Текст книги "Григорьев пруд"

Автор книги: Кирилл Усанин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

17

Разгрузив бревна, пошли умываться. Иван не спросил зачем, догадался: Коротков приглашает к столу. Так и есть: посреди веранды – широкий круглый стол, заставленный разнообразной закуской. В руках начальника склада – бутылка «Столичной». Распечатал, разлил всем поровну. Каждый потянулся к своей рюмке. Только Иван не оторвал тяжелых ладоней от колен.

– Ты не привередничай, бери, – сказал Коротков.

– Смелее будь, – подмигнул шофер.

– Умел работать – умей и выпить, – засмеялся Шаров.

Молча выпили. И опять Иван сложил руки крест-накрест.

– Закусывай, не стесняйся, – опять соизволил напомнить начальник склада.

Иван захмелел быстро, хотел приподняться, но почувствовал тяжесть во всем теле. А тут еще налили – не обошли.

– Выпей, Иван. За наше общее дело.

Не отказался – выпил. Дали закурить. Курил, склонив голову на грудь. Кто-то положил на плечи руки, встряхнул слегка: очнись, мол, не чужайся. Поднял глаза – улыбающийся Коротков.

– Возьми, выручка твоя. Все честь по чести, всем поровну.

Положил деньги в ладонь Ивана, сжал в кулак.

– Крепче держи, а то выронишь.

– Зачем? – выдавил Иван.

– Бери, заслужил. Вот так, – и отошел, убедившись, что Иван деньги в карман положил.

Не дали Ивану опомниться, опять кто-то в бок толкнул. А-а, шофер. Ну, садись, рассказывай. А шофер вдруг ударил кулаком по столу, выкрикнул:

– Некуда развернуться, сработали тормоза, – и опять ударил, опрокинул рюмку. Остатки водки вылились на скатерть. Шофер поднял рюмку, поставил ее, насмешливо сказал: – Пардон, мадам, извините, – и потрепал Ивана по шее: – Брось печалиться, Ванюша, брось. Жизнь, она, брат, не любит кисленьких да слезливых, она их вот так, – он сделал движение, подобное тому, какое делает прачка при отжиме белья, – и как сработанную деталь – в мусор, – склонившись к Ивану, шепотом заговорил: – А лучше не поддаваться, лучше устоять. Не устоял – и покатился под гору... Ты раздражал меня, потому что упрямился. Обидно: ты можешь, а я не могу... А сейчас мы сравнялись, и я жалею – и себя, и тебя. Всех кисленьких жалею, а другие – раздражают... Налить еще? Не хочешь?.. Ну, я тогда выпью...

Кружилась голова, лица расплывались как в тумане, слова разговаривающих слышались глухо, утробно, отчетливее всего он видел свою рюмку с длинной тонкой ножкой и на дне рюмки с покачивающейся светлой жидкостью хлебную крошку. И подумалось внезапно: «И я, как эта хлебная крошка, на самом дне, – и ужаснулся. – Окажись здесь другие, но такие же, как эти, и тогда бы он был здесь. А почему?»

И вдруг ударил по столу, по тому же месту, что и шофер:

– Не хочу... не желаю...

Вскочил и наткнулся на что-то мягкое, пригляделся и увидел перед собой смутные, с набежавшей слезой, огромные, испуганные глаза Шарова, и не чувствовал, как окаменевшие пальцы сжимали что-то податливое, хрупкое.

Его оттащили, дали холодной воды. Он жадно выпил ее, на время пришло отрезвление.

– Закружилось, – он зачем-то улыбался, потом, шаря ладонью по столу, спросил: – Ничего не осталось?

Его поняли, налили полный стакан водки. Снова все пошатнулось, начало быстро оплывать, становиться ватным. Потом ему захотелось петь. Затянул грустный мотив, замолк на полуслове, прислушался, удивился настороженной тишине, сказал, силясь подняться:

– Домой пойду, засиделся...

18

У двери в свою квартиру он зацепил ведро, оно упало, и под ноги покатились клубни картофеля. Он наклонился и стал сгребать их в кучу, придерживаясь за стенку. Вышла на шум Ольга, выглянули соседи.

Увидев жену, Иван выпрямился, потянулся к ней, бормоча:

– Вот рассыпал... я сейчас... сам... ничего... сам...

Ольга потянула Ивана за рукав, но тот упирался:

– Я это... убрать... сейчас...

– Потом, Ваня. Пойдем.

Она силком втолкнула его в комнату, захлопнула дверь, испуганно всплеснула руками:

– Господи, на кого ты похож...

Иван послушно проследовал за женой в боковушку, натолкнулся на кровать, повалился на нее вниз лицом. Ольга перевернула его на спину, помогла лечь удобнее, присев на корточки, начала расшнуровывать ботинки. Иван приподнялся на локтях, задержал внимание на выгнутой услужливой спине. И вдруг подумал: «Из-за нее все, из-за нее озлобился Коротков, отомстить решил». Застонал и откидываясь назад, взмахнул ногой, потом закричал и, хрипя и надрываясь, медленно сполз на пол.

– Прочь... все прочь... ненавижу...

Он что-то еще кричал, покачиваясь на слабых ногах перед сжавшейся в комок женой, схватил ее за плечи, хотел взглянуть в лицо, но Ольга не отрывала рук от него, тогда он оттолкнул ее от себя и, распахнув дверь, вывалился в коридор.

Как он попал в сараюшку, не помнит, очнулся поздним вечером на куче угля. Непонимающе смотрел на мигающие звезды сквозь щели в стене и вдруг, застонав, вскочил и бросился к выходу. С разбегу торкнулся в дверь квартиры. Закрыта. Сунул руки в карманы брюк, вытащил ключ. Щелкнул замок. Вошел. В квартире – темно, тихо.

– Оля, – позвал шепотом и уже чуть погромче: – Оля.

Не включая света, натыкаясь на стулья, на перегородку, добрался до кровати, пошарил по постели: никого. Закружился по комнате, шепча:

– Оля, где ты, Оля?

Выскочил на кухню, наткнулся на выключатель. Яркий свет резанул глаза. Стоял у порога, смотрел на сваленные стулья, на отодвинутый стол, на оторванные шторы и, повалившись на пол, застучал головой по половице, сквозь стиснутые зубы выцеживал:

– Сволочь я, подлец... Ах, какая же я сволочь... Оля, милая, что я наделал... Оля...

19

Оставшись одна, Ольга еще долгое время лежала на полу. Если бы она не чувствовала, что дверь распахнута и в нее может заглянуть каждый, кто пройдет мимо, она находилась бы в таком состоянии еще дольше. Но совсем рядом послышались гулкие шаги. Ольга отняла руки от лица, встала и закрыла дверь. Потом, пошатываясь, подошла к зеркалу. Губа рассечена, вспухла, кровь запеклась на подбородке. Ольга, уткнувшись в подушку, беззвучно заплакала. В открытую форточку ворвался с улицы резкий, зазывающийся сигнал не то «скорой помощи», не то пожарной машины.

«Где он? Надо привести его домой».

На ходу вытирая слезы, выбежала в коридор. Она уже не обращала внимания на высунувшиеся из дверей головы любопытных соседей. У дома на скамейке сидели две старушки. Обе внимательно смотрели на Ольгу, а та, которая была ближе к Ольге, тянула ее руку, но Ольга, не замечая этого, вглядывалась то вправо, то влево, то прямо перед собой, где стояли в один ряд разноэтажные сараюшки.

Наконец старушка дотронулась до Ольги и ласково заговорила, когда Ольга посмотрела на нее:

– Не убивайся, соседушка, с нашими мужьями какого греха не случается... При месте он, в стайке. Отоспится – придет. Иди – проверь, да не тормоши, ему отрезветь надо...

Не доходя до сараюшки, Ольга поняла: он там. Дверь полуоткрыта, замок, который не замыкался на ключ и служил больше для виду, валялся на пороге. А Иван лежал на куче угля, тяжко всхрапывал, на стене висел потертый ватник. Она расстелила его, перевернула Ивана. Карман брюк топорщился. Сунула руку – деньги, сосчитала – сто пятьдесят рублей. «Откуда у него такие деньги? Получки еще не было, да и не мог Иван за один раз даже с премией столько получить». Тут Ольга вспомнила, как странно вел себя Иван все эти дни: то замолкал, то внезапно начинал говорить, по ночам жадно целовал ее, спрашивал, любит ли она его. «Как же так, почему я не догадалась сразу», – бормотала Ольга, и вдруг она почувствовала, что с мужем ее стряслось что-то ужасное, непоправимое. Ему нужна помощь, немедленная, но какая? И что она сделает одна? Но почему одна? Ведь есть товарищи по лесному складу. Хотя бы тот же Федор Мельник. Ведь они сработались с Иваном. Он наверняка должен что-нибудь знать.

И вот Ольга спешит к Федору Мельнику со своей бедой. Примет ли ее, Федор, поймет? Вбегает в знакомый подъезд, поднимается на второй этаж, останавливается у обитой клеенкой двери и, не медля ни секунды, не давая себе передышки, нажимает на кнопку звонка.

Дверь открывает сам Федор. Удивленно моргает глазами, смущенно улыбается. Было время, он ухаживал за ней, но ничего не вышло. Конечно, обидно, что ничего не вышло, но на Ивана не обижался, понимал, что сердцу любить не прикажешь.

И они остались друзьями. И каждый раз, когда встречались, Федор напоминал:

– Ты, Оля, старых друзей не забывай. Чуть что – заходи. Всегда помогу.

Вот и сейчас он провел ее в свою комнату, объяснил:

– Один я. Мать на гулянку ушла. Я тоже был, но не засиделся, старухи все там...

В комнате замолчал, стоял напротив Ольги, скрестив на груди руки. Ольга сидела у стола, опустив голову. Мирно тикал будильник. Не выдержала – заплакала, слезы капали на крашеный пол.

– Что ты, Оля, – взволнованно проговорил Федор, трогая ее за плечо. – Что с тобой? Где Иван?

– Вот – деньги. Откуда они?

– Не знаю, Оля.

– Он же с тобой работает.

– Нет, Оля, он с Шаровым, Почти всю неделю.

– Всю неделю, – протянула Ольга.

– Да. Разве он не говорил?

– Что же такое? Как же так? Почему он лгал? Зачем?

– Оля, успокойся.

Федор придвинул стул, сел, взял Ольгу за локоть.

– Скажи, где он? Что у вас?

– Пьяный он. – Слезы снова закапали на пол. – Пьяный. Ударил вот, – добавила она, всхлипывая. – Помоги, Федя, к тебе пришла.

Федор рассказал обо всем, что было сегодня, потом выслушал Ольгу.

– Неужели все-таки Шаров? А если не он? Кто еще?

Федор ходил по маленькой, тесной комнате крупно, размашисто.

– Коротков? Но при чем тут Коротков? Разве только на мотоцикле подвозит.

– На мотоцикле? – удивилась Ольга. – Он и про это не говорил... Ничего не понимаю...

– Как, он не вспоминал о начальнике? Ни разу?.. И о мотоцикле? – в свою очередь удивился Федор. – Да, амплуа...

– Может, мне сходить к Першину?

– Да, конечно. После работы вместе с тобой пойдем. Завтра же! – Федор загорячился. – А если все-таки Шаров? Ну, его-то я выведу на чистую воду, выведу...

– Пойду я, Федя... Спасибо... Чуть полегче стало.

– Ну что ты, Оля... Зачем?

Они вышли в темноту прохладной ночи. Безлюдно, гулко раздаются шаги по деревянному тротуару. Почти во всех окнах погашены огни.

– Я провожу тебя.

– Спасибо, сама пойду...

– Может, мне зайти?

– Нет, Федя, я сама приду завтра в быткомбинат. Там и встретимся... Спасибо...

– Ладно тебе, заладила, – он махнул рукой. – Буду ждать.

От углового окна на дорожку продолговатым квадратом падал яркий свет. Когда Федор вступил в него, свет погас, и Ольга, смотревшая вслед парню, вздрогнула: только что отчетливо видевшаяся фигура Федора была внезапно поглощена темнотой.

20

– Ах, сука, он бить меня вздумал! Бить! – негодовал Шаров, которого хмель после удара Ивана Кузьмина совсем не брал. – Ну, ладно, погоди, я схлопочу тебе по шее, узнаешь.

Но встретился со строгим взглядом Короткова – притих. Подумал про себя: «Черт с ним, в другой раз рассчитаемся. Сполна уж, на всю катушку».

А когда остался один, обида опять вползла змеей, и пальцы сами сжались в кулак. Давно уж не помнил, чтоб его, Шарова, по лицу, как мальчишку, били...

И не удержался. Вечерком, как стемнело, двинулся к дому, в котором жил Иван Кузьмин. Сам не мог понять, почему именно сейчас идет, ведь навряд ли выйдет на улицу Кузьмин: храпит, поди, из пушки не разбудишь. Но шел и чем ближе к дому подходил, тем сильнее распалял себя, и почему-то неспокойно на душе становилось, будто беду предстоящую нюхом чувствовал. Или уж по привычке так? Но тревога росла, подталкивала его: смотри в оба, смотри.

Вовремя успел: угол обогнул, глядь – Ольга. От сараюшки шла пошатываясь, платок на плечи сбился. «Неужто рассказал! Вот сука, вот». Думал, что Ольга в подъезд войдет, заторопился, но та навстречу ему повернула. Едва успел в тень дерева отступить. Выждал и за ней пошел, как волк по свежему следу.

Так и есть, догадалась, к Федору пошла. Сорвался было, но притаился еще чуток за деревом, дождался, когда свет зажжется в комнате Федора Мельника.

«Все пропало», – и, спотыкаясь, кинулся в темноту ближайшего переулка. И в ту минуту, когда простилась Ольга с Федором, Шаров, задыхаясь от быстрого бега, хрипло выдохнул вмиг отрезвевшему Короткову: – Наследил, гад, наследил!..

21

Иван не дождался Ольги. Уснул за столом, сидя на стуле. Он решил, что она ушла к подружке, но когда в середине ночи проснулся и дошел до постели, то наткнулся на мягкое, теплое тело жены. «Вернулась, она вернулась. Оля, милая...» Иван долго смотрел в спящее лицо жены. Даже во сне оно выглядело уставшим. Боясь потревожить ее, он лег на сундук, бросив в изголовье пальто. Лежать было неудобно, но уснуть Иван не мог не по этой причине. Он много думал, и все – об Ольге. Где она была? У подружки? А может, нет? Может, ходила по улицам поселка? И как вела себя, увидев его за столом? Почему не разбудила?.. Задремал лишь на рассвете.

Разбудила его Ольга. Он открыл глаза. Она тотчас же отошла, не задерживаясь. Иван оделся, умылся, подошел к жене, стоявшей у печи:

– Прости, Оля, за вчерашнее.

– Завтракай, Ваня, а то опоздаешь.

Она прятала лицо от него.

– А ты почему не садишься?

– Мне еще рано.

«Не простила, да и почему она должна простить. Но ведь она не знает всего и не спрашивает, почему я пришел пьяный». Он сунул руку в карман – денег не было. «Может, Ольга взяла? А если нет? Если она ни о чем не догадывается? Спросишь, а она скажет: «Какие деньги, откуда они у тебя?» Что я отвечу?.. Может, я выронил их или куда положил? Наверно, так и есть. Иначе бы Ольга сказала, не стала бы так упорно молчать».

Это его немного успокоило, но легче не стало... Ушел, впервые не поцеловав жену.

У конторы все было как раньше. Резались в домино, обсуждали последние новости, ждали наряда. Мотоцикл Короткова стоял у стены. Шарова среди рабочих не было. Не увидел Иван и Федора Мельника. Нургалеев достал коробок спичек, предложил:

– Закуришь?.. Не забыл?.. А чего запоздал? Видишь, без тебя прикатил?

Закурить Иван не успел. На крыльцо вышел Коротков, по правую руку от него встал, как часовой, Шаров. Ивана оттеснили в середину, да он и не сопротивлялся. Не поднимая головы, слышал только ровный, спокойный голос Короткова.

– Мельник Федор! – выкрикнул начальник склада.

Иван вскинул голову и увидел напряженно-деловое лицо Короткова.

– Мельник Федор, – повторил Коротков. – С Шаровым пойдешь... на разгрузку вагона.

«Как это – с Шаровым? – встрепенулся Иван. – Что он еще задумал?»

Приподнялся на цыпочки, рукой придерживаясь за плечо Максимова, вокруг посмотрел. Федор стоял с краю. Не волнуется, не возражает, о чем-то перешептывается с Нургалеевым.

– Пусти, – сказал Максимову. – Мне пройти надо,

– Успеется, – проворчал Максимов. – Не суетись.

– Нужно.

– Раз нужно – кричи отсюда, – посоветовал Петриков и усмехнулся: вспомнил вчерашний бунт Ивана Кузьмина.

Иван присмирел, но Федора из виду не упускал. «Надо его предупредить, надо сказать ему, чтоб не шел он вместе с Шаровым».

– Кузьмин. На распиловку. Пойдешь с Дергачевым. Максимов...

«Что еще задумал, что?» – лихорадочно думал Иван. И хотелось крикнуть, но чувствовал, что крик его будет бесполезен: не поймут, посмеются...

Как только закончился наряд, Иван протиснулся туда, где стоял Федор, но тот уже уходил. Вот он уже скрылся за углом конторы. Иван подбежал к нему, дернул за рукав.

– Не ходи с Шаровым!

– А почему?.. Меня оберегаешь?

– Не надо.

– Нет, надо, Ваня, надо! – твердо ответил Федор и, не оборачиваясь, быстро зашагал к вагону.

Иван собрался догнать, но его уже перехватил Дергачев, закричал:

– Мне надоели все эти выкрутасы! Я жаловаться буду!.. Пошли работать.

– Не кричи.

– Тебе легко сказать – не кричи! А у меня семья – пять ртов... Подхожу к Короткову перед нарядом, говорю про вчерашнее: так и так. А он мне ехидно заявляет: «В санаторий захотел, в дом отдыха «Березка»?» Понял я: нечего соваться, все решено. Да и Федор рядом стоял, настаивал, чтоб с Шаровым его послали.

– Как – настаивал?

– Просто... Ему хорошо: передовик. Навстречу пошли... Ну, чего встал, пошли... Время идет...

Работа отвлекла Ивана от тягостных мыслей. Он забылся на какое-то время. А следующая мысль, которая пришла к нему, неожиданно успокоила его, придала надежду, встряхнула из забытья. Он уцепился за нее, потом начал верить: «Не будет приставать Коротков, не станет посылать с Шаровым. Понял, что ничего не выйдет... И пройдет день-другой, и все наладится, и все пойдет по-старому, и снова придет воскресенье, и проведут они его с Ольгой в поле, недалеко от чистого озерца...»

К обеду успели вместе с Дергачевым сложить целый штабель распиленных стандартных стоек. И Иван подумал с радостью: «Эти в шахту пойдут».

– Пойду попью, – сказал Дергачев. Еще до обеда разрешил он себе такую роскошь – взять и отлучиться. – Не хочешь? А то вместе сходим. Ну, смотри.

Иван присел на бревно. Солнце стояло в зените. Было душно, как вчера. Дождя так и не намечалось. На небе ни облачка, властвует одно расплавленное солнце.

Вдруг на бугре появился Дергачев. Крича, побежал, смешно вскидывая ноги и размахивая руками. Иван медленно поднялся – уже в предчувствии тревоги.

– Беда! – услышал он. – Федор убился!

Остановился возле побледневшего Ивана, поднял испуганное лицо:

– Насмерть убился!

– Как Федор? – прошептал Иван.

– Да, Федор Мельник! – испуганно закричал Дергачев. – Насмерть! – У Ивана помутилось в глазах. Он зашатался, раскинул в сторону руки, ища опоры, валился на землю.

А Дергачев, не дожидаясь Ивана, небрежно схватив свой аккуратно сложенный пиджак, побежал обратно. Иван шел за ним, едва передвигая свинцом налитые ноги.

У конторы густо толпился народ. Как на наряде или тогда, когда приезжал Першин. Иван подошел ближе, услышал сдавленный, переходящий в хрипот голос Шарова:

– Он же такой был – горячий. Все по борту вагона ходил. Циркача из себя выказывал. Вот и сорвался... и прямо виском о бревна. Что я мог сделать? Что? Вы ведь знаете его...

Перед Иваном Кузьминым все расступились. Замолчал Шаров, увидев его. В полной тишине Иван прошел по узкому людскому коридору к столу. На лавке лежал прикрытый до пояса красной скатертью Федор. Лежал на спине, повернув набок голову. Русые волосы спадали на лоб. Глаза были закрыты. Казалось, он спал. Казалось, поднимется, скажет:

– Ну, старики, что же вы смотрите? Не видели, что ли, как человек отдыхает?

Но не поднимался Федор Мельник, а Иван ждал, минуты две не отрываясь смотрел в застывшее лицо парня.

Снова заговорил Шаров:

– Или устал, или загляделся, но вот – не удержался, прямо виском... Вот беда-то... Кто мог ожидать-то... Надо же, а?..

Возродился шепоток, он все нарастал:

– Точно, шустрый был. Тут ничего не скажешь.

– Шутить умел. А теперь – отшутился.

– Веселого нрава был парень.

– Как там старушка его... Одна останется.

Каждое слово иголкой впивалось в тело, отзывалось резкой болью. Закричать хотелось: «Перестаньте, зачем вы! Послушайте, что я скажу, и поймете тогда, все поймете!» Но не крикнул Иван, а, сильно ссутулясь, опустив безжизненные руки, повернулся, пошел по проходу, провожаемый не то любопытными, не то сочувствующими взглядами, остановился, наткнувшись на забор. Забор был новый, высокий, без щелей, крепко пах смолистой сосной. Прислонился холодным лбом, закрыл глаза. Слез не было, мыслей – тоже, но чувствовал Иван Кузьмин, что придут еще слезы и придут еще мысли...