Текст книги "Григорьев пруд"

Автор книги: Кирилл Усанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

13

Дом стоит в центре поселка. Так что до лесного склада идти три с половиной километра. Но у Ивана Кузьмина свой путь: мимо финских домиков, что за железнодорожным переездом в низине растянулись, мимо огородов и больших глубоких оврагов. Полкилометра сократить удается наверняка. А это – десять – пятнадцать минут, если не спешить. Мало кто знает этот путь, так что всегда один идет, пока на «нашенскую» не выйдет. Там уж обязательно кого-нибудь да встретит.

И сегодня встретил. Только сошел с узкой тропинки на обочину дороги – послышалось тарахтение: мотоцикл. Словно поджидал его начальник склада. Чуть вперед проехал, остановился. Подождал, когда Кузьмин вплотную подойдет, спросил:

– Ну, как спалось?

Ничего не ответил Иван, только шаг замедлил да голову ниже опустил.

– Садись, Ванюша, подкину.

– Ничего, дойду, – тихо буркнул.

– Да чего уж там, садись, – настойчивей прозвучал голос Короткова. И цепкими глазами взглянул на Ивана, к себе притянул.

– Ну, что же ты? – спросил начальник и поерзал на седле. – Так и опоздать можно.

«Не перечь начальству. Лучше будет, если уступишь просьбе его».

И на всякий случай назад оглянулся: так и есть, кто-то из рабочих идет. Не присмотревшись, шагнул к мотоциклу.

– Сильнее держись, – предупредил Коротков.

Догнали Нургалеева, потом Петрякова с Максимовым, впереди заприметил Федора. Идет размашистой походкой по середине дороги, руками, как веслами, загребает. Коротков просигналил – коротко, весело. Не оборачиваясь, перешел Федор на правую сторону. А Иван отвернул голову в левую.

Подъехали к конторе. За столом уже сидят – в домино режутся. На минуту игру прекратили. Наблюдали, как слезает с седла Иван, как ставит к стенке конторы мотоцикл начальник склада. Потом Коротков легко, в три прыжка, одолел высокие ступеньки, уже с крыльца поздоровался и скрылся в конторе. А Иван стоит и не знает, куда ему идти – к скамейкам или в сторону, за штабель. Потом решился: подошел к играющим и сделал вид, что за игрой наблюдает. И вдруг услышал сзади:

– Ишь ты, не теряется. Из молодых да ранний.

И тотчас стукнула костяшка по фанере, прибитой поверх стола. Иван ладони приложил к щекам, словно по ним ударили, отошел к крыльцу.

Подходили те, которых обгонял по дороге на своем мотоцикле Коротков, и тоже как-то по особому смотрели на уединившегося Ивана Кузьмина. Но никто не подходил, руку не жал. Один лишь Федор прямо с ходу сунул ладонь, стиснул пальцы Ивана, а потом хлопнул по плечу, засмеялся:

– Чего это начальничек-то сдобрился? Или чем угодил? План перевыполнил или как? Не подскажешь?

Промолчал Кузьмин.

– Ну-ну, шучу, – сказал Федор. – Видать, не с той ноги он встал... Или с Шаровым перепутал?

А Иван вдруг подумал: «Сказать ему, почему Коротков подвез. Поди, не поверит... А если поверит? Что тогда?»

Закурил, глотнул лишку дыма, закашлялся. Федор услужливо похлопал по спине.

– На здоровье, – и присел рядом на корточки, снизу заглянул. – Со мной сегодня, а?

– Не знаю.

– Почему? Я бы на твоем месте... А впрочем, смотри... Сам хозяин. Верно?

Ивана послали с Шаровым. Уходил он от конторы, не глядя на Федора, и раньше, чем кончился наряд, будто боялся, что Федор опять начнет его расспрашивать. А что он скажет ему? Да еще при Короткове да Шарове? А надо бы сказать, надо.

Пришли они с Шаровым к тому же штабелю. Работали молча, долго, с час или полтора, без перерыва. Наконец Шаров сказал:

– Пора и кости кинуть на отдых. Как ты думаешь, Ваня? – и, помедлив, спросил: – Как спалось?

Вздрогнул Иван Кузьмин: показалось, будто спросил его не Шаров, а сам Коротков. Даже огляделся вокруг. Нет, никого нет. Только Шаров стоит, и смотрит пытливо, и улыбка стекает от губ к подбородку. Слова начальника склада повторил Шаров. Нарочно, видать, повторил, А может, сам угадал?

Шаров опять повторил:

– Ну, как спалось?

– Ничего, – выдавил Иван.

И такому ответу обрадовался Шаров, быстро заговорил:

– Вот и молодец, поздравляю. Это – главное. А то, что Коротков подвез, значит, доволен, доверяет...

– Замолчи.

– Можно, – и, улыбнувшись, отошел, а потом уже смелее заговорил, настойчивее: – Зря, Ваня, убиваешься... Брось... Наше дело молчать... За всех думать – головы не хватит... Легче жить надо, проще...

Не перебивал Иван. Зачем? Пусть говорит, а он уж точно решил: не поедет он больше... не поедет... не поедет...

И как только подкатила к штабелю знакомая машина и выскочил шофер из душной кабины и, вытирая пот с лица, весело подмигнул Ивану:

– Как, старина, держимся? – Иван, подскочив к нему, крикнул:

– Не поеду я! – и повторил, уже тише, прислушиваясь к стуку собственного сердца: – Не поеду.

Шофер обошел вокруг Кузьмина, позвал Шарова:

– Слышь, Борис, не хочет. Он не хочет.

– Как это – не хочет? – нахмурился Шаров. – Ты что, спятил?

– Не поеду я, – в третий раз повторил Кузьмин.

Шофер подскочил с кулаками к Ивану.

– Что, сука, цену набиваешь? Кочевряжишься? Хитрее всех хочешь быть?

– Подожди, – остановил его Шаров. – Уймись, – и обернулся к Ивану. – Хватит, Ваня, лишнее это. Зачем?

– Оставьте меня... Никому не скажу...

И тут Шаров жестко и зло ответил:

– Нет, голубчик, теперь уже поздно... Не выйдет... Так-то вот... Нам вся твоя подноготная известна, отпираться некуда. Понял?..

Да, теперь в покое не оставят. А он-то надеялся... На что надеялся? На что?

– Долго ли ты будешь волынку тянуть?.. Или Короткова позвать?

– Не надо, – и направился к штабелю.

– Так-то вот. Против силы не повернешь, – шофер облегченно вздохнул, смахнул с лица капли пота. – Не бойсь, в цене не обидят...

14

Ольга ногой распахнула дверь, переступила через порог. В руках – две сетки со свертками. Подошла к столу, освободила руки, помахала ими, подняв вверх, засмеялась, глядя на мужа:

– Сумку забыла. Все руки онемели, пока несла... Фу ты, накурил, дыхнуть нечем.

Сидел Иван у закрытого окна, даже форточку забыл распахнуть. Ольга толкнула створки окон, присела напротив мужа, вытащила изо рта папиросу, кинула в пепельницу:

– Перестань, а то целовать не буду, – и чмокнула в губы. Но Иван не притянул ее к себе, не приласкал и этим сразу же насторожил Ольгу.

– Неприятности какие? На работе? Что ты молчишь? Расскажи.

Иван кинул взгляд на бутылку вина:

– Зачем?

– Так что случилось?

– Ничего.

– Не хочешь говорить?

Иван взял бутылку, прочитал этикетку:

– «Солнечная долина»... Дорогое вино.

– Я жду, Ваня.

Лицо у Ольги строгое, обиженное. Отвел от нее взгляд, сказал:

– Отца вспомнил. Вот письма его прочитал.

И вытащил из кармана несколько пожелтевших листочков, положил на стол.

– Извини, это пройдет, – добавил, помедлив.

– А я уж испугалась. Разве можно так. Что ты сразу не сказал?

Прижалась теплой щекой к его плечу, рукой провела по лицу. Отвел ее руку Иван, поднялся.

– Пойду я.

– Куда?

– Тяпки поточить надо... Или на поле не собираешься?

– Долго не задерживайся.

В сараюшке, где хранились инструменты, уголь, дрова, было полутемно. Сквозь щели просачивался солнечный, яркий свет, ложился на уголь овальными пятнами, и острые куски угля поблескивали. Иван присел на колоду, пошарил по карманам: папирос нет, одни спички. Долго смотрел на пыльные пучки света, на поблескивающие в темноте куски угля.

«Вот и обманул. А что будет завтра?.. Ольга такая счастливая, веселая, разве я хочу, чтобы она плакала, бледнела, как тогда в разнарядке. Нет, конечно, нет... Надо сделать вид, что ничего серьезного не случилось... Ничего... Смогу ли?.. Должен, обязательно должен. А завтра я все же настою на своем. Пойду к Короткову... А сейчас надо просто забыть, что было, жить только тем, что есть сегодня...»

Сегодня – воскресенье. Весь день он будет с любимой женой. И сейчас она ждет его не дождется. Красивая, умная, добрая Ольга. Его счастье, его надежда, его будущее... И заторопился Иван домой, будто боялся, что уйдет без него Ольга. Встретила она его на пороге.

– Вот, смотри, – сказал, улыбаясь.

Ольга мельком взглянула на тяпки и чмокнула мужа в щеки, засмеялась:

– Это – задаток.

«Милая, ласковая. Нет, конечно, нет. Ты всегда должна улыбаться, радоваться».

Он крепко обнял ее и стал целовать в щеки, глаза, шею...

– Совсем обезумел, дурачок, – слабо сопротивлялась Ольга.

А потом все было так, как в прошлое воскресенье: короткие сборы, пустые улицы, полевая дорога, разговор по пустякам. Не заметили, как пришли на свой картофельный участок. Участок небольшой – всего шесть соток. За три часа окучили и уже в десять утра были на берегу озерца. Купались, загорали, снова купались и снова загорали, и оба чувствовали, как им хорошо, как все вокруг них прекрасно – и небо, и поля, и лес, подступающий вплотную к озерцу...

Когда они, уставшие, разморенные жарой и дорогой, вернулись домой, Ольга спросила после долгого молчания:

– Ты доволен, Ваня?

– Да. А ты?

– Не знаю.

Иван, помедлив, тихо сказал:

– Не понравилось?

– Я совсем не о том, Ваня.

– О чем?

– Понимаешь, Ваня, мне порой не верится, что у нас все так хорошо. Всю жизнь мне было трудно. На людях я смеялась, виду не показывала, а оставалась одна и плакала, чтоб легче было... А сейчас я совсем другая. Я даже не верю: неужели все это со мной происходит? Извини, Ваня, я знаю, я дура, об этом не говорят... Но, понимаешь, я побаиваюсь своего счастья. Проснусь ночью и смотрю на тебя, спрашиваю: кто ты такой?.. Правда, я глупая?

– Нет, зачем же.

– Нет, я знаю... я глупая... Ну и пусть... Вот утром ты об отце вспомнил, взгрустнул... А я уж что-то недоброе заподозрила, бог знает что подумала, так ждала твоего возвращения из сараюшки... И это все от счастья... Боюсь, что оно может кончиться... Ты, конечно, обижаешься... Наговорила тут разные глупости... Но иначе я не могла... Я должна была когда-то это сказать... Вот сказала – и легче стало. А теперь ругай, называй как хочешь... Вот такая я...

Иван знал об Ольге все: и то, как она воспитывалась в детдоме после смерти матери (отца она лишилась еще в раннем детстве: погиб на войне), как жила потом у сварливой тетки, как ее старались обмануть, как ее красота мешала людям понять ее правильно.

Он чувствовал, что она с ним счастлива. Он хотел, чтоб она всегда была с ним счастлива, но такого признания он все-таки не ожидал. И вдруг он опять подумал, что Ольга догадывается обо всем случившемся с ним и потому испытывает его, ждет с его стороны такого же откровения.

«Я должен что-то сказать ей. Должен».

– Оля, я рад, – начал он и замолчал, подыскивая нужные слова, но продолжить Ольга ему не дала.

– Не надо, Ваня. Давай лучше помолчим, хорошо? – но уже через минуту спросила: – Ты бы хотел иметь от меня ребенка? Мальчика или девочку, все равно.

Иван молчал, подрагивающими пальцами пощипывал усы. Ольга тоже молчала, ждала терпеливо.

– Он будет? – спросил приглушенным голосом.

– Его еще нет... я спрашиваю...

Ольга впервые заговорила о ребенке. И когда она подошла к Ивану и заглянула ему в глаза, он вдруг увидел, что перед ним стоит не прежняя веселая и беспечная Ольга, а совсем другая, незнакомая и в то же время еще более близкая, родная женщина.

А ночью ему приснилось: идет он под руку с Ольгой по дороге, а по обеим ее сторонам – высокие штабеля бревен. Дорога становится все уже, а штабеля – выше. И вот уже нет выхода. Посмотрел вверх, а оттуда – смеющиеся лица Короткова и Шарова. «Ага, попал», – слышит он. «Пойдем отсюда, Ваня, мне страшно», – говорит Ольга и тянет его назад. Они натыкаются на бревна, и бревен становится все больше и больше. И вдруг Ольга исчезает, а видит он только большую серую муху, она кружится и жужжит, жужжит, как электропила. А сверху – голоса, их много, и все кричат одно и то же: «Ага, попал!» Ему страшно, он кричит и не слышит своего крика.

– Ваня, – слышит он голос Ольги, открывает глаза. Ольга испуганно смотрит на него, спрашивает: – Что с тобой. Тебе плохо?

– Фу-ты, гадость какая, – бормочет он. – Сон дурной... Спи, Оля, спи...

«Нет, больше не могу, хватит с меня. Завтра я все скажу... завтра... завтра...» Иван повторяет это до тех пор, пека не засыпает.

15

Жужжит электропила, опилки веером сыплются к ногам, обеляя потрескавшуюся землю. Иван спины не разгибает, не глядит на Шарова, который подносит новое бревно и уносит в штабель распиленное под стандарт крепежных стоек. Оно не в шахту пойдет, не станет в лаве надежной опорой, а ляжет спокойно во двор Короткова, а там на дом пятистенный, собственный (успел проговориться Шаров), с флигельком да с верандой (не на свой, а для зятя).

Жужжит электропила, как огромная муха, опилки усевают землю, запах крепкой дремотной сосны ударяет в нос. Душно, звенит от жары в ушах, нечем дышать. Ох уж это июльское солнце! Расплавилось, растеклось желтым маслом по небу, негде от него укрыться. Давно уже выпита вода из фляжки, валяется пустая, блестит – аж больно глазам.

Как же так случилось? Почему он снова с Шаровым? Ведь слово себе давал. А подъехал Коротков – и сел. А потом?.. Лучше не вспоминать. Чувствует Иван: придет машина к обеду, и он без возражений станет ее загружать, а затем поедет туда, к дому Короткова. Произойдет это скоро: вот-вот обед наступит. А в голове и мысли уже нет такой – возражать. Хватит, возразил уже. Что вышло? Не поняли, посмеялись, чокнутым назвали. Даже Федор, самый близкий товарищ, не понял его, одно лишь твердил: дай по шапке. Ну, даст, а дальше? Нет, этим Короткова не возьмешь. Не убедишь. Одно остается: не перечить начальству, делать так, как велят, спокойно жить. Отец так завещал, а вот у сына его этой тихой, спокойной жизни не получилось. Не оттого ли, что именно к такой жизни и стремился он. Жил спокойно, не возражал, шел туда, куда посылали. Думал, в покое жить будет. Не вышло. Вором стал, своим верным помощником сделал его Коротков. Где же выход теперь искать, Иван Кузьмин? Еще утром подумал, идя с Федором к вагону после того, как начальнику возразил: «Вот Федору сейчас расскажу, а потом – рабочим, а там – с письмом к секретарю партийной организации обращусь». Все рухнуло. Федор не понял, рабочие посмеялись, а Першина Коротков под ручку в кабинет к себе увел. И не удивишься, если вдруг после всего этого увидишь Першина во дворе дома начальника склада. Даже такой вопрос: дадут машину или нет, не решили. Где уж тут со своей бедой лезть. Отвернутся, его же обвинят. Лучше, пока не поздно, – вернуться к Шарову, согласиться ворованный лес возить. Может, тогда поймет Коротков, ради бога отступится, а он уж молчать будет крепко, до самой могилы ни слова не скажет. Но по поведению Шарова этого не заметил. Не болтал напарник, не радовался возвращению, а все хмурился да все больше молчал. Эх, Иван, запутался ты, где конец беды – не знаешь.

– Фу, запарился, – простонал Шаров. – Обедать пора.

И ушел под навес не оглядываясь, а Иван тут же у штабеля, прямо на солнцепеке, разместился. Развернул «тормозок», откусил краешек хлеба с колбасой, пожевал. Не хочется есть. Сейчас бы воды испить, ключевой. Тетя Настя, уборщица, поди, принесла, надо в контору сходить. Но у конторы толпится народ. Обойти нельзя, а встречаться не хочется: стыдно в глаза взглянуть. Облизнул сухие губы, свернул к лесопильне, вошел. У разнарядки – бак. Взял кружку, наклонился – и вдруг не по себе стало, показалось, что за дверью кто-то стоит. Открыл – никого. «Померещилось», – вздохнул облегченно, большими глотками стал пить тепловатую воду. Послышался скрип половиц, оглянулся – никого. «Что это со мной», – подумал Иван. И тут вспомнил, почему все это ему кажется: ведь здесь он встретил Ольгу. Он не забывал о том дне никогда, просто с того дня он ни разу не заглядывал сюда.

«Что мне делать? Что? Где выход искать?» И как бы в ответ услышал: «А потом смеяться будешь, лгать!»

«Верно, Оля, все они могут – смеяться, лгать. Все они могут, одного не проси – помощи...»

– Где ты шляешься! – набросился Шаров, увидев Ивана. – Давай! Быстрее!

16

Федор встретил Дергачева так грубо, что тот опешил и долго не мог вымолвить ни слова. Федор, наступая на него, злился все сильнее и уже не говорил, а кричал, словно Дергачев был от него далеко – в метрах пятидесяти.

– Чего ты приплелся, старая калоша? На своем не мог настоять!..

Дергачев вдруг вскинул худые руки вверх и завопил, закатывая глаза:

– Куда же мне податься, сиротиночке! Святые мои угодники, сделайте милость, скажите, где прибежище мое! – и упал на колени, клоня к земле голову.

Федор, отступив назад, растерянно смотрел на выставленную перед ним плешь, которая блестела не хуже начищенного дна чайника, смущенно сказал, отворачиваясь:

– Хватит дурочку ломать... Работай.

Дергачев живо вскочил на ноги.

– Нет, подожди. Ты – кричать, а мне оплеванному быть? Не выйдет, нет, – он стучал кулаком в грудь и смешно подергивал головой. – У меня семья, мне деньги нужны... А вы тут, начальники, ядрена мать! Этот Шаров – сволочь, все вы сволочи!..

– Да ты не сволочи. А то по шапке... Сказал – работай.

И, не слушая, Федор по краю вагона ушел на другой конец, сердито хватанул бревно и высоко вскинул его над бортом.

Дергачев замолчал, снял пиджак, бережно положил в тень вагона подкладкой вверх и, взглянув на Федора, подивился его мастерству, а потом, словно опомнившись, начал поспешно работать.

А Федор ничего не замечал. Все его мысли – о Иване. Что же происходит с ним? Все четыре дня ходит как распаренный. Почему ездит на мотоцикле с Коротковым? О чем он говорил с ним там, на дороге? Почему возразил ему во время наряда? Почему согласился опять работать с Шаровым? Все непонятно и странно. Но отчего странно? Может, и думать не стоит? Ведь все говорят: странный парень Иван Кузьмин. Сам полгода работаешь с ним, а так и не узнал, кто же он на самом деле такой. Вот с Шаровым согласился работать, хотя никто не тянул. Может, все-таки не думать? Все равно ни к чему не придешь. Но почему он меня предупредил, чтоб я был осторожнее с Коротковым? Боится? За меня? За себя? А что ему сделал начальник склада? Может, история с Ольгой? Нет, пора и забыть ту историю. А может, Шаров замешан? От такого всякое можно ожидать. Его сам Коротков, никак, остерегается. Скользкий, тип, настырный. Вот и на мотоцикле его Коротков подвозит, по правую руку от себя ставит...

– Эй, Дергачев, бросай, надорвешься! Остудись немного!

– Ладно, отстань! – наверно, подумал, что хочет над ним опять подшутить этот балагур и шутник. Но, увидев, что Федор – снова по бортику вагона, балансируя руками, – даже сердце сжимается: вот-вот упадет, а долго ли до греха, – направляется к нему, прекратил исполнять свою работу, вытер кончиком рубахи струившийся по лицу пот.

– Садись, – предложил Федор Дергачеву. – Садись, где стоишь.

– А ты? – взглянул вверх Дергачев.

– И мы с тобой присоседимся, – и ловко спрыгнул на бревна.

– Зачем ты это – жонглируешь? – с опаской спросил Дергачев.

– А чтоб веселее жить было, – засмеялся Федор. – Ты уж, старина, извини, Накричал я на тебя.

Дергачев отмахнулся: ладно уж, бывает, особенно с таким шебутным, а потом сокровенно признался:

– У тебя вот совесть есть, а Шаров, поди, ее всю растерял.

– Кто он такой? – живо спросил Федор.

– Шаров-то? Сволочь. Все близ начальства промышляет. Ему – премии, почет да и работенка полегче. Все под меня подлаживался. Все убеждал, что лучше голову склонить лишний раз, чем вкалывать...

– А Кузьмин? Почему он согласился работать с Шаровым? Не знаешь?

– Ну, этот известный... Ты сам с ним дружбу водишь, а у меня спрос наводишь.

– Н-да, амплуа, – протянул Федор.

Сипло пробасил заводской гудок.

– Ого, вот и обед! – воскликнул Федор. – Пойду прогуляюсь.

Федор спустился по доске с вагона, заспешил к конторе. У крыльца приметил начальника склада. Тот склонился над мотоциклом.

– Не заводится? – поинтересовался Федор. – Может, помочь, Степан Николаевич?

– Да нет, масло заливаю... Кончилось... Ты ко мне? С делом или как?

Коротков гордился Федором Мельником, относился к нему всегда доброжелательно, терпеливо, даже самое критическое в свой адрес выслушивал до конца, особенно любил разговаривать с ним при посторонних, чтобы потом, когда Федор уйдет, как бы мельком заметить своим попутчикам: «Вот она, наша знаменитость номер один. Не богаты мы ими, но все же такие есть».

– Насчет Ивана я, Степан Николаевич. Почему он с Шаровым опять пошел работать?

– Наверно, с тобой поссорился? – улыбнулся Коротков.

– Не ссорились мы с ним.

– Вон как. Значит, решил подкузьмить. Ведь он не просто Иван, а Иван Кузьмин.

– Я серьезно, Степан Николаевич... Вот вы его подвозите.

– Жалеючи. Человек женатый, устает...

– Нет, я потому спросил: может, он говорил с вами?

– Что ты, Федя, он ведь зол на меня, остерегается... боится, как бы не уронил невзначай, оставлю Ольгу его вдовой.

Говорил Коротков насмешливым тоном, нехорошо улыбаясь, и Федор понял, что дальше спрашивать бесполезно, решил сразу к делу приступить.

– Пусть он ко мне идет, Степан Николаевич. Нечего ему делать у Шарова. Жулик тот порядочный.

Начальник склада нахмурился, наставительно заговорил:

– Брось ты эту привычку все решать за других... Зачем тебе нужен Кузьмин? А ты начинаешь с ним возиться, как с маленьким... И почему Шаров – жулик?

– Жулик он и есть, – буркнул Федор, страшно не любивший всяких наставлений.

– Подожди, Федор, – еще строже заговорил начальник склада. – Ты эту привычку оставь при себе... И не развращай людей, особенно таких, как Иван Кузьмин. Ты видишь, как он ведет себя. Осрамил весь коллектив перед секретарем партийной организации... Еще хорошо, что сам осознал свою ошибку, а то ведь могло быть и хуже... Нет уж, Федор, ты его, пожалуйста, не смущай. Договорились?

– Договорились.

– Вот и отлично, – Коротков взглянул на часы. – Извини... Першин меня ждет.

– Ишь, как рванул, – сказал Нургалеев, подходя к Федору, смотревшему вслед мотоциклу. – Подбивался на пару с ним прокатиться? Сорвалось?

– Иди к черту, пока по шапке не дал! – выругался Федор и зашагал прочь от конторы.