Текст книги "Григорьев пруд"

Автор книги: Кирилл Усанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

ТРЕТЬЯ ГЛАВА

На тихой окраинной улице Леонтий Ушаков остановился у дома, который, как бы наперекор, выбивался из стройного порядка остальных домов – стоял на возвышении и подступал к самой дороге.

Леонтий вошел во двор и, уже поднявшись на скрипучие ступеньки высокого крыльца, услышал веселый визг детских голосов. Леонтий улыбнулся и направился к задней калитке двора. Не успел открыть ее, как в плечо шмякнулся крепкий подталый комок снега. Прямо перед собой Леонтий увидел испуганное, раскрасневшееся лицо мальчика лет десяти. За ним, присев на корточки у сруба колодца, сбилась в кучу ребятня поменьше.

Из-за угла сарая выглянул мужчина в распахнутой фуфайке, маленький, юркий, похожий на паренька. Град снежков полетел в его сторону. Мужчина, утопая в снегу, зашагал к Леонтию, весело крича и отмахиваясь:

– Хватит вам, контра! Не видите, что ль? – Подойдя к бригадиру, подал худенькую мокрую ладонь. – Здорово, Леонтий.

Пущенный кем-то из ребятни увесистый комок снега сбил с Леонтия шапку, и мужчина беззлобно прикрикнул:

– А ну, цыц, разбегайся! – И простодушно, помогая Леонтию стряхивать с пальто градинки снега, засмеялся: – Вон как тебя мои охломоны встречают.

– Ты все воюешь, Андрюха?

– Воюем, – охотно согласился Андрей и, подхватив Леонтия под руку, потянул к распахнутой калитке, через которую с шумом и гамом только что выбежали ребятишки.

– Подожди. Это все твои?

– Кто? – не понял Андрей.

– Вот, ребятишки.

– Есть и мои, есть и соседские. А что?

Леонтий знал: в его бригаде самая большая семья у Андрея Чеснокова, но сколько детей, и тем более как зовут каждого, Леонтий, к стыду своему, не сказал бы. В гостях друг у друга бывать не случалось, а на работе Андрей только отшучивался. И если бы не эта срочность со списком, в который была одной из первых включена фамилия Андрея Чеснокова, то, возможно, еще бы не скоро пришлось Леонтию прийти в этот дом, стоявший на окраинной улице поселка. По лицу Андрея видно, что он приятно удивлен, но вел себя так, будто его бригадир – со вчерашнего дня уже бывший – был его частым гостем. А Леонтию вдруг стало стыдно и неловко, и он быстро проговорил:

– Я к тебе по делу. По срочному.

Андрей, хитро прищурив глаза, спросил неожиданно:

– Заявление мое читал?

– Какое?

– Обыкновенное, на листочке. Аккуратное такое заявление, как полагается. Мне самому понравилось.

– Какое еще заявление? – остановился Леонтий.

– Он еще спрашивает! Как будто не читал. Зачем же тогда пришел? Ты уж сразу давай начистоту: гони, мол, Андрюха, мотоциклетку, да поживее...

У Андрея действительно был мотоцикл, который он собрал из разных запасных частей. Знакомый токарь сварил объемную люльку, похожую на просторное корыто, свободно вмещающее в себя всю Андрюхину ребятню; сзади люльки широким кавалерийским седлом возвышалось сиденье, на которое прочно водружала свое располневшее тело жена Андрея Галина. Мотоцикл этот давно уже стал на шахте предметом беззлобных насмешек, которые всерьез не принимал и сам Андрей.

– К тебе по-серьезному, а ты шутки шутить, – обиженно проворчал Леонтий.

– А ты? Вроде как снежком по лицу. Раз – и готово. В кои веки заглянул – и сразу за дело. Разве так в гости ходят?

Они вошли в дом. Из кухни, пошлепывая по спине годовалого малыша, выглянула жена Андрея. В длинном домашнем халате, располневшая, Галина еще не утратила девичьей красоты. Леонтий поздоровался, назвал себя. Галина молча кивнула и хотела уйти обратно в кухню, но захныкал ребенок, и она, присев к столу, принялась кормить его манной кашей. Малыш хватал пухлыми ручонками ложку, тянулся к чашке, крупная головка его вскидывалась то вправо, то влево, и Леонтий удивлялся тому, как умудряется женщина не испачкать ребенку рот манной кашей.

Андрей улыбнулся, спросив:

– У тебя никто больше не намечается?

– Куда уж нам... – И, не скрыв удивления, обратился к Галине: – Здорово вы с ним расправляетесь.

– Это уж как умеем, – с тихой гордостью призналась женщина.

– Опыт, – засмеялся Андрей. – Пятый кормилец растет.

«Неужели пятый?» – подумал Леонтий, и ему опять стало стыдно и неловко, что он пришел сюда по делу, по которому приходить не следовало. Но по тому, как пытливо взглянул на него Андрей, как насторожилась Галина, он понял: отступать поздно. И все-таки медлил, ждал, когда оставит их одних Галина, но та, словно почувствовав что-то недоброе, не думала уходить.

– Ладно уж, не томи, выкладывай свое срочное дело, – усмехнулся Андрей.

Леонтий, как в омут бросился, коротко выпалил, стараясь не смотреть на сидевшую напротив Галину!

– К себе зову. Пойдешь?

– На новую лаву? – спросила Галина.

По ее вопросу Леонтий понял, что она уже знает все. Даже^-больше того – он вдруг почувствовал, что она ждала его прихода.

– Не на старую же... – хмыкнул Андрей.

– Помолчи, не тебя спрашивают, – строгим голосом пресекла мужа Галина и уже сердито, недружелюбно посмотрела на Леонтия. – Значит, на новую?

– Да. Комплекс будем осваивать.

– Какой еще комплекс? Комбайн, что ли?

– Шла бы ты, Галя, – вздохнул Андрей и виновато взглянул на бригадира: «Видишь, как оно все оборачивается». Хотелось встать и уйти, но Леонтий понимал, что он не сделает этого, он будет сидеть, слушать Галину и упавшим голосом отвечать на ее вопросы.

– Значит, все заново?

– Заново.

– И будут аварии?

– Наверно.

– Значит, будут?

– Будут. Дело-то новое.

Андрей морщился, как от зубной боли. Весь вид его говорил: «Зачем ты так? Откровенность ни к чему». Понимал Леонтий – верно, ни к чему, – но хитрить не умел. Да и не пошел бы на это, даже если бы знал, что женщине было бы куда приятнее услышать ободряющие слова, чем те, которые он высказывал сейчас, – суровые, честные.

– Шла бы ты, Галя, – напомнил Андрей, кивнув на хныкающего ребенка. – Спать пора укладывать.

– Без тебя знаю, – обрезала его Галина и уже совсем враждебно посмотрела на Леонтия. – И не стыдно вам, Леонтий Михайлович? К кому вы пришли? К человеку, у которого мал мала меньше. Только немного ожили, чуток вздохнули, а вы опять, как в прошлом году, хотите мужика моего на сто рублей посадить.

– Галя, перестань! – вскрикнул Андрей.

– А что, разве не правда? Разве не так?

Да, все правда, все так и было. Целых три месяца – одни сплошные аварии. Никакого графика, никакой сменности и конечно же никакого заработка. Некоторые не выдерживали, подавали заявления, уходили на другие, более спокойные участки. Но в течение этого напряженного, трудного времени не слышал Леонтий от Андрея Чеснокова ни одной жалобы. Всегда он был весел, надежен и нужен. А ведь ему как никому другому было тяжело и горько. Сколько, наверно, пришлось выслушать не всегда справедливых, резких слов от жены! Сколько, наверно, пришлось увидеть так старящих женщин слез! А он, бригадир, даже ни разу не спросил: «Каково тебе, Андрюха?»

– Ну хватит, Галя, ну зачем же? – уже в отчаянии вскрикивал Андрей.

Но Галина не собиралась успокаиваться, она продолжала выплескивать все, что скопилось в ее душе от трудно пережитых дней:

– Видите – весна! Обувку надо покупать, костюмчики разные, а их – вон сколько. И я не работаю. Как жить будем? У вас то комбайны, то комплексы, то еще что-нибудь... Уходите, Леонтий Михайлович, не смущайте Андрея...

Громко заплакал ребенок, и Галина, махнув рукой, ушла в спальню. Мужчины сидели молча, боясь поднять глаза друг на друга, прислушиваясь к надрывному плачу ребенка. Наконец ребенок замолчал, и Леонтий терпеливо ждал, когда выйдет из спальни Галина. Но прошла минута-другая, а Галина не появлялась. Андреи, оглянувшись на дверь, шепотом, как тайну, сообщил:

– Плачет, – и, вздохнув, еще ниже склонил голову.

– Пойду, – Леонтий встал, оделся. – Ты уж, Андрюха, извини.

Андрей сморщил в жалко-стыдливой улыбке губы.

– Ладно уж тебе. – И сделал нерешительную попытку подняться со стула.

– Не надо, Андрюха, не провожай. – Кивнул на дверь спальни: – Иди к ней, иди. – И не оглядываясь вышел на залитую солнцем, светлую, искрящуюся от снега улицу.

ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА

Михаил Ерыкалин только что пришел с охоты. И когда он успел? Еще утром его видел Федор, а сейчас и двенадцати нет. Грел Михаил озябшие руки о широкую белую стену печи, а босые ноги сунул в духовку. Жена его Вера, худенькая, черноволосая женщина, кидала в таз мокрую одежду мужа, ворчала:

– Все мужья как мужья, а ты как помешанный. На кой ляд сдалась тебе эта охота! Здоровье губишь, больше ничего.

– Мне бы чайку горяченького, – попросил Михаил, зябко подрагивая плечами.

– Откуда? Вишь, печка едва теплая.

– А плитка?

– Ты спираль сделал? Целую неделю прошу. Ему бы только одна проклятущая охота, до хозяйства руки не доходят. За любой мелочью к соседям беги. Уголь обещал привезти. Привез? А замок купил? Или сарай так и будем полым держать?.. Навязался ты на мою шею, проклятущий...

– Ты бы человека постеснялась, – постарался вразумить ее Михаил, с улыбкой поглядывая на стоявшего у порога Леонтия, который заявился в квартиру Ерыкалиных в самый разгар семейной перебранки.

– А пусть слышит, как его подчиненные с женами себя ведут! – Вера умоляюще посмотрела на Леонтия. – Вразумите вы его, Леонтий Михайлович. Сделайте ему запрет на эту охоту. Никак вы бригадир.

– Опоздала, – хихикнул Михаил. – Мы его из бригадиров рассчитали. Был, да весь вышел.

– Мели, Емеля, – твоя неделя, – отмахнулась Вера. – Язык об тебя только обколотишь.

– Я чая дождусь или нет? – напомнил Михаил.

– Да отвяжись ты, лихоманка! – в сердцах воскликнула Вера и, подхватив таз с мокрой одеждой, вышла из кухни.

– Во, видал? Спектакли устраивает, – весело сказал Михаил, будто рад был, что всю эту перебранку своими глазами усмотрел Леонтий.

– Весело живете, – улыбнулся Леонтий, присаживаясь на шаткий табурет. На всякий случай спросил: – Не развалится?

– Нет, крепкий, – со всей серьезностью заверил Михаил и глубже сунул ноги в духовку.

– Убил кого-нибудь?

– Ага. Ноги. Вот отогреваю.

– Не позавидуешь.

– А ты жалеть пришел? – Михаил, прищуриваясь, взглянул на Леонтия. – А может, пожаловаться? Давай поплачь, авось и обратно примем. Мы ведь работяги простые, юрьевых дней не соблюдаем, не футболисты. – Михаил, круто повернувшись и выдернув ноги из духовки, продолжал: – Не по справедливости ты, уважаемый бригадир, поступил. Бросил нас и «прости-прощай» не сказал. Приходим на работу, тебя поджидаем, а нам говорят: «Не ждите, сбежал ваш хваленый Леонтий Михайлович на другой участок...» Я сегодня утречком проверку сделал. Верно, так и есть, на другой участок сманили. От тоски такой в лес подался, душу остудить. Да разве теперь остудишь?

– Ноги смотри не заморозь.

– Ноги мои, не твои, я сам о них побеспокоюсь. А вот ты... Эх, не ожидал!..

– Все?

– Могу еще сказать.

– Ладно, потом скажешь.

– Можно и потом.

– Я, Михаил, не жаловаться пришел. Я тебя звать пришел в свою новую бригаду. Пойдешь?

Леонтий подался вперед. Табурет подозрительно скрипнул. Леонтий поднялся, прислонился к притолоке двери.

– Чего вскочил? Испугался? А если не соглашусь? Возьму и откажусь. Не желаю быть обманутым. За тобой не угонишься. А мне какой интерес, спрашивается?..

– Ладно, пойду, – перебил его Леонтий. – Засиделся.

Михаил молча следил за тем, как надевает пальто Леонтий, потом вдруг громко рассмеялся.

– Ты чего? – с тревогой спросил Леонтий, шагнув уже за порог кухни.

– Ты... ты на себя взгляни.

Кинул взгляд Леонтий на пальто, смутился: не по тому ряду застегнул он пуговицы, и оттого левая пола оказалась ниже правой. Сердито буркнул:

– С вами тут и без головы останешься.

– Это почему же?

– Третий отказ получаю.

– От кого? – удивился Михаил.

– Разрешили мне пятерых из бригады. Сам понимаешь, как нелегко отобрать только пятерых из двадцати. А первым я должен назвать машиниста комбайна. Опытного, знающего.

– И ты побежал к Федору?

– К нему. И он – отказался.

– Правильно сделал, – усмехнулся Михаил. – На его месте я бы точно так же поступил. А почему? Да все потому, что насчет Федора ты поторопился. Погодить надо, сам прибежит, как миленький.

– Ерунда, – вздохнул Леонтий. – Его-то я знаю.

– Ни хрена ты не знаешь, – обиделся Михаил. – Ты сейчас в запале, вот и несешь всякий вздор. А ты остынь. И присядь... Чайку попьем – легче станет.

– Некогда мне, времени нет, – рассердился Леонтий. – Мне завтра ответ надо дать Алексею Ивановичу. А что я скажу? – Леонтий вытащил из кармана пальто листок из школьной тетради, кинул на стол. – Вот он, список. И чистый, хоть заново составляй. Федор – отказ, Чесноков – отказ, ты – отказ. Остались братья Устьянцевы. Вдруг они тоже скажут: не желаем – и баста.

– И скажут. Непременно скажут, – твердо заверил Михаил. – А почему?

– Да пошел ты к черту со своим «почему»!

Леонтий потянулся за листком, но Михаил выдернул его из-под руки товарища, и не успел Леонтий и слова сказать, как тот схватил с подоконника черный карандаш и против каждой фамилии поставил жирные галочки.

– Ты что, сдурел?! – Леонтий ошалело взглянул на Михаила.

Михаил неожиданно засмеялся тонким, девичьим смехом. Он всегда удивлял людей таким совсем не солидным для мужчины переливчато-звонким смехом, и к этому смеху никто, в том числе и Леонтий, не мог привыкнуть. У всех этот смех обычно вызывал ответную улыбку. И сейчас, как ни был сердит Леонтий на мальчишескую выходку товарища, не смог удержаться, улыбнулся, хотя и проворчал:

– Тоже мне, утешил.

– А ты не сомневайся, все верно будет... И не рвись из-под узды – не запрягли.

В кухню вошла Вера, держа в руке прихваченный тряпкой за ручку чайник, из острого носика которого тонкой струйкой бил пар.

– Ай да Вера, ай да умница! – Михаил захлопал в ладоши и закружился перед женой.

Вера, улыбаясь, строго проговорила:

– Осторожнее, обваришься. – Передав чайник мужу, обернулась к все еще стоявшему в пальто Леонтию: – А вы никак уходите, Леонтий Михайлович? Хоть вы уж больше и не бригадир моему шалопаю, а все же уважьте, чайку выпейте.

– Вот и ошиблась ты, женушка, Леонтий снова мой бригадир. Ведь это правда?

– Да, – подтвердил Леонтий.

Вера посмотрела на мужа, потом на Леонтия, махнула рукой:

– А-а, не разберешь вас... Садитесь к столу.

– С удовольствием, – охотно согласился Леонтий, передавая на руки Вере пальто и шапку. На душе стало чуть легче, прежней тягости уже не было, и он, вспомнив переливчато-звонкий смех Михаила, облегченно-радостно подумал: «А может, Михаил и прав, я действительно поторопился?»

ПЯТАЯ ГЛАВА

Однажды на областном совещании встретил Зацепина его товарищ и сокурсник по горному институту Венька Муравьев. Все осматривал, удивлялся:

– Да неужели это ты, Павлуша?.. Ну, располнел... И очки золотые. – Шепотом, притиснув в угол, спросил: – Поди, важной персоной стал? Страшновато подступиться...

А как узнал, что Зацепин все тот же начальник пятого участка, не поверил:

– Загибаешь, Павлуша. Уж больно фигура у тебя начальственная. Экий хмурый, строгий... Нет, не может быть!..

Никак не мог понять: такой удачливый студент их курса вдруг напрочь засох на корню. Себя Венька Муравьев не считал таковым: работал всего-навсего старшим инженером в научно-исследовательском институте, а метил выше. И хотел пожалобиться Зацепину, авось тот за него слово доброе перед высоким начальством замолвит. Наверняка думал: удачливый студент удачлив и дальше. И вот на тебе – начальник участка, как и семь лет назад.

– Как же так, Павлуша? – уже искренне жалел его Венька Муравьев. Наклонившись, зашептал: – Бахус подвел? Женщина? Их, стерв, больше всего опасаться надо... Нет? Ну, признавайся, дружище...

Ах, лучше бы не было этой встречи! Червячок сомнения снова завелся в душе Зацепина. Он всякий раз напоминал о себе, и особенно в дни, когда дела на участке резко катились вниз. Хотелось все бросить, уехать куда-нибудь в глубинку, на тихое место. Но вот дела поправлялись, приходило успокоение, ненадолго, но все же... А годы шли, и Зацепин все чаще приходил к мысли, что ему уже нечего мечтать о повышении. Его удел – быть бессменным начальником участка. Вот уж поистине fatum fati[1] 1
  Fatum fati – рок судьбы (лат.).


[Закрыть].

Еще будучи студентом, Зацепин частенько вспоминал это краткое латинское изречение. Оно как будто действительно соответствовало его судьбе. А разве не так?

До четырнадцати лет Зацепин жил в деревне, среди степного простора, и мечтал стать комбайнером, как дядя Федя, с которым он с утра до вечера простаивал на шатком мостике комбайна. До сих пор не забыть ему счастливого мгновения, когда пальцы рук впились в нагретое широкими ладонями дяди Феди кольцо руля. Огромная, неуклюжая машина, какой она представлялась мальчику, вдруг спокойно подчинилась ему, и он почувствовал, что машина и он – единое целое, что от его движения зависит и движение комбайна. То, что он понял это, было тогда его самым поразительным открытием. А самыми счастливыми словами были скупые слова дяди Феди, который обещал взять его в помощники следующим летом.

Но в следующее лето – жаркое лето войны – он был далеко от родных мест. Проводив отца на фронт, мать с тремя детьми приехала в шахтерский поселок к своей дальней родственнице. Здесь Зацепину пришлось поступить в ремесленное училище, а после его окончания работать на маленьком заводике, где больше приходилось бегать по разным поручениям старших мастеров, чем вытачивать детали на токарном станке.

В те военные годы он еще мечтал вернуться в деревню. Но не пришлось. Отец погиб, и мать не захотела возвращаться туда, где все напоминало бы ей о счастливой поре. И вышло так, что пошел учиться Зацепин в горный техникум. Просто потому, что стипендия была приличная и не хотелось оставлять в поселке мать с младшими братьями. Да и как он мог их оставить, если в семье он главный помощник матери! Только по этой причине он не уехал в Кузбасс, куда хотели его послать после распределения вместе с одним товарищем, который уже через год стал начальником участка. А он только через два года был выдвинут на должность горного мастера. Но Зацепин не жалел об этом. Подросли братья, мать устроилась на работу, жить стало легче, и на семейном совете было решено, что старший брат может теперь учиться дальше. И вот он в тридцать лет студент горного института.

Уже было поздно что-то ломать в жизни, его мечта ушла в прошлое, осталась в далеком, как добрая сказка, детстве. Впереди ждала трудная дорога – дорога в глубь земли, и по ней придется ему теперь ходить изо дня в день. Разве когда-нибудь – хотя бы случайно или в обрывочном сне – привиделось ему подобное? Вот оно, его fatum fati.

Остается одно: вгрызаться в науки, постигать настойчиво то, что до этого дня, до поступления в институт, он в глубине души считал еще временным, ненадежным.

Быстро прошли пять студенческих лет. Это были годы счастья и удачи: он узнавал мир, и мир постепенно раздвигал перед ним свои горизонты. Но это были и годы большого горя: умерла мать, его милая, нежная мама. Не встретит она его на пороге дома, не вскрикнет радостно: «Павлуша, сыночек мой!», не прижмется к плечу, не закинет на спину ему худые, длинные руки, не прикоснется к щекам мягкими, но уже сморщенными губами, не увидит он ее детски доверчивых глаз.

Остались младшие братья, и хоть большими выросли – кто на работу уже поступил, кто школу заканчивает, – а все же поддержка старшего брата нужна. С четвертого курса перевелся Зацепин на заочный и вернулся на шахту. Два года работал горным мастером, и только после того, как получил диплом, перевели его на пятый участок помощником начальника, а через полгода он стал и начальником участка.

– Если и дальше так пойдет, то лет через пяток в большие руководители выбьешься, – шутили друзья.

И сам Зацепин думал: «Что ж, пусть будет так, возражать не стану». Но видать, черная кошка перебежала дорогу. Осел он на одном участке все в той же должности. Перемены, конечно, были: женился, жена родила ему двух детей – сына и дочь, определил к месту всех своих братьев. И в общем Зацепин считал, что в жизни ему повезло. А то, что к своим сорока пяти годам он все тот же бессменный начальник участка, так в этом плохого нет.

Но время от времени червь сомнения все же точил его душу: все, выдохся, ни на что большее не способен.

После той злополучной встречи с Венькой Муравьевым Зацепина крепко обидели: не доверяли внедрить и освоить на его участке комбайн «Донбасс». А ведь обещали. На совещании у директора шахты Кучерова главный маркшейдер высказал мысль, что лучше всего, исходя из геологических условий, испытание комбайна провести на пятом участке. Все начальники остальных добычных участков живо повернулись в сторону Зацепина: неужели правда?

– Здорово, Павел, здорово! – радовались друзья Зацепина после совещания. – Ты им всем покажешь, на что способен! Утрешь нос.

И Зацепин с нетерпением ждал дня, когда он сможет увидеть новый комбайн в действии. Ему не доказать хотелось, а убедить себя в том, что ему еще можно доверить серьезное дело. Не доверили...

Комбайн «Донбасс» решено было освоить на соседнем, четвертом, участке. Тут – это было ясно Зацепину – перестраховался директор шахты, человек осторожный, не любящий риска. Конечно, нашлись оправдания – законные, убедительные, на бумаге с печатями.

Зацепин сник, даже написал заявление об уходе по собственному желанию. В общем пережил тогда трудное, горькое время. Но вот постепенно все обиды и горести отошли в прошлое, забылись, и хотя остался неприятный осадок, не так уж саднило сердце.

И вдруг его вызвал к себе в партбюро Алексей Иванович. И то, что он сам не пришел в раскомандировку, и то, что говорил по телефону взволнованно и был краток и строг, могло значить только одно: Зацепина ожидает что-то важное, особое. К секретарю парторганизации Зацепин относился всегда уважительно, с доброй завистью думал: «Вот это сто́ящий мужик!»

С первого же вопроса, который задал ему Жильцов, осторожно, вежливо, Зацепин понял: он не ошибся. Разговор зашел о новом механизированном комплексе и конкретно о том, что наступила пора освоить его и здесь, в южноуральском угольном бассейне, который по своим геологическим условиям был гораздо сложнее, чем, к примеру, Донбасс.

Зацепин внимательно слушал Жильцова, согласно кивал, но при одном лишь упоминании о том, что этот комплекс будут осваивать на их шахте, у Зацепина заныло под ложечкой и ему захотелось как можно быстрее закончить затянувшийся разговор. Но Алексей Иванович продолжал настойчиво расспрашивать, и никуда нельзя было деться от его пронзительного острого взгляда.

– Значит, желание поработать на комбайне «Донбасс» у вас было? – задал Жильцов самый неприятный вопрос.

Ответить хотелось грубо, резко: «Было, да сплыло», но сдержался, сухо сказал:

– У каждого оно есть.

– Похвально, – улыбнулся Жильцов. Неожиданно признался: – А я ведь вас не зря пытаю. Догадываетесь, почему?

Зацепин пожал плечами, но уже почувствовал, как все в нем напряглось, и невольно подался вперед, будто боялся, что сможет не расслышать последующих слов секретаря.

– Мы тут посоветовались с руководством шахты и решили, что новый комплекс придется осваивать вам, Павел Ксенофонтович. Главное – желание есть, опыт большой, так что вам и карты в руки. Готовьтесь в командировку. Поедете в Донбасс, там в деле посмотрите, как работает комплекс. Недели две хватит?

– Хватит.

– Вот и отлично. – И крепко пожал руку. – Значит, так и звоним в горком: есть кандидатура, и, по нашему мнению, самая надежная. Как вы сами считаете?

– Не знаю, – смутился Зацепин.

Жильцов обнял за плечи Зацепина, доверительно проговорил:

– А надо знать. Обязательно надо.

Вот уж действительно fatum fati. Зацепин уже и приговор себе вынес: ходить до самой пенсии в середнячках. Ни особых успехов, ни громких рекордов. Иной участи ему не дождаться. И вдруг – крутой поворот. Но почему крутой? Он все-таки ждал, все-таки, несмотря ни на что, надеялся. Ведь не отнес же он заявление Кучерову, не высказал свое возмущение главному маркшейдеру, не отправился с жалобой в партбюро!

Через день он уже подъезжал к Донбассу. Встретили его даже лучше, чем он ожидал. Знаменитый на всю страну бригадир Мамаев неотступно находился при нем. Был он сравнительно молод, в праздничном костюме выглядел мальчишкой, и поначалу отнесся к нему Зацепин с недоверием: «Не могли найти человека постарше, поопытнее?» Но после первой же встречи на шахте был приятно удивлен: Мамаев оказался парнем не только общительным, но знающим и любящим свое шахтерское дело. «Вот бы мне такого к себе на участок!» – размечтался Зацепин и, наверно, в ту минуту вспомнил про Леонтия Ушакова. И не потому вспомнил, что оба они, и Мамаев, и Ушаков, были молоды, что даже внешне походили друг на друга – оба крепки, сухощавы, а потому, что они были преданы своей любимой работе. О Леонтии Ушакове Зацепин впервые услышал на том роковом для него совещании, на котором стало известно, что комбайн «Донбасс» поручили освоить четвертому участку, а конкретно – бригаде Ушакова. Тогда он и увидел Леонтия, и как ему ни было горько, он не мог не отметить, что именно этому молодому бригадиру удастся освоить комбайн «Донбасс». С того дня Зацепин постоянно следил за работой бригадира соседнего участка и радовался, что в мыслях своих не ошибся.

«А что, если мне попросить на свой участок Леонтия Ушакова? – подумал Зацепин и в тот же вечер твердо решил: – Обязательно попрошу!»

И первое, что он сделал по возвращении, – он прямо с поезда поехал на шахту. С единственной просьбой вошел в кабинет партбюро.

– Для этого ты только и ездил? – улыбаясь, спросил Жильцов.

– Может быть, – неожиданно сознался Зацепин.

– Что ж, я «за». Думаю, что и у директора шахты возражений не будет. – И заинтересованно, живо стал расспрашивать о комплексе, о трудностях его освоения. Зацепин, обычно скупой на слова, подробно и обстоятельно заговорил о преимуществах и недостатках механизированного комплекса.

Да, Зацепина поразила эта новая техника. Почти полная механизация труда. Лава похожа на автоматизированный цех. Каждый процесс продуман. Во всех звеньях полная согласованность. Конечно, добиться такого четкого ритма не просто. Тут особенно важно, чтоб каждый рабочий был ответствен как никогда. Только при твердой дисциплине возможен успех. А еще – при доверии и уважении друг к другу.

Жильцов, внимательно слушая Зацепина, был приятно удивлен резкой переменой в его настроении и теперь с облегчением думал: «А дело у него пойдет, наверняка пойдет».

Не знал Зацепин, что Алексею Ивановичу пришлось немало приложить усилий, чтобы новый комплекс доверили освоить именно ему. Особенно возражал Кучеров. Он считал начальника пятого участка заурядным середнячком, скептически повторял:

– Боюсь, не вытянет.

– Надо рискнуть, Семен Данилович, – настаивал Жильцов.

– Дело-то больно ответственное. – И упрямо твердил: – Нет, не вытянет Зацепин!

Жильцов убеждал, доказывал, приводил примеры, и в конце концов Кучеров сдался:

– Ладно, Алексей, пусть будет по-твоему, но как бы худа нам не было.

– Не будет, – уверенно ответил Жильцов. – Человеку доверять надо.

– Все-то оно правильно, но не поздно ли? Все-таки сорок пять. Возраст, так сказать, критический.

– А мы постараемся, Семен Данилович, ваши сомнения рассеять.

– Смотри, Алексей, – вновь предупредил Кучеров, – как бы нам твоя доброта боком не вышла. Головой придется отвечать.

«Нет, не придется», – вспомнив разговор с директором шахты, с уверенностью подумал Алексей Иванович.

Но удивил Жильцова не только Зацепин. Удивил его и директор шахты. Алексей Иванович думал, что опять ему придется просить, уговаривать Кучерова. Не пришлось. Только сказал о Леонтии Ушакове, как тотчас же услышал в ответ:

– Это хорошо. Я согласен.

И тотчас же предложил:

– Можно еще человек пять взять из бригады Ушакова. Только самых надежных, верных. Ну, тут Леонтий Михайлович пусть сам подыщет. – И поинтересовался: – Твоя идея?

– Нет, Зацепина.

– Вон как? Он что, уже вернулся?.. Ну как он себя ведет, как настроение?.. Впрочем, не надо. Я сам с ним потолкую.

– Он здесь, в приемной, – живо откликнулся Алексей Иванович. – Я приглашу его.

По тому, как шумно вздохнул Кучеров, Жильцов понял, что было бы лучше, если бы он промолчал. Было ясно: директор шахты не желал говорить с Зацепиным в присутствии секретаря партбюро. Но сослаться на занятость или срочность тоже было вроде неудобно.

– Зовите, – согласился Кучеров и пересел из кресла на диван, стоявший напротив двери. Он всегда садился на него, когда был чем-то недоволен или расстроен.

Конечно, еще не поздно остановиться и сказать: «Ну, это не к спеху. Пусть человек с дороги отдохнет» – и тогда бы Кучеров охотно его поддержал: «Да, пусть отдохнет». Но Жильцов этого не сделал. Он видел: Кучеров еще не доверяет Зацепину, вот почему так легко разрешил перейти Ушакову с одного участка на другой да еще сам посоветовал подключить пять человек. «Он просто-напросто страхует себя», – догадался Жильцов и был уже сам не рад, что пригласил Зацепина в кабинет, и с минуты на минуту ждал, когда Кучеров выскажет сомнение. И вновь был приятно удивлен, как дружелюбно, доверчиво разговаривал директор шахты с Зацепиным. Будто и не было неприятного разговора о том, что Зацепин «середнячок», что ему не справиться со столь ответственным заданием.

– Значит, вы верите, что комплекс у нас пойдет хорошо? – допытывался Кучеров и вновь переспрашивал: – Сам Мамаев так сказал?

Около часа шла между начальником пятого участка и директором шахты оживленная беседа. Зацепин был совершенно неузнаваем. Он говорил громко, возбужденно, и по лицу его было видно, что он по-настоящему увлечен новой, сложной и почетной работой. Он осмелел и спросил у директора шахты, не сможет ли тот принять его завтра уже с конкретными планами.

– Ну, что я вам говорил, Семен Данилович? – с гордостью заговорил Жильцов, когда они с Кучеровым остались наедине.

– Не ожидал, – честно признался тот. – Надолго ли только хватит?

– У вас опять сомнения, – засмеялся Жильцов. – Вы же сами видели, что человек прямо-таки горит! Я верю, что все будет хорошо.

– Что ж, будем надеяться. – Кучеров поднялся с дивана и опять пересел в свое любимое кресло. – Звони в горком, Алексей. Вижу, не терпится тебе сообщить о своей победе.

– О нашей победе, Семен Данилович, о нашей, – улыбаясь, поправил Кучерова Жильцов.