Текст книги "Григорьев пруд"
Автор книги: Кирилл Усанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
2
Впервые Саша задержал свой долгий, пристальный взгляд на портрете отца перед самым отъездом в Москву, вскоре после того, как он вернулся из туристического похода.
Именно с этого дня, все чаще вспоминая отца, Саша укреплял себя в единственно твердом желании побывать еще раз у подножья горы Таганай, в заброшенном поселке, с тем, чтобы все-таки найти могилу отца.
В десять лет Саша знал о своем отце только то, что написал в своей первой коротенькой биографии:
«Отец – Василий Николаевич Заболотнев – работал в строительной конторе, воевал, умер в 1946 году».
А чуть позже он узнал еще и то, что могила находится у подножья самой высокой вершины Уральского хребта Таганай, в глухом таежном поселке.
Уже потом, повзрослев, он узнал от матери, как умер отец и как она его хоронила, но никогда не возникала мысль поехать туда и самому побывать на могиле.
Почему? Да, наверно, скорей всего потому, что ни разу в рассказах матери, скупых и как будто в чем-то притаенных, – или только так казалось ему, – не проскальзывало настойчиво-грустного вопроса: «Побывать бы там. А когда?» И от братьев и сестер не слышал Саша, чтоб кто-нибудь из них туда собирался. До причин не доискивался: не тот был возраст.
Даже в те дни, когда он твердо знал, что после окончания школы их класс, который станет уже бывшим десятым «б» по школьной традиции отправится в поход по родному краю и путь их пройдет как раз через вершину Таганай, Саша не испытывал того щемящего волнения, которое будет его беспокоить чуть позже при каждом воспоминании об отце.
Когда начался поход, то на Сашу, как на старшего помощника классного руководителя Сергея Михайловича, навалилось столько дел и забот, что думать о чем-то другом он просто не мог.
А тут еще ночные костры, веселые песни, бесконечные шутки и смех и вся неброская красота уральской земли, которая впервые широко и свободно открылась перед ним! Она была повсюду, на каждом шагу: и на едва приметных, в густых росах, лесных дорогах, и в чистых, полных звуках птиц, и в тонком журчании прозрачной родниковой воды по гладким и скользким камням, и в терпком, настоянном на хвое и прелой земле счастливом воздухе, и в плеске высокой озерной воды...
Часто бывало так, что вдруг на покатом холме, с которого далеко просматривалась ширь полей, усыпанных цветами, окольцованных стеною молодых сосен, Сергей Михайлович останавливался и тихо, протяжно, почти нараспев, повторял:
– Ах ты боже мой... Ах ты боже мой...
Саша останавливался рядом, смотрел из-под руки и с радостным изумлением видел, как легкий, освежающий ветерок проскальзывал по высоким травам и цветам и они приходили в едва заметное движение, как бы облегченно вздыхали; как в глубине синего, чуть выцветшего неба колебались вроде пушинок одуванчиков прозрачные облака, некоторые из них истаивали у него на глазах и неожиданно возникали в другом месте; как в свободном пространстве сосен тонким, режущим блеском сверкала река, но стоило чуть повернуться или сдвинуться в сторону, как этот блеск исчезал.
А сколько новых, никогда не виданных ранее живых существ удалось увидеть! И уже не казался этот окружающий мир таким пространственным и одиноким. Он был наполнен жизнью на каждом шагу, самой разнообразной и подчас удивительной до невозможности. Стоило только прилечь в траву, прислушаться, приглядеться, И все оживало, двигалось, пело!
Саша приметил, что стал он ходить осторожнее, мягче, что каждый звук стал улавливать отчетливее и что каждое, далее вскользь брошенное, слово Сергея Михайловича начинало его волновать.
В один из таких дней он услышал знакомое слово – Таганай. Услышал, и тут же вспомнил о могиле отца, и почувствовал, как защемило сердце, будто кто-то сжал его и, отпуская время от времени, напоминал о своем невидимом существовании.
Саше хотелось побыть одному, а дел всегда оказывалось много: нужно и палатки натянуть, и разжечь костер, и послать в деревню дежурных за хлебом, и в любую минуту он мог понадобиться классному руководителю. Саша выглядел растерянным, не сразу откликался, и Сергей Михайлович однажды спросил с тревогой, не заболел ли он. А когда они подошли к Таганаю, Саша не выдержал и рассказал Сергею Михайловичу о могиле отца. Они помолчали, а потом учитель, развернув карту, присел рядом с Сашей.
– Ну-ка, покажи, где это место.
– Речка должна протекать, – стал припоминать Саша, но он так волновался, что не мог найти на карте маленькую извилистую черточку.
– Может, эта? – сказал Сергей Михайлович и прочитал: – Большой Киалим.
– Да, да, – обрадовался Саша, – Большой Киалим! На этой речке и стоял тот поселок.
– А мы находимся здесь, – Сергей Михайлович поставил точку напротив слова «Таганай» и соединил ее с черточкой, которая означала речку Большой Киалим. – Примерно километров двадцать будет. Ну что ж, изменим немного маршрут.
– Спасибо, Сергей Михайлович.
– Ничего, ничего, – сказал старый учитель, обнимая Сашу, – завтра будем там. – И, помолчав, спросил: – А из братьев твоих там никто не был?
– Я не спрашивал, – покраснел Саша. – Но, наверно, никто. Иначе бы рассказали.
– И ни разу не собирались?
– Нет, не слышал... Вроде не заговаривал никто, хотя об отце часто все вспоминают. Видать, некогда было, вот и не собрались... Я и сам не собирался... Вот только сейчас...
И вдруг ему стало стыдно. Как же так произошло, что вот он только сейчас, на пороге самостоятельной жизни, впервые всерьез подумал об отце, а подумав, не смог сказать ничего конкретного, вразумительного? Отчего же не думал раньше? Отчего не стремился узнать? И конечно же Сергей Михайлович вежливо промолчал, но ведь сделал он это ради того, чтоб Саша сам осознал, как душа его была молчалива, глуха. И Саша еще ниже опустил голову.
– Да, понимаю, – вздохнул Сергей Михайлович. – Никогда не успеваешь сделать все. Ждешь чего-то, а время проходит, и уже многое остается в прошлом... И понимать это начинаешь не сразу... Это правильно, Саша, ты надумал. Вот и в газетах читаешь, и по радио слушаешь... Сколько еще по России неизвестных могил... И братских, и одиноких... И надо знать, надо увидеть, понять, для чего вся эта красота дается человеку... понять, стоя у могилы... Не зря же в народе есть такой обычай, скорее всего даже праздник – родительский день. В этот день все люди приходят на кладбище. Не просто к мертвым... Нет, их не бывает. Есть люди, живущие на земле, и есть люди, отдавшие свои жизни за этих живущих... Иначе бы и земли этой не было, и красоты... Ничего бы не было... Все это ясно, а вот это ясное для каждого человека являет собой предмет весьма загадочный. Все дело только в том, что к одним это приходит рано, к другим слишком поздно...
Сергей Михайлович обнял Сашу за плечи, улыбнулся.
– Ну вот, наговорил я тут, ты и загрустил... Ничего, Саша, ничего. Завтра же и побываем на могиле твоего отца. А сейчас иди и скажи всем, что выступаем...
Уже поздно вечером они вышли из леса на бугор и впереди увидели темные остовы домов и сараев, и только в одном из крайних домов блеснули освещенные окна. Никто не предполагал, что поселок, открывшийся им, давно уже заброшен, каждый, наверно, подумал о том, что просто уже время позднее, все легли спать и только там, где светились окна, еще только собирались это сделать. И все заспешили на этот свет, как ночные мотыльки.
На крыльце дома их уже поджидал бородатый, широкий в плечах мужчина, белея в темноте рубашкой.
– Здесь Большой Киалим? – спросил у него Сергей Михайлович.
– Он самый. Никак заблудились?
– Да нет, сюда шли.
– Ну, – присвистнул бородатый. – Все туристы эти места избегают, страшатся.
– Почему?
– Да завтра утречком сами увидите. – Он широко раскинул руки, весело добавил: – Раз пришли, будьте гостями. Да не пугайтесь. Не лесной я разбойник.
– А кто вы? – тут же полюбопытствовал кто-то из ребят.
– Я-то? Ну, можно, например, сказать так – инспектор линии электропередачи. Поди, мимо проходили?
– Ага, – облегченно вздохнули ребята и с шумом, теснясь на крыльце, повалили в дом.
В доме оказалось две большие комнаты, и все – мальчики и девочки – легко устроились на ночлег. Только Саша и Сергей Михайлович задержались на кухне, куда перенес свою постель так приветливо их встретивший веселый и молодой инспектор Борис Галочкин. Узнав о цели их прихода, он убежденно проговорил:
– Видать не видал, но поищем – найдем. Утречком и выйдем, не возражаете?
Поднялись еще до рассвета. Тускло высматривались звезды, густо лежал туман, сквозь его вязкую мякоть прорывался родниковый звон бегущей по камням воды. Все вокруг – и заброшенные, с черными впадинами окон дома, и длинные, с провалившимися крышами и решетчатыми провалами чердаков сараи, и невидимая в тумане река – казалось зыбким, нереальным.
– Разве здесь никто не живет? – растерянно спросил Сергей Михайлович. – Совсем никто, кроме вас?
– Да, как видите. Уныло и мрачно, – покачал головой Борис. – Люди ушли отсюда лет пятнадцать назад. Оно и понятно – работу закончили. Оставаться никто не захотел. Зачем? Участок леспромхоза в другое место перебрался... Одно время тут жили семьи две-три. Для местного ширпотреба делали метлы, черенки, грабли. Но и они прошлой зимой подались в город. Так и пустует поселок... В любой дом заходи и живи в свое удовольствие. А я выбрал этот... Вы только поглядите, какие наличники, какие перила! Да, видно сразу, мастер тут работал...
– Мой отец тоже мастером был, настоящим, – сказал Саша, вдруг подумав о том, что, возможно, именно этот дом строил его отец.
– Все может быть, – согласился Борис. – Таких домов тут много. – Вздохнул. – Такое красивое место – и вот... Сам-то я живу постоянно в сторожке рядом с линией электропередачи, но в иные дни сюда захожу...
Они шли вдоль берега речки, и Саша, поглядывая то вправо, то влево, видел повсюду одно и то же: покосившиеся дома с черными провалами окон, с оторванными дверями, с повалившимися заборами, почерневшие штабеля бревен, серые горки опилок, разбросанные запчасти от машин.
– Я все здесь исходил, обошел, – продолжал говорить Борис, – а вот могилы никакой не заметил. Где она может быть? Скорее всего не здесь, а в лесу, по ту сторону речки. Туда и надо идти. Как вы думаете, Сергей Михайлович?
– Наверно, так, – согласился учитель, и оба они взглянули на Сашу: что скажет он? Может, его детская память на какой-то миг прорвется, что-нибудь напомнит? Ведь здесь, в одном из этих домов, Саша жил. Здесь он научился ходить...
– Да, конечно, – сказал Саша.
По шатким мосткам, придерживаясь за легкие перильца, перешли они на другой берег реки и, цепляясь за кустарники малины, стали подниматься вверх по крутому обрыву. С веток сочными брызгами рассыпалась роса, холодила разогревшиеся от ходьбы лица и руки.
На бугре Борис остановился, подождал Сергея Михайловича и Сашу.
– Значит, сделаем так, – сказал он. – Пойдем сначала прямо, до бывших лесозаготовок, а потом уж будем ходить кругами.
Ступив на лесную тропу, Саша сразу же почуял, как у него гулко забилось сердце и все тело обдало мелкой ознобной дрожью. До рези в глазах всматривался он в солнечные просветы деревьев, в сетчатые извилины кустарников, в светло-зеленые пятна полян, вздрагивал при виде всякого бугорка и отводил глаза, убеждаясь, что перед ним не что иное, как муравьиная куча или земляной нарост, оставшийся в лесу бог знает от каких времен.
Все чаще стали попадаться покрытые лишайником пни и полусгнившие деревья. Тропа расширилась, и появились широкие залысины твердой, каменистой земли, ломаные колеи и глубокие следы гусениц.
– Вот и дошли, – сказал Борис. – Теперь отдохнем и станем ходить кругами. Пойдем по направлению реки, параллельно друг другу. Углубляться дальше в лес нет смысла, там уже начинается топь.
Немного отдохнув, разошлись в стороны и медленно пошли вперед, стараясь идти по одной линии. И снова до рези в глазах всматривался Саша в каждый бугорок, разгребал сухие листья, будто искал грибы.
К реке они вышли одновременно. Сойдясь, молча переглянулись.
– Вот и река, – сказал Борис, будто сам еще не верил, что это и есть река и что они пришли на то место, откуда начинали свой путь.
Солнце, стоявшее в зените, растекалось по обесцвеченному небу. Воздух был густо напитан влажно-горячим маревом. Тихо, не пискнет полевая мышь, не вспорхнет птица, не ударит напряженно-тугим клювом дятел. Только внизу, под обрывом, как и ранним утром, беспокойно журчит вода по камням, напевает все ту же невнятно-говорливую песню.
В тот же день после полудня, как только спала жара, отряд покинул поселок. Борис, пожимая на прощанье руку Саши, повторял:
– Не волнуйся, Саша, я буду искать. Как найду, напишу. Договорились?
– Спасибо, – ответил Саша, стараясь выглядеть спокойным, но это ему не удавалось.
То, что ему не пришлось найти могилу отца, мучило его, и он видел, что и Борис, и Сергей Михайлович, и ребята – все они сочувственно поглядывали на него. Особенно трудно было старому учителю. Ребята просили его:
– Давайте поищем, вон нас сколько!
Но пришлось ответить им:
– Нельзя, ребята. Времени нет... Нас будут искать на базе. Если уже не ищут... На целый день задержались. Нельзя...
Когда поселок остался позади, Сергей Михайлович, который все это время держался поодаль от Саши, подошел к нему, твердо проговорил:
– Ничего, Саша, все будет хорошо. И ты еще вернешься сюда, обязательно вернешься. – Помолчав, добавил: – Славный парень этот Борис! Он поможет. А пока подождем. Может быть, до отъезда в Москву ты еще придешь сюда...
Но письмо от Бориса так и не пришло, и Сергей Михайлович, провожая Сашу в Москву, успокоил:
– Подождем еще. Он должен ответить в любом случае... Я тебе сам напишу.
За эти полгода Саша каждый месяц получал от учителя небольшую весточку, но желанных строк о том, что Борис откликнулся, в этих письмах не было, и все чаще и все настойчивее приходила мысль о том, что Борис забыл о своем обещании и теперь придется ждать снова летних каникул, чтоб самому еще раз побывать в том далеком таежном поселке.
Утром на следующий день после своего приезда из Москвы Саша отправился к Сергею Михайловичу с надеждой, что учитель подскажет ему, как быть дальше. О поисках могилы отца в своей семье он пока твердо решил не говорить. Конечно, было бы легче всего подойти к матери, рассказать ей о том, как побывал он в Большом Киалиме и как вместе с учителем искал могилу отца и не нашел, или к кому-нибудь из братьев или сестер поделиться своими мыслями, но он не сделал этого еще тогда, когда вернулся из похода, и тем более не решился сделать это ни в одном из писем домой, да и сейчас он не скажет. Зачем? Не лучше ли пока самому обо всем разузнать, еще раз посоветоваться со старым учителем.
Сергей Михайлович отдыхал. Жена его, Елизавета Петровна, приветливо встретив Сашу, направилась к застекленной двери комнаты, сквозь которую Саша увидел прилегшего на диван старого учителя.
– Может, не надо, я потом? – застеснялся Саша.
– Никаких потом, – решительно ответила Елизавета Петровна и быстро вошла в комнату. – Вставай, Сергей Михайлович, к тебе гость из Москвы.
Учитель поднялся, близоруко прищурился. Он был в домашней пижаме, длинный, худой, и Саша улыбнулся, вспомнив, что называли в школе учителя за его высокий рост Дон-Кихотом шахтерским.
– Здравствуйте, Сергей Михайлович.
– А-а, Заболотнев Саша? Очень рад. Очень. – Он крепко пожал Саше руку. – Лиза, ты только взгляни – прямо-таки парень совсем столичный.
– Да хватит тебе его смущать! Переоделся бы.
– Разумеется. Ты подожди, Саша, я сейчас.
Елизавета Петровна убрала с дивана подушку и одеяло, пригласила присесть и вышла вслед за мужем в коридор. Время как-то мало повлияло на обстановку квартиры, не изменило характер ее обитателей. Здесь прошлое даже не вспоминалось, оно было рядом, стоило только оглянуться. На стене висели все те же фотографии и портреты, все те же стояли старинные стулья и старинный шкаф, до отказа набитый книгами, над диваном висел все тот же бархатный, уже основательно вытертый ковер.
– Скучаем? – В комнату вошел Сергей Михайлович, одетый в костюм и белую, еще пахнущую утюгом рубашку. – Ну как, по Москве еще можно пройтись?
– Вполне, Сергей Михайлович.
– Ты льстишь старику... Ах ты боже мой, сколько же мы не виделись?
– Полгода.
– Полгода! Подумать только... И ничего, как будто так и положено. А раньше и за один пропущенный урок наказывал... Ну, рассказывай.
И Саша легко и просто стал говорить, как он прожил эти полгода. Рассказал и про историю с машинами. Сергей Михайлович вздохнул.
– Леониду учиться надо, а он, видите ли, машину захотел. На себя наговаривает. Зачем? Парень способный, на шахте такой активный. Нет, зря он так, зря. Так и передай: не согласен, мол, Сергей Михайлович, не согласен.
– А люди сейчас хотят и на машинах ездить. Разве плохо? – вмешалась в разговор Елизавета Петровна, которая зашла пригласить гостя и мужа к столу.
– Ты, как всегда, права, – усмехнулся учитель.
За столом он налил Саше вина, выждал, когда тот выпьет, похвастался:
– Сам приготовил, по собственному рецепту. Ну как?
– Хорошее вино, настоящее.
– Ты опять льстишь старику.
– Да нет, Сергей Михайлович, зачем?
– Ну, раз похвалил, выпей еще.
– Вот, Саша, отведайте теперь и мою стряпню. – Елизавета Петровна подвинула тарелку с пирожками.
– И ты хвастаешься, старая?
– А почему бы и нет! Тебе можно, а мне нельзя?
– Ты знаешь, Саша, – заговорщицки, оглядываясь на жену, шепнул Сергей Михайлович, – моя старушка на склоне лет наконец-то научилась стряпать.
– Ты, Сергей Михайлович, заставляешь меня краснеть перед молодым человеком.
– От учеников я никогда еще ничего не скрывал... Так на чем же мы остановились? – вспомнил о разговоре старый учитель. – Ах да, мы говорили о Леониде. Значит, так и передай – недоволен я им... А впрочем, не надо. Пусть катается...
Сергей Михайлович, встретившись с настороженным взглядом Саши, догадливо кивнул головой, поднялся и подошел к книжному шкафу. Помедлив немного, открыл и вернулся к Саше с письмом в руке.
– Вот, прочти... На днях пришло. Отсылать в Москву не стал, знал, что сам приедешь.
– От Бориса?
– От него.
Письмо было коротеньким, всего на полстранички. Борис писал:
«Я все кругом обшарил и облазил, и все безрезультатно. А будучи в городе, заходил в контору леспромхоза, но там ничего не могли сказать путного. Может быть, могилу надо искать в другом месте? Может, Саша сначала расспросит своих родных? А потом пусть напишет. Буду ждать...»
– Ты ни у кого не спрашивал? – поинтересовался Сергей Михайлович.
– Сам хотел...
– Может, действительно поговорить и с братьями, и с сестрами? Может, кто-нибудь из них уже был т а м?.. А потом ко мне приди, посоветуемся.
Что ж, раз так советует поступить сам учитель, значит, он за эти полгода часто думал о том, как помочь Саше, и вот пришел к единственно верному решению.
– Спасибо вам, Сергей Михайлович. Я так и сделаю.
3
Леонид жил на окраине шахтерского поселка, на ее правой стороне, выходившей в обвалы, крутые и глубокие, как воронки, изрезанные узкими тропинками. На этом месте когда-то была шахта, еще сохранились полуразвалившийся террикон и покосившийся остов копра.
Здесь, в обвалах, всегда было шумно и весело. Летом в густых кустарниках и высокой траве ребята играли в прятки, а зимой катались на лыжах и санках. Много детских воспоминаний связывалось у Саши с этими обвалами, и перед тем, как зайти в дом к брату, Саша прошел по улице вперед, к краю одного из оврагов, посмотрел, как на лыжах и сайках резвится ребятня, не выдержал, попросил у раскрасневшегося мальца:
– Садись, дружок, прокатимся.
Санки у мальца были самодельные, с широкими полозьями. Сидеть было удобно, и Саша, упираясь ногами в полозья, прижав мальчика к груди, быстро и легко помчался вниз.
– Хорошо?! – крикнул он мальчику, и тот весело кивнул в ответ, и было видно, что он ничуть не боится быстрой езды.
– А вы здорово катаетесь, дядя, – не скрывая восторга, признался малец, когда они остановились.
– Да и ты не трус. Молодец.
– Айдате еще?
– В следующий раз, старик. Садись – подтолкну.
Мальчик уселся, крикнул: «Давай!» Саша подтолкнул его и, помахав рукою, побежал назад, к дороге. Перепрыгивая через две ступеньки, Саша взбежал на лестничную площадку третьего этажа и, смахнув с ботинок снег, позвонил.
– Входи, у нас не закрыто, – сказала Тамара, пропуская Сашу вперед. – Из бани, что ли?
– На обвалы бегал. На санках прокатился.
– Моих чертенят там не видел?
– Не заметил.
– Целыми днями пропадают. Как бы головы себе не свернули.
– Ничего. Я сам вырос на этих обвалах.
– Это и видно, – улыбнулась Тамара и пригласила к столу. – Садись.
– Да я Леонида подожду. Должен, поди, скоро прийти?
– Пора. Все сроки давно уже вышли. Опять задержался где-нибудь. Он ведь у нас такой деятельный.
Не успела проговорить, как вошел Леонид, тоже раскрасневшийся, с распаренным лицом.
– С горки катался? – улыбнулся Саша.
– Он каждый день катается, – ответила за мужа Тамара. – Только там, под землей... Да на собраниях разных.
– Что, и там ругают? – пошутил Саша.
– Нет, он ругает. Заместитель председателя товарищеского суда. Во – шишка на ровном месте, – засмеялась Тамара. – Молчишь? Разве не так?
Леонид улыбнулся, но ничего не сказал; молча раздевшись, подсел к столу. Тамара кивнула Саше:
– Важничает. Видать, кого-нибудь с песочком драли?
– Поди ты! – отмахнулся лениво Леонид. – Гость ведь у нас.
– Верно, – то ли всерьез, то ли в шутку призналась Тамара. – Это мы сейчас.
Она принесла вишневую настойку: «Как раз для непьющих», посидев еще чуток, ушла в спальню разбирать кровати.
Еще не пришли в себя от Тамариного голоса, не пригляделись друг к другу, как заявились «чертенята», почти погодки, старшему, Ваське, – девять, младшему, Сережке, – восемь. Ничуть не смущаясь дядиного присутствия, как будто он и не гость вовсе, пристали к отцу насчет лыж, обещанных уже давно, но Тамара быстро выставила их из кухни.
– Поели – и спать. И чтоб у меня не возиться! – И дверь на кухню прикрыла, оставив мужчин наедине.
– Совсем взрослые, – сказал о детях Саша.
– А чё им делается? Растут.
– Растут, – согласился Саша. – И учатся, поди, хорошо?
– Да всяко бывает.
– В папашу пошли, – улыбнулся Саша. – Есть с кого пример брать.
– Ну, – развел руками Леонид.
Саша вспомнил о Сергее Михайловиче, привет от него передал, подождал, что Леонид на это скажет, но тот плечами пожал:
– Какая тут учеба. Вот в заместители выбрали. Дело вроде нехитрое, а хлопотливое, одним матом не обойдешься... Отказывался, но где там! Да и втянулся. Все-таки люди... А учиться вроде и поздновато.
– А слово давал: «Расшибусь, но десять классов закончу».
Леонид живо повернулся к Саше:
– Оставь ты это, братуха. Это тебе учиться надо, а нам уж ладно. И так вроде не лишний, уважением пользуюсь, в газетке однажды пропечатали. Чего еще надо? Вот машину получу, и совсем будет хорошо. Как там, обещают к весне?
– Вроде бы так. А может, и раньше.
– Раньше бы не надо. Денег еще не собрал.
Саше хотелось заговорить о другом – о шахте, о том, как дела на работе идут, чтоб потом, разговорившись, спросить Леонида о главном – об отце, о могиле. Только так, – не сразу, а выждав немного, настроив брата на воспоминания, – Саша решил поступить. Ему казалось, что войти в разговор вопросом об отце, о могиле его вот так, неожиданно, посреди разных суетливых слов, может значить только одно: он еще не проникся, не принял близко то, что принято называть памятью сердца. А если так, то разве он сможет вызвать в душе Леонида ответное чувство, то же самое, какое испытывает он сейчас?
Но Леонид отвечал на Сашины вопросы уже односложно, с неохотой, видно было, что все его мысли заняты сейчас машиной. Саше отчетливо запомнился миг, когда Леонид в порыве неудержавшейся радости крепко сжал худенькое тело брата, легко приподнял, выдохнул:
– Эх, братуха, эта машина, черт бы ее взял, мне уже и во сне мерещится!..
Этот миг Саша вспомнил, когда он на следующий день вместе с матерью подходил к дому Стариковых – Августы и Петра. К ним Саша решил идти сразу же после того, как вернулся, переночевав у Леонида, утром домой. Мать не возражала. У нее были дела, Саша это видел, но идти один он не то что стеснялся, просто чувствовал, что мать может отвести в сторону тот неприятный разговор, который, конечно, возникнет вокруг все той же машины.
Августу они застали во дворе. Она несла большую охапку сена, и, не замечая их, прошла в стайку, и еще минуты две возилась там, а потом вышла с широкой совковой лопатой в руках. Увидев стоящих у крыльца гостей, остановилась. Прислонив лопату к забору, быстро пошла навстречу, вытирая покрасневшие с мороза руки о низ фуфайки.
– А у меня еще и печь не топлена, все еще никак не собралась. Пока Петра проводила, с ребятами провозилась, а тут еще во дворе потопталась. Ты уж пособи мне, мама, а ты, Саша, проходи в дом, газетки пока почитай, Радио включи.
– Я лучше помогу, – вызвался Саша, но мать решительно вмешалась:
– Иди уж, помощник выискался! Тут и делов-то... Сами управимся.
И верно, не прошло и получаса, а в избе уже разгорелась печь, открыли ставни, расстелили половики, прибрали все, что не на месте лежало. Тут и Саша помог: собрал учебники с дивана, сложил в стопку на край письменного стола, и стало светло, уютно, тепло разошлось по двум большим, просторным комнатам.
За окнами светило солнце, снег ярко блестел, даже на окна было больно смотреть. Дом стоял на возвышенности, и в ряду остальных домов этой окраинной улицы выгодно отличался тем, что ближе всех подступал к лесу, до которого было рукой подать. Между лесом и огородом лежало ровное широкое поле, исчерканное вдоль и поперек следами от лыж, но сейчас оно было пустынным, только изредка, чем-то встревоженные, срывались вверх темные комочки ворон и падали обратно в снег.
Освободившись от дел, пришли в комнату женщины. Мать присела на диван, Августа – рядом на стул, а Саша, повернувшись к ним лицом, остался стоять у окна.
– У нас тут тихо, как в деревне. Ни шума, ни гама. Поди, непривычно? – поинтересовалась Августа, пристально, будто только увидела, присматриваясь к Саше.
– Я уже привык.
– Так быстро? – удивилась Августа. – А у меня никак не выходит. Как в город съезжу, целую неделю спать не могу. И как там люди только живут!
– Живут, как и везде.
– Человек ко всему привыкает, – поддержала разговор мать.
– Может, и так, – вздохнула Августа. – А я бы вот не смогла. Меня озолоти – в город не затянешь.
– Ты у нас в отца пошла, – улыбнулась мать. – Он то же самое говорил. Так всю жизнь по деревням да поселкам и проживал. На месте ему не сиделось.
Саша вздрогнул и даже подался вперед, ожидая своей минуты.
– Это верно, – согласилась Августа. – Надоело мне тут. Бросила бы все, в другое место подалась, все бы сызнова начала. А тут ворочаешь, как ломовая лошадь, – ни добра, ни спасиба... И вообще невезучая я. Поди, тоже в отца.
– Чего ты убиваешься? Все направится. Тут Саша хотел свое утешительное слово вставить, но Августа уронила голову на стол, плечи ее задрожали.
– Устала, мама, устала... Видит бог, не могу я... не могу...
– Ну вот еще, этого не хватало. – Мать поднялась, неловко попыталась обнять Августу, но, видать, постеснялась Саши, тоже растерянного, не знающего, как поступить.
– Богом я обиженная, – всхлипнула Августа. – Детства не было. Одни заботы с утра до вечера: то огород, то корова, то сено... С тринадцати лет к плите стала – поварихой заделалась. И вот опять... И так всю жизнь... Господи, зачем все это?! За какие такие грехи?!
– Да не убивайся ты шибко, чего уж там!
Августа помолчала, приподняв голову, вытерла слезы и, взглянув на Сашу, виновато усмехнулась:
– Ты уж, Саша, прости меня, расклеилась твоя сестренка. Совсем расклеилась, как дура какая... Обидно только: за что такое наказание? Одним всё, а тут даже малости нет.
– Вот еще, чё ты, – обиженно проворчала мать. – Наговариваешь бог знает чё.
– И отец такой был? – вырвалось у Саши.
– При чем тут отец? Так уж я, – отмахнулась Августа. – Нашло, вот и все тут... Он ведь меня то и дело с машиной этой грызет. Ему Леонид свою предлагал. Пожалел сестренку. Так отказался, принцип свой выдерживает. Вот ведь какой. И ни за что не возьмет. А обиду держать будет. Он такой... Давно бы ушла, дети вот, их жалко. Для их стараешься...
– Ну, перестань, – оборвала ее мать. – Иди умойся.
– Я уже перестала.
Августа вышла из комнаты. Саша взглянул на мать. Та облегченно вздохнула, но ничего не сказала. Молчал и Саша. Знал, что мать ничего не ответит. Да и неловко в такую минуту спрашивать про отца. Чтоб как-то отвлечься, он стал смотреть в окно на одинокую фигурку лыжника, который ехал по направлению к лесу. Лыжник размахивал палками, отталкивался ими, но Саше казалось, что он стоит на месте, что все его движения напрасные. «Отчего бы это?» – подумал Саша и ощутил на плечах руки сестры. Она прикоснулась горячей щекой к его лицу, сказала тихо, ласково:
– Ты в гости пришел, а я тут фокусами занялась. Ты уж, Сашенька, не обижайся на сестренку!
И она уже вела себя так легко и весело, что Саше подумалось: недавний разговор был вроде короткого тяжелого сна, где все нереально, как то, что у лыжника, например, была только видимость движения.
После обеда мать заторопилась домой: должна вернуться с работы Мария. Саша проводил ее до ворот, а потом, дождавшись из школы Володьку, старшего сына Августы, встал с ним на лыжи и катался часа два и за это время совсем успокоился.
– Как покаталось? – встретил его вопросом Петро, зажав, словно в клещи, в широкую мясистую ладонь слегка озябшую на морозе хрупкую руку Саши.
– Отлично, батя, – ответил за Сашу Володька.
– А ты не встревай! – цыкнул отец. – Ешь да за уроки принимайся. Шалопут!
– Ты повежливее, батя. Не один.
– Это еще чего? – Петро привстал, но Володька уже исчез за дверью. – Ишь ты, сопля какая, туда же! Во молодежь пошла! И чему их только в школе учат? Слова не скажи, – встрянет, да еще поучать начнет. За такие проделки в прежние времена шкуру бы отец спустил, а тут и руки не подними, заступнички кругом. И что только из такого обормота вырастет? Человек, что ли? Вот ты, Саша, грамотный, в столице учишься, ответь мне: прав я или не прав? А может, я темная личность? Просвети, не обижусь.
Петро взглянул на Сашу хитро, с усмешкой: вот, мол, я простой шахтер, совета спрашиваю, что скажешь, послушаю, люблю грамотных послушать, свой ум проверить.
– Володька парень хороший.
– Ну! – Петро сделал вид, что удивился такому открытию, помолчал немного, потом головой мотнул, вставая. – Ну, да бог с ним, пусть растет. Пошли во двор.
