращению сына, но и серди был для него другом и братом, его отсутствие глубоко печалило Мяти-пальвана. Конечно, сын прав, что в такой переделке, когда смерть заглядывает в глаза, за каждым человеком не уследишь. Но ведь ему наказано было смотреть не за каждым, а за Махтумкули! И Мяти-пальван не знал, сильнее печалился бы он, случись не вернуться Джуме…

Старики негромко переговаривались.

– Сегодня, возвращаясь с Карабалкана, встретил Эсена Безрукого. Говорит, что вернулись трое ушедших из Шагал-Тепе.

– Я тоже слышал, младший сын Ораза Гирджика вернулся. А о старшем пока ничего не слыхать.

– Говорят, из Ковли тоже двое всадников вернулись.

– Нет, они еще вчера приехали.

– Вчера – другие, а эти – сегодня.

– О аллах! Я сам говорил с человеком из Ковли – никто со стороны Гапланлы не приходил к ним сегодня!

– Ну, ладно, пусть будет, как ты сказал… А только я слышал, что и сегодня двое вернулись.

– Перестаньте спорить! Сейчас слухов, что в Мекке арабов. Один одно говорит, другой – обратное. Пока своими глазами не увидишь, трудно поверить.

– Истинно так! Вчера только кричали, что у кузнеца Ша-мурада сыновья вернулись, а от них и до сих пор нет никаких вестей.

– Да, как бы бедняга на самом деле без потомства не остался!

Мяти-пальван не вмешивался в разговор. За эти дни он столько наслушался, что, пожалуй, хватит на целый год. Вначале и он ждал: вслед за вестями появятся и те, о ком говорили. Ведь всем известно, что добрую весть не обгонит самый удалой всадник. Но вести оказывались вымыслом. И старый Мяти-пальван устал от бесплодного ожидания.

– Пойдемте по домам, люди, – сказал он, стряхивая пыль с тельпака и надевая его на голову. – Время намаза подходит. Сегодня уже вряд ли кого дождемся.

Старики тяжело поднялись и устало побрели в разные стороны.

Заложив руки за спину и опустив голову, Мяти-пальван шел, думая о Махтумкули, Атаназаре, Бегенче, обо всех, кто не вернулся из этого несчастного похода. Неужто так и не вернутся?

Около дома Бегенча он задержал шаг, прислушался. Но из кибитки не доносилось ни звука, хотя старая Сабыр-эдже тяжело болела, и около нее должны были находиться женщины. Нарочито громко покашливая, Мяти-пальван шагнул к двери.

В слабом свете коптилки беззвучно ползали по стенам кибитки тени. Сабыр лежала, укутанная стареньким одеялом.

Вокруг нее сидели женщины. Те, что помоложе, при виде вошедшего, зашевелились, поправляя яшмаки, отодвинулись подальше, в тень. И только задумчивая, очень печальная женщина, возле которой прикорнул трехлетний карапуз, не тронулась с места. Да древняя старушонка, сидящая у изголовья больной, сощурилась, всматриваясь в вошедшего.

– Это ты, Мяти? Проходи, садись…

Мяти-пальван присел на корточки, кивнул на больную:

– Как она?

– Ай, все лежит с закрытыми глазами, – прошамкала старуха. – Недавно бормотала что-то, не разобрать, что. Огульнабат говорит, что у нее сердце опустилось, да поможет ей аллах…

Мяти кинул взгляд на женщин, притихших в темном углу, ободряюще сказал:

– Держите себя в руках, женщины. Все кончится хорошо, вернутся наши джигиты.

Мальчонка приподнял голову.

– Па-апа пришел?

– И твой папа вернется, сынок, – пообещал Мяти-пальван. – Если не сегодня, то завтра обязательно придет.

Смуглая женщина дрогнула, глаза ее наполнились слезали. Это была Гульджамал, жена Атаназара. А мальчик, опершийся подбородком на руки и сверкающий глазенками, – их единственная радость и гордость, Мурад.

Старуха со вздохом сказала:

– Пусть всевышний услышит твои слова, Мяти!

Сабыр слабо задвигалась под одеялом, простонала и опять затихла.

– Ну, будьте здоровы! Посмотрим, что принесет завтрашний день, – сказал, поднимаясь, Мяти-пальван.

В мазанке Махтумкули мерцал свет, и Мяти-пальвану на какое-то мгновение показалось, что поэт вернулся, но он тотчас отбросил эту мысль. Не считаясь с дневной усталостью, раньше люди приходили сюда послушать новые стихи Махтумкули, потолковать о тяготах жизни. Сейчас в мазанке могли быть только Нуртач или Джума. Скорее всего, Джума.

Да, это был он. Он лежал, подложив под грудь подушку, и читал стихи, которые Махтумкули перед самым походом собрал воедино, в книгу.

При виде отца Джума быстро положил рукопись и сел. На лице его было написано смущение и тревожное ожидание. Хоть отец и не совсем справедливо ругал его за Махтумкули-агу, он все равно чувствовал себя виноватым и готовился покорно принять новые упреки. Но Мяти-пальван только спросил:

– Ты ужинал, сынок?

Джума кивнул.

– А я по пути зашел справиться о состоянии Сабыр-эдже.

– Как оме?

– Лежит… Стонет…

Мяти-пальван окинул взглядом мазанку, помолчал и сказал:

– Занимайся своим делом, сынок. Я пойду попью чаю…

После ухода отца Джума сидел некоторое время неподвижно. Затем опустился на подушку и взял в руки книгу. Он тяжело страдал от того, что был разлучен со своим учителем. Но так же, как в крепости Шатырбека, он был бессилен. Что он может сделать? Конечно, отец знал, что он не виноват. И все же сетовал на него. А разве только он страдает в бессилии? Чем лучше участь Сабыр-эдже? Вначале она пережила потерю Джерен, теперь сгорает от разлуки с Бегенчем…

Джума вспомнил строки поэта, посвященные сыновьям, стал читать их с глубокой скорбью:

 
У перепелки выпадет птенец, —
Не кликать ей, над ним не виться можно ль?
Не видит розы соловей – певец, —
Ему не плакать, не томиться можно ль?
 
 
Осленка нет, ослица вдоль дорог
Бежит в тоске по следу милых ног.
У верблюдицы уведен сынок —
Ей не взреветь, не всполошиться можно ль?
 
 
Махтумкули! И зверь свой любит род,
Но смерть хитра. Все гибнут в свой черед,
Когда дитя родное вдруг умрет, —
Печальной песней не излиться можно ль?
 

Джума осторожно положил на пол книгу, последний куплет, записанный скорописью, он прочитал еле шевеля губами, выискивая в строках глубокий смысл.

Шум, раздавшийся возле самой кибитки, отвлек Джуму от мыслей.

– Эй, люди! – радостно вопил кто-то. – Поздравляю, люди! Вернулись наши!

В дверях Джума столкнулся с отцом. Мяти-пальван тяжело дышал, не попадая рукой в рукав халата.

– Беги скорее, сынок! – крикнул он. – Махтумкули вернулся!

Джума припустился со всех ног. Мяти-пальван постоял, глядя на бегущих людей, не выдержал, и сам побежал.

Радостная весть мгновенно всполошила все село. Кто еще не улегся, сразу выскочили из кибиток, побежали к дороге. По обе стороны ее уже теснились толпы людей, возбужденно переговаривающихся и глядящих вниз, туда, где, миновав старый арык, поднимались в гору несколько всадников.

Джума нетерпеливо расталкивал людей, пробиваясь поближе к дороге.

– Смотрите, Атаназар едет! – крикнул кто-то.

– И Тархан рядом!

– А кто этот, седой?

– Смотрите, женщина позади него!

– А вон еще двое всадников!

Джума выскочил на дорогу, схватил под уздцы взмыленного коня Атаназара.

– Салам, Атаназар! Махтумкули-ага тоже с вами?

Атаназар спрыгнул с коня, негромко и суховато сказал:

– После поговорим!

Ответ не удовлетворил Джуму, но допытываться подробностей сейчас не было возможности: вокруг всадников плотным кольцом сомкнулась возбужденная толпа, со всех сторон потянулись руки для приветствия.

– Па-апа пришел! – прозвучал среди общего гама детский голосок. Он был совсем тихий – шелест травинки среди грозного гула деревьев, но Атаназар вскинулся, точно ужаленный:

– Мурадик! Сынок! Гульджамал моя!..

* * *

Много горьких испытаний выпало в жизни на долю Тархана. Но таких мук, как сегодня, он не испытывал еще никогда. Давая корм коню, он в кровь кусал губы, когда из кибитки Садап доносились глухие звуки ударов и болезненные вскрики Лейлы. «Ворвусь в кибитку! – думал он. – Свалю старую ведьму наземь и умчу Лейлу в сторону Сонгидага!» Но рассудок злорадно шептал: «Ты, безродный слуга сердара, осмлелишься поднять руку на его старшую жену?» И Тархан скрипел зубами, чувствуя себя как цепной пес, задыхающийся в ошейнике от бессильной ярости. Но, когда послышался особенно болезненный крик, он с силой ударил торбу о землю, кинулся к кибитке.

– Перестаньте, тетя!.. Вы что… убить ее хотите?

Голос его дрожал и рвался, пальцы сжимались в каменеющие кулаки. Казалось, еще одно мгновение – и на голов Садап обрушится удар.

Садап вытаращила глаза. Ее и без того багровое лицо стало черным от прилившей крови.

– Ты, безродный щенок! – заорала она, уперев руки бока и подступая к попятившемуся Тархану. – Что тебе надо? Захочу – и сожру ее с костями!.. А тебе что? Жалко ее? Я знаю, ты всю дорогу спал с этой потаскухой! У, бесстыжая тварь!..

Она больно ударила ногой Лейлу, сжавшуюся комочком посреди кибитки, ушибла ногу, еще больше рассвирепела от этого и принялась безжалостно щипать молодую женщину. Лейла застонала.

– Вот тебе, подлая! – задыхаясь, брызгала слюной Садап. – Вот тебе, потаскуха!.. Вот тебе!.. Кричи, гадина, кричи!..

В горле Тархана что-то пискнуло. Он резко повернулся и выбежал из кибитки. Куда? У кого просить помощи? К Атаназару! – мелькнула мысль, и Тархан широко, чуть ли не бегом, двинулся к кибитке Атаназара, торопясь высказать все, что накипело у него на душе.

На пути повстречался Шаллы-ахун. Тархан попытался было миновать его, но не таков был старик. Он остановился, протянул для приветствия руку.

– Ты ли это, иним Тархан? Жив-здоров? Поздравляю со счастливым возвращением! Молодец!

Тархан вынужден был остановиться и отвечать на приветствия Шаллы-ахуна. А тот продолжал не спеша:

– Ваш ахун дни и ночи призывал на вас благословение аллаха. И вот, хвала ему, большинство джигитов вернулись невредимыми, а остальные милостью всевышнего вернутся не сегодня-завтра… Надеюсь, Тархан-джан, ты не забыл своего ахуна?

– Не забыл, мой пир! – сердито буркнул Тархан. – Разве можно вас забыть!

– Вот и хорошо, сын мой, вот и хорошо, дай тебе аллах здоровье и красивую жену. Я так и думал, что ты добрый мусульманин, пусть твоя жизнь будет долгой! Тогда завтра, если будет по пути, зайдешь ко мне?

Упоминание о жене было как щепотка соли на свежую рану.

– Да, приду же, ахун-ага! – нетерпеливо воскликнул Тархан, переступая с ноги на ногу. – Будьте спокойны, приду!

– Молодец, сын мой, так и надо! – одобрил Шаллы-ахун. – Ты истинный слуга веры и не забываешь, что жертва богу открывает дорогу в рай… Значит, я жду тебя.

Он пошел дальше, а Тархан с неожиданной злобой подумал: "Объедки пошел собирать, старый шакал!"

Атаназар, поглядывая на спящего Мурадика, тихо разговаривал с женой, когда в дверь ворвался Тархан. Гульджемал сразу отвернулась, закрывая лицо, а Атаназар дружелюбно сказал:

– А-а, Тархан. Куда же ты подевался? Ну, проходи, садись.

Тархан угрюмо сел на указанное место, не говоря ни слова.

Атаназар с сожалением покосился на жену. Поняв, что мужчинам надо о чем-то поговорить, Гульджемал взяла кумган и вышла.

– Ты ужинал? – спросил Атаназар, уже догадавшийся, с какой заботой пришел Тархан. – Чего такой хмурый? Что у тебя стряслось?

– Пойди и узнай, что стряслось! Ты во всем виноват!

– Вот тебе и на! – удивился Атаназар. – Чем же я виноват? Разве я мог знать, что они встретятся нам по пути? Что я ответил бы, если б Караджа, не успев приехать, объявил сердару: "Видел, мол, вашу Лейлу! Атаназар посадил ее на седло к Тархану и отправил куда-то!" Ты же знаешь этого сплетника Караджу!

– Я знаю теперь, что и твои слова – пустой ветер!

– Не горячись! Объясни толком.

– Ладно, знай – не сегодня, так завтра сделаю свое дело. Пусть потом сердар, если сумеет, зароет в землю, – я ничего не теряю!

– И напрасно спешишь. Надо выждать момент.

– Какой еще момент?

– Не торопись, Тархан-джан. Кто торопится пить горячий чай, тот выплевывает его обратно. Потерпи!

– До каких пор?

Атаназар положил тяжелую руку на плечо Тархана:

– Вот увидишь, все будет так, как я говорил! "Венец терпению – благополучие". Если не станешь горячиться, все обойдется самым лучшим образом.

Тархан промолчал, а Атаназар, стараясь отвлечь его, сказал:

– Только что приходили ко мне Мяти-ага и другие яшули. Говорят, что в Серчешме положение тяжелое – кизылбаши чуть не окружили наших. Не подоспей люди сердара Аннату-вака, могла бы случиться большая беда. Кизылбаши, говорят, очень уверенно себя чувствуют. Видно, в самом деле есть у них за спиной крепкая поддержка. А вчера в Серчешму приехал сам Абдулмеджит-хан и объявил недельное перемирие. Если на этой неделе не договорятся, дело может далеко зайти. Беда нависла не только над твоей головой, друг мой, у всего народа положение тревожное. Надо сначала народ спасти, а потом уже о своем думать.

– У каждого своя ссадина щемит! – упрямо ответил Тархан, начавший было успокаиваться, но рассерженный последними словами Атаназара.

– А заботы народа тебя, выходит, не касаются? – рассердился и Атаназар.

– Нет! Если народ не заботится обо мне, почему я должен думать о нем!.. Вот у тебя есть и дом и семья. А у меня – что? Я – бродяга, пришелец. Для меня все равно, где быть, – на земле, под землей ли…

Тархан говорил с горечью и обидой. И Атаназар, впервые увидевший друга в таком состоянии, серьезно забеспокоился и переменил тон.

– На народ не надо обижаться, Тархан-джан. В наших невзгодах не народ виноват.

– А кто же виноват?! – спросил Тархан, сверкая глазами. – Адна-сердар? Вот пойду сейчас и перебью весь его род! А Лейлу посажу на гнедого и умчу куда глаза глядят! Пусть догоняет кто смелый! Мне терять нечего, разве только голову, а ее все равно где терять!

Он вскочил на ноги.

– Не дури! – Атаназар схватил его за полу халата. – Слышишь, Тархан, не дури!

Тархан вырвал полу, ударил дверь ногой и выбежал наружу. Атаназар, накинув халат и сунув ноги в старые опорки, торопливо вышел вслед.

Он догнал Тархана уже далеко от дома. Крепко взяв его за локоть, сказал:

– Не делай глупости, Тархан! Гнев всегда впереди разума бежит, да в яму заводит… Остановись-ка!

Продолжая широко шагать, Тархан сквозь зубы ответил:

– Пока я стоять буду, Садап душу вынет из Лейлы!

– Постой, Тархан, я сейчас сам поговорю с ней. Только ты не вмешивайся!

– Так и послушалась она тебя! Еще больше взбеленится! Она самому сердару печенку ест, не то что…

– Вот увидишь, послушается!

– А если нет?

– А нет, тогда делай, что задумал! Сам тебе помогу!

– Поможешь?

– Аллахом клянусь, помогу!

Они уже подходили к кибиткам Адна-сердара, когда в одной из них раздался душераздирающий вопль. Атаназар вздрогнул, а у Тархана волосы поднялись дыбом – он, как безумный, рванулся на крик.

– Стой! – догнал его Атаназар и, еле удерживая, несмотря на свою немалую силу, беснующегося Тархана, сказал: – Послушай, кто кричит!

Вопль повторился.

– Спасите, люди! – орала Садап, захлебываясь слезами. – Ой, спасите! Убивают!.. Илли-джан, сынок, помоги!.. Ой, убивают!..

Тархан вздохнул так, словно вынырнул из глубокого омута и даже тихо, бессмысленно засмеялся.

– Ее голос, Садап!

Натягивая сползший с плеча халат, Атаназар сказал:

– Сердар вчера сразу же по возвращении уехал в Серчешму. Видно, сейчас только вернулся…

Свист плети и крики Садап не прекращались.

– Эх, как он ее лупит! – невольно посочувствовал Атаназар. – Как бы до смерти не забил! Смотри-ка, Илли-хан на помощь пошел!..

Илли-хан опасливо заглянул в кибитку, из которой рвались вопли матери, плаксиво затянул:

– П-п-перестань, п-п-папа! Ч-ч-что ты д-д-делаешь!

Из кибитки вылетел железный кумган, с треском ударился о дверную стойку. Илли-хан испуганно отпрянул и, подвывая, побежал прочь.

– Ну, вот, – сказал Атаназар. – Садап и без тебя воздали по заслугам… Пошли чай пить!

Тархан согласился, однако не прошли они несколько шагов, как их остановил конский топот. Они прислушались. Еще кто-то из аульчан возвратился? Через несколько мгновении два всадника сдержали горячих коней. Передний нагнулся с седла.

– Это ты, Атаназар?

– Салам, Ата-хан! – узнал всадника Атаназар. – Сходи, подержу коня!

– Некогда, брат! Как ваши, все живы-здоровы?

– Одни – здоровы, другие пока неизвестно. А ты – как?

Ата-Емут махнул рукой, невесело оскалил крепкие зубы.

– У меня жизнь собачья – вечно мотаюсь в седле! Сердар дома?

– Кажется, дома… Добрые вести привез?

– Кто их сейчас разберет, какие – добрые, какие – недобрые…

Из кибитки, покашливая и кутаясь в халат, наброшенный наспех на плечи, вышел на голоса разгоряченный Адна-сердар. Атаназар и Тархан почтительно поздоровались. Сердар протянул обе руки Ата-Емуту, здороваясь с ним, как с уважаемым гостем. Атаназару он руки не подал, а Тархана не удостоил взглядом.

– Весть привез! – минуя традиционный ритуал приветствий, сказал Ата-Емут. – В среду хаким собирает всех ханов в Астрабаде! Будет очень важный разговор! Я приехал сообщить вам об этом!

– Хорошо, иним, постараюсь приехать, – с необычней готовностью согласился Адна-сердар.

– Тогда – здоровья вам и благополучия! – сказал Ата-Емут, невежливо оборвав сердара на полуслове. Он гикнул, крутанул коня на задних ногах и поскакал, обдав стоящих облаком густой пыли. Его безмолвный спутник последовал за ним.

Лицо сердара исказила злая гримаса.

– Хей, не умнеет с возрастом сын неразумного! – пробормотал он, отплюнулся и прошел в кибитку, но не в ту, из которой вышел, а в другую, крайнюю.

Избитая, скорчившаяся Лейла встретила его затравленном взглядом. Она слышала истошные вопли Садап и с содроганием ждала своей очереди отведать плети сердара. Но сердар, видимо, сорвал все свое раздражение на Садап. Он, собственно, и избил ее за то, что застал, когда она измывалась над Лейлой.

– Вставай, приготовь обед! – толкнул он ногой Лейлу.

Лейла поспешно ушла.

Адна-сердар снял тельпек, посмотрел по сторонам, вздохнул и кинул его в угол. Туда же полетел и халат. Усевшись на кошму, сердар задумался, уронив между колен большие сильные руки. От усталости ныли все кости, во рту неприятно горчило. Он сплюнул на холодные угли очага.

От всего случившегося в последние дни впору было заболеть на самом деле. Однако сердар не собирался так быстро сдаваться. Неудача скорее подогрела, чем охладила его честолюбивые замыслы. Он так и кипел желанием отомстить проклятому Шатырбеку, доказать всем свою силу. Но он понимал, что неудачи и крушение его последних замыслов нельзя рассматривать как чистую случайность. Что-то изменилось в мире, что-то постороннее исподволь, но ощутимо вторгалось в отношения между людьми, между племенами. Что это такое, он не знал, но твердо верил: не мог Шатырбек сам, только своими силами, разгромить туркмен и у Куня-Калы, и у Серчешмы.

И еще одна мысль не давала ему покоя: кто увез Лейлу из крепости Шатырбека? Этот глупец Илли потерял ее где-то в суматохе. А кто подобрал? Как она оказалась рядом с Атаназаром и Тарханом? Не растоптали ли его честь вторично? Грязные подозрения не давали сердару покоя. Он мучился, не в силах установить истину.

Он подвинул к себе чайник, бесшумно поставленный возле него Лейлой, наполнил пиалу до половины, вылил обратно – чтобы чай крепче заварился.

В дверях с протянутыми вперед руками показался Караджа.

– Эссалам алейкум, сердар-ага!

– Валейким эссалам! – буркнул сердар, продолжая колдовать над чайником. Он понимал, что Караджа явился неспроста: сердар хорошо знал своего нукера. Когда Караджа приходил просить что-либо или приносил неприятную весть, он останавливался у дзери и нерешительно покашливал. Потом осторожно приоткрывал одну створку и просовывал в кибитку голову. Заходил только после разрешения хозяина и стоял у порога, пока его не приглашали сесть. Если же весть могла быть приятной сердару, Караджа, заходя, широко открывал обе створки двери, здоровался с сердаром, как с равным, сам проходил и усаживался на кошме.

Так он поступил и сейчас.

Молчание длилось довольно долго. Караджа несколько раз пытался заговорить, но, не решаясь, только судорожно двигал большим кадыком. Наконец сердар спросил:

– Возвратился здоровым, невредимым?

– Слава аллаху, сердар-ага! Большинство уехавших вернулись.

– Кто еще с тобой вернулся?

– Атаназар приехал! Тархан приехал! Анна-Коротышка приехал! И Сапар-ага из плена вернулся!

– Где ты с ними встретился?

– Возле Гапланлы, сердар-ага! Знаете, там у выхода из ущелья большая чинара стоит? Вот там и встретились… Мы с Анна ночевали под чинарой. Утром проснулись, глядим, а конь Анна-Коротышки лежит с раздутым брюхом и пену пускает. Сохрани аллах и помилуй от недоброго! Что, думаем, случилось с конем? Или съел что-либо или так пора пришло подыхать? До самого полудня ждали, пока он поднимется. Вот тут и подъехал Атаназар и остальные. А позади Сапар-аги Лейла сидела!