Текст книги "Григорьев пруд"
Автор книги: Кирилл Усанин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
СЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Леонтий наклонился над столом и вслух, как бы не веря самому себе, прочитал коротенькое, в несколько слов, заявление, но и сейчас ему было еще непонятно, как попал этот клочок бумаги к нему в раскомандировку и почему он должен его читать и что-то сказать в ответ.
«Нет, этого не может быть! Федор Пазников уходит из бригады? Уходит по собственному желанию?!»
– Он принес это рано утром, – медленно заговорил Зацепин, внимательно следя за каждым движением бригадира. – Положил на стол и молча ушел.
– И вы его не остановили?
– Зачем?
– Как он смог? Как?.. Просто не верится... Не понимаю, – бормотал Леонтий.
– Бывает, – спокойным тоном проговорил Зацепин. – Подумаем, как нам быть сегодня с машинистом. Кого найти на вторую смену...
Леонтий торопливо схватил листок, сунул в карман пальто.
– К нему пойду! Заставлю!..
– Поздно, Леонтий, – тихо сказал Зацепин. – Садись. Время подумать у нас еще есть. Попросим Михайлова остаться на вторую смену.
– Нет, он должен вернуться! Я заставлю его!
...Всю дорогу Леонтий бежал, повторяя, как заклинание: «Должен... обязан... должен... обязан...»
Федор кидал вещи из шкафа в раскрытый чемодан. Слегка побледнел, увидев вбежавшего Леонтия. Ни разу ему еще не приходилось видеть своего школьного друга таким взволнованным, разгоряченным. Он невольно отступил назад, выпрямился. Леонтий вырвал из его рук рубашку, кинул на кровать, сунул под нос смятый клочок бумаги:
– Твое сочинение?
– Мое. – Федор, усмехнувшись, разгладил на ладони смятый листок.
– Удираешь?!
– Ухожу по собственному желанию. Там ясно написано.
Федор поднял с кровати рубашку, стряхнул ее и аккуратно, не торопясь, положил в чемодан.
– Ты не сделаешь этого! – выкрикнул Леонтий. – Разорви листок – и конец. Забудем!
– Нет, Леонтий, поздно. Разве не видишь – уезжаю я, – выдохнул Федор, будто сам еще не был уверен в том, что он уезжает.
Леонтий, чтоб успокоиться, собраться с мыслями, отошел к окну. Во дворе мальчишки играли в чижа. Сквозь открытую форточку прорывались их звонкие, веселые голоса.
– Федор, – медленно, подбирая слова, заговорил Леонтий, – ты ведь не сможешь без шахты, я это знаю.., Опомнись. Не срами шахтерской родовы́.
– Все это ерунда, слова одни! – Федор, подскочив к Леонтию, повернул его лицом к себе. – Видишь? Нет Ирины, нет! Ушла. Как жить прикажешь?!
– Вернется она. Любит – вернется.
– Твоими советами я сыт по горло! Не желаю их слышать больше. Слышишь, не желаю!
– Ты сам виноват.
– Ну конечно! Я так и знал, что ты меня же начнешь упрекать. Вот она, твоя логика. Уходи! Не хочу тебя видеть! Из-за тебя все порушилось. Согласился, а что вышло? Никому я не стал нужен! Чужим я стал!
– Неправда, Федор. Ты сам себя чужим сделал.
– Ну и пусть! Мне теперь все равно!
– Замолчи! – оборвал его Леонтий, густо багровея. – Не смей так говорить!
– Что, не нравится! А мне? Каково мне?.. Сами поработайте, раз шибко грамотные! Я не желаю.
И Леонтий вдруг в это мгновение вспомнил Зацепина, его спокойные слова: «Давай подумаем, как быть нам сегодня с машинистом».
– Мы поработаем, Федор, – тихо и спокойно сказал Леонтий и даже сам удивился, что так спокойно и тихо сказал. – Да, нам будет тяжело, очень тяжело. Но никто из ребят, ты слышишь, никто, к тебе больше не придет.
Леонтий взглянул в глаза своему школьному другу. Хотелось увидеть его взгляд, понять, о чем тот сейчас думает. Вспомнилась последняя встреча с матерью Федора, месяца два назад. Она встретила его приветливо, низко поклонилась:
– Спасибо тебе, Леонтий.
– Ну что вы, тетя Маша! – смутился Леонтий. – Какие глупости! Расскажите, как живете? Как здоровье?
Оказалось, что на здоровье не жалуется и живет вроде спокойно.
– Все по разъездам: то у одной дочери погощу, то у второй, а надоест – одна поживу, а вот у Федора редко бываю: чужим становится.
– Как это – чужим? – удивился Леонтий. – Ругает? Молодая жена обижает?
– Что ты, Леонтий! – всплеснула руками старушка. – Не позволяет себе такого. Приветлива, и ничего, обходится... Только вижу – чужим Федор становится. Ты уж придержи его, Леонтий, образумь.
– Вроде он взрослый, – улыбнулся Леонтий.
Но мать Федора все так же беспокойно, с тревогой повторила:
– Образумь. Чужим становится.
Не придал тогда ее словам Леонтий серьезного значения, а сейчас вдруг понял: правильно чувствовала старушка – его, Леонтия, предостерегала. Не успел. И вот она, расплата... И кто виноват, что так все произошло?..
Хотелось подойти к Федору, положить руки на плечи, сказать добрые слова. Но Леонтий не сделал этого, а направился к двери. У порога замедлил шаг, подождал, но Федор не остановил его, не сказал ни слова.
ВОСЕМНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Прочитав бригаде Ушакова заявление Федора Пазникова, Зацепин сказал:
– Решайте, как быть!
– Слабых держать нечего! – выкрикнул Михаил Ерыкалин.
– Ишь чего надумал – напугать. Сами, мол, поработайте. И поработаем! – пробасил из дальнего угла Родион.
– Поработаем! – повторил Трофим, стоявший рядом с братом.
– Не пропадем! Пусть катится в город! Говорили, не стесняясь в выборе крепких словечек.
Леонтий, слушая голоса ребят, волновался все больше, хотя причин для волнения уже не было. Он, если честно признаться, не ожидал такого сурового приговора, который бригада единогласно вынесла лучшему машинисту комбайна Федору Пазникову. Свои сомнения он высказал перед началом собрания Зацепину.
– А ты, Леонтий, не беспокойся. Пусть ребята сами разберутся. Не старайся за них все решать, как за Юрия.
Леонтий покраснел – было неприятно слышать такие слова да еще от начальника участка. Но Зацепин имел на это право. Пока он, Леонтий, ездил в милицию, пока был в больнице, а потом у матери Юрия, ребята его бригады составили письмо, в котором просили передать Юрия Бородкина им на поруки. Подписались все, кроме Потапова. Письмо тот прочитал внимательно, даже указал на орфографическую ошибку, но подписать наотрез отказался.
– Да ты же его ближайший товарищ!
– Не товарищ, а напарник. А потом чужая душа – потемки. Дело здесь, как я понимаю, добровольное, и заставить никто никого не в силах. Законы я знаю.
– Ох, и гнида же ты! – в сердцах выругался Михаил Ерыкалин.
– Ну-ну, поосторожнее! За оскорбление личности...
– Пошел ты, контра! – перебил Потапова Андрей Чесноков.
И ничего не оставалось Потапову, как уйти из раскомандировки. И сейчас его тоже не было – даже порог не переступил, стоял в коридоре. Но никто на это не обратил внимания, – будто совсем наравне с Федором покинул бригаду.
В конце собрания, когда встал вопрос о машинисте комбайна, Леонтий сказал:
– Придется попросить Михайлова. Другого выхода пока я не вижу.
– Зачем просить?! – крикнул Сергей Наливайко. – Разрешите мне!
Все разом посмотрели на него. По своим обязанностям, которые тот выполнял на работе, он не должен даже голоса подавать. То, что он помогал время от времени Федору, никем всерьез не принималось. И вдруг встать за управление комбайном! И было бы еще ничего, если бы его кандидатуру предложил кто-нибудь другой, хотя бы, к примеру, звеньевой Михаил Ерыкалин, – так нет, сам себя назначил! Такой смелости от Наливайко никто не ожидал.
Все повернулись в сторону начальника участка. Что скажет Зацепин? Ждали терпеливо, но, наверно, впервые смешался Зацепин, не знал, что сказать.
– Я справлюсь, Павел Ксенофонтович.
Зацепин взглянул на стоявшего перед ним крепыша и наткнулся на его беззащитно-просящий взгляд.
– А чего там, пусть поработает! – выкрикнул Родион Устьянцев.
– Пущай! – поддержал брата Трофим.
– Верно! – воскликнул Андрей Чесноков и по привычке засуетился, попытался выбиться на середину.
Но Михаил придержал его:
– Не шибко толкайся, Андрюха, задавишь! Тебя и оттуда слышно.
– Зато не видно. – Андрей все же выбился на середину раскомандировки. – Я на виду хочу быть. Чтоб всем было видно: вот я, Андрюха Чесноков. И это я говорю.
– Ты покороче, – улыбнувшись, сказал Зацепин. – Время идет.
– Так я и говорю: пусть вкалывает.
Бригада уже собиралась выходить из раскомандировки, когда на пороге появился Жильцов. Все приостановились. Что скажет секретарь парторганизации шахты? Какие новости принес – худые или добрые? По виду Жильцова, по тому, как он крепко пожимал каждому руку, ребята поняли – секретарь собирается их порадовать,
– Бородкина оправдали. Не он бил нашего комсорга. Не виноват он... Кстати, комсорг чувствует себя уже лучше.
– А кто бил? – нетерпеливо спросил Андрей.
– Гусь какой-то и дружки его.
– А почему Бородкин молчал?
– Ушакова оберегал. Боялся, что Гусь ему отомстит.
– За что?
– Как это за что?! – возразил Михаил Ерыкалин. – Ясное дело: почву под ногами гусю лапчатому наш Леонтий выбил. Правильно я говорю, товарищ секретарь?
– Правильно. Гусь был уверен, что Бородкин не проговорится. А если выдаст, Ушакову несдобровать.
– Вон как! – воскликнул Леонтий. – Да я сам этого Гуся из-под земли достану и...
– Опоздал, Леонтий. – Жильцов улыбнулся. – Поймали и Гуся, и дружков его. Он ведь, подлец, и прятаться даже не думал. Так что скоро Бородкин вернется в бригаду... Но есть у меня и неприятное сообщение, – проговорил секретарь. – Медленно мы еще работаем! Очень медленно!
– Это мы, Алексей Иванович, знаем, – спокойно проговорил Зацепин.
Он оглядел еще возбужденные лица ребят, ставших за это короткое время дорогими и любимыми ему, и все так же спокойно повторил:
– Это мы знаем.
И каждому стало ясно, что будут еще впереди суровые дни, так ясно, как то, что все они только сегодня впервые остро почувствовали, как необходимы друг другу. Молча, не сговариваясь, они вышли из раскомандировки и направились к копру, туда, где ждала их работа...
К ОТЦУ В ТАГАНАЙ
1
Заболотнев Саша ступил на порог родного дома уже при лунном свете, при котором стойкий февральский снег, прихваченный морозцем, отливал мягкой синью. Поскрипел половицами и шагнул к двери, ведущей в дом. Заслышав голоса, прислушался и понял: никак застолье какое.
Еще по пути сюда с вокзала, трясясь в холодном автобусе, подумал Саша: «Застать бы всех вместе, каждого в отдельности разглядеть». Неужели угадал, сердцем почуял, что так оно и случится?
Волнуясь, дверь распахнул широко и свободно, не успел запотевшие стекла очков протереть, как кто-то припал к груди, чмокнул в щеки мягкими губами и, отступив, радостно крикнул:
– Саша приехал!
Признал по голосу старшую сестру Марию, отнял пальцы от стекол, увидел круглое лицо сестры, которое светилось такой веселой радостью, что быстро шагнул и, крепко обняв Марию, шепнул:
– Здравствуй, Мария.
Приутихли голоса в гостиной, на полуслове оборвалась песня, кто-то спросил:
– Чегой-то вы? Засобирались, что ли?
И вот уже вывалились в коридор шумно и тесно братья и сестры, невестки и зять Петро, высокий и видный. Все они, обступив Сашу, что-то разом говорили, целовали, хлопали по плечу.
Саша, растерянный и счастливый, послушно принимал поцелуи, согласно кивал головой. А потом они все незаметно расступились, и в конце коридора Саша увидел мать. Она стояла праздничная и до того непривычно нарядная, что Саша не сразу пришел в себя, а присматривался, как бы привыкал. Но стоило матери сделать шаг навстречу, тихо, почти шепотом, сказать: «Никак москвич пожаловал?» – и Саша, выронив из рук чемодан, который он почему-то все это время держал на весу, заспешил к матери.
Он положил руки на ее плечи, и она, вглядываясь в его лицо, трижды поцеловала.
– Господи, радость-то какая... – заулыбалась она и сообщила неловко, как бы оправдываясь: – А мы вот тут загуляли маленько.
Видя, что Саша стоит и не знает, что делать, ласково напомнила:
– Раздевайся, сынок, проходи.
Саша непослушными пальцами стал расстегивать пальто, но мать быстро и незаметно помогла ему. Мария подхватила одежду, а мать взяла Сашу за руку и повела в гостиную. За ними пошли и все остальные.
Сашу усадили за столом рядом с матерью. Старший брат Иван налил из бутылки в подставленный кем-то граненый стаканчик столичной водки, пошутил:
– Аппетита московского не перебьем. Эт точно.
– Да куда ты ему! – воспротивилась мать. – Он же не пьет.
– Ничего, выдюжит. Наш род, заболотневский.
– За мать можно. Мать того стоит, – поддержал Ивана Петро.
– Как-никак именинница, – улыбнулась Мария.
Саша взглянул на мать, смутился:
– А я вот без подарка.
Мать решительно замахала руками:
– Господи, какие еще подарки! Живой-здоровый – и ладно. Чего уж там.
– Нашел о чем говорить, – перебил Сашу сидящий напротив средний брат Леонид и подвинул стаканчик к Саше. – Держи-ка лучше.
– А ты чего, мама? – сказала Августа, заметив, что в рюмке, которую мать подняла, винцо держится только на донышке. – Давай подолью.
– Это можно, – радостно согласилась мать и ласковым взглядом окинула Сашу, как бы еще не веря, что вот он, младшенький ее, последыш, сидит рядом с ней.
Все утро она вспоминала о нем, говорила каждому, когда стали собираться: «Саша обещался – не сегодня, так завтра. Вот письмецо получила. «Как экзамены сдам, – пишет, – так и приеду», на каникулы, значит, ненадолго, но все же...» Про добрый сон рассказывала. Будто приснился ей старый дом, в котором жила она с детьми и мужем еще до войны, и палисадник, густой такой, заросший, весь в белом цвету, и сидит она будто под яблоней, вся чистая и свежая, и дети ходят рядом, а Сашу пестует она на руках и чувствует себя молодой, веселой, а вокруг бело-бело, и небо чистое, без единого пятнышка, и так ей легко, что дыхания своего не чувствует. Проснулась – глянь, солнце, такое яркое, совсем не зимнее, светит в окно. Тут она и вспомнила про свои именины, про то, что соберутся в доме все ее сыновья и дочери, и подумала о Саше, но не с грустью, а так, словно уже знала, что и он скоро должен приехать.
И вот он сидит рядом с ней, еще не привыкший к веселью, к тому, что все так неожиданно получилось: с холодной дороги да прямо за праздничный стол. Сколько раз Саша мечтал именно о таком вечере, почему-то ему всегда казалось, что так оно и должно случиться. Какое это все-таки счастье – в свой долгожданный приезд домой оказаться за общим столом!
– Кушай, сыночек, кушай. Небось с дороги-то проголодался, – пришептывала мать, все еще пристально всматриваясь в Сашино лицо.
И все остальные посматривали на Сашу и спрашивали его, и вопросы их были все больше такие, будто на самом деле не спрашивали, а только уточняли то, что сами знали не хуже Саши.
– Как там Москва? Шумит?
– С продуктами-то ничё?
– Промтовару-то много?
– А ну-ка, братишка, трахнем еще по маленькой, – подмигнул Саше Иван, и Саша подставил стаканчик, весело, уже чувствуя, как приятно хмелеет, проговорил:
– За мать нашу выпить хочу! За здоровье ее!
– Вот это верно, эт точно! – подхватил Иван, и все дружно подняли тост – и жена Ивана Валентина, И Леонид с Тамарой, и Августа с Петром, и Мария.
Шумно стало за столом, тесно. Задвигали стульями, друг с дружкой заговорили, а то и местами поменялись, чтоб голоса не надрывать, чтоб можно было обнять, почувствовать близкий взгляд.
Мать вспомнила, что хоть она и именинница, а уважить гостей лучше ее никто не сможет, и поспешила на кухню.
На ее место, ближе к Саше, подсел Леонид. Его крепкое, скуластое лицо от выпитой водки раскраснелось, сквозь редкие волосы просвечивала на макушке, как яркое пятно, лысина, хотя Леониду пошел всего тридцать четвертый год. Под густыми черными бровями прищуривал он светло-голубоватые глаза. Трезвый он был малоразговорчивым, но в похмелье его язык будто смазывали. Говорил он много, охотно и обычно подшучивал.
Вот и сейчас он заговорил, положив короткие жилистые руки на Сашины колени:
– Ну как там жизня твоя, братуха, штыбуется, а?
– Всякое бывает, – улыбнулся Саша.
– Да ты не серчай. Я ведь по-свойски, от души. Понимаю, не маленький. Учиться – это тебе не лопатой шуровать. Тут мозги надо иметь шибко извилистые. Сам знаешь, какая у твоих братовьев грамотешка. Ты один за нее все взял. Я вот школу-то снова бросил. На два месяца меня только и хватило.
– Ты писал, – как бы подтвердил слова Леонида Саша.
– Писал, – передразнил себя Леонид. – Смеялся, поди?
– Да нет.
– Чего уж там. Хуже курицы лапой. Смешно.
– Зря ты бросил школу. Может быть, все бы и получилось.
– Да нет уж, братуха, где уж нам. Вот дай бог машину скорее заполучить, тогда заживем, – горячо зашептал. – В долгу я перед тобой, братуха, ой, в каком долгу!
– Оставь ты это, Леня, Была возможность, вот и записал. – И невольно Саша взглянул туда, где сидели Петро с Августой, и показалось ему, будто Августа что-то сказала ему.
Саша приподнялся, но Леонид усадил его, торопливо заговорил:
– Да ты не сердись, братуха, не сердись. Дело это свойское, зазора тут нету. Ты учись только, а помочь мы поможем, в беде не оставим. Я-то знаю, город деньги любит. А ты вон какой худющий. Ты кушай, братуха, кушай, – заторопил Леонид Сашу, подталкивая тарелку со студнем. – Вот холодца испробуй... А-а, сестренка, присаживайся. – Леонид усадил рядом с собой подошедшую к ним Марию.
Мария же, как только села, облокотилась о стол, опустила подбородок в ладони, затянула протяжно:
Вот кто-то с горочки спустился...
И Леонид, который любил подпевать, подхватил вслед за Марией:
Наверно, милый мой идет...
За другим концом стола дружно запели:
На нем защитна гимнастерка,
Она меня с ума сведет...
И вот уже пели все. Только Петро, сидя один в стороне, прикрывал глаза, поднимал время от времени голову и тянул: «О-о-о!» Никто не обращал на него внимания, кроме Саши. Только Августа изредка стучала по широкой спине мужа и при этом почему-то поглядывала на Сашу и виновато улыбалась. Саша старался не смотреть на то, как чудит Петро. Вспомнил, что и раньше был склонен зять к разного рода чудачествам, и привык не удивляться, но сейчас ему стало неловко, и он, пока не кончили песню, вышел на кухню.
На кухне мать была одна. Она разливала компот из широкой кастрюли в стаканы и чашки. Саша подошел к матери и молча прижался щекой к ее плечу.
– А я тебя сегодня во сне видала, – радостно сообщила мать, поглаживая Сашу по волосам. – Маленького такого... У меня на руках... в палисаднике... Знала – приедешь, ждала вот...
– Спасибо, мама, – шепнул Саша.
– Ты чё? – не поняла мать.
– А ты у нас все такая же. – Он тихо рассмеялся. – Все помаленьку бегаешь. Мария так и пишет: «Мама пока здоровая, все помаленьку бегает».
– Куда уж теперь мне. Будто и бегаешь, а тебя все обгоняют да обгоняют. Видать, отбегалась. Вот уже шестьдесят четыре отстукало.
– Ничего, мама, ты у нас еще крепкая. Еще побегаешь.
– А ты похудал, сынок. Учеба-то – она такая, все жилы тянет... Откушай компоту да приляг, отдохни чуток...
Саша присел к столу, пил компот и поглядывал на мать, которая относила стаканы и чашки в гостиную.
«Она все такая же, суетливая», – подумал Саша, и ему хотелось подойти к матери, поцеловать ее, но он так и не решился. Выпив компот, вошел в маленькую комнату, издавна отведенную под спальню.
Здесь стояли две железные кровати с блестящими шарами на спинках, а у окна – современная, уже купленная без него тахта. Остальное все было то же самое – шкаф, письменный стол, этажерка с книгами и журналами. На том же месте, над кроватью, на которой спала Мария, висели увеличенные портреты Леонида в солдатской форме и самой Марии, а над другой кроватью – портрет отца.
Саша взглянул на него, и ему сразу вспомнились дни, когда он тихими вечерами в комнате общежития пытался представить лицо своего отца таким, каким оно было здесь, на портрете. В доме хранилась всего лишь одна фотография отца, и то она долгое время считалась утерянной, пока Мария не стала перебирать все фотографии для того, чтобы найти для портрета свою лучшую карточку; тогда она и наткнулась на фотографию отца и вместе со своей и Леонида фотографией отнесла в фотомастерскую и эту, единственную. С тех пор вот уже лет пять портрет отца висит над кроватью матери.
Саша подвинулся ближе к кровати, вгляделся в портрет. Скуластые щеки, крепкий раздвоенный подбородок, высокий лоб, прикрытый густой прядью волос, и глаза в глубоких затемненных впадинах, широкие, распахнутые настежь, глядевшие прямо, уверенно. И смотрел в эти глаза Саша и чувствовал себя неловко: до сих пор он не выполнил сыновьей клятвы, данной отцу вот здесь, на этом месте, чуть больше полгода назад.
Кто-то пристально смотрел на Сашу. Он оглянулся – в дверях стоял Петро. Он улыбался, но улыбался странно – не то как пьяный, не то как трезвый, и Саша снова вспомнил настороженный взгляд Августы, но вместо того, чтоб сказать что-то, он молча ждал, когда к нему подойдет Петро. А тот вроде не решался, а все так же странно улыбаясь, покачивал головой. Затем медленно направился к Саше.
Саша подождал, когда к нему подойдет зять, уже готовясь ответить на любой его вопрос, даже самый обидный для себя. Пока же подал руку, сказал:
– Здравствуй, Петро.
Широкой ладонью захватил руку Саши Петро, но не ответил на приветствие, а, прижав Сашу в угол между столом и подоконником, неожиданно проговорил:
– Сними очки.
– Зачем? – удивился Саша.
– Сними очки, – повторил Петро.
– Мне и так хорошо.
Саша отклонил голову, пытаясь осторожно высвободиться из угла. Петро, посмеиваясь, как бы заигрывая, пытался рукой дотронуться до очков.
– Сними, – снова повторил Петро.
Саша не знал, чем кончилось бы все это, но вовремя подоспела Августа.
– О господи! – воскликнула она. – Напился, так не приставай.
Она выпроводила Петра из комнаты, отдала его на попечение Марии, за которой Петро послушно пошел в сенцы, на свежий воздух, а сама вернулась в комнату.
Саша стоял все там же, у подоконника. Он был рад, что Августа вернулась и что он сможет наконец все спокойно объяснить.
– Ты не обижайся на него, Саша, – сказала Августа, подходя к брату. – Как напьется, так и чудит. Просто моченьки нету, ходи за ним по пятам, как за маленьким. – И без всякого перехода, без паузы, только тихо вздохнув, продолжила: – Обидел ты, Саша, крепко обидел сестренку свою. Что я тебе плохого сделала? Чем я тебя прогневила?
– Я же, Ава, все написал, как вышло.
– Да, конечно, ты написал, а разве мне от этого легче? Ты же знаешь, какой Петро, разве поверит... Братовьям, значит, можно, а сестре так нельзя?
– Ну зачем же так, Ава! Вы мне все одинаковые... Просто так все нелепо вышло.
Саша вновь – уже в который раз – вспомнил тот осенний дождливый день, который он провел в очереди.
Рано утром, семи еще не было, Саша приехал на Бакунинскую улицу. Одной стороной автомагазин выходил в Спартаковский переулок, длинный и узкий, и весь он был запружен народом. Кажется, нельзя было разобраться, где начало и где конец этой очереди. Все двигалось, шумело, менялось. Саша лихорадочно засуетился, заспрашивал и успокоился, когда уже за ним выстроился длинный хвост людей, с завистью смотрящих на тех, кто успел раньше их.
Со дня приезда в Москву Саша держал в чемодане два паспорта: старый, потрепанный – Леонида, новенький, в кожаной обложке – Петра. Просьба была одна – записать обоих на машину «Москвич-408».
«В столице это просто», – заверили его, но каждое знакомство с автомагазином убеждало Сашу в обратном. Об этом он не писал ни слова, только успокаивал: «Пока все по-прежнему. Записи нет».
И вот запись началась. Люди плотно держались своей очереди, не обходили, и живая цепочка откатывалась, изгибалась, снова откатывалась и снова изгибалась, и так продолжалось долго, и Саша измучился до того, что еле стоял на ногах. Он загадал, что если успеет за час дойти до дверей магазина, то все будет хорошо: запишет и брата, и зятя. И вот ровно через час он дошел до дверей и увидел в глубине коридора широкий стол, за которым сидели два администратора. Они просматривали паспорта, принимали карточки и называли порядковый номер.
Наготове оба паспорта, обе открытки. Замер в ожидании: как-то будет? Ведь не себя записывает, а своих родных, да еще иногородних.
– Скорее же! – раздраженным тоном проговорил уставший администратор.
Саша подал ему паспорт Леонида с открыткой, а паспорт Петра и его открытку протянул второму. Тот взял, собрался уже сделать запись в тетради, но первый сказал, кивнув на Сашу:
– От него?.. Верни, хватит ему.
– Но я, – Саша побледнел. – Я ведь стоял...
– Все стоят... На, бери.
– Следующий! – прокричал администратор и сунул в онемевшие пальцы Саши оба паспорта и одну открытку, а вторую положил в ящик.
Саша плохо помнил то, что было дальше, пришел в себя уже на улице. Как быть? Вернуться? Занять очередь? А зачем? Уже ясно, что запись скоро кончится.
В тот же вечер Саша написал домой три подробных письма: брату Леониду, зятю Петру и маме с просьбой, чтоб все она уладила, если возникнут какие-нибудь недоразумения. И случилось то, чего он опасался: Августа с Петром обиделись, долгое время не ходили к матери и к Леониду в гости. Мария написала об этом сухо и коротко, и Саша встревожился, и все это время он чувствовал себя как бы виноватым во всем случившемся. И как теперь успокоить сестру, как объяснить ей, чтоб она поняла?
Августа, выслушав его, сказала:
– А я так надеялась. Ну, думаю, хоть вздохну немного. Не придется сено на себе таскать, кирпичи возить на тележке. Подорвала я здоровье на этом проклятом доме, замоталась... Ну да ладно, чего уж. Подождем еще. Как там, обещают?
– Вроде через год, не раньше.
– Что ж, подождем. А на Петра не обращай внимания. Ты же знаешь, какой он. И не думай ни о чем, не расстраивайся. Переживем.
Саша видел, как трудно дались ей эти слова, но Августа сказала их и, внимательно посмотрев на брата, поцеловала.
– В гости не забудь забежать.
– Обязательно зайду.
– Ну, пойду за своим. Как бы опять чего не начудил. С него это станется.
Она быстро вышла, а Саша прилег на кровать и почувствовал себя уставшим и в то же время успокоенным.
