Текст книги "Григорьев пруд"

Автор книги: Кирилл Усанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА

О том, что Юрий Бородкин не вышел на работу в вечернюю смену, Леонтий Ушаков узнал только утром следующего дня. Он тут же отправился к Алексею Ивановичу, чтобы отказаться от поездки на городское совещание передовиков производства, куда он должен был выехать уже через час.

– Пошлите вместо меня Наливайко. Он – ваша кандидатура. Справится вполне.

– Ты не хитри, Леонтий. Честно скажи: какая причина?

– Юрий Бородкин вчера не вышел на работу.

– Заболел, наверно. У нас вон секретарь комсомольской организации тоже на работу не вышел.

– Нет, Алексей Иванович, я чую что-то недоброе.

– Ну, раз чуешь, тогда другое дело, – улыбнулся Жильцов. – Зови сюда Наливайко. Проконсультировать его надо.

– Это мы сейчас, – охотно отозвался Леонтий и живо подался к двери.

Попытался уговорить его и Зацепин, но Леонтий настоял на своем. Отправив Сергея в партбюро, быстро зашагал к выходу из быткомбината. А через полчаса он уже подходил к знакомому дому, в котором жили Юрий с матерью. Дверь ему открыли тотчас же, как только он позвонил. Серафима Андреевна, заплаканная, с бледным, болезненным лицом, отступила назад, глухо, с надрывом проговорила:

– Вы за Юрием, да? А его нет.

– Где он?

– В милиции. Забрали его.

Подбородок ее дрожал, слезы накатывались на глаза, срывались на вздрагивающие сморщенные щеки.

– В милиции? – переспросил Леонтий. – Давно?

– Вчерась забрали. Ночью. Он спать уже лег. Пришли и забрали.

– За что?

– Мужчину, то ли парня какого избил. А я не верю. Не мог он этого сделать. Не мог!

Леонтий расстегнул пуговицы на рубашке – душно стало. Был не в силах поверить в то, что с Юрием случилась беда.

Серафима Андреевна всхлипнула, но, видно, за ночь много слез пролила, выплакалась. Вытерев глаза рукавом халата, взглянула на растерянного бригадира, покачала головой:

– Не уберегла я сыночка... Видать, рано стала радоваться... Он ведь после того раза, как вы приходили, в эту самую бильярдную не ходил. Дружки его набегали, за дверь вызывали, шушукались. Боялась: уйдет, и все сызнова начнется. Нет, возвращался злой, молчаливый. Я его и расспрашивать стеснялась. Тому уже радовалась, что дома оставался... А вчера вот ушел – и поздно вернулся, и сразу же спать. А ночью, часа уж в два, забрали...

Леонтий чувствовал себя виноватым перед этой женщиной. Словно догадавшись, Серафима Андреевна заговорила:

– Вы уж не убивайтесь шибко. Что поделаешь, раз такой непутевый уродился... Своего-то ума не вложишь.

– Где он сейчас – в городе или здесь, в поселке?

– В город увезли.

– Вы, Серафима Андреевна, успокойтесь, – как можно мягче сказал Леонтий. – Я сейчас съезжу туда, все выясню. Вы подождите, хорошо?

– Спасибочки вам, Леонтий Михайлович. Вы уж там скажите, что не виноватый он... Не мог он избить человека, не мог.

Леонтий и сам в это не верил. С той памятной для него встречи с Бородкиным он каждый раз, увидев Юрия, старался подбодрить его. Да и рядом с Юрием работали надежные люди – Михаил Ерыкалин, братья Устьянцевы, Андрей Чесноков. На их помощь он тоже надеялся. Вот только сам Юрий держался от них поодаль. Леонтий замечал, что Бородкин последнее время не отстает от Потапова, большую часть времени с ним проводит. Что он за человек, этот Потапов? Сам как-то мало с ним сталкивался, а по работе видел: старательный, деловой, все, что ему поручат, выполняет добросовестно. Спросил как-то Ерыкалина:

– Миша, что ты скажешь про Потапова?

– Вредный мужик. Все чего-то злобится, все чем-то недоволен. Будто ему кто дорогу перешел.

– А по душам ты с ним говорил?

– А-а, – махнул рукой Михаил, – с таким поговоришь! Он себя выше всех считает. Парня мутит.

– А ты их раздели.

– Пробовал. Да что толку! Они ведь уже месяца два вместе работают. Попробуй раздели, раз друг к дружке прикипели.

– Ладно, я его в другое звено переводу. Не возражаешь?

– Раз надо – переводи.

«Не успел, – вздохнул Леонтий. – Прособирался. А теперь что будет?»

...В горотделе милиции Леонтия долго, настойчиво расспрашивал долговязый капитан, вздыхал:

– Да, да, понимаю. Но факт есть факт – он избил человека. Сам в этом признался.

– Я не верю.

– Будем выяснять, а пока... – Капитан пожал плечами. – Сами понимаете.

– Я могу его увидеть?

– Можете.

Леонтий думал, что ему придется ехать в другой конец города, куда-нибудь на окраину, но оказалось, что Юрий находится здесь же, рядом. Через минуту-другую он уже входил в узкую полутемную комнатку с квадратным зарешеченным окном чуть ли не под самым потолком. На голых нарах, опустив голову, сидел Юрий. Увидев бригадира, он встал, но тут же сел.

– Десять минут вам хватит? – спросил капитан.

– Да, – машинально ответил Леонтий и медленно направился к нарам, мучительно думая, с чего начать разговор.

– Как же так, Юра? – спросил, присаживаясь рядом.

Юрий молчал.

– Не ожидал я. Хотел с тобой на шахте поговорить, а пришлось сюда приехать... Расскажи, как все получилось. Я не верю, что ты смог избить человека. Мать тоже не верит.

– Вы были у нее? Зачем?

– Ей трудно, Юра. Она...

– Уходите, Леонтий Михайлович, – резко перебил Леонтия Юрий. – Оставьте меня... Я уже все сказал.

– Может, боишься?

– Никого я не боюсь... Уходите!

Юрий отвернулся к стене и сидел так, пока не закрылась дверь за Ушаковым.

«Зачем? Теперь уже все бесполезно», – снова подумал он.

А еще позавчера казалось ему, что вот наконец-то в его жизни наступил долгожданный момент, когда он впервые почувствовал себя сильным и уверенным. Утром он сбегал на шахту, получил зарплату, самую большую за все время работы. Было за что: бригада наверстала упущенное всего за неделю, погасила долг и даже чуть перевыполнила план. Была в этом общем успехе и его доля. И все же он не сразу поверил, что это ему, Юрию Бородкину, выдана такая большая сумма – восемьдесят рублей. И это всего за десять дней! Может, бухгалтер ошибся, может, кассир?

– Это все мне?

– Вам, молодой человек. Расписывайтесь да уступите место другим. Вы же не один у меня!..

Обрадованный и счастливый выскочил Юрий из быткомбината. Светило солнце, теплое, яркое. Зеленела трава. Весело чирикали неугомонные воробьи. Дул свежий ветер со стороны степи, такой бодрящий, густой. Хорошо!..

Торопился Юрий домой, спешил порадовать мать. По пути не удержался, свернул к магазину. Купил разноцветный платок.

– Мама, закрой глаза! – прокричал с порога и положил на стол платок, а на платок деньги. Нарочно разменял на рубли, чтоб вышла большая пачка.

Мать так и ахнула, а потом опустилась на стул и заплакала.

– Чего ты, мама? – растерялся Юрий. – Не рада?

Потом они пили чай с конфетами и пряниками, и мать ласково глядела на сына, молча вздыхала. А Юрий говорил ей о том, как они хорошо и славно заживут, как он купит ей к осени пальто, сапоги, платье.

На работу она собирала его как на праздник, и сам он чувствовал, что впервые с радостью идет на шахту, что хочется ему поскорее встретить ребят, пройти с ними вместе до лавы.

– Ты чего такой взбудораженный? – спросил его Потапов, как обычно подошедший к нему в раскомандировке.

– Разве нельзя?

– Можно, если причина есть.

– А если так просто? – вызывающе ответил Юрий.

– Просто ничего не бывает, – строго возразил Потапов.

Не стал ему признаваться Юрий, наверно, впервые не стал: боялся, что может не понять его Потапов. Странный он какой-то. То ласково заговорит, то вдруг рассердится. Вот и сейчас вроде рассердился, первым от него отстал. Что ж, это неплохо. Можно рядом с Михаилом Ерыкалиным пройти, послушать очередной анекдот или побасенку. Никогда не унывает звеньевой. Бывает, излишне кричит, но работа такая, поневоле закричишь, когда дела не клеятся. А можно пристроиться к Сергею Наливайко. Тот парень тоже веселый, умеет красиво говорить, заслушаешься. А то можно присоединиться к Трофиму Устьянцеву. Конечно, он уже не обижается на стихотворение, что правда, то правда. Трофим человек справедливый, зря о нем Потапов злословит: «В тихом омуте черти водятся». Ерунда все это. Трофим конечно же не такой, каким представляется он Потапову. С ним охотно Юрий бы заговорил, да больно неразговорчив Трофим. Ничего, и так неплохо: рядом с Трофимом думается легко, и слова приходят хорошие, уверенные. Жаль только, что нет сегодня Леонтия Ушакова. Увидел бы, какой он счастливый и радостный!

И вдруг настроение испортилось. И кто виноват? Андрей Чесноков. Из-за пустяка поссорились. Тянули тележку с затяжками. Замечтался Юрий, а Андрею показалось, что он ленится. И накричал. И назвал его шантрапой. Так обычно только Гусь презрительно обращался к слабым: «Шантрапа пузатая». Не выдержал Юрий, огрызнулся. До слез обидно стало, не знал, куда деть себя, хотелось все бросить и уйти из лавы. В этот момент и подоспел Потапов. Удивился:

– Ты чего такой хмурый? Час назад сиял, как солнышко, а сейчас хуже смерти самой. – И вдруг неожиданно спросил: – Ты на кладбище бываешь?

– Нет, не люблю.

– Я тоже, – согласился Потапов. – Зрелище мрачноватое, но увы, в нашей грешной жизни весьма необходимое. Тут человеческое «я» как в зеркале отражается. Вот примерчик для наглядности... Соседа на днях хоронили. Парня молодого, симпатичного. Пока был жив, всем был нужен. Умер – как обертку от конфеты выбросили. Даже похоронить поторопились. На поминках его друзья напились. Музыканты из-за лишнего рубля перессорились. Жена его уже с другим спуталась... Вот и спрашивается: за что так скверно жизнь поступила с тем парнем? Что он плохого сделал? Неужели он такой вот участи достоин? Конечно же нет. Не такой.

– К чему вы это?

– Да все к тому, что радоваться или печалиться нельзя без причины. Тот парень, видать, тоже хотел прожить жизнь так, без всяких на то причин. А что вышло?

– Врете вы все. Надоело.

– «Надоело»... – протянул Потапов. – А зря. К правде надо прислушиваться! Врет тот, кто правды боится. Вот ты, к примеру, матери врешь. Или я ошибаюсь?

– Ты мою мать не трожь, – неожиданно перешел на «ты» Юрий.

– Вон как заговорил! Это смело. – Потапов подсел к Юрию, положил руки на острые колени парня. – Ты не сердись, Юра. Я к тебе по-доброму. И желаю только хорошего. Тебя кто-то обидел, и крепко, а ты – на меня. Ну, и что выйдет? А выйдет плохо и для тебя, и для меня. Это ни к чему. Ведь я тебе худого не присоветую. Я не бригадир. Это он хитрит, а я человек бесхитростный. Что на уме, то и на языке.

– Почему же бригадир хитрый?

– А как же не хитрый! Ты вчера после смены остался? Остался. А почему? Бригадир распорядился. Звеньевые его приказ выполняют. Делать им это легко: не сами же остаются.

– Зря вы так. Бригадир себя не жалеет.

– А нас он жалеет? А тебя?.. То-то и оно! Так что, Юра, без причины ничего не бывает. Был радостным – десятку лишнюю подкинули. Стал грустным – накричали, обозвали лентяем, подлецом. А завтра?

– Меня Чесноков шантрапой назвал, – признался Потапову Юрий. И будто легче на душе стало, ближе придвинулся к напарнику.

Тот обнял его за плечи, вздохнул.

– Ну, что я говорил? А ты – «врешь»... Тобой помыкают, а ты терпишь. Меня, к примеру, никто не обзовет. Не посмеют. Потому я справедливость уважаю.

«А ведь это верно, – согласился Юрий, – Потапова еще ни разу после работы не оставляли. А меня – каждый раз».

Обида взяла Юрия, и твердо решил он: больше на поводу у других не пойдет. Когда подошел к нему все тот же Андрей Чесноков, который уже и обиды на Юрия не держал, и позвал расчищать дорожку у конвейера, Юрий резко ответил:

– Не пойду. Хватит, помытарили.

– Ты что, парень, сдурел?! – удивился Андрей. – Не одного тебя просят. Другие машинисты тоже будут чистить. Не оставлять же грязь после себя.

– Не пойду я! Хватит! – И ушел, не оглядываясь на Андрея Чеснокова.

До самого конца смены ждал, когда подойдет к нему звеньевой Михаил Ерыкалин, отчитает, но никто не пришел за ним. Будто забыли. И это тоже показалось Юрию обидным.

Домой не хотелось возвращаться в грустном настроении. Увидит мать – и опять начнутся расспросы, опять ударится в слезы.

«Эх, была не была...» – и Юрий свернул с шоссе на тропинку, ведущую к стадиону.

Ему были рады. Гусь прервал игру, подал кий:

– Начинай, Борода. Покажи нам класс! Не разучился?

Но игра у Юрия не шла. Гусь искренне удивлялся:

– Вот что делает грубая подземная работа с таким профессионалом. Жаль, очень жаль...

Когда появился в бильярдной секретарь комсомольской организации шахты, Юрий не заметил. Он увидел его, но уже было поздно. Секретаря избивали – молча, пинками, только Гусь хрипло вскрикивал:

– Шпионить, да? Шпионить?

– Перестаньте! Это же подло! – Юрий кинулся к парню, но получил сильный удар по голове. Едва удержался, чтоб не упасть, но сделать хотя бы шаг вперед не успел. Вбежал длинноволосый, заорал:

– Разбегайся!!

Все кинулись к двери, а Гусь подбежал к Юрию, прижал к стене.

– Здесь останешься! Нас не знаешь! Забыл! Понял? – И черкнул перед глазами лезвием бритвы. – Навсегда ослепнешь! И твоего заступничка прихватим! Ясно?

Через минуту-другую в бильярдную вбежал милиционер, следом за ним еще двое с красными повязками на рукавах. Юрий опустил голову. Устало подумал: «Все, доигрался, Борода».

...И сейчас, оставшись в камере один, Юрий снова подумал с той же безнадежностью: «Зачем? Теперь уже все бесполезно».

И вдруг рванулся к двери, заколотил кулаками по железной решетке.

– Чего тебе? – сердито крикнул дежурный милиционер, открыв дверь.

– Позовите Ушакова, бригадира. Он только что был. Быстрее!

– Надо вовремя все делать, – проворчал милиционер.

– Я прошу вас. Срочно!.. Очень важное! – закричал в отчаянии Юрий, боясь, что милиционер не послушает его.

– Тише, парень, не ори, не дома! – пригрозил милиционер и лениво добавил: – Ладно, схожу, не шуми. Ишь какой нервный!..

Вскоре Ушаков снова появился в камере. Юрий живо подался к нему,торопливо заговорил:

– Леонтий Михайлович, скажите слесарю – пусть он посмотрит мотор на моем конвейере. Гудит он. Я сам хотел сказать, да вот...

– Хорошо, я скажу. – Бригадир внимательно посмотрел на паренька, который низко склонил голову, ждал, когда тот что-нибудь еще скажет. Не дождавшись, спросил волнуясь: – Может, еще о чем хочешь сказать?

И тут Юрий рассказал ему все...

ПЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Больница находилась в конце города, и Леонтий попал туда лишь через час. Но увидеть пострадавшего не пришлось. Его еще в обед увезли в областную поликлинику.

– Так серьезно? – встревожился Леонтий.

– Да, серьезно, – вздохнул главный врач. – Он кем вам приходится? Родственник?

– Товарищ по работе.

– Понятно. Вот вам адрес и телефон. Можете съездить или позвонить. Но только не сегодня. Пожалуй, и завтра тоже.

Леонтий вернулся в поселок уже поздно вечером. На поселок неслышно опускалась тишина, выстаивалась на окраинах, подступала все ближе к центру, гасила в окнах огни, приглушала шаги редких прохожих. Сыпал мелкий, как изморось, дождь. В тумане сливались очертания домов, деревьев. Воздух был влажен, крепко пахло молодыми листьями уже распустившихся тополей.

Чтоб хоть немного успокоиться, Леонтий не торопился выйти в центр поселка, в шумный поток людей, а шел медленно, глухими, заснувшими переулками. Около часа кружил вокруг незнакомых домов, высоких заборов, пока неожиданно для себя не понял, что вышел на улицу, на которой находится дом Зацепина.

«А может, не заходить? – приостановился Леонтий. – До завтрашнего утра осталось не так уж много».

Но уже через минуту-другую он стучал в калитку невысокого забора.

– Заходи, у нас не закрыто, – услышал Леонтий знакомый голос начальника участка.

Леонтий вошел во двор. Зацепин стоял у распахнутых дверей сараюшки и в белом халате походил на врача.

– Проходи, гостем будешь, – ничуть не удивившись, спокойно проговорил Зацепин.

– Я на минутку всего, Ксенофонтыч.

– Ничего, ничего, – проговорил Зацепин и, взяв бригадира под руку, повел его не в сторону дома, а к двери сараюшки. – Могу тебе свое рукоделие показать. Хочешь?

Они вошли внутрь сараюшки. Здесь было тесно, но светло и уютно, и первое, что бросилось в глаза Леонтию, это были деревянные статуэтки, которые стояли и на длинном верстаке, и на подоконнике, и на двух полках, прибитых к стене.

– Вот, увлекаюсь резьбой по дереву, – смущенно проговорил Зацепин и взглянул на удивленного Ушакова. – Не ожидал?

– Все это – сам?

– Представь, сам.

И Зацепин охотно рассказал, как два года назад он появился нежданно-негаданно на квартире одного старичка умельца и тот прямо-таки поразил его деревянными фигурками разных животных, которые были искусно вырезаны из березовых корневищ. В далеком счастливом детстве он умел вырезать ложки – понабрался умения у своего деда – и вот при виде деревянных фигурок вспомнил про это.

Старичок подарил ему несколько корневищ, нож с очень удобной ручкой, а в придачу, для натуры, одну из фигурок.

– Вот, свободное время провожу здесь. Знаешь, помогает. Первое время жена обижалась, а потом рукой махнула. Но сама неравнодушна. Интересуется.

Зацепин был словоохотлив и ласков, и Леонтий, который уже привык видеть начальника участка сосредоточенным, скупым на слова, не переставал удивляться, хотя усиленно делал вид, что все это он воспринимает как что-то привычное, должное.

Зацепин засмеялся:

– Ты же удивлен? Вот и удивляйся на здоровье. Я люблю, когда человек воспринимает все искренне, начистоту. Не надо прятать чувства.

– Что ж, я не буду, – улыбнулся Леонтий и еще раз внимательно оглядел все фигуры и статуэтки. – Здо́рово!

– Может быть, – согласился Зацепин. – Возражать не стану. Иные фигурки мне действительно нравятся... А теперь зайдем в дом. Чайком угощу.

– Удобно ли, Ксенофонтыч? Время-то позднее.

– Ничего, переживем. – И неожиданно признался: – А я, Леонтий, ждал тебя. Все гадал: поделится ли бригадир своими сомнениями или до завтра оставит?.. Ну, рассказывай, как он там, наш герой, себя чувствует?..

После подробного рассказа Леонтия Зацепин долго молчал. Пил чай блюдце за блюдцем и вновь походил на того начальника участка, каким привык видеть его Леонтий на работе.

– Что предлагаешь?

– Съездить еще раз к начальнику милиции, взять на поруки. Выручать надо парня.

– Рановато. Пусть сам осознает. А он обязательно осознает!

– А мы, значит, должны в стороне быть? И спокойненько ждать?

– Верно сказал – ждать.

Леонтий загорячился, но Зацепин спокойно проговорил:

– Охолонись. Оставь кое-что и на завтра. Пригодится.

...Домой Леонтий вернулся уже в одиннадцатом часу. Нина ждала его на кухне.

– Ты почему не в постели?

– Словно сам не знаешь, – усмехнулась Нина. – Ушел рано утром, а возвращаешься поздно вечером – и за все это время ни одного звонка. Так скорее всего в сумасшедший дом с тобой попадешь.

– Понимаешь, Степановна, паренек у нас один ввязался в неприятную историю. В милиции сидит.

– И ты, конечно, ездил его выручать?

– Ездил, – согласился Леонтий.

– Ко всем ты относишься по-человечески, только не к жене, не к сыну.

– Не то говоришь, не то. – Леонтий вскочил, но, наткнувшись на табурет, остановился, взглянул на жену и неожиданно для нее тихо спросил: – Трудно тебе со мной, Степановна, верно?

ШЕСТНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Семейная жизнь Федора никак не налаживалась. Иногда казалось: наконец-то снова приходит то прежнее, такое счастливое и радостное состояние, когда оба понимают друг друга. Но через несколько дней будто из ничего возникала ссора, и опять крики, слезы, и опять все кончалось тем, что Федор выбегал в коридор, хватал плащ, фуражку – и на улицу. В иные дни ему не хотелось возвращаться домой, замечал, что, как прежде, не спешит к Ирине, что при воспоминании о ней ему становится даже неприятно.

«Неужто я разлюбил ее?» – пугался Федор.

Не испытывал он радости и на работе, той самой радости, какая жила в нем тогда, когда он работал на комбайне. Именно эта радость любимой работы не забывалась им никогда. И он был уверен, что с возвращением в бригаду Леонтия Ушакова это чувство радости теперь уже будет с ним постоянно. Но шли дни, недели, а ничего подобного не происходило. Может быть, виной тому были постоянные ссоры с Ириной? Но нет, ссылаться только на это не хотелось. И в конце-то концов пришел бы тот день, когда Ирина поняла бы его: он не может жить без своей любимой работы, как и без нее тоже. Ведь бывают же минуты, когда она, как бы нечаянно, начинает его расспрашивать о комбайне, о том, что он из себя представляет. И он, Федор, отмалчивается. Значит, сам виноват? Но почему виноват, если ему не хочется говорить о своей работе? И опять возникает все тот проклятый вопрос: «Почему?»

И вдруг Федор понял. Понял в тот день, когда комбайн неожиданно вышел из строя. Это произошло уже после того, как на комбайне заменили не только бар, но и поставили новую «лыжу», изготовленную Сергеем Филипповичем.

– Что у тебя там, Федя? – спросил звеньевой Михаил Ерыкалин. – Долго еще?

– Черт его знает! – выругался Федор. – Вроде все осмотрел, а не включается.

– Может, Филиппыча вызвать?

– Не стоит. Еще покумекаю.

Но прошел целый час, а комбайн, как назло, не включался. Возле крутился Сергей Наливайко и без конца задавал вопросы:

– А может, здесь неисправность? Или здесь?

Федор не выдержал, кинул мешочек с инструментами к ногам Наливайко.

– Если ты прыткий, то сам попробуй!

Хотел устыдить Сергея, принизить: мол, техникум кончил, не разбираешься в простых вещах, но туда же, в специалисты лезешь.

Но Сергей не обиделся, даже напротив, был рад, что ему разрешили один на один «посоветоваться» с комбайном. Схватил мешочек – и мигом к щитку, на живот прилег, того и гляди под комбайн улезет.

– Чего ты ужом-то вытягиваешься, ты уж колечком соберись, сподручнее будет, – шутил Андрей Чесноков.

– Ты, Андрюша, не шуткуй, дело серьезное, – наставительно говорил Трофим.

– Разве я шуткую? Я совет даю.

– Хватит языками молоть! – строго прикрикнул на них Михаил Ерыкалин.

Андрей засмеялся:

– Ну, Михаил, совсем начальником заделался. Скоро орать будешь!

– Надо будет – и заору! – серьезно проговорил Михаил и нетерпеливо спросил: – Как там, Сергей?

– Ладится, что ли? – спросил и Трофим.

И никто не обратился к нему, к Федору. Будто не было его рядом, будто и не он машинистом здесь. Злился Федор и вдруг пожелал про себя, чтоб комбайн окончательно вышел из строя.

Взвыл мотор протяжно и долго и замолк, еще загудел – снова замолк, но на третий раз комбайн заработал ровно, спокойно.

– Посторонись, честной народ! – весело закричал Сергей Наливайко и включил бар, а потом включил скорость, и комбайн медленно, но уверенно пошел вверх.

Ребята заняли свои рабочие места. Только он, Федор, стоял в сторонке и не шевелился. А потом, будто очнувшись, подбежал к комбайну, оттолкнул от щитка управления Сергея:

– Иди, лучше командуй!

Не обиделся Наливайко, уступил Федору его законное место. Но сам не ушел, а стоял чуть поодаль и внимательно следил, как управляет машиной Федор.

Но что это? Комбайн проехал всего один метр и остановился. И уже на правах хозяина уверенно подошел к комбайну Сергей Наливайко и также уверенно сказал:

– Пусти, Федор, я сам.

И тут Федор взорвался:

– Чего ты все лезешь, как в душу! Просят тебя?

Сергей растерянно пожал плечами:

– Какая муха тебя укусила, Федя? Не выспался, что ли?

– Не мешай! Уйди!

– Зачем ты, Федор, взъелся на парня, – вступился за Сергея Михаил Ерыкалин.

– Я хозяин, мой комбайн!

– Тут хозяев нет! – возразил Трофим. – Тут – коллектив!

Пришлось вновь уступить свое место Сергею Наливайко. И опять, как несколько минут назад, мотор сначала взревел, потом загудел, а затем заработал как положено. Но на этот раз не оттолкнул Федор Сергея, и Сергей управлял комбайном наравне с Федором. Когда доехали до конца лавы, Сергей, пожав руку Федору, радостно выдохнул:

– Спасибо тебе, Федя.

И с того дня он часто вставал рядом с Федором. Уже никто больше не произносил вслух одно только имя Пазникова, а обычно добавляли:

– И Сергей помогал.

А однажды кто-то из ребят сказал, обращаясь к Сергею:

– Становись, дружище, комбайнером.

И Сергей вполне серьезно ответил:

– А что, подумать можно.

Федор стал середняком, одним из многих. «Да, середняком, – соглашался вдруг Федор. – А если так, то зачем же я здесь, в этой лаве? Чтоб мучить себя? Ирину?»

– Ты чего такой грустный, Федор? – спросил его, встретившись случайно в коридоре быткомбината, Алексей Иванович. – Может, с женой поговорить?

– Спасибо, не надо. Устал я.

– А я уж подумал, не случилось ли что. – И заторопился дальше.

«Так спросил, по привычке», – с неприязнью подумал Федор и опять поймал себя на мысли, что раньше вот так он не думал о Жильцове.

А увидев в проеме открытой двери склонившихся над столом начальника участка и Леонтия, поморщился. «Им хорошо теперь вместе, а что до меня – наплевать. Уже не интересуются, что и как. Чужой я ему стал. И вообще я здесь лишний».

– А ты сдал, Федюша, помрачнел. О, да ты только что из шахты? Поздненько... Да, понимаю, дела... Ну, вкалывай. Как это в песенке поется: «И в забой направился парень молодой». Вот-вот, как раз про тебя эта песенка... Да подожди, ты, Федюша, куда?

Знакомый взрывник, довольный собой, улыбающийся, догнал Федора, похлопал по плечу.

– Не обижайся, я по-свойски. А ты и послушать не хочешь... Про новость-то слыхал?

– Какую? – рассеянно спросил Федор, думая о том, как бы поскорее избавиться от назойливого приятеля.

– Сразу видать, заработался, умаялся. Ну, не обижайся, подожди... Разве ты действительно не слыхал ничего?.. Нам, взрывникам, телефоны поставят. Те самые, долгожданные. Не жизнь будет, а малина. Сиди, чай попивай да на трубочку эдак небрежно поглядывай... Вот какая жизнь расчудесная намечается!

Встреча со знакомым взрывником, его слова о телефоне, а больше всего неприкрытая жалость со стороны сытого, довольного собой взрывника окончательно расстроили Федора. Не заходя домой, он прошел свою улицу, вышел на площадь, где стоял ресторан. Он никогда не сидел за столиком один, обычно приглашал кого-нибудь из знакомых, которых встречал по дороге. Но сегодня уединился за дальним столиком. Сидел, пока не почувствовал, что пьян. Что ж, теперь можно и домой идти. Слова Ирины не будут его раздражать. Нет, не будут. Как он и предполагал, Ирина встретила его руганью, но ругань эта была не злая, не громкая, даже руганью это нельзя было назвать. Казалось, что Ирина просто высказывает свое твердое, окончательное мнение. Но Федор ждал, когда она закончит говорить и уйдет спать. Тогда он сможет раздеться и плюхнуться на диван.

– Я ухожу от тебя, Федор! Сейчас, немедленно!

Он поднял голову – Ирина стояла у двери и держала в руках чемодан.

– Ну и уходи! Проваливай! – крикнул он в полной уверенности, что Ирина вернется и, прислонившись к стене, заплачет.

Но она не вернулась, вышла в коридор, надела плащ и молча вышла из квартиры. Федор подождал, прислушался, потом вскинулся с дивана и, спотыкаясь, побежал к двери.

– Ирина, подожди! Ирина, вернись!

Он почти скатился со ступенек, выбежал на улицу.

– Ирина! Прости, Ирина!..