Текст книги "Сумерки человечества"

Автор книги: Кирилл Тимченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

  Глава 17. Отвращение.

Положив руки за олову и вытянувшись на свежей простыне, поразительно чистой, если учитывать населяющих казарму людей и их мнение о собственной гигиене, я раздумывал над произошедшим за последние несколько часов. Ничего нового в голову не лезло, за исключением из ряда вон выходящей встречи с неизвестным существом, прячущимся под широким балахоном. Он стоял на крыше казармы с открытым видом, но все же его никто не замечал, специально или не видя на самом деле. Обращать внимание полковника на это чуда мне совершенно не хотелось. С одной стороны, если он тоже его увидит, начнутся разборки, что это такое и как проникло на охраняемую территорию. С другой стороны, если он бы его не увидел, наверняка посчитал бы меня психом и как можно быстрее от меня избавился. Учитывая его абсолютное равнодушие к чужим смертям, как бы он это сделал, долго гадать не приходится.

– Ну че, молодой, прописку получать будешь? –ткнул меня в бок голой ногой один из моих соседей, занимавший кровать слева от меня. Мужик выглядел чуть младше тридцати лет, но далеко от нашего общего предка он уйти не сумел. Лысая голова с побитой мордой, на которой уже расплылась щербатая улыбка, и с узкими, злобными глазками, как у голодной крысы.

Уцелевшие в драках зубы, частью обломанные, желтые и с многочисленными черными точками кариеса, даже на таком расстоянии вызывали у меня в носу чувство вони, как от гнилой рыбы и табачного дыма. Усевшись на своей кровати, уже прожженной в двух местах, он с самого начала ехидно посматривал на меня, а теперь все же решил придраться.

Полковник сдал меня на входе офицеру помладше чином, тоже с армейской выправкой, но без той важности, которая так и перла из него. В очередной раз пригрозив мне жестокими мерами, оставил на попечение нижним чинам.

Офицер, встретивший меня в казарме, представился бригадиром Юрьевым, командиром четвертой карательной бригады Республиканских сил. Обращаться к нему следовало не иначе как «господин бригадир», в любом другом случае меня ждало наказание. Там же он меня вкратце познакомил с принципом моей будущей работы.

– Помни, что теперь здесь твой новый дом, которому ты жизнью своей обязан, если бы не Республика, то уже где-нибудь зомби твои кости глодали. И здесь для тебя только я начальник, – разъяснял мне бригадир все детали, пользуясь тем же ограниченным набором, что я уже слышал.

Видать, ничего более умного придумать не могли, – Все, что я скажу, ты должен выполнять быстро и четко. Никаких возражений, никаких вопросов, никаких раздумий. За невыполнение или неподчинение приказу расстреляю.

Никаких других вариантов. Все ясно?

Я просто кивнул головой, не желая в очередной раз связываться с человеком, имеющим куда больше шансов избить меня и не получить за это даже замечания. Мне же дадут по полной за одно только то, что поднял на офицера руку, даже если это просто была попытка защититься.

Развернувшись, бригадир приказал следовать за ним, он укажет мне мое будущее место, где буду проводить все свободное время между выездам отряда. Казарма оказалась достаточно большим помещением, разбитым на несколько этажей. Когда-то это была обычная постройка, коробка для рабочих семей, построенная в советские времена во времена урбанизации.

Недолго думая, инженеры Республики просто снесли все стены, а от несущих конструкций оставили только опорные колонны, на которых и опирался второй этаж. Получилось длинное, просторное помещение, разбитое на две части. Одно, меньшее, занимала оружейная, где под присмотром двух вооруженных солдат в цинках хранилось оружие для отряда, а во втором в шесть рядов выстроились двухярусные кровати. Даже по моим скромным подсчетам, на одном только первом этаже было не менее четырехсот человек. И все они больше походили на банду отморозков, чем на военный отряд. Когда бригадир открыл железную дверь, отделяющую переходное помещение от самой казармы, меня чуть не сдуло потоком шума из дверное проема, обрушившегося на мои уши в ту же секунду. Ни порядка, ни дисциплины здесь, в отличие от военных казарм, которые я уже успел увидеть, здесь не было. Скучавшие в четырех стенах каратели пили, ругались в полный голос матом, курили и как можно лучше проводили свободное время. Внутри воняло табаком, спиртом, потом и мочой. Никто даже не обратил внимание на то, что в помещение зашел офицер, только ближайшие к двери мужики, не занятые ничем особенным и лениво валяющиеся на своих койках, не сватая, приложили правую руку к голове. Не обратив на их приветствие никакого внимания, бригадир стал пробираться вглубь помещения, пока я старался от него не отстать. Там, около круга из плотной толпы людей, он нашел, кого искал. Все внимание, правда, было приковано к происходящему. Для большего пространства здесь даже раздвинули кровати. На площадке в пару квадратных метров, окруженной юлюлюкающей и подбадривающей выкриками толпой, сошлись на кулаках двое карателей, избивая друг друга насмерть. В тот момент, когда мы подошли, один из них как раз пытался выдавить глаз второму. Явление, наверное, не такое уж редкое, потому что бригадир не стал не только вмешиваться, но даже просто интересоваться, что же происходит и из-за чего возникла драка. Только выдернул из общей кучи, заходящейся в восторженных воплях одно особенно жуткого на вид мужика, похожего на беглого заключенного.

Покрытый синими татуировками весь, как картинная галерея, с небритым лицом, на котором особенно ярко выделялся несколько раз сломанный нос, почти уложенный набок, и почти без лба, бровные дуги почти сразу переходили в сморщенный, как грецкий орех, затылок. Одетый сейчас только в камуфляжные штаны и грязную майку, некогда белую, но сейчас расцветшую всеми цветами радуги, этот мужик даже не отдал честь бригадиру, а только поинтересовался, почему это его оторвали от такого интересного зрелища.

– Новенького привел, – сухо сказал бригадир, явно не желая очень долго оставаться в таком окружении. Нельзя сказать, что кого-либо из них он боялся, но даже по лицу было видно, что явно брезговал общением с ними, – Ты ведь, по-моему, потерял человека в последнем выезде,  вот будет тебе на замену.

– Ага, – понял мужик, как-то по-своему сообразив, зачем я здесь появился, – это дело хорошее. Вот только он случайно не того, – с этими словами дернул головой в сторону, будто его потянули за ухо, – стрелять умеет? А то сам знаешь, что за козлы сейчас сюда лезут. Оружие только по ящику и видели, а уже воображают, что могут с авторитетами на равных разговаривать.

– Нет, Вась, – покачал головой бригадир, – этот бузить не будет, лично ручаюсь, – после этого он схватил меня за плечо и притащил поближе к себе, – покажи ему, что да как, только аккуратнее уж, не бейте особенно сильно. Или хотя бы, чтобы следов очень заметных не осталось. Скоро вас снова на выезд, не хотелось бы ваш отряд наблюдать с избитыми мордами. К тому же уже даже полковник интересуется, как здесь молодняк приживается.

– Да все пучком, начальник, – миролюбиво согласился мужик и даже развел руками в стороны. При этом я успел заметить на пальцах наколки в виде перстней, что говорило о высоком статусе этого человека в прежнем мире, но только в местах не столь отдаленных. В этот момент человек показался мне еще менее привлекательным.

– Смотри у меня, – пригрозил ему бригадир, показав кулак перед самым носом татуированного, – надоели вы мне все со своими замашками тюремными. Не для этого вытаскивали вас с зон, а для того, чтобы дело делали.

– Так мы и делаем, начальник, – даже несколько обиженным голосом сказал бывший заключенный, – и делаем хорошо, ваше начальство не жалуется.

Не найдя, что ответить, бригадир взмахнул руками и круто развернулся в сторону выхода, даже проскрипев каблуками по полу. Проводив его взглядом, татуированный нежно, почти по-отечески взял меня за плечи и повел показывать мою койку. Говорил он при этом много и очень часто не по делу, а больше пытаясь и меня раскрутить на ответные излияния и таким образом выудить хоть немного информации. Только на разговоры я настроен не был и каждый раз отвечал односложно или простейшими предложениями без особого смысла.

– Тут, парень, уже не малина, – сказал он, отводя меня от толпы, восторженной взревевшей при виде очередного хорошего удара, -видишь, люди даже перед таким попадаловом, как зомби, толком объединится не могут. Бывает, и друг другу морды бьют. Ты же не хочешь, чтобы тебе морду набили? Так ведь?

Я кивнул, преданно глядя ему в глаза, но все равно ничего не отвечая.

При этом татуированный даже остановился, наверное, думая, что мне необходимо время, чтобы выдавить из себя такой простой ответ, или, что я не могу на ходу думать и говорить. Я же продолжал молчать и внимательно рассматривать шрам у него под левым глазом, изображая искреннюю заинтересованность в его поучениях. Решив для себя, что новое пополнение, переданное прямо в руки, все же немного сошло с ума, татуированный продолжил, рассчитывая, что когда-нибудь я и заговорю.

– И задача наша заключается в том, новенький, чтобы поддерживать при новых хозяевах, которые действительно разбираются по понятиям, как над жить в этом мире, гораздо более опасном, чем прежний, порядок, столь необходимый уцелевшим людям. Многие так и не понявшие, что ничего хорошего не выйдет, если жить по-прежнему, пытаются этому мешать. А вот мы и мешаем им по мере сил. Понятно объясняю?

Мы шли прямо через всю казарму, не задерживаясь даже на то, чтобы кого-нибудь обойти. Если кто-то из карателей зазевался или оказывался на пути татуированного, то его просто отпихивали или толкали в сторону.

Громогласно обещая смерть всем и каждому, обиженный зек оборачивался, но увидев виновника, мигом уходил в сторону, позволяя себе лишь только что-нибудь пробурчать под нос. В достаточно широких проходах между рядами кроватей были даже столы поставлены и привинчены к полу стеллажи со всякой мелочью, где рядом с грязными ботинками, стрелянными гильзами, полупустыми магазинами для автоматов, лежали презервативы, пустые банки консервов, бутылки с водкой или пивом, смятые пачки из-под сигарет, какие-то непонятные свертки из бумаги или целлофана. На столах обычно стояли такие же бутылки с водкой или мутными самогоном, быстро опустошаемые сразу в несколько глоток, или же резались в карты, матерясь без перерыва и хлопая кусочками картона по столешнице так, словно рассчитывая ее пробить. Один такой стол татуированый даже перевернул, а в ответ на возмущенные крики о недоигранной партии рявкнул, чтобы в таком случае не загораживали проход. Вернувшись к нашему разговору, он выжидательно посмотрел на меня, снова ожидая ответной реплики, уже побаиваясь, что ему попался немой.

– Ага, понятно, – кивнул я головой, так же преданно глядя ему в глаза.

Татуированный посмотрел на меня так, словно только что услышал от меня рассказ об моем поедании собственной матери. Удивился, наверное, то я все же решил отвечать на его пространственные объяснения вполне конкретной задачи.

– Слышь, мелкий, – странно это было слышать от человека, который, несмотря на довольно мясистое телосложение и почти квадратные плечи, из которых сразу начиналась голова без всякого намека на шею, все же был почти на голову ниже меня, и произносил эту фразу, глядя снизу вверх.

Комментировать вслух я это не стал, поэтому татуированный продолжал как ни в чем не бывало, – ты тут из себя целку не строй, а то так далеко не уедем, сам потом жалеть будешь.

– Я из себя ничего не строю, – спокойно сказал ему, ответив ему не менее суровым взором, но не сумев пробить наглую самоуверенность бывшего зека, – просто скажите, что мне надо делать и чего делать не надо, без всяких обходов и игр.

– Смотри, – зек смотрел на меня с недоброй усмешкой, – цыпленок показал зубки. Ничего, мелкий, это тоже правильно. А то будешь как наш Славик, ублажать по первому требованию. Уверен, тебе это будет не по душе. Хотя, знаешь, и здесь найдутся четкие пацаны, которые почти всю свою жизнь провели на зонах, баб почти не видели, вот и мечтали о том, чтобы подогнали к ним в камеру мальчика покрасивей, как ты, например, – прочитав искренне отвращение на моем лице, зек заржал гнусным смехом, больше похожим на лай простуженной собаки.

Как раз в этот момент мы проходили мимо группки, собравшейся вокруг этого самого Славика. Усмехавшийся татуированный указал мне на него, предварительно ткнув локтем. Тощий мужичонка, почти лысый, обслуживал сразу двоих, стоя на коленях под одобрительные смешки только ожидавших очереди.

– Не, ты не думай, что тут только одни голубые собрались, – весело сказал зек, разглядывая мое лицо, на котором читалось желание как можно быстрее забыть все только что увиденное, – да и работы невпроворот, трофеев хватает. Только начальство намертво стоит на нежелании привозить баб с собой в казарму. А нашим мужикам если приспичит, то хоть на стенку лезь. Во и зачмыренных подставляют. Или таких как ты, больно гордых.

Просто так нагибают, чтобы дальше не строили из себя очень важных. Не любят у нас всех, кто себя выше пацанов считает. Распальцовка здесь уже рулит, как и зеленые. Все только с Республики кормятся, а мы к ней ближе всех, поэтому и сами устанавливаем, кто и как. Вот это тебе тоже запомнить надо. Кстати, твоя койка. Здесь раньше Холь был, да какая-то гнида ему в пасть заряд дроби всадила. Быль Холь, да сплыл, – и сам заржал над своей плоской шуткой.

Мы остановились около двухъярусной кровати, на верхней койке которой спал, выставив грязные ноги с черными ногтями из-под кровати здоровый мужик с чертами лица напоминающих о выходцах с Кавказа, а на нижней, на которую татуированный и показал, лежала обутая в ботинок нога. Владелец конечности сидел на соседней койке, сверля меня наглым взором, ожидая праведного возмущения и всевозможного шума.

– Уберите, пожалуйста, ногу, – вежливо попросил я, даже не рассчитывая, что он согласится исполнить мою просьбу. Татуированный чуть сдвинулся в сторону, оставив нас вдвоем и не мешая перестреливаться взглядами.

– Молоденький, – сказал положивший на мою койку ногу зек с непонятной интонацией, – значит, новенький. Откуда вы только беретесь?

– Сухой, – суровым голосом сказал татуированный, – ты можешь не лезть ко всем подряд. Парень только пришел, ему освоится надо, а ты сразу лезешь.

Может, он на деле покажет, что четкий пацан.

– Вась, – спокойно сказал Сухой, не сводя с меня взгляда и не убирая ноги с койки, – тебя сделали десятником потому что ты был шестеркой у

Танка, но от этого в людях ты лучше разбираться не стал. Это не пацан, а так, гниль. Из него и человек никогда не получится. До нас с тобой ему никогда не дорасти.  Ты еще освоится ему надо… Сразу таких убивать надо, чтобы не плодились зря. Нарожают уродов, а потом удивляются, откуда только дураки берутся.

Я мог выносить оскорбления от полковника и даже от этого десятника, потому что представлял, зачем это делаю, но вот от каждого встречного глотать всяческие унижения не собирался, особенно когда их вот так кидают тебе в лицо, уверенные в собственном превосходстве. Не отводя взгляд одним ударом ноги сшиб его конечность со своей кровати, так резко, что успел еще раз пнуть его чуть выше ботинка, когда нога коснулась пола. Вскочив как ужаленный, зек бросился на меня с кулаками, но вместо этого натолкнулся на руку татуированного, схватившего его широкой пятерней за лицо и с силой бросившего обратно на кровать.

– Тебе сказано заткнуться, значит берешь и запихиваешь свой язык куда подальше, – зло рявкнул татуированный, больше разозленный не тем, что на меня попытались напасть, а тем, что не послушались его указа, – еще раз начнешь понты качать, мигом окажешься у параши, за всей казармой подмывать будешь.

– Ты че, мне угрожаешь? – рявкнул зек, снова попытавшись подняться, но в этот раз вместо руки его остановил ствол пистолета, выхваченный из кобуры и сейчас оказавшийся всего в нескольких сантиметрах от его лба.

Татуированный спокойно смотрел на Сухого сквозь мушку прицела, и даже я ни секунды не сомневался, стоит ему повести себя не так, пистолет выстрелит без всякого промедления, – Ради какого-то сопляка? Так получается?

– Получается, что ты очень много о себе думаешь, – четко выговорил татуированный, – если решаешь, будто можешь сам решать, что хочешь, и над тобой никого нет. Это не по понятиям и никому не понравится.

– Да ладно, в самом деле, – сразу пошел на попятную вчерашний зек, уткнувшись мордой в ствол пистолета и поняв, что его дело уже больше не проходит, – не надо же так серьезно ко всему относится. Мы уже не на зоне, да и ментов здесь нет, можно же чуть повеселиться. Не каждого новичка ведь так опекать будешь? Или решил заделаться в матери Терезы заделаться, грехи замаливать?

– Да плевал я на новеньких вместе взятых, – рявкнул татуированный, уводя пистолет, – ты должен следовать этой, как ее… – он затормозил, подбирая нужное слово, – субординации, что нам тут козлы из вояк поставили. И мне плевать, что она тебе не очень нравится. Зато меня совершенно устраивает.

– И хорошо, – согласился Сухой, одарив татуированного своей гаденькой улыбкой, – совершенно не стремлюсь облизывать козлов из Республики.

Оставляю это дело тебе, ты в нем и так достиг совершенства. Не буду мешать.

Василий весь помрачнел, но ничего не добавил, только убрал ствол обратно в кобуру и ушел, оставив меня одного с этими людьми. Я же, не долго думая, сел на свою койку, стерев отпечаток ботинка со своей простыни, удивительно чистой во всех остальных отношений. Ни один из моих соседей не разговаривал со мной больше, до этого момента. Сейчас они снова заскучали и, вполне возможно, решили за мой счет развлечься. «Пропиской» как я понимаю, назывались какие-то издевательства над новенькими, которыми они должны либо выслужиться перед остальными, либо окончательно опозориться и превратится в очередного изгоя, над которым все и дальше будут издеваться. Ни первый путь, ни второй меня совершенно не устраивали.

– Не буду, – буркнул я, не поворачивая головы, – переживу без такого счастья.

– Это что еще такое? – возмутился мой сосед, еще сильнее пихнув меня ногой, что я тоже оставил без внимания, – Так нельзя. Сильно борзый, да?

Думаешь, все тут можно, раз за тебя бригадир разок заступился? Только бригадир далеко, а я тут близко.

– Вот и тоже вали далеко, – предложил я, чувствуя, что отступать уже поздно.

– Слушай сюда, – перестав пинать меня ногой, зек поднялся и навис над моей койкой, – ты мне не нравишься. И не нравился с самого начала. Не советую меня злить и лучше сделай, что тебе сказано, пока хуже не стало.

Я смотрел ему в глаза и в душе понимал, что совершенно не чувствую страха перед этим человеком. Раньше, в прежней жизни, всегда побаивался таких людей, не способных принимать собственную жизнь без тюрьмы, живущих только тюремными правилами и от срока до срока. Они у меня всегда ассоциировались с чем-то темным и злобным, но глядя сейчас на этого человека, я видел лишь сломанную жизнь и ущербную душу, исподлобья смотрящую на мир с хорошо скрываемой завистью, которую почти было не разглядеть за накопленной злостью и жестокостью. В нем уже не осталось ничего светлого, он изуродован, наверное, еще до того, как в первый раз сел в тюрьму, а там это уродство приняло окончательную форму, дополненную тюремными привычками и стилем жизни. Мне, уже столько пережившему и привыкшему не только к виду крови, но и бессмысленного насилия, просто нечего было здесь бояться. Только какая-то часть души, еще сохранившее прежние привычки, чувствовала естественное отвращение, как к совершенно другой, непонятой и непринятой жизни. Он физически был сильнее меня, бесспорно, да и бойцом я не был Бог весть каким, но вот об одном он не знал. Когда тебя избивают несколько дней подряд, перестаешь бояться того, что тебя сейчас ударят по лицу, боль уже не ощущается так сильно и ярко. Наверное, мои палачи и сами не догадывались, что делают мне такое одолжение, хоть цена и была очень высока.

– Оставь меня в покое, – в последний раз попросил я, впрочем, отлично понимая, что и эта просьба не будет выполнена.

– Тебе крышка, парень, – зло сообщил он и тут же схватил меня за воротник, стаскивая с кровати. Рассчитывал, что буду сопротивляться, поэтом дернул так сильно, что даже ткань затрещала, но вместо этого я оттолкнулся от кровати, добавляя инерции к движению. Лаза зека широко раскрылись, но больше он сделать ничего не успел. С сухим треском, словно сломали ветку, мой лоб столкнулся с его носом. Даже мне на лицо кровь попала, а бывший заключенный с воплем отшатнулся, отбросив меня назад на кровать, зажав свободной левой рукой быстро расплывающееся кровавое пятно посреди лица. Опершись на кровать, я ногой заехал ему в живот, уложив обратно на кровать. Удар был не сильный, но это с лихвой компенсировала тяжелая подошва моего ботинка. Вскочив, я принял боевую стойку, пытаясь, как сказано в книжке по самообороне, прикрыть согнутыми руками лицо и как можно большую часть корпуса. Зек же, размазывая собственную кровь по лицу, с диким ревом вскочил с кровати, шагнув ко мне с вытянутыми руками, но получил еще один удар в лицо, снова по носу.

Я даже почувствовал, как хлюпнуло под пальцами, но зек задержался лишь на секунду, я даже руку отвести не сумел, как он, навалившись всем телом, замкнул свои пальцы на моей шее. Продолжив движение, с силой ударил меня лопатками о верхнюю койку.

– Удавлю, падла! – заорал он мне прямо в лицо, брызгая слюнями и кровью, – Сукин сын! На кого руку поднял! Я твой бог и судья, гаденыш!

Я резко поднял коленку вверх, пользуясь тем, что для опоры он широко расставил ноги, со всей силы ударив точно в промежность. Хватка сразу же ослабла, а глаза зека расширились от боли. Не раздумывая, я повторил удар, уже пытаясь попасть в уязвимое место именно суставом, как можно сильнее.

– Ублюдок! – прохрипел зек, глотая ртом воздух и с трудом фокусируя взгляд.

Схватив его за руки, я снова ударил лбом в лицо, пытаясь перехватить инициативу. В таком положении, проигрывая противнику и в весе, и в силе мышц, лучше всего было держать его на расстоянии, не давая провести очередной захват.

Меня схватили грязными руками за голову и со всей силы ударили затылком о край кровати.

В глазах сразу помутнело, а мысли спутались. Остатками сознания я сообразил, что в драку влезли друзья напавшего на меня, но сообразить, что делать дальше, мыслей уже просто не хватало. Хватило только на то, чтобы схватиться за нового противника, пытаясь отодрать его руки от себя, но именно в этот момент Сухой настолько пришел в сея, чтобы ударить мне ногой в живот. Пресс напрячь я успел, но помогло это несильно, удар был силы пушечного снаряда, разом выбив из легких весь воздух. Раскрыв рот в попытке толком вздохнуть, я даже не сразу почувствовал, как меня снова ударили головой об кровать. Еще пара таких ударов и мой череп точно не выдержит. Больше интуитивно, чем логически рассуждая, я подогнул сразу обе ноги, прижимая их к животу.

Поразительно, но и в таком состоянии меня удержали на весу, хотя шея сразу заболела от нагрузки.

– Груша, мать твою, – довольно воскликнул Сухой и с силой ударил меня по согнутым ногам.

Шея неприятно скрипнула при этом, и моей последней мыслью было, что сейчас ее сломают. Раньше, чем это случилось, державший меня каратель потерял опору и свалился вниз. Точнее, он выпустил мою голову, не в состоянии ее удержать, но я и так держался за его руки, и потянул за собой вниз. Он, наверное, сидел на корточках на кровати, что было достаточно непрочно, а удар Сухого и вовсе лишил его опоры. Я приземлился на свою койку, сильно ударившись копчиком, но вот зек пролетел мимо меня и приземлился точно на Сухого, даже не понявшего, что произошло.

Собраваяся вокруг нас толпа одобрительно засвистела, оценив эту случайность как хитрый ход, но меня больше занимало то, что Сухой уже начал выбираться из-под своего приятеля, лежавшего без движения. Он пинался, лягался, бил кулаками, даже не заботясь о своем товарище и его здоровье. Единственное, что ему было нужно – снова встать на ноги. Я тоже это понял, а так же то, что если он поднимется, то снова кинется на меня. Каков порог его выносливости, я не имел ни малейшего представления, а вот мой уже близился к концу.

Я не успел восстановиться толком после пыток и несколько пропущенных ударов снова растормошили старую боль. К тому же голова гудела как пустой котел, особенно сильно ноя в районе затылка. Забыв о старой поговорке, в которой лежачих не бьют, я вскочил, собрав все остатки сил, и с силой ударил его ногой в лицо, разбив скулу. Он заорал как бешенный, но я снова ударил, теперь уже в шею, целясь в кадык. Рев прервался, сменившись мокрым кашлем, когда он пытался восстановить дыхание, но я снова ударил туда же, почти раздавив ему быстро дергающийся кадык.

Окружавшие меня бывшие зеки и гопники одобрительно выкрикивали и подбадривали меня, подталкивая нанести смертельный удар. Я даже занес ногу, но неожиданно даже для себя задумался, что именно я хочу сделать.

Этот человек за свою жизнь сделал уже слишком много даже для смертной казни, давно отмененной даже больше не из-за следования принципам гуманизма, а потому, что сами ее боялись. И будет даже лучше для многих, если сейчас его убью. Только не хотелось мне радовать стоявших вокруг, как воронье сбежавшихся на запах крови. Они радовались тому, что один из них сейчас умирает, и даже не интересовались, за что и почему, просто радовались виду чужой смерти. Не в силах ударить, даже понимая, что, возможно, приобрету уважение этих людей, ценивших людей только за жестокость, я опустил ногу. Сухой, так и не отдышавшийся от предыдущих ударов, посмотрел на меня странным взглядом, в котором ненависть и страх очень быстро вытеснялись удивлением.

И в тот же миг я получил обеими ногами в живот. Выскочил еще один из дружков Сухого, схватившись за край верхней койки и, качнувшись, ударил меня, слишком занятого своими мыслями, чтобы заметить удар. Не удержавшись, я упал на свою койку, приложившись позвоночником к чугунному краю и взвыв от боли. Нападавший же, перепрыгнув через своего приятеля, все еще пытавшегося подняться с пола и держащегося за горло, схватил меня за воротник и успел несколько раз сильно ударить в лицо.

Потом я успел закрыться руками, и тогда получил сильный удар кулаком уже чуть ниже ребер. Почки, и так почти отбитые умелыми ударами палачей, взорвались болью, от которой я чуть не потерял сознание. Он мне еще что-то говорил между ударами, но слова разбирать уже не получалось.

Только и оставалось, что пытаться согнуться и защитить наиболее уязвимые части тела. Обрадованный зек бил по мне без перерыва, даже особенно не целясь, тоже отлично понимая, что ответить ему я уже не способен.

У него был вполне реальный шанс забить меня насмерть, но кто-то отпихнул его в сторону, не дав продолжить. Глотая ртом воздух и слабо соображая от продолжавшей прокатываться по всему телу боли, я чуть выглянул из своего укрытия, не представляя, кто меня решил защитить и зачем. И почему-то даже не удивился, увидев нависшего прямо надо мной бригадира, глядевшего на меня со смесью раздражения и удивления. Ему явно хотелось увидеть, как меня забьют до смерти, даже самому лично пару раз ударить, но точно так же ему хотелось оставить меня в живых для чего-то другого.

И даже сейчас, удерживая зеков на расстоянии вытянутой руки от меня, он колебался, не зная, чего ему хочется больше.

– Какого черта? – неожиданно рявкнул он, выбрав второй вариант, – Не прошло и трех часов, а ты уже успел в драку влезть? Как это вообще понимать? Что здесь произошло? Мне скажет хоть кто-нибудь из вас, козлов?

Толпа начала очень быстро рассеиваться, и при этом ни один из только что оравших в полный голос и требовавших новых ударов, не смотрел ни на меня, ни на бригадира, а только спешили отвернуться и всем своим видом показать, что происходившее их совершенно не интересует. Очень быстро мы оказались практически наедине, если не считать того, что были в забитой людьми казарме, хотя ни один из них не обращал на нас внимание.

– Хорошо! – рявкнул бригадир, нисколько не удивленный таким поворотом, – тогда вы сами объясните, что здесь случилось? Только без своих постоянных баек, правду я все равно узнаю. И если она будет отличаться от того, что я сейчас услышу, вы очень сильно пожалеете, помяните мое слово.

– Прописку устраивали, господин бригадир, – последние два слова Сухой особенно выделил интонацией, сильно гнусавя из-за разбитого носа. Кровь оттуда продолжала идти, и он к лицу прижимал тыльную сторону ладони.

Красная жидкость скатывалась по пальцам, собираясь на ногтях в небольшие капельки, после соскальзывающие на пол.

– Кому именно? – не без иронии поинтересовался допрашивающий, окинув взглядом нас обоих.

Мы оба выглядели побитыми, а догадываясь об особенностях местных традиций, я был уверен, что «прописанный» и должен так выглядеть. Сухого же этот вопрос неприятно задел, так как, по идее, для него это должно быть развлечением и никаких потертостей для его внешнего вида быть не должно.

– Новенькому… – процедил сквозь зубы бывший заключенный, бросив в мою сторону злобный взгляд и усаживаясь снова на свою кровать. Бригадир просверлил его взором, но подняться не заставил. Тогда он повернулся ко мне и живо поинтересовался, что же случилось уже по моему мнению.

– Новенький оказался слишком строптивым? – спросил он прежде, чем я успел рот раскрыть. Сухого при этом снова передернуло, но вмешиваться он не стал, только, глядя через плечо бригадира мне в глаза, один только своим видом обещал страшные муки, если я сейчас начну рассказывать то, что же было на самом деле. К тому же слышал нас не только бригадир, я в этом был уверен. Слушали нас все, кто был рядом, а позже об этом разговоре вся казарма знать будет. И слава стукача была мне совсем не нужна. Любые операции, про которые я уже вскользь слышал, проводились за пределами охраняемого периметра, а значит, с оружием в руках. Потом, может, и докажут, если вообще будут разбираться, что пуля не была случайной, но от этого мне легче не станет. Вздохнув, я только кивнул головой.

– Подробнее, – тяжело сказал бригадир, схватив меня за шиворот и подтянув к себе. Одного кивка здесь мало. Рассказывай, что здесь произошло, четко и подробно.

– Прописываться не хотелось, – пожал я плечами, смотря прямо ему в глаза.