Текст книги "Махтумкули"

Автор книги: Клыч Кулиев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)

– Говори, мерзавец, что тебе дороже – жизнь или имущество?

Голова сердара мотнулась вниз раз, другой, третий. Глаза его чуть не вылезли из орбит, лицо почернело от прилива крови. Это было не оскорбление, это был невиданный позор! Тщетно пытаясь унять мелкую дрожь в коленях, он сказал плачущим голосом:

– Жертвой вашей буду, справедливый хаким, берите все, что хотите, только не позорьте так своего верного слугу!

Хаким опустил бороду Адна-сердара, брезгливо вытер ладонь полой халата.

– "Не позорьте"!.. Если в течение этой недели лошади не перейдут Серчешму, тогда узнаешь, что такое позор! Глупцы! Я вам покажу, как перечить государству! Сейчас пошлем твоего нукера в Хаджиговшан – говори, что хочешь передать своим. Выбирай одно из двух – или имущество, или жизнь. Третьего я тебе не оставлю.

– Хаким-ага, нукер ничего не сможет сделать! – взмолился Адна-сердар, поняв, что не удалось провести хитрого хакима. – Лучше я сам поеду туда! Клянусь честью, сделаю все! Может, смогу народ убедить, а не смогу – все, что имею, разделю пополам. Поверьте, справедливый хаким, клянусь аллахом, не обману!

– Нет, теперь не вырвешься из моих рук! – сказал хаким. – Не выпущу до тех пор, пока кони не перейдут Серчешму. Поспеши передать повеление своему нукеру, ибо время не ждет…

Не глядя на Тархана, сердар сказал рвущимся голосом:

– Скажи Илли-хану… пусть обойдет всех… всех гокленов… Пусть поклонится в ноги Аннаберды-хану, Карлы-баю и другим… Пусть приведет две тысячи лошадей… Приведет в Серчешму… Если надо, пусть продаст все… все, вплоть до овец. Ничего не жалейте…

Последние слова он выдавил с трудом, представив себе свои необъятные отары, пасущиеся в широкой степи. Мысль, что все это может исчезнуть, была настолько страшной и дикой, что Адна-сердар почувствовал головокружение, прислонился к стене, чтобы не упасть.

Разгадав его состояние, Ифтихар-хан внутренне улыбнулся, весьма довольный собой, и сказал Абдулмеджит-хану:

– Дайте сердару воды. Пусть охладит свое сердце.

Когда Адна-сердар напился, хаким спросил:

– Больше никаких поручений не передадите?

– Нет, справедливый хаким! – с глубоким вздохом ответил сердар.

Тогда хаким повернулся к Тархану.

– Ты слышал, нукер, что сказал твой господин?

Все это время Тархан со злорадством наблюдал за унижением Адна-сердара. Его радовало, что этот грубый, самодовольный человек, не считающийся ни с чем, кроме собственной прихоти, не признающий за людей никого, кроме самого себя, стоит перед хакимом со слезами на глазах. Потом у Тархана мелькнула мысль, что он сам находится не в лучшем положении, но он подумал с равнодушной горечью: "Ай, будь что будет! Все равно плакать обо мне некому!" Однако вспомнил Лейлу и устыдился своих мыслей. Появилось страстное желание вырваться отсюда во что бы то ни стало.

– Слышал, ага! – ответил он на вопрос хакима. – Все слышал!

– Хорошо понял?

– Понял, ага!

– Проводите его к Исмаилу, – сказал хаким Абдулмеджит хану. – Пусть тот возьмет с собой десять-пятнадцать сарбазов и переведет нукера через реку. А на прощание… – хаким помедлил, словно раздумывая, оттопырил нижнюю губу. – На прощание пусть отрежут ему правое ухо на память о пребывании в Астрабаде.

Тархана словно обожгло огнем.

– Лучше прикажите отрубить мне голову, ага! – дрогнувшим голосом сказал он. – Чем я провинился перед вами? Я простой нукер! Вчера был нукером сердара, сегодня – вашим стал… Пусть лучше умру, чем жить опозоренным!

Ифтихар-хан с любопытством посмотрел на него, кивнул Абдулмеджит-хану:

– Что вы скажете на это, хан? Клянусь аллахом, нукер разумнее своего хозяина. Похвально, очень похвально… Ладно, джигит, но помни: ты обязан выполнить приказ сердара.

– Выполню, ага! – воскликнул обрадованный Тархан. – Не позже завтрашнего вечера буду в Хаджиговшане!

– Похвально твое старание, – одобрил хаким. – Иди.

Но когда Тархан повернулся к выходу, хаким остановил его:

– Подойди ко мне, нукер!

Он отвел Тархана в сторону и тихо сказал:

– Передай сыну сердара: если сможет схватить поэта Махтумкули и передать его сарбазам в Серчешме, я в тот же день отпущу его отца. В тот же день, понял?

Пораженный Тархан кивнул:

– Понял, ага!

– Но только об этом никто из посторонних не должен знать.

– Понимаю, ага!

Хаким достал с полки Коран, переплетенный а зеленый бархат.

– Поклянись на священной книге.

Тархан мысленно произнес: "Говорю неправду… Говорю неправду… Говорю неправду…" – и со спокойной совестью поклялся:

– Клянусь сохранить тайну!

Он повторил это трижды и коснулся лбом Корана.

Внимательно наблюдавший за ним хаким сказал:

– Молодец! Похвально… Как звать тебя, нукер?

– Тархан.

– Очень хорошо… Хан, подарите джигиту красный халат и острую саблю – пусть знает, что хаким ценит верных слуг.

Когда Абдулмеджит-хан увел Тархана, хаким сел и спросил безмолвно стоящего Адна-сердара:

– К какому же вы решению пришли в Ак-Кале?

Адна-сердар переменил затекшую ногу, угрюмо сказал:

– Там, где присутствуют Махтумкули и сердар Аннатувак, трудно прийти к разумному решению, господин хаким.

– Почему? – поинтересовался хаким, хотя знал, что может ответить сердар.

Однако ответ удивил и насторожил его.

– Они ждут защиты издалека, от русских!

– От русских? – удивленно спросил Ифгихар-хан. А вы? Вы у кого ищете?

– Нет нам защитников, кроме Ирана! – твердо заявил Адна-сердар.

– Так-так… А вы Шукри-эффенди не знаете?

Лицо Адна-сердара покрылось красными пятнами.

– Он проделал большой путь, – ехидно продолжал хаким, откровенно наслаждаясь замешательством сердара. – Он прибыл из самого Стамбула, чтобы повидаться с вами. Было у вас свидание?

Сердар глухо сказал:

– Я его, господин хаким, видел всего только один раз… У Эмин-ахуна.

– Всего раз, говорите?.. У Эмин-ахуна?..

Торопливо вошел Абдулмеджит-хан, извинившись, взял лист бумаги. Твердо нажимая на перо, написал: "Пришел сын Борджак-бая. Ждет в соседней комнате. Говорит, есть важные вести".

Ифтихар-хан прочел, тяжело поднялся.

– Вот, хан, – сказал он, – сердар утверждает, что видел Шукри-эффенди всего один раз у Эмин-ахуна. Один-единственный раз!.. Сделайте так, чтобы они смогли еще раз встретиться до рассвета. Пусть наговорятся вдоволь. А нашу беседу мы продолжим завтра.

Пятна на лице Адна-сердара слились в сплошной румянец.

14

Тархан добрался до Хаджиговшана уже затемно. Его не встретил никто, кроме беспокойных собак. Во многих кибитках мерцал свет, но говора не было слышно нигде. Тихо было и на подворье Адна-сердара.

Тархан привязал коня, бросил ему пару охапок сена и направился к кибиткам, раздумывая, в какую из трех войти. Беспокойное сердце само толкнуло его к крайней кибитке, рука сама, против воли, откинула полог на двери.

В кибитке была одна Лейла. Увидев вошедшего Тархана, она вскочила, глядя на него одновременно и с ужасом, и с радостью. Разве могла она думать, что Тархан так быстро вырвется из рук кизылбашей? Разве могла она, уже похоронившая все свои надежды, поверить, что это именно он стоит перед ней – запыленный, усталый, родной!..

Тихо вскрикнув, она бросилась к нему и застыла на его груди. Ее пальцы влились в пропыленный халат джигита с такой силой, что, казалось, оторвать их можно только с кистями рук…

Но они оторвались сами, как только стукнула распахнувшаяся дверь соседней кибитки. Лейла быстро вернулась на свое место, Тархан отодвинулся к двери. Вошла маленькая дезочка со смешно торчащими косичками. Она, хныча, пожаловалась Лейле:

– Овез подушку не отдает!

Тархан присел на корточки, вытер девочке под носом, посочувствовал:

– Не отдает, говоришь?

– Да!

– А ты маме пожалуйся!

– Мамы нету!

– Куда же она ушла?

За девочку ответила Лейла:

– Махтумкули-ага вернулся… Все собрались у него.

– Илли-хан тоже там?

– Да, все там…

– Тогда и я пойду! – сказал Тархан. – Надо важную весть передать.

Кибитку и мазанку Махтумкули окружало плотное кольцо людей. Все молчали, слышался только голос Махтумкули, рассказывающего о своей встрече с хакимом. Тархан постоял поодаль, подумал, что его появление прервет рассказ Махтумкули, и решил прийти попозже, когда люди начнут расходиться. Он повернул назад, но в темноте налетел на какой-то вбитый в землю кол и с шумом упал. Тельпек отлетел далеко в сторону.

Кто-то поднял его, отряхнул и громко засмеялся:

– Эй, батыр, половину клада мне отдашь!

Говорящий подошел ближе, протянул тельпек:

– Возьми свою голову! – И вдруг удивился: – Никак, это ты, Тархан?.. Когда вернулся?

Узнав Караджу, Тархан досадливо сморщился.

– Тише ты! – сказал он, поднимаясь и отряхивая халат. – Чего раскричался!

– А ты чего таишься? – еще больше изумился Караджа. – Воруешь, что ли? – И во весь голос закричал: – Эгей, люди!.. Тархан вернулся!..

У кибитки Махтумкули затихли, и сразу же тишина взорвалась разноголосым шумом. Люди вскакивали, оглядываясь по сторонам, ища глазами Тархана.

– У, ослиная глотка! – Тархан яростно скрипнул зубами и сделал шаг по направлению к Карадже. Тот испуганно попятился.

– Ты чего?.. Чего кидаешься, как бешеный?.. Думаешь, если дохлого тигра одолел, так и на людей кидаться можно?

Тархан грубо выругался и пошел к людям.

Первым его встретил Илли-хан.

– Отец т-т-тоже в-в-вернулся?

– Нет, – сказал Тархан, – он не вернулся.

– А п-п-почему?.. Г-г-где он?

– В Астрабаде!

– А т-т-ты как в-в-вернулся? – наседал Илли-хан.

– Взял да и прилетел! – пошутил Тархан.

Кругом засмеялись. Видимо, настроение у людей после рассказа Махтумкули было не плохим. Они окружили Тархана, словно видели его в первый раз, послышались вопросы.

– Эй, люди, садитесь! – прогудел бас Атаназара. – Проходи сюда, Тархан!

Тархан подошел, поздоровался с сидящими кружком стариками, сел возле Атаназара. Махтумкули сказал:

– От души поздравляю тебя, сынок, с возвращением! Сердар не вернулся с тобой, веришь?

– Не отпустили его, Махтумкули-ага, – ответил Тархан.

– А т-т-тебя п-п-почему отпустили? – снова не выдержал Илли-хан.

– Я сам ушел, – сказал Тархан. – Ни у кого разрешения спрашивать не стал. Крикнул: "О мой бог!", раскидал сарбазов до самого неба и – айда сюда!

Люди опять засмеялись. Илли-хан хотел что-то сказать, но от злости никак не мог совладать с собой. Подошла Садап.

– Хватит ерунду пороть! – прикрикнула она на Тархана. – Делом говори, где сердар?

Атаназар недружелюбно сказал:

– Потерпите вы, тетя, немного! Слова бедному сказать не даете своими вопросами! Всех нас интересует положение сердара. Сейчас Тархан нам все расскажет.

Садап, недовольно бормоча, отошла в сторону. А Тархан начал рассказывать с того места, как они с сердаром попали в руки кизылбашей.

…Когда все, вдоволь наговорившись, пошли по домам и в кибитке осталось только несколько доверенных людей, Тархан, неторопливо попивая чай, сказал:

– Еще одно дело случилось, Махтумкули-ага. Своим же языком на себя беду накликал. Грех на душу взял.

Атаназар снисходительно потрепал его по плечу.

– Ну-ну, давай послушаем и это! Язык твой – враг твой!

– И верно, Атаназар-джан! – притворно сокрушаясь, согласился Тархан. – Все мои беды – от языка… Ну, значит, отпустил меня хаким. Есть у него такой длинный и злой нукер – ему поручил проводить меня. Я, конечно, стал пятиться к выходу, а хаким вдруг говорит: поди, мол, сюда. У меня чуть сердце не выскочило из груди! Ну, думаю, пропал! А он и шепчет: "Если, мол, сын сердара сможет заманить Махтумкули в Серчешму, сразу освобожу его отца!" И еще говорит: "Чтоб ни одна живая душа не знала об этом!" Ладно, говорю, никто не узнает, а сам думаю: в первую очередь Махтумкули-аге расскажу, а Илли-хану и не заикнусь даже. Но этот хитрый хаким берет Коран и говорит: "Клянись на Коране!" Что станешь делать? Я и поклялся! Сказал про себя три раза: "Непразду говорю" – и поклялся. Грешен я теперь!

Рассказ Тархана развеселил слушателей.

– Тяжкий грех ты совершил, – поддержал шутника и Мяти-пальзан. – Но если отдашь мне подаренный халат, будь что будет – возьму половину греха на себя!

– Давай саблю! – сказал Атаназар. – Другую половину на свои плечи забираю!

Махтумкули негромко проговорил:

– Нет на тебе вины перед богом, сынок. Была бы чиста совесть, а об остальном не думай. Вина на тех, кто толкает на преступление и заставляет приносить в этом клятвы.

Заговорили о разном. Тархан толкнул в бок Атаназара и они, попрощавшись со всеми, выбрались наружу. Атаназар шутливо сказал:

– Я бы на месте хакима ни одного уха тебе не оставил!

– Это за что же?

– А за то, чтобы ты не бродил ночью по тугаям, не подбирался к чужим женам!

Тархан схватил его за руку.

– Атаназар! Я об этом и хотел с тобой поговорить! Помнишь, ты советовал подождать до благоприятного момента? Не думаешь ли ты, что такой момент наступил?

– Когда это я тебе советовал такую чушь? – сказал Атаназар.

– А ну тебя! – с досадой отмахнулся Тархан. – Тебя не поймешь!..

– Ну, ладно, ладно! – дружелюбно сказал Атаназар. – Не петушись! Дело надо делать наверняка, обдумав со всех сторон.

– Как бы вообще не опоздать, обдумывая! Если сердар вырвется из лап хакима – что тогда будем делать?

Атаназар, посмотрев на небо, где ярко горело семизвездие Большой Медведицы, ответил:

– Будь спокоен, сердар попал в крепкий капкан. Теперь не вырваться.

– Как сказать! Если Илли-хан приведет в Серчешму лошадей…

– Ты что, Илли-хана не знаешь? Да он скорее собственной жизни лишится, чем добра! Не зря говорится, что никто не видел, как бай дает и как аллах милует.

– Все равно! – упрямо сказал Тархан. – Все равно через день-два посажу Лейлу на коня и увезу за Сонгидаг!

– Ждут тебя там, за Сонгидагом! – пробурчал Атаназар. – Ты, друг, не торопись. Если я не ошибаюсь, на днях большие события развернуться должны. Аннаберды-хан, конечно, не пойдет на предложение сердара, скажет: своих забот по горло, чтобы еще в ваши распри впутываться. Карли-бай тоже не дурак добром рисковать. И иомуды не дружны: сердар Аннатувак людей собирает, а Борджак-бай с кизылбашами сговаривается. В общем, друг, положение такое, что скоро, видимо, не только тебе, а всем нам горы переходить придется, подаваться на север. Заботы не только на твои плечи легли – у всего народа заботы.

– Что мне народ! – махнул рукой Тархан. – Много мне от народа досталось, чтобы я о нем заботился?

– Опять понес ерунду! – с досадой сказал Атаназар. – Ты без народа – козявка, любой тебя затопчет! – И, видя, что Тархан собирается возражать, быстро добавил: – Знаешь что, друг, иди-ка отдохни! У тебя, вижу, от усталости мозги не в ту сторону повернуты. Поспи, а завтра, живы будем, все обговорим.

Перепрыгивая через арыки, хрустя сухим бурьяном, Тархан пошел напрямик, к мазанке, где спали наемные работники Адна-сердара. Уже собираясь войти, он оглянулся на маленькую крайнюю кибитку – и сердце его екнуло: дверь была открыта, ковер приподнят. "Лейла ждет меня!" – мелькнуло у Тархана, и он, взволнованный и жаждущий, не думая ни о чем, шагнул к заветной черноте двери.

Он был прав – Лейла ждала…

* * *

Садап проснулась с первыми петухами. Несчастье с мужем сильно подействовало на нее – болела голова, ныло все тело, под глазами набрякли мешки. Несмотря на постоянные стычки и щедрые пинки, получаемые от сердара, она все же предпочитала видеть его дома, а не у кизылбашей, хотя иной рал, жестоко избитая, и призывала на его голову всяческие напасти.

Охая и кряхтя пригладила ладонью спутавшиеся за ночь волосы, оделась и пошла будить работников.

– Кандым! Овез! – закричала она, приподняв камышовую циновку, служащую в мазанке дверью. – Все спите, нечестивцы? Вставайте, коней напоите – надоели своим фырканьем! И чабанов будите!.. У-у-у, дармоеды несчастные!

Кандым вскочил сразу же, как только услышал грозный голос старой хозяйки. Он проворно скатал изодранное в лохмотья одеяло, кинул его в угол и стал торопливо обувать чарыки. Овез же еще потягивался, сладко зевая, потом сел, посмотрел по сторонам и удивился:

– Бе-е, Тархан вернулся!

Кандым, обматывая ногу портянкой, хихикнул и посоветовал:

– Двинь его в бок покрепче! Пусть просыпается! Довольно и того, что он целую ночь мурлыкал в тепленьких объятиях.

– Не ори на весь мир! – одернул товарища Овез. – Тебе-то какое дело!

Укрывшийся одеялом с головой, Тархан не спал, но притворился только что проснувшимся. Спросил:

– Чего это вы спозаранку расшумелись?

– Поздороваться с тобой спешим! – засмеялся Овез. – Вчера ведь к тебе не подступиться было! Ждали, что скоро придешь, да так и уснули, не дождавшись. Где это ты, бродяга, запропастился?

– Наивный человек! – подмигнул Кандым. – Ты у меня спроси, куда он запропал, я тебе все объясню!

– Ладно болтать-то! – миролюбиво сказал Тархан. – Идите коней поить. За чаем потолкуем… А то вон уже Илли-хан крякает, тоже поднялся ни свет ни заря!

– Пошли, Овез! – заторопился Кандым, услышав за стенкой покашливание и ворчание Илли-хана. – Да пойдем!.. После уберешь постель!

Они вышли, но вскоре Овез вернулся, стащил одеяло с Тархана.

– Вставай и ты, соня! Слышишь? Илли-хан тебя требует! Теперь он тебе куска спокойно проглотить не даст…

Тархан неспеша поднялся, убрал постель, умылся холодной, как лед, водой, накинул халат и пошел к Илли-хану. По дороге ему попался закованный в кандалы русоволосый и светлолицый парень. Тархан дружески поздоровался с ним, спросил:

– Как жизнь, Иван, хорошо?

– Хорошо! – улыбаясь синими, как небо, глазами, ответил парень. – Якши!

– Вернусь – приходи чай пить, – пригласил Тархан. – Придешь?

Парень кивнул и пошел дальше, позвякивая кандалами.

Илли-хан встретил Тархана неприветливо.

– Д-д-долго с-с-собираешься! – сказал он, подражая тону отца. Не дождавшись ответа, сердито добавил: – П-п-про-ходи, с-с-садись!

"Шалдыр недоструганный! – зло подумал Тархан. – Тоже сердара из себя корчит, недотепа!"

А вслух сказал:

– Мне и у порога неплохо… Говори, зачем позвал?

Илли-хан вылупил глаза и покраснел, но, сообразив, что связываться в отсутствие отца с Тарханом небезопасно, сбавил тон.

– Т-т-ты другого места н-н-не нашел, чтобы п-п-передать поручение отца! – сказал он, насупившись. – Очень н-н-нуж-но, чтобы все знали!

– Я сделал так, как мне поручил сердар-ага, – строго ответил Тархан. – Он сказал: "Пусть весь народ знает о моем бедственном положении"… И кроме того, – Тархан помедлил и решился: —…кроме того, я не все сказал на людях!

– О чем же т-т-ты умолчал? – заинтересовался Илли-хан.

– Я умолчал еще об одном приказании сердар-аги. Он велел тебе не позже как через три дня привезти в Астрабад Лейлу!

– Л-л-Лейлу?! – пораженно воскликнул Илли-хан. – А з-з-зачем она ему?

– Хаким требует. Нашлись ее родственники.

Илли-хан вконец запутался. От волнения у него даже затылок покраснел. Он никак не ожидал такого известия. Привезти Лейлу в Астрабад? Никогда он не сделает этого! Когда он представил себя стоящим навытяжку перед хакимом, увидел мысленно его недобрые глаза, все тело охватил озноб.

Тархан, чувствуя, что Илли-хан растерялся, решил вдоволь поиздеваться над ним, но не успел.

Тяжело дыша, вошел Джума:

– Илли-хан! Тархан! Вас просит Махтумкули-ага! Важная весть! Кизылбаши напали на Ак-Калу!

Недобрую весть о нападении кизылбашей привез тот же беспокойный Ата-Емут. Он сидел в мазанке Махтумкули, пил чай и ждал ответа хаджиговшанцев. Выражая общее мнение, Махтумкули сказал ему:

– Передай, сынок, сердару Аннатуваку, что мы готовы соединиться с ним. Пусть об этом не беспокоится. Говорят: "Когда человек слаб, ему и свинья на голову лезет". Но мы не слабы. Судьбу туркмен решает сегодня меч на поле брани, и мы все, забыв старые распри и ссоры, возьмем этот меч!

– Передай, иним Ата, эти слова сердару Аннатуваку полностью, – попросил Мяти-пальван. – Народу скажи, нет мочи терпеть. Или оградим свою, дарованную аллахом, жизнь, или вернем свои души создателю – одно из двух. Это мы решили твердо, и пусть сердар не сомневается – будем биться до последнего!

Сапар несколько раз кашлянул, давая понять, что тоже хочет говорить. Хотя прошло всего несколько недель, как он вернулся на родину, во всем его облике были видны перемены. Опухоль прошла, лицо посветлело, в мужественных глазах чувствовалось спокойствие и уверенность. Одежда на нем была чиста и опрятна. Спокойствие последних дней благотворно сказалось на его здоровье.

Он погладил свою белую бороду и страстно заговорил:

– Братья, я половину своей жизни провел в неволе и знаю, что это такое. Не приведи аллах узнать ее никому. Я потерял свободу, защищая честь своей земли, но я снова возьму в руки саблю и пойду на кизылбашей. Поэт Махтумкули правильно говорит: чем сильнее стискиваешь зубы и терпишь, тем быстрее наглеет враг. Знаю, что трудно уходить с насиженного места, но это зло – меньшее из всех зол, ибо оно кратковременно. Враг вышел на нас с обнаженной саблей, чтобы поставить нас на колени. Разве он пожалеет нас, если мы попросим пощады? Но мы не попросим! Мы не станем на колени, братья!

Сапара дружно поддержали. Атаназар, бросив тяжелый взгляд в сторону Илли-хана, добавил:

– Ата, еще одно скажи сердар-ага: у нас тоже есть такие, как Борджак-бай, барсы с лисьим хвостом! Но народ не пойдет за ними. Так и скажи сердару: народ пойдет за ним!

Порог мазанки тяжело переступила Садап. Она присела у порога, придерживая яшмак рукой, отдельно поздоровалась с Ата-Емутом.

Махтумкули знал, что Садап пришла неспроста. Решив кончать беседу, он обратился к Ата-Емуту:

– Возвращайся, сынок, благополучно! Сердару привет передай. А мы немедля пошлем во все стороны гонцов и самое позднее к послезавтрашнему вечеру наши люди будут у вас.

– А м-м-мой отец так и д-д-должен остаться в Астрабаде? – с вызовом сказал Илли-хан.

"Провалитесь вы в преисподнюю – и ты, и твой отец", – подумал Атаназар, однако покосился на Садап и промолчал.

А Махтумкули спокойно ответил:

– Придется, мой милый, смириться с судьбой.

Садап кинула на поэта ненавидящий взгляд.

– Если разрешите, я поеду! – поднялся Ата-Емут.

Махтумкули протянул ему руку.

– Доброго пути, сынок!

После его ухода, отпив глоток чая, Махтумкули сказал:

– Если сарбазы напали на Ак-Калу, то, видимо, неспокойно и в окрестностях Серчешмы. Враг может появиться с любой стороны. Нужно послать людей в Атрек, Чандыр и Сумбар, надо поднять и земледельцев и скотоводов. Беда грозит всем, и нельзя, чтобы кого-нибудь из наших братьев она застала врасплох.

Мяти-пальван поддержал его:

– Верно говорите, сосед! Надо действовать! Я сам немедля поеду в Атрек. Сапар пускай отправляется в Чандыр и Сумбар. А ты, Илли-хан, бери с собой Тархана и поезжай к Аннаберды-хану, – твой отец как раз наказал обратиться к нему. Поезжайте и постарайтесь объяснить ему положение дела. Он не должен остаться глухим к общим заботам. Как говорили предки, лучше заблудиться вместе с народом, чем найти дорогу для себя одного… А ты, Атаназар, собери джигитов из окрестных сел и сегодня же займите ущелье у Серчешмы.

Прислушиваясь к доносящемуся шуму, Сапар сказал:

– Народу, видимо, надо что-то сказать. Тревожатся ожиданием люди.

– Скрывать от народа ничего не надо! – твердо ответил Махтумкули. – Пусть все: и стар и мал знают, что положение серьезное. Панику поднимать не следует, но все должны быть готовы к тяжелым испытаниям.

Тархан натужно кашлянул и обратился к Махтумкули:

– Нездоровится мне, Махтумкули-ага… Все тело ломит… Если можно, я все ваши поручения буду здесь выполнять, но ехать с Илли-ханом не могу!..

– Только что не было человека здоровее тебя! – неприязненно проворчала Садап. – С чего это вдруг хворь одолела?

– А что ему там делать? – вступился за друга Атаназар, понимающе покосившись на Тархана. – Разве он авторитет для Аннаберды-хана? Туда бы следовало ахун-аге ехать, да, говорят, он тоже нездоров… Пусть Илли-хан сам съездит. Если ничего не добьется, то и Тархан там не поможет.

– Пойдемте к народу! – поднялся Махтумкули. – Послушаем, что скажут люди…

Атаназар задержал Тархана. Когда они остались вдвоем, тихо сказал:

– Отсюда иди прямо к нам.

– Не могу! – сердито ответил Тархан.

– Почему?

– Нездоровится!

– Ну-ну, не хитри. Обязательно приходи. Мне нужно кое-что сказать тебе.

– Знаю, что хочешь сказать!

– Если б знал, пошел бы без спора.

Отведя Тархана в дальний угол, Атаназар еще тише спросил у него, как он провел ночь. Тархан признался, что видел Лейлу, и что она горит желанием бежать отсюда. Затем добавил:

– Атаназар! Здесь нет для меня человека ближе, чем ты. Скажи откровенно, разве может быть момент удачнее этого, а? Если Илли-хан уедет…

– Приходи к нам, – прервал его Атаназар. – Там и поговорим. – И поспешил к выходу.

Разговор уже закончился. Все расходились по домам. Махтумкули пристально смотрел на запад и напряженно думал. На него глубоко действовали понурые лица односельчан. Он чувствовал, что положение чрезвычайно трудное. Началось решительное сражение против хитрого, изворотливого и жестокого вага. Было ясно, что кровавые столкновения у Ак-Калы за считанные дни превратятся в большой пожар, который охватит все вокруг. Грянула буря большой сипы, поднят меч для решительной схватки за честь и свободу. Судьба теперь должна была решиться на поле битвы.

Илли-хан подтвердил, недоумевая, откуда чужому человеку известно его имя.

– Значит, я не ошибся, – довольно улыбнулся приезжий и соскочил с коня.

Илли-хан пригласил гостя, но не в свою кибитку, а в кибитку матери, которая с любопытством выглядывала из двери. Гость с достоинством поздоровался, сделав вид, что не заметил открытого лица Садап, от волнения забывшей закрыться яшмаком, прошел на указанное ему место.

– Долго сидеть нет времени, – сказал он, – я тороплюсь.

– Пожалуйста, говорите, – ответила Садап, забыв о традициях вежливости – не до этого было сейчас, – пожалуйста, если торопитесь, мы вас выслушаем, но… самого сердара нет дома…

– Знаю, сестра! – усмехнулся гость. – Я приехал по поручению человека, видевшего сердара.

– О боже милостивый! – всплеснула руками Садап. – Кто этот человек?

– Здесь больше никого нет? – Гость осмотрелся. – То, что я вам скажу, не должно покинуть стен этой кибитки.

Илли-хан выглянул наружу, повертел головой и сказал, усаживаясь напротив гостя:

– Г-г-говорите с-с-смело! Все в п-п-порядке!

Приезжий многозначительно погладил свою куцую бородку, солидно покашлял и заговорил, обращаясь преимущественно к Садап:

– Я, сестра, приехал от Борджак-бая. Вчера он с личного разрешения господина хакима встретился с сердаром и беседовал с ним с утра до полудня. Борджак-бай приложил много усилий, чтобы освободить сердара, но господин хаким не согласился. Он сказал: "Нукер сердара поехал в Хаджи-говшан со специальным поручением и пока он не вернется, не может быть и речи об освобождении сердара". Сколько Борджак-бай ни просил, хаким не согласился, только рассердился. Положение сердар-аги тяжелое, боюсь, как бы не пришлось ему худо. Нужно очень торопиться с помощью… Вот все, что я хотел вам сообщить.

– Пропади он пропадом, этот хаким! – раздраженно ответила Садап. – Две тысячи лошадей велел в Серчешму привести! Где мы столько возьмем?

– Ай, сестра, это говорил гнев хакима! – Гость потрогал бородку. – Не стоит из-за этого расстраиваться. Хаким прекрасно понимает, что никто не сдает лошадей тысячами. Но и вы должны понять, что ему тоже не легко: из столицы гонец за гонцом приезжает, ферман[71]71
  Ферман (фирман) – указ, грамота, имеющая силу закона; здесь – приказ.


[Закрыть] за ферманом приходит.

Что делать остается? А вообще-то хаким – человек добрый и честный, только выводят его из себя такие люди, как сердар Аннатувак или поэт Махтумкули, которые будоражат народ и сознательно толкают хакима на вынужденную жестокость.

– Ч-ч-что вы нам с-с-советуете? – спросил Илли-хан, обиженный, что гость разговаривает только с матерью, а на него, сына сердара, не обращает внимания.

Приезжий хитровато сощурил глаза.

– Я? Ничего. А вот Борджак-бай советует людям сидеть в своих делах и не поддерживать сердара Аннатувака. Он говорит, что нельзя жить, враждуя с государством, которому ты поклялся в верности. Вон в Ак-Кале свалили мост, подняли ненужный шум, а чего добились? Все в панике бегут к Сонгидагу. Не дай аллах видеть нам такие страдания и разруху, какие творятся сейчас в Ак-Кале! Люди мечутся, не зная, куда спрятаться, сотни убитых, сотни попавших в плен к кизылба-шам. На своей спине теперь испытают пословицу: "Не ходи криво – палка есть". Нужно знать свои силы. Наши, джафар-баи; не вмешались в это дело и теперь живут себе спокойно. И вы своим скажите: пусть не трогаются с месте! Говорят, господин хаким послал в Тегеран его величеству шах-ин-шаху просьбу сократить количество лошадей…

С чайниками в руках вошла вторая жена Адна-сердара, Садап почти вырвала у нее чайники, грубо приказала:

– Обед быстрее готовь! – и повернулась к гостю. – Если бы мы точно знали, что нас минует беда!.. А то ограбят нас дочиста, завезут в чужие края – что делать тогда?

– Пусть это вас не беспокоит, сестра, – сказал гость, улыбнувшись. – Хаким не такой глупый человек, чтобы настраивать против себя весь народ. Он сказал Борджак-баю, что, если гоклены будут сидеть смирно, он, может быть, и освободит сердара. Кроме того, вы прекрасно знаете чиновников кизылбашей, сестра, – дайте им кусок побольше, они из камня масло выжмут. Не стоит жадничать и скупиться в таком деле. Взятка, говорят, и в рай дорогу проложит. Будете пощедрее, и к вам по-другому отнесутся.

Опережая мать, Илли-хан важно сказал:

– М-м-мы готовы в-в-вашего хакима з-з-золотом покрыть! Но народ т-т-трудно с-с-сдержать…

– Почему же? – живо возразил гость, словно только и ждал этого. – Сможете сдержать вполне! Таких подстрекателей, как Махтумкули, видимо, не так уж много. Уберите их – остальные, как наседки, будут сидеть на своем месте.

– А к-к-как их убрать? – сказал Илли-хан. – Отец б-б-был бы здесь!..

– Нет отца, есть другие, у которых подстрекатели тоже под ногами путаются! Аннаберды-хан, Кандым-бай, Ширли-хан… Разве для них смутьяны – не кость в горле? Пусть не сидят по кибиткам, а действуют. Если другие племена не поддержат сердара Аннатувака, кизылбаши ему быстро голову свернут, а люди избавятся от беды… И сердар-ага домой вернется!

Он помолчал, задумавшись, потом спросил:

– Ну, а у вас как дела идут?

Илли-хан и Садап стали наперегонки рассказывать о совещании в доме Махтумкули, об обещании, данном поэтом Ата-Емуту о предстоящей поездке Илли-хана.

Гость внимательно выслушал и сказал:

– Тогда нам по пути – я тоже собираюсь посетить Аннаберды-хана.

– Слава аллаху! – обрадовалась Садап, не слишком обольщавшаяся дипломатическими талантами своего сына. – Помогите нам, хороший человек! Пусть ваши старания принесут добрые плоды!

– Постараемся, чтобы принесли, – заметил гость и спросил: – Шаллы-ахуна нельзя ли повидать?