Текст книги "Григорьев пруд"
Автор книги: Кирилл Усанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
ГРИГОРЬЕВ ПРУД
1
За шахтерским поселком, на пути к коллективному саду, землекопы рыли канаву. Лето выдалось жаркое, болотца повысыхали, воду для фруктовых деревьев и разной зелени – моркови, лука, гороха – привозили в специальных цистернах с дальнего озера Курлады. Но этого было мало, очень мало. И на общественном совете садоводов-любителей срочно было решено прокопать канаву для труб, по которым бы пустили воду из ближайшего к саду коллектора. Длина такой канавы составляла более трехсот метров, но другого выхода не было. И вот три землекопа – два молодых и один пожилой – приступили к работе.
Начинали рано, часов с шести, с двенадцати до четырех отдыхали, а потом снова копали, часов до восьми-девяти вечера. И все же работать было трудно: жара не спадала, лишь ночью сгустившаяся за день духота размывалась зыбкой свежестью, наносимой со стороны леса, который с востока был ближе всего к поселку.
С каждым днем землекопы становились мрачнее, не раз собирались отказаться и, наверно, отказались бы, если бы им не посулили дополнительную плату. Особенно горячились молодые. Успокаивал их пожилой, которого почему-то называли Комариком. Вроде и ростом ладный, в плечах широк и голос что надо – глуховат и басист, а вот прикипела дурацкая кличка, и привык, не обижается. Не обижаются и молодые, когда, в свою очередь, Комарик наделяет их непотребными словами, среди которых «шантрапа» – самое ласковое.
В один из таких жарких дней, – а прошла уже неделя и рыть оставалось немного, метров пятьдесят, – появился перед землекопами коренастый мужичок. Приняли его сначала за деревенского жителя, который по пути из села в поселок сделал остановку. Потому и вниманья не обратили: мало ли какие люди мимо проходят да из любопытства приостанавливаются. Но в поведении мужичка оказалось что-то странное. Он не присел поближе к землекопам, не заговорил с ними, а долгое время держал себя на расстоянии и внимательно следил за работой каждого.
Первым не выдержал самый молодой и самый нервный. Он выпрыгнул из канавы, отбросил лопату на кучу свежевырытой земли и прямиком направился к мужичку – шагами широкими, пружинистыми. Тот и встать не успел.
– Наниматься, дядя, али как? – спросил задиристо, весело.
Мужичок медленно поднялся с бугорка, оглядел парня с ног до головы и вдруг, крепко схватив того за руку, так ловко заломил ее, что парень оказался на земле. Но удивило всех даже не это, а то, что последовало дальше.
Мужичок подошел к Комарику и положил перед ним на развернутый лист газеты пачку денег. Комарик так и опешил – застыл от изумления, а второй парень, который находился в канаве, присвистнул – будто суслик из норы.
– Ты это... чего? – протянул, заикаясь, Комарик.
– Аванс. Бери.
– За что? От общества садоводов?
– От меня. От Григория Пестова. Бассейн рыть будете.
– Какой еще бассейн? – окончательно растерялся Комарик, а сам неотрывно смотрел на деньги. Молодые смотрели на мужичка с диковинным непониманием и не решались рта раскрыть.
– Ты того, убери, – смущенно проговорил Комарик.
Но мужичок деньги не взял, а повторил уверенно и твердо:
– Бассейн рыть будете, – и добавил, усмехнувшись: – Опосля работы этой.
Самый молодой, потирая ушибленный локоть, ехидно проговорил:
– А если мы не согласные? Тогда как быть?
Но мужичок даже не взглянул в его сторону. Он придвинул газету, на которой лежали деньги, поближе к Комарику, будто нарочно, чтобы тот разглядел, какие они. И Комарик не выдержал, дотронулся до пачки кончиком грязного крючковатого пальца, хрипловато, не поднимая головы на мужичка, сказал:
– Ладно, так и быть. Куда приходить-то?
– У стадиона мой дом, самый крайний по улице. Сегодня жду, ровно в восемь.
И, не оглядываясь, направился к дороге.
– Погоди, – Комарик оторвал глаза от денег. – Возьми их.
– Я же сказал – аванс.
Долго смотрели вслед мужичку, у которого походка оказалась такой же странной, как и он сам, – подрыгивающей, мелкой.
– Н-да-а, – протянул из канавы парень. – Метаморфоза.
– Сам ты металл и формоза, – передразнил его нервный, все еще потирая ушибленный локоть. – Дармовые деньги. Поделить – и баста. Мне чуть больше, как пострадавшему.
– Это – можно, – охотно согласился тот, из канавы.
– Цыц, дурачье! – прикрикнул на них Комарик. – Как бы не прогадать. Мужик хитрый, хотя и чудной.
– А может, он того... малость зашибленный, – предположил нервный и, присев на корточки, протянул руку к деньгам. Комарик оттолкнул его и снова прикрикнул: – Хватит трепаться. Работать надо, – и, помолчав, добавил: – Ладно, поглядим, каков ты из себя, Григорий Пестов.
2
Ровно к восьми вечера подошли землекопы к дому Григория Пестова. Подошли в ожидании, что и здесь увидят они что-нибудь непривычное. И не ошиблись.
Дом Григория Пестова резко выделялся среди остальных. Бревенчатый, на высоком каменном фундаменте, а широкие ворота и наличники окон в таких удивительных узорах и росписи, что все трое так и ахнули и одновременно подумали: «Неужто все это сделано руками коренастого мужичка, который сейчас стоит рядом с нами». А мужичок не дал им поудивляться, торопливо проговорил:
– Идите. Сюда.
Звякнуло кольцо, калитка, расположенная рядом с воротами, распахнулась, и вот она – широкая, выложенная из разноцветных кафельных плиток дорожка подступает к крутому, чисто вымытому крыльцу. Землекопы невольно приостановились, взглянули на грязные, стоптанные ботинки.
– Что же вы! Быстрее! – властно сказал мужичок и, не останавливаясь возле крыльца, прошел дальше, в конец просторного двора. Здесь оказалась еще одна калитка – попроще, с деревянной вертушкой. И, уже подчиняясь торопливым движениям хозяина дома, землекопы заспешили следом, подняв лопаты, чтобы не ударить ненароком по кафельным плиткам.
Из задней калитки попали они в огород. И тут опять едва не ахнули: весь огород был раскопан. Уродливо торчали порубанные кусты смородины и вишни, стручья гороха, густая ботва моркови была истерзана, болтались лохмотьями широкие листья подсолнухов. Только по краю высокого плотного забора густо зеленела трава и кое-где сиротливо виднелись алые головки маков.
– Начинайте!
Рывком схватив лопату, Григорий Пестов глубоко вонзил ее в землю. Землекопы молча смотрели, как он безжалостно, варварски рушил еще совсем недавно свеже-зеленые грядки, и не решались делать то же самое. Все это им казалось дико и непонятно.
– Чего же вы! Начинайте!
Первым шагнул к развороченной грядке Комарик. Резко, будто злясь на кого-то, всадил штык лопаты в жирный пласт земли. Хрустнули обрубленные корни гороха, податливо разверзнулась черная глыбь. Толстый лоснящийся червяк беспомощно извивался на скользкой холодной поверхности штыка. Комарик брезгливо откинул червяка в сторону и весь передернулся, словно проглотил что-то кислое.
– Тьфу ты, зараза, – ругнулся он и, вскинув голову, наткнулся на пронзительно-острый взгляд Григория Пестова. И, еще не сознавая, что делает, суетливо зашарил рукой в кармане, но, как назло, деньги, завернутые в клочок газеты, не вытаскивались, к вспотевшей ладони руки липли кусочки газеты, крошки махорки и всякой всячины, которая скапливалась в просторном кармане Комарика за день. Наконец Комарику удалось зажать в руке всю пачку денег и выдернуть ее наружу, как рака из воды. И, словно деньги обжигали ему ладонь, Комарик торопливо, не глядя в глаза хозяина дома, сунул деньги. Григорий, кривя в насмешливой улыбке губы, спросил:
– Мало? Сколько надо еще?
– Не могу. Все это – так вот...
– Кладу еще четвертную.
– Нет, нет, – замотал головой Комарик и попятился назад, видя перед глазами толстого лоснящегося червяка.
– Не для нас эта работа. Непривычные мы, – гордо отозвался нервный парень, сам удивляясь тому, как это у него получилось здорово: с выпадом правой руки вперед.
– Молчать! – цыкнул Григорий и так полоснул взглядом нервного парня, что тому вся его выходка показалась нелепой.
– Идем! – Григорий подтолкнул Комарика к калитке. Комарик не возмутился, чего от него в этот момент ожидали молодые напарники, а послушно зашагал вслед за Григорием. За ним потянулись и молодые, но хозяин дома, обернувшись, резко осадил:
– Здесь отдыхайте!
Хлопнула калитка. Парни молча переглянулись между собой: странно больно все получалось, как во сне бредовом.
– Зря мы связались, – шепотом, будто услышать кто мог, проговорил нервный. – Кто его знает, что у такого на уме. Вон что натворил, прямо ужас один. Бассейн ему понадобился. Топиться, что ли.
– Рыб, наверно, вздумал разводить, – предположил товарищ. – С удочкой много ли наловишь, а сетями – закон не велит. Хитро придумал. Нет уж, пусть сам копает. На милицию еще нарвешься.
– Вот-вот, – подхватил нервный. – Сматываться надо, пока не поздно.
Но даже лопаты не успели взять – распахнулась калитка и первым вошел в нее Комарик. Вошел деловито, по-хозяйски. А за ним, съежившись, будто побитый, мелкими шагами семенил Григорий Пестов. Вроде ролями поменялись. Парни так и застыли: что еще за перемена такая.
– Василий, направо! – зычным, бригадирским тоном приказал он нервному. – А ты, Михаил, – ткнул пальцем в грудь второго парня, – на край огорода. Копать будем навстречу друг другу. Понятно?
Парни все еще с удивлением смотрели то на Комарика, то на Григория Пестова. Что произошло с Комариком? Какие слова сказал ему хитрый мужичок? Неужто бригадир согласился на добавочные двадцать пять?
– Метаморфоза, – протянул Василий. Но на этот раз товарищ его не передразнил, как делал это по привычке, а сам вслед за Василием повторил:
– Да, метаморфоза...
3
Разве хотел признаваться Григорий, для чего он надумал собственными руками порушить огород. Его огород, который он сам развел и в котором любил проводить все свое свободное время. Это было его любимое детище. Сколько труда, сколько заботы было отдано этой земле!
Еще дом не достроил, а в огороде навел надлежащий порядок. Несколько вечеров просидел за ватманским листом бумаги. Карандашом прочертил прямоугольник соответственно размерам огородного участка, а внутри прямоугольника нанес кружочки и прямые линии. Кружочки – это будущие кустарники и деревца. Линии – это грядки, которые он засеет бобом и горохом, морковью и луком, и, конечно же, цветами, самыми любимыми – васильками да анютиными глазками. Цветы садовые – гладиолусы, астры, розы – он не уважал, ему по душе цветы луговые – на первый взгляд неказистые, простые, но какие нежные, душистые! Размечал по-разному и всякий раз добивался того, чтобы все в его будущем огороде выглядело просто и красиво, чтобы любо-дорого было посмотреть. И не успокоился, пока в согласие не пришел с самим собой: так, и только так должен быть разбит его небольшой, всего в шесть соток, участок.
С ранней весны и принялся за работу. Вскопал, взрыхлил, провел дорожки и колеи. Съездил на рынок в город и полдня выбирал семена – самые крупные, самые добротные, не скупился на деньги. А потом поехал в питомник и агронома замучил вконец: все никак не мог отобрать самые лучшие кустарники смородины и вишни, саженцы яблонь и груш. И не подхватил в охапку отобранные кустарники и саженцы, не потащился с ними на автобусную остановку, а остановил такси, попросил шофера доставить его до самых ворот дома. Шофер упирался, и понять его можно было: дорогу развезло. Пришлось пятерку пообещать.
Шофер, конечно, удивился:
– Что-то вы, папаша, выпендриваетесь! Али оскользнуться боитесь? Пальтишко испачкать!
– Езжай! – буркнул Григорий, бережно прижимая к коленям завернутые в серую холстину саженцы и кустарники.
Ямки – глубокие и широкие, можно целое дерево в каждую посадить, – были выкопаны еще накануне. Не дожидаясь следующего дня, Григорий, наскоро перекусив, принялся за посадку. Ломило поясницу, спину едва разгибал, руки от усталости подрагивали как у больного, но не дал себе передышки. Ушел отдыхать, когда все, что задумано было, отработал сполна. И кустарники, и саженцы высадил и теплой, подогретой на печи водой полил. И удобрениями землицу пожаловал. И не магазинными удобрениями, а естественными, природными, как и полагается, – коровьим навозом да куриным пометом.
А с каким нетерпением ждал он первых всходов! Как радовался нежным, бледно-зеленоватым росткам! С какой любовью прикасался к набухшим почкам яблонь и груш. Появление на свет каждого листочка – бархатисто-нежного, клейкого – не проходило мимо его взгляда!
Однажды он едва не заплакал, когда утром увидел на грядках следы босых ног. Ребятишки в его отсутствие совершили первый, несмелый еще набег на его огородные владения. Тонкие ниточки моркови не успели набухнуть, а уже приманили к себе любителей ранней зелени. Морковь повыдергивали не с краю, бережно и аккуратно, а прямо с середины в надежде, что там, где гуще ботва, морковь потолще, вкуснее. Да и как повыдергивали. Небрежно, наспех, захватывая в руку по целому пучку. А ведь большая часть вырванной моркови оказалась совсем непригодной. Вот и побросали ее тут же. А сколько ногами потоптано? Не сосчитать. Григорий так и схватился за сердце. Нет, не от скупости, а оттого что все было порушено столь низко и гадко.
Не любил Григорий держать собак, да еще на цепи, а пришлось. Отправился к соседу, купил овчарку. На душе полегчало: набеги не повторятся.
Со вторым же злом хоть и трудно было справляться, но не жаловался. Разную погань сорняковую руками выдергивал, с корнем, и не кидал ее тут же, а подальше выбрасывал. Чисто, опрятно было всегда, хотя с каждым днем времени свободного оставалось все меньше: решил – до осени дом достроить.
А на второй год уже легче было. Конечно, свой дом есть свой дом. Работа находилась: там доску прибить, там окно застеклить, там яму подровнять. И все же свободного времени было больше. А значит, больше времени можно было уделить огороду, где все росло на диво красиво и пышно. Природа благодарна: она на заботу отвечает радостью. Не раз ловил Григорий себя на мысли: «Почему так же не бывает среди людей. Даже среди самых близких. Больно и обидно».
На третий год выпало Григорию еще большее счастье: зацвели деревья. Весь огород преобразился, посвежел, стал еще красивее. В белом цвету стояли груши и яблони, а потом, когда лепестки стали опадать, они покрыли участок до самых дальних уголков белым кружевом.
Любил бывать здесь Григорий, особенно по утрам. Еще густой, молочно белый туман стоял по колено, покачивался мягко, и когда ходил Григорий по дорожкам вдоль грядок, казалось, что будто он не по земле ходил, а плыл – невесомый, с облегченной душой. Ни одной худой мысли в голове, ни одной – даже крохотной – тяжести на груди. Дышится легко, просторно, на душе – блаженная улыбка. Так и плыл бы и плыл среди осыпанных белыми лепестками деревьев.
Да и в другое время здесь ему было хорошо. Только входил в границы своего зеленого царства, будто сразу очищался. Думал: «Так, наверно, после смерти в райские врата вступают. Так это же после смерти, а я при жизни своей место очищенное от разных грехов отыскал».
Жалел, что раньше о месте таком не догадывался. Вздыхал: «Авось жизнь моя в другом бы разрезе выдалась».
Вот и случилось, что, кроме работы да дел неотложных по дому, все остальное время стал проводить Григорий Пестов в огороде. Устроил лежанку под широким навесом – и солнце не печет, и дождь не помеха. Рядом с лежанкой стол смастерил, скамью поставил. А летом и вовсе приладился ночевать. Собака стала как-то ни при чем, только раздражала – звякала цепью, взвывала протяжно, по-волчьи. Спусти с цепи – все грядки вытопчет. С легким сердцем отдал товарищу по работе. До глубокой осени вместо пса сторожевого был. Так, разумеется, соседи поговаривали, сам он думы такой при себе не держал.
И даже в страшном сне не предвидел Григорий, что придется ему на восьмом году своими руками порушить огород – это зеленое царство, этот рай, который казался вечным.
4
Оглянись Григорий, хотя бы мельком, исподлобья взгляни, не выдержал бы Комарик, окликнул бы хозяина дома: бери свои деньги, вместе с надбавкой обещанной, только в покое оставь. Невидимый обруч стискивает грудь, дышать все труднее, в ногах – свинцовая тяжесть. Можно подумать: натрудился за день, тело требует отдыха. Конечно, и это есть, и все же никогда еще не чувствовал Комарик, чтоб так сильно, до боли стискивало грудь, так захватывало дыхание.
И Григорий, словно понимая это, ни разу не оглянулся. Скажи ему кто-нибудь вчера, что станет страшно от простого отказа работать за деньги, он бы ни за что не поверил. Да и подумать не мог, что придется именно ему за свои же собственные деньги испытывать чувство страха. Даже несколько минут назад он и помыслить так не мог. И вдруг, когда он встретился с твердым взглядом Комарика, который протягивал ему зажатые в кулак деньги, стало страшно. Какое-то мгновение он находился едва ли не в обморочном состоянии. Затем на смену ему явился гнев – хотелось наброситься на Комарика, растоптать, уничтожить, как все то зеленое и цветущее, что он уже растоптал и уничтожил, но гнев полыхнул искрой – и пропал. И вот тут уже по-настоящему, согнав все остальные чувства, страх охватил его и теперь медленно растекался теплой вонючей жижицей. И этот страх погнал его в дом, туда, где было то единственное, что могло бы еще помочь, вернуть хотя бы надежду.
Он спешил, боясь, что страх окажется сильнее, сломит вконец его остатние силы, кинет, беспомощного, на загубленную им же землю, и тогда... Но об этом он постарался не думать еще сегодня утром после бессонной, горячечной ночи, когда ему стало ясно – один он не сможет сделать то, что собрался сделать, а именно – на месте огорода за три дня вырыть просторный, глубокий бассейн и заполнить его водой. Он так ясно представил этот бассейн перед собой, что почувствовал прохладную свежесть воды, ее мягкий плеск о дощатые стены, ее чистую, не замутненную еще никем и ничем прозрачность.
Он спешил, и впервые в жизни короткий путь от огорода до угловой комнаты в его большом и просторном доме показался долгим. Казалось, еще секунда, другая – и будет поздно. И он подгонял себя, шепча, как заклинание: «Скорее! Скорее!» Распахивал тычком ботинка двери, загребал носками ног тканые цветастые половики, задел ведро в сенцах – загремело, загрохотало, а в комнате смахнул с края стола, мимо которого пробегал, чашку с недопитым чаем.
И вот оно – еще одно усилие, и последняя дверь, состоящая из двух тонких фанерных створок, с треском разверзлась.
Когда Комарик, чуть отстав от Григория, вошел в маленькую комнату, он увидел то, что потом чаще всего приходило ему на память. На коленях у крошечного шкафчика, приткнутого в угол между столом и кроватью, стоял хозяин дома и в дрожащих руках держал фотографию. Еще издали, из-за плеча Григория, Комарик увидел детское улыбчатое лицо мальчугана. На фотографии оно выглядело как живое при ясном солнечном свете, которым была залита вся комната. Комарик остановился посреди, не решаясь сделать вперед хотя бы полшажка.
– Иди сюда.
Григорий впервые за это время оглянулся, и Комарик вздрогнул: на него глядело старческое, изможденное лицо, похожее скорее всего на маску.
– Иди сюда, – вторично позвал Комарика Григорий.
Когда Комарик, с большим усилием сделавший еще два шага вперед, остановился, Григорий кивнул на фотографию:
– Сын мой, Витюня... Сын, понимаешь... Витюня... Маленький еще, белокурый, с родинкой вот здесь, у височка. Это он давно, лет десять назад, такой был... А теперь он – большой. И родинка – большая, с монету копеечную. Точь-в-точь как по заказу... Бассейн – для него. Для сына. Понимаешь? Надо срочно, пока нет его дома. – В горле Григория что-то забулькало, как будто словам стало трудно и они захлебывались где-то там, внутри узкой груди. Но вот они вырвались наружу и, как пули, остро и жгуче входили в сердце Комарика. – Я боюсь потерять его, единственного... Это все – все для него. Понимаешь? Прошу, не откажи, за-ради Христа будь человеком. Пожалей. Сына возверни... Деньги – бери, сколь хошь бери...
Григорий потянул на себя верхний ящичек шкафчика и, вытянув его, кинул под ноги Комарику. Комарику враз стало жарко – весь ящичек был забит деньгами. Часть из них высыпалась на пол, несколько бумажек прилипло к ботинкам Комарика, влажным от еще непросохшей земли. Комарик отступил назад, стряхнул с ноги деньги, заслонился рукой – не померещилось ли?
А Григорий, неверно понявший Комарика, вскочил и, вплотную подступив к тому, вцепился слабыми пальцами в засаленные, грязные рукава рубашки.
– Ради сына прошу. Не смогу я один. Не смогу, понимаешь?.. Помоги – не отказывайся.
– Я, конечно, того... я понимаю... Я согласен, – голос Комарика креп, и он чувствовал, как вливается в тело прежняя сила, как возвращается к нему обратно твердость и решительность. – А это, – он отодвинул носком ботинка ящичек с деньгами, – убери. По чести рассчитаемся.
Комарик повернулся и быстрым, твердым шагом направился туда, откуда они пришли, – в огород, который через три дня должен стать бассейном.
