355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Клыч Кулиев » Махтумкули » Текст книги (страница 27)
Махтумкули
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 04:27

Текст книги "Махтумкули"


Автор книги: Клыч Кулиев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

Со стороны Куммет-Кабуса показалось человек шестьдесят всадников. Беженцы дрогнули: это шла смерть. Некоторые малодушно принялись читать молитвы. Но таких было немного. Люди стояли с крепко сжатыми кулаками, готовые к схватке.

Сарбазы сходу окружили толпу, но сабли их были вложены в ножны. Маленький, с приплюснутым носом сотник окинул взглядом убитых и раненых, с упреком сказал, обращаясь к беженцам:

– Что же это такое, братья? Мы пришли сюда помочь вам, а не проливать кровь. Скоро прибудет сам господин темник и привезет для вас хорошую весть. Вернитесь назад! Ничего не опасайтесь, ничего дурного с вами не случится.

Недаром говорят, что доброе слово и змею из норы выманит. Напряжение людей спало, кулаки разжались. Высокий яшули сказал за всех:

– Ладно. Мы пойдем. Только не вздумайте нас гнать, как пленных.

– О чем вы беспокоитесь, ага? – сделал удивленные глаза сотник. – Поверьте, вам никто не хочет зла. Вернитесь – для вас же лучше будет. Валла, правду говорю!

Он приказал всадникам подобрать пострадавших сарбазов, а яшули обратился к толпе:

– Я думаю, люди, если уж умирать, то лучше дома. Пойдемте.

Притихшие было во время переговоров женщины заголосили снова. Мужчины мрачно молчали, но было видно, что они согласны с яшули. Да и выхода не было.

А в Куммет-Кабус с западной его стороны уже входили сарбазы, предводительствуемые Абдулмеджит-ханом. Салютуя ему, дважды ухнули пушки. У минарета, где недавно ютились сотни беженцев, уже стоял шатер хана. Конники и люди Эмин-ахуна ждали победителя.

Едва Абдулмеджит-хан сошел с коня, как его окружили, кланяясь и приветствуя. Кривоглазый, пузатенький яшули обратился к нему от имени ахуна:

– Добро пожаловать, господин темник! Жаль, что ахун не смог встретить вас лично – несколько дней бедняга не в силах подняться с постели… Да поможет ему бог!.. Добро пожаловать к нам!..

Хмурясь, хан высокомерно кивнул и вошел в шатер, куда немедленно потребовал сотников для доклада. Выслушав их, Абдулмеджит-хан разгневался. Эта хитрая лисица эмин продолжает играть в больного. К тому же люди все-таки попытались бежать, несмотря на все его заверения. Мало того – устроили побоище и убили сарбаза! Простить такое нельзя!

И хан приказал:

– Всех, кто бежал, отведите в сторону! Сегодня же вместе с детьми, скотом и имуществом отправьте в Астрабад!

Сотники дружно ответили.

– А того старика, который поднял шум… – хан зло сощурился. – Повесить! Пусть для всех смутьянов уроком будет! Выполняйте!

Беженцы не успели дойти до моста, как их окружили пешие сарбазы. Сотник с приплюснутым носом на этот раз был совсем не ласков.

– Замолчите, скоты! – гаркнул он, когда толпа недовольно зашумела. – Кто вы такие, чтобы поднимать руку на сарбазов? Проклятие отцам вашим! Стойте здесь и не двигайтесь с места, если жить хотите!

Высокий яшули хотел что-то сказать, но плосконосый сотник завопил, указывая плетью:

– Этого вяжите!

Пятеро сарбазов накинулись на старика, заламывая ему руки за спину. Он не сопротивлялся, только с презрением плюнул:

– Тьфу тебе в морду, негодяй!

Плевок не долетел до сотника, но слова старика словно хлестнули по лицу – плосконосый побагровел. Толпа попыталась защитить яшули, но сарбазы, грозя саблями и копьями, не дали людям вырваться из железного кольца.

Чарыяр-ага был одним из наиболее любимых стариков в Куммет-Кабусе. Прямой, скромный, честный, он всегда по мере сил старался помогать людям. Поэтому ему сочувствовали все, и весть, что его собираются повесить, быстро облетела село. У кибитки Эмин-ахуна стали собираться люди с требованием, чтобы он выручил Чарыяр-агу.

– Вот что бывает, когда надеешься на кизылбашей! – горячился худой, с выпирающимися лопатками старик. – Прав был Махтумкули! Кому пойдешь жаловаться! Сегодня они Чарыяра повесят, завтра – меня, послезавтра – еще кого-нибудь. Так поодиночке всех нас передушат.

Эмин-ахун понимал, что если сейчас останется глухим к просьбе людей, то навсегда уронит себя в их глазах. Ему и самому было жаль Чарыяра, но очень уж не хотелось идти к Абдулмеджит-хану – для этого было слишком много причин. И все же идти надо было, надо было просить. Если удастся спасти старика от петли, это очень благотворно повлияет и на авторитет ахуна среди народа, и на людей: скорее успокоятся. А это в конечном счете на руку и самому Абдулмеджит-хану.

С тяжкими вздохами и тяжелыми сомнениями Эмин-ахун начал одеваться. Ему помогали талибы. Он надел свой яркий полосатый халат духовного лица, надел чалму, обулся и, крепко опираясь на посох, направился к шатру Абдулмеджит-хана. Притихшая в ожидании толпа сопровождала его.

А сарбазы искали подходящие бревна для виселицы. Они обшарили все село, но, кроме нескольких небольших стволов, предназначенных для свежевания овечьих туш, не нашли ничего. Эти стволы явно не подходили для такого рослого старика, каким был Чарыяр-ага. Плосконосый сотник растерялся, но один из сарбазов подсказал:

– В кибитке повесить можно! Вон как раз возле минарета две пустых кибитки стоят!

Предложение понравилось сотнику.

– Идите, снимите кошмы с одной кибитки! – приказал он, мысленно прикидывая высоту терима. – Веревку возле самого тюйнука привяжите!

И побежал докладывать Абдулмеджит-хану.

Хан согласился, только недовольно сказал:

– Чего тянешь? Быстрее надо! Собери всех жителей села! Пусть смотрят и поучаются! Я сам там буду!

Часовой доложил, что идет ахун.

– Пропустите, – усмехнулся Абдулмеджит-хан.

Он догадывался, зачем явился Эмин-ахун. "Несколько дней с постели подняться не можешь? – зло бормотал он. – Ничего, ахун, ты у меня еще через костер прыгать будешь!"

Натужно кашляя, вошел Эмин-ахун, поставил посох у двери, разулся, протянул обе руки Абдулмеджит-хану.

– Эссалам-алейкум!

Абдулмеджит-хан пренебрежительно ответил на приветствие, предложил садиться. Ахун сел так, словно собирался читать намаз, погладил ладонями длинную бороду, сдерживал дрожь рук.

– Добро пожаловать, господин темник!

– Спасибо, – иронически сказал Абдулмеджит-хан. – Слышал, что вы болеете и подняться не можете?

– Да, дней семь-восемь уже мне нездоровится… Пришел к вам потому, что нельзя было не прийти – только что мне сообщили страшную весть.

– Это какую же весть? – прищурился хан. – Ту, что ваши люди убили одного моего сарбаза, а второго тяжело ранили?

Ахун помолчал.

– Разумеется, это очень плохая весть, – наконец согласился он. – Но все же, господин темник, простите вину бедняги. Он человек мирный, не смутьян. Бес попутал, с кем не бывает… Как я слышал, ваши сарбазы тоже одного парня убили, ранили несколько человек… Конечно, все это печально, но я прошу вас смилостивиться и простить Чарыяра хотя бы ради меня. Если вы его повесите, меня осудят и взрослые, и дети.

– Убил он, казню я, – возразил Абдулмеджит-хан. – Вы-то здесь причем?

– Я задержал народ, господин темник.

Абдулмеджит-хан притворно удивился.

– Как это вы задержали? Да посмотрите – кругом пустые кибитки! Где их хозяева, если вы их задержали? Половина населения в Чагыллы перешло! Почему же вы их не отговорили?.. Ради вас мы на три дня задержали войско в дороге. На целых три дня! А вы даже на вызов хакима не соизволили явиться!

– Не мог, господин темник… Приехал бы, если б хоть на ногах мог стоять… Нездоровилось мне.

– А почему другого человека не послали?

– Можно было, да посланец ваш сказал, что обязательно только сам должен поехать, а я не имел сил…

Гнев хана нарастал. В его душе все клокотало от злости. Ему хотелось многое сказать ахуну. И он решил, как следует припугнуть его, а затем уже продиктовать свою волю. Поэтому он еще жестче сказал:

– Вы не цените наше уважение, ахун! Думаете, что государство боится вас? Хотите, я всех вас сегодня же выселю отсюда? Если человек не дурак, он не будет ссориться с государством. Ну, допустим, убежали вы. Куда убежали? За Атрек? Пушки и там вас достанут. Или в Хиву побежите, в Бухару? Там вас тоже не встретят с распростертыми объятиями, будьте спокойны! Мы уже переговорили с Хивой и Бухарой. Не питайте на них ни малейшей надежды. Или вы надеетесь на Шукри-эффенди, а?

Хан пристально посмотрел на собеседника, проверяя, как подействует этот вопрос. Ахун сжался и побледнел. Он растерянно прикусил кончик бороды, не зная, что ответить. Абдулмеджит-хан, поняв, что нащупал слабое место, продолжал:

– Шукри-эффенди рассказал нам обо всем. И о разговоре с вами тоже!.. Впрочем, мы и без него обо всем знали. Так что не будьте наивным, ахун, нам все известно!

Взяв в себя руки, Эмин-ахун с достоинством сказал:

– Не знаю, господин темник, что вам мог рассказать Шукри-эффенди. Мы тоже имеем глаза и уши и умеем думать. Хоть мы и не мыслители, разумом проникающие сквозь камень, однако умеем добро отличать от зла и близкое от далекого. Какое зло мы видели от Ирана, чтобы искать защиту в Турции?

Ахун смело и прямо смотрел в пылающее лицо Абдулмеджит-хана. Хан, видимо, не ожидал такого решительного ответа. Он посмотрел на собеседника с удивлением и буркнул:

– Очень хорошо, что понимаете это!

Ахун, приободрившись, продолжал в том же тоне:

– Разные люди есть, господин темник, есть понимающие, а есть и не понимающие. Вы говорите, что часть народа бежала. Но не я же надоумил их бежать, правда? Я сам сижу перед вами, и все мои родные, все близкие остались дома, хотя, если бы хотели бежать, то сумели бы сделать это заблаговременно. Я не один раз выходил к людям и убеждал: сидите по домам, от государства убежать нельзя и не надо этого делать. Однако народ как стадо – часто за дурным козлом бежит к пропасти.

Абдулмеджит-хан без улыбки посмотрел на Эмин-ахуна.

– Значит, вас они не слушаются, нам не подчиняются. Что же станем делать? Похлопаем по плечу и скажем: "Молодцы!" Так, что ли?

Эмин-ахун промолчал и, возвращая разговор к первоначальной цели своего прихода, сказал:

– И все же, господин темник, простите Чарыяра. Ради меня простите.

– Ради вас? – нахмурился Абдулмеджит-хан. – Нет, ахун, ради вас мы и так слишком много сделали – на три дня остановили сарбазов. И кроме того… кроме того, вы опоздали со своей просьбой. Надо было приходить раньше. Но сейчас приказ уже отдан, отменять его я не стану. Виновный понесет наказание!

Ахун глубоко вздохнул:

– Ну, смотрите сами… Недовольства будет много.

Бледные губы Абдулмеджит-хана искривились в презрительной гримасе.

– Угрожаете?

– Нет-нет, – торопливо ответил ахун, делая рукой отрицательный жест. – Избави боже! Угроза нищего – мольба его, господин темник. Мы можем только умолять…

– А если вашу мольбу оставят без внимания, вы поднимете бунт, да?

– Боже упаси! Вы меня не так поняли, господин темник!

Я просто хотел сказать, что в народе много смутьянов и это будет им на руку.

– Ну и пусть!

Некоторое время Эмин-ахун посидел, беспокойно ерзая. Потом сказал просительно:

– Если разрешите, господин темник, я пойду?

Абдулмеджит-хан не ответил.

Эмин-ахун торопливо обулся, кивнул на прощание и ушел, на этот раз не кряхтя и не задыхаясь, словно беседа с ханом сразу излечила его от болезни. Глядя ему вслед злыми глазами, Абдулмеджит-хан мысленно выругался.

Люди, собравшиеся около шатра Абдулмеджит-хана и не отходившие, несмотря на неоднократные грозные предупреждения часовых, были уверены, что хан снизойдет к просьбе ахуна, помилует Чарыяр-агу. Когда же Эмин-ахун, пробормотав: "Ай, люди, мои слова не возымели никакого действия…" и стуча посохом, быстро прошел мимо, раздались возгласы возмущения:

– Если жаждет крови, пусть и нас убивает!

– Где Чарыяр-ага был, там и мы были!

– Все отвечаем равно!

– Рано или поздно ответите, кровопийцы, за невинную кровь!

Плосконосый сотник, вывернувшись откуда-то, махнул плетью:

– Расходись, скоты!.. Кто кровопийцы?.. А ну, осади! Быстро, быстро!

Из шатра вышел Абдулмеджит-хан, и люди притихли, настороженно провожая глазами его сухую голенастую фигуру. Хан направился к кибитке, с которой были уже сняты кошмы. Решетчатый остов терима напоминал обнаженные ребра какого-то неведомого существа. На самом верху сидел здоровенный сарбаз и прилаживал веревочную петлю. Упираясь пяткой в перекладину, он пробовал прочность узла. Возле кибитки босой, без шапки, в длинной, до колен, белой рубахе стоял со связанными руками Чарыяр-ага. Он уже распрощался с белым светом. Когда ему шепнули, что ахун пошел просить помилования у Абдулмеджит-хана, он только вздохнул и печально прошептал: "У пса из пасти кость не вырвешь!.." Хотелось на прощание обнять домашних, но просить об этом он не стал.

Абдулмеджит-хан оглядел его, хмурясь и покусывая губы. Плосконосый сотнич застыл в угодливой позе, ожидая приказаний. Толпа, окруженная сарбазами, притихла. Только изредка кто-нибудь вздыхал или сдержанно кашлял. Не слышно было даже голосов детишек. Все понимали трагическую напряженность минуты.

– Чего стоишь, как истукан? – строго сказал Абдулмеджит-хан плосконосому старику. – Ведите его!

Два сарбаза, повинуясь знаку сотника, схватили Чарыяр-агу под руки.

– Дай слово сказать! – попросил старик, словно не замечая усилий двух рослых человек, старающихся сдвинуть его с места.

– Говори! – разрешил Абдулмеджит-хан. – Да побыстрее!

Чарыяр-ага обвел глазами притихших людей, посмотрел на костяк оголенной кибитки, на петлю, тихо покачивающуюся в ожидании жертвы, и перевел взгляд на Абдулмеджит-хана. В его глазах хан не увидел ни страха, ни мольбы, – только ненависть и презрение.

– До сих пор вы раздевали народ, как лук, – сказал старик, делая шаг к Абдулмеджит-хану. – Теперь вы снимаете с живого кожу? Прими мое последнее уважение, ага! Тьфу!.. Тьфу!..

Чарыяр-ага плюнул в лицо хана и ударил его в живот ногой. Абдулмеджит-хан согнулся, словно сломался пополам, лицо его посерело. Однако в следующее мгновение он глухо зарычал и рванул из ножен саблю. Сарбазы шарахнулись в стороны, Чарыяр-ага остался один перед обезумевшим от боли и ярости ханом. Сверкающая молния стали с визгом опустилась ему на голову. Мир вспыхнул ослепительным пламенем и погас. Земля отозвалась глухим звуком на падение тяжелого тела.

17

Известие о захвате Абдулмеджит-ханом Куммет-Кабуса дошло и до хаджиговшанцев. Говорили, что часть населения Куммет-Кабуса ограблена и отправлена в Астрабад, а остальная часть окружена войсками и содержится в исключительной строгости. Впрочем, разговоры об этом шли не только в Хаджиговшане, – весть словно текла с водой Атрека по долинам и горным ущельям и уже добралась до самого Чандыра. Вслед за ней поползли другие слухи:

– Говорят, в Куммет-Кабус приехал сам хаким!

– Рассказывают, что Эмин-ахуна с веревкой на шее отправили в Тегеран!

– Слышали? Говорят, шесть человек повесили за попытку к бегству!

– Я слышал, что сарбазы насилуют женщин и девушек Куммет-Кабуса!

– А знаете, что из Астрабада пришло большое войско и готовятся к походу на Хаджиговшан? Верный человек говорил…

Тысячи слухов ползли по земле, как черные муравьи во время великого переселения. Они кусали и язвили, заражали ядом тревоги, рождали неуверенность в робких и ярость а мужественные. Народ волновался.

Слухов было много, но ясно одно: Абдулмеджит-хан долго не задержится в Куммет-Кабусе, это для него проходной пункт, главное – Хаджиговшан, осиное гнездо смут и неповиновения. Если он растопчет его копытами коней подобно Ак-Кале, если сделает из него убежище для филинов, – о, тогда изменится поведение и Эмин-ахуна, и Аннаберды-хана, и сердара Аннатувака. Они превратятся в полководцев без войска, в шатровый кол без покрытия. Конечно, Хаджиговшан не сдастся без сопротивления, как Куммет-Кабус, но у хана есть ружья и пушки, есть опытные сотники и жадные до добычи сарбазы. Главное – ударить решительно и всей силой.

Хан готовился к грозному сражению. Но и хаджиговшанцы не уповали на счастливую звезду. Сразу же по возвращении из Куммет-Кабуса Махтумкули послал Мяти-пальвана к сердару Аннатуваку, поручив передать ему, что Эмин-ахун все еще старается не портить отношения с Астрабадом, надеясь на великодушие хакима, и что Абдулмеджит-хан собирается штурмовать Хаджиговшан с двух сторон.

Мяти-пальван уехал, а поэт слег в постель, почувствовав недомогание, – видимо, простыл в дороге. Несколько дней он не показывался из кибитки. Вчера Нуртач сварила ему лапши, сдобрив ее перцем. Махтумкули с аппетитом поел и хорошо вспотел. Затем крепко уснул, укрывшись двумя одеялами, и ночью тоже обильно потел. Утром он почувствовал себя значительно лучше и даже собрался было выйти и погулять, но передумал: погода была туманной, промозглой.

К полудню в сопровождении группы джигитов в Хаджиговшан приехал сердар Аннатувак. Его встретили с большим почетом. Последнее время слава его летела на крыльях из аула в аул, из селения в селение. Люди передавали друг другу, что, мол, сердар Аннатувак собирает войско для большой войны против кизылбашей, что он послал людей в Аджитар-хан, и оттуда привезли ружья и пушки, что скоро ему на помощь придут войска самого белого царя, что… Словом, говорили много, и в разговорах было больше желаемого, нежели действительного. Но одно было верно – сердар Аннатувак в самом деле много сил прилагал для организации сильного туркменского войска.

Он приехал в Хаджиговшан к Махтумкули. Положение было тяжелое, и сердар Аннатувак не скрывал этого, с гневом говорил о том, что Борджак-бай лижет ноги хакиму: Эмин-ахун крутит хвостом, как лиса, и на помощь от него рассчитывать нечего; Аннаберды-хан тоже пытается держаться в стороне, хочет отсидеться в смутное время в своей норе. Адна-сердар? Если бы он даже вырвался на свободу, то тоже не стал бы на сторону народа. А враг наглеет и, не получая должного отпора, углубляется в туркменские степи. Как объединить народ? Что делать?

Были приглашены все яшули окрестных селений. Проговорив до позднего вечера, единодушно решили: все, как один, стоять за честь и свободу до последнего дыхания.

Несмотря на усталость и слабость после болезни, Махтумкули чувствовал себя бодро и хорошо. Попросив Джуму проводить гостей, он прошел в кибитку, где сидели сердар Аннатувак, Мяти-пальван и Атаназар. Разговор шел уже о конкретных вещах: каким путем поведет сарбазов Абдулмеджит-хан и как вернее встретить его.

Атаназар предлагал отойти от Серчешмы, собрать все силы по ту сторону реки и ударить по кизылбашам между Хаджиговшаном и Куммет-Кабусом, в окрестностях Чагынлы. Мяти-пальван поддерживал его мнение. Однако сердар Аннатувак и Махтумкули возражали. Атаназар, убеждая, водил толстым указательным пальцем по паласу и гудел, как большой сердитый шмель:

– Вот, скажем, здесь Куммет-Кабус. А вот здесь – Хаджиговшан. Вот это Гурген течет… Во-от сюда повернул! Большая дорога идет вдоль северного берега Гургена. И села а большинстве тоже на этой стороне. А на южном берегу ни дорог, нет, ни сел нет. Каким путем, по-вашему, пойдет кизылбаш?

Сердар Аннатувак посмотрел на невидимый чертеж Атаназара, задумчиво покрутил в пальцах кончик бороды:

– Кизылбаш, сынок, возможно, с обеих сторон подойдет. Вон на Куммет-Кабус конники с юга подошли, а пешие сарбазы – с севера. Так и на этот раз могут поступить. И потом не думаю, чтобы нам было выгодно встретиться с кизылбашами в открытом поле – их больше, чем нас, и вооружены они лучше. По моему мнению, надо постараться разобщить силы врага и ударить на него в таком месте, где он не ожидает. А от Серчешмы нельзя уходить, – если отойдем, Абдулмеджит-хану никакого препятствия не будет и он откроет путь Шатырбеку. С их объединенными силами нам не справиться.

Мяти-пальван почесал затылок.

– Будь я на месте Абдулмеджит-хана, я все свои силы повел бы по северному берегу реки. Да, именно так и сделал бы! Сейчас мне нужна не Серчешма, а Хаджиговшан. Если я все силы обрушу на него, вы сами убежите из Серчешмы.

А не убежите, попадете в капкан и потом…

Послышался шум. Джума кого-то уговаривал, потом прорвался грубый голос Садап:

– Кусок у них в горле застрянет, что ли, если я войду? А ну, пусти, чтоб тебя земля проглотила!

– Шайтан идет! – сказал Атназар и сделал попытку встать.

– Не надо, сынок, – усмехнувшись, удержал его Махтумкули. – Если это шайтан, то дорогу ты ему все равно не заступишь. Пусть войдет.

Садап вошла, поздоровалась невнятно:

– Саламалейкум.

– Валейкум эссалам! – ответил сердар Аннатувак. – Здорова ли, Садап-гелин?

Садап присела на корточки с краю паласа.

Слава богу, жива-здорова.

– Домашние, имущество, скот – все в благополучии?

Сердар Аннатувак знал тяжелый характер Садап и поэтому старался говорить с ней как с равной, чтобы не вызвать ненароком лишнего шума. Обменявшись с ней традиционными приветствиями, он погладил свою редкую бородку длинными костлявыми пальцами и сказал:

– Поздравляю вас, Садап-гелин! Мы слышали, не сегодня-завтра сердар возвращается.

Садап потянула яшмак, отпуская его посвободнее и, обведя присутствующих пристальным взглядом, злорадно сказала:

– Ай, знаю, вы не очень-то опечалены бедственным положением сердара! Разве не эти, сидящие здесь, ввергли беднягу в беду?

Мяти-пальван удивленно подтолкнул Махтумкули. Атаназар смотрел на Садап тяжелым, недобрым взглядом. Но сердар Аннатувак по-прежнему ровно отвечал:

– Конечно, Садап-гелин, похвально говорить в лицо человеку все, что о нем думаешь, однако никто из присутствующих здесь не сделал ни капельки вреда сердару. Может быть, мы иногда спорили, не сходились во мнениях, но скорпиона под подушку мы не подкладывали.

– Кто же подкладывал?

– Об этом лучше спросить самого сердара, когда он вернется.

– Как бы не так! – строптиво возразила Садап. – Хаким сказал: "Освобожу, если твой народ не тронется с места". А вы что делаете? Вы велите людям уходить из аулов! Нарочно так делаете, чтобы сгноить беднягу в зиндане!

Садап неожиданно заплакала, шмыгая носом и сетуя на свою долю неестественно тоненьким голоском.

– Перестаньте, Садап-гелин, – вмешался Махтумкули, – нехорошо так… Никому не давали приказа уходить. Кто хочет – уйдет, но многие решили остаться. Вот мы с Нуртач, например, не намерены никуда трогаться…

Садап поднялась и вышла, бормоча: "Пусть спутником злоумышленнику будут недобрые его деяния!"

– Зачем она приходила? – проводив ее взглядом, недоуменно спросил Аганазар.

Худое лицо сердара Аннатувака тронула улыбка. Махтумкули промолчал. Мяти-пальван пожал широкими плечами.

* * *

Шатырбек, обосновавшись с войском у южной оконечности Серчешмы, ждал гонца от Абдулмеджит-хана. Как они договорились заранее, оба войска должны были начать наступление одновременно, и таким образом туркмены, защищавшие проход у Серчешмы, окажутся между двух огней. После их разгрома объединенные иранские силы ударят по Хаджиговшану.

Шатырбек был в приподнятом настроении. Он только что вернулся с прогулки и ожидал прихода Тачбахш-хана, чтобы вместе позавтракать. Тот ездил в Куня-Калу справиться о здоровье Селим-хана, раненного в одной из стычек с туркменами, вернулся поздно ночью и не успел повидаться с Шатырбеком. Поэтому Шатырбек жаждал не столько общества старого вояки, сколько новостей.

Тачбахш-хан вошел, покашливая, но держась по своему обыкновению бодро и подтянуто, по-военному. Шатырбек обнял его, усадил в почетном углу; выдержав приличествующую паузу, осведомился, благополучно ли прошла поездка.

– Слава аллаху, – ответил Тачбахш-хан. – Передали большой привет!

– Да будет здоров тот, кто передал, и тот, кто привез привет! – сказал Шатырбек. – Как чувствует себя селим-хан?

– Все так же. Пожалуй, немного лучше, но еще не поднимается, говорит, левый бок болит очень.

– Фарук-хан приехал?

– Нет, и это к лучшему! Я его сильно ругал, но он даже после этого болтал невесть что. Говорит: народы, мол, натравливаете Друг на друга, но добра от этого не получите, сами же в свой капкан попадете. Словно просит у бога нашей смерти, неразумный!

Лицо Шатырбека покраснело.

– Так и говорит?

– Да, – подтвердил Тачбахш-хан, – так и говорит.

– Дурак безмозглый! Это он Махтумкули наслушался и подражает ему!

– Может быть… Поэт, видно, порядком повлиял на него, недаром они себя отцом и сыном величают. И зовет-то его Махтумкули не Фаруком, а Нуруллой! Клянусь аллахом, ты прав: он самый настоящий дурак!

Шатырбек сердито подкрутил острые кончики усов.

– Я и его и отца его названого отправлю к мосту Сират[76]76
  Сират – мост, висящий над адом. Перейти по нему – а он тоньше волоса и острее сабли – может только безгрешный человек, все грешники срываются и падают в адское пламя.


[Закрыть]
! Я ему покажу, что такое добро!

Вбежал молодой, но уже с довольно заметным брюшком джигит, радостно закричал:

– Туркмены бежали!

– Куда бежали? – уставился на него Шатырбек.

– Не знаю, ага!.. Обычно они с рассветом шуметь начинают, а сегодня тихо. Посмотрел от большой чинары – их словно земля проглотила. Двоим велел на скалу залезть, посмотреть кругом – тоже ни одной живой души поблизости не увидели. Тогда мы решили: будь что будет – и перешли ущелье…

Шатырбек сердито вскинул брови.

– Перешли ущелье?

– Да, ага!

– А кто разрешил?

Джигит молчал, потупившись.

– А если бы они появились вдруг и окружили вас, тогда что?

– Виноват, ага… Увлеклись и сами не заметили, как перешли ущелье.

– Ха, увлеклись! Смотри-ка, что он говорит!

Джигит снова виновато опустил голову. Шатырбек смягчился.

– Ну, а что потом?

– Пришли мы в их лагерь. Там никого нет. Костры еще дымят немного, а шалаши, которые они там понастроили, пустые. В одном нашли четыре мешка ячменя, в другом – два мешка муки. Вещи в беспорядке валяются. Видно, в спешке лагерь оставили.

– Значит, совсем никого нет?

– Ни души, ага, совсем пусто!

– И можно идти туда, ничего не опасаясь?

– Можно, ага!

Шатырбек удивленно пожал плечами и посмотрел на Тачбахш-хана. Тот усмехнулся с видом человека, давно все понявшего.

– Не я ли утверждал, что в тот самый день, когда Абдулмеджит-хан выйдет из Куммет-Кабуса, туркмены побросают все и побегут без оглядки? Теперь ты убедился в этом?

– Все равно не укладывается в голове, что они Серчешму бросили – такую выгодную позицию… А ты полагаешь, что Абдулмеджит-хан уже выступил?

– Какой может быть разговор!

– Почему же он гонца не прислал?

– Клянусь аллахом, ты слишком наивен! У гонца путь неблизкий – через горы, через ущелья. Кто знает, что может случиться с гонцом? А Абдулмеджит, уверенный, что гонец прибыл и сообщил тебе день выступления, уже выступил и полагает, что ты сделал то же самое. Клянусь аллахом, так оно и есть!

Шатырбек задумался, покручивая ус, потом сказал:

– Может быть, тогда там и позавтракаем?

– Клянусь аллахом, верно сказал! – с удовольствием воскликнул Тачбахш-хан. – Это будет очень приятный завтрак!

– Молодец! – сказал Шатырбек, оборотившись к пузатому джигиту. – Хорошее дело сделал! Молодец! Иди захвати своих людей и занимайте ту сторону ущелья. Но только осторожно, сначала "сватов" пошли, – Шатырбек скривил губы в усмешке, – не нарушай туркменского обычая. Понял?

– Понял, ага!

– Тогда иди, и пусть ко мне приведут вчерашнего туркмена.

– Повинуюсь! – склонился в поклоне джигит.

Шатырбек протянул руку к лежавшему рядом звонку и резко тряхнул его. Вошел сгорбленный старик слуга.

– Кальян принеси!

Сарбаз ввел изможденного, заросшего бородой туркмена в старых чарыках, черной папахе из кошмы и драном халате. На левой руке его не было ни одного пальца, только пять подсохших струпьев говорили о том, что парень недавно побывал в руках у палача. Правая рука была привязана за спину. Провалившиеся глаза смотрели отрешенно, в них застыли боль и недоумение.

– Как звать тебя, говоришь? – спросил его Шатырбек.

– Бегенч, – тусклым голосом ответил парень.

– Ты из самого Хаджиговшана?

– Да.

– И окрестные дороги хорошо знаешь?

– Знаю, ага.

– За сколько можно добраться до Атрека?

– Если рано утром сесть на коня, то до предвечернего намаза можно доехать.

– А где село Аннаберды-хана?

– Это подальше, чем Атрек…

Шатырбек презрительно покосился и приказал сарбазу:

– Убери его!

Сарбаз сильным тычком в затылок вытолкнул Бегенча иэ шатра, посторонился перед слугой, почтительно несшим кальян. Старик обтер мундштук кальяна вынутым из-за пояса чистым белым платком и протянул его Шатырбеку. Тот, в свою очередь, потер мундштук ладонями и с удовольствием затянулся. После двух затяжек кальян перешел к Тачбахш-хану, потом снова вернулся к Шатырбеку.

Наконец Шатырбек поднялся.

– Давайте собираться, дядя, если хотите позавтракать на той стороне ущелья!

Он перекинул через плечо перевязь сабли, низко надвинул на глаза плоскую каракулевую шапку, взял ружье и вышел. Тачбахш-хан последовал за ним.

После дождей, ливших несколько дней кряду, погода была на редкость хорошей. Небо очистилось от черных туч и сияло, насквозь пронизанное тонким светом осеннего солнца. Четко, как нарисованные, чернели горные вершины. Когда входишь в ущелье, горы сразу сдвигаются, и человеку кажется, что он находится на дне глубокого колодца. Откуда-то из расщелины струилась прозрачная, как журавлиный глаз, вода. Она образовывала ручеек, который сбегал вниз, к роднику, и вместе с ним вливался в небольшое озерцо, названное народом Серчешмой. По имени этого озера получила название и вся местность. Вода из озера текла по ущелью, набирая сил от других источников, и там, на северо-западе, соединялась с рекой Гурген.

И вот Шатырбек идет по ущелью. Идет твердо, не опасаясь ничего. А чего, собственно, опасаться? Туркмены отошли, путь свободен. В противном случае разве можно было бы сделать хоть один шаг с полной уверенностью, что сумеешь сделать и второй? Это было самое опасное место в переходе, узкая тропа вилась, как змея, и если тебе навстречу выйдет враг, ты не сумеешь повернуть назад, не сумеешь спрятаться на отвесной скале. Только сабля твоя и сможет выручить.

След в след за Шатырбеком важно шагает Тачбахш-хан. Он идет, выпятив куриную грудь и гордо задрав голову, словно ведет за собой непобедимое войско легендарного Кира на новое завоевание Вавилона. А войско это – даже не сарбазы регулярной армии, а просто огромная толпа людей, не подходящих друг к другу ни по возрасту, ни по одежде… И вооружены они по-разному. У половины из них – ружья, остальные имеют сабли и копья. Но что до этого Тачбахш-хану, честолюбивые мечты которого летят выше самых высоких гор!

Постепенно справа горный массив стал отдаляться и изгибаться, образовывая полукруг, похожий на отпечаток конского копыта. Вся долина была застроена сплошь шалашами, посередине стояла неразобранная черная кибитка. Вокруг валялись кучи золы, конского помета, дрова.

Шатырбека встретил пузатый молодой джигит.

– Тридцать человек дальше послал, – доложил он, – остальные здесь.

Шатырбек обошел вокруг шалашей, осмотрел изнутри кибитку и остановился на краю долины, там, где западная сторона ее резко снижалась. Низина настолько плотно поросла кустарником, что люди назвали ее Геокдженгель – "Зеленые заросли". Посередине низинки, скрытое кустарником, было небольшое озерко, переходящее в трясину. Вокруг него, заслоняя предательскую синь озера не только от людей, но и от птиц, сплели свои кроны могучие деревья.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю